Ценности буддизма в хозяйствовании




Буддизм возник на территории Индостана в VI веке до н. э., явившись, таким образом, первой по времени своего возникновения мировой религией. В дальнейшем он завоевал миллионы последователей в разных странах Азии, но на территории Индостана утратил свои позиции и фактически исчез. Тем не менее, ранние стадии его истории связаны с этим субконтинентом, и освещать их следует на этническом и социально-историческом фоне Индостана VI в. до н. э.

VII – V вв. до н. э. были периодом сильного религиозного брожения в Индии. На это время приходится возникновение и оформление джайнизма и буддизма, а также многочисленных сект и религиозных движений как внутри указанных двух новых для того времени религий, так и вне их. Насчитывается до 17 толков, возникших в буддизме в течение второго столетия после смерти Будды, и помимо того еще шесть враждебных сект, основанных “лжеучителями” — современниками Будды. Одно это свидетельствует об интенсивности религиозной жизни и тех исканий, которые происходили в этой области в указанный период.

Некоторые исследователи обращают внимание на то, что эти искания не ограничивались пределами Индии и имели, чуть ли не мировое распространение. В этой связи индийский историк Б. Луния упоминает о Гераклите, Заратуштре, Конфуции и в общем характеризует время от VI до II века н. э. как “время великого брожения умов во всем мире”. Вряд ли, есть основания для конструирования в данном случае некоего чуть ли не всемирного религиозно-философского движения, тем более что в Индии указанное брожение не ограничивалось рамками VI в. до н. э., начавшись за столетие до него и продлившись значительно позже. Основные причины событий, связанных с возникновением новых религий в Индии, следует искать в ходе социальной истории страны.

Возникновение буддизма связывается с жизнью и проповеднической деятельностью Сиддхартхи Гаутамы Будды. Некоторые исследователи буддизма прошлого века отрицали историчность Будды. “Надо признать, — писал французский ученый П. Сенар, — что в целом легенда Будды изображает не действительную жизнь, хотя бы даже изукрашенную некоторыми выдумками воображения. Она, в самой сущности своей, есть эпическое прославление божества, известного мифологического типа...” На такой же позиции стоял и немецкий исследователь Г. Керн, утверждавший, что “Будда легенды не есть историческая личность, а мифический образ...”.

В основе мифа о Будде, как считали приверженцы этой точки зрения, лежало олицетворение солнца и перипетий его годового движения по небосводу. Впрочем, Сенар в ходе исследований переменил свою точку зрения и впоследствии писал: “Нельзя сомневаться в том, что Будда действительно учил в конце VI в. до н. э..Невозможно сомнение и относительно того, что все главные черты его учения и его легенды быстро закрепились в том виде, в каком они нам ныне доступны”.

Большинство исследователей полагают, что не верно подвергать сомнению действительное существование основателя буддизма; некоторые из них даже признают Будду первым из числа исторических деятелей Индии, существование которых поддается почти точной датировке. Вероятно, данная точка зрения имеет больше оснований, ибо действительно для ее опровержения не выставлено достаточно серьезных аргументов. Во всяком случае, реконструкция истории возникновения буддизма немногим изменится от положительного или отрицательного решения вопроса об историчности Будды. Ясно, что духовный облик того человека или тех людей, которые были действительными основателями данного религиозного учения, должен был соответствовать тому, каким в легендах предстает Сиддхартха Гаутама.

Согласно этим легендам, он родился около 560 г. до н. э. Местом его рождения считается северо-восток Индии (в современных ориентирах — у границы Непала). Он был сыном главы племени шакьев. В 29 лет, пораженный переживаемыми людьми страданями, Гаутама расстался со всеми благами и соблазнами роскошной жизни, оставил жену с малолетним сыном и отправился странствовать. Шесть лет он вел жизнь бродячего аскета и искал истину в беседах с брахманами-аскетами, предаваясь подвигам самоистязания и умерщвления плоти. В дальнейшем он, однако, убедился в бесплодности выбранного пути и занялся размышлениями о причинах страдания и о способах его преодоления. Наконец, Гаутама, сидя под деревом, которое отныне стало столь же прославленным, внезапно узрел истину; и именно с этого момента он стал Буддой, т. е. просветленным, озаренным, умудренным. Он начал свою проповедническую деятельность, для чего отправился в Бенарес где нашел пять своих учеников, отошедших от него ранее из-за его отказа от аскетического образа жизни, обратился к ним с проповедью нового учения. Затем он проповедовал сорок лет свое учение в Северной и Центральной Индии и умер около 480 г. до н. э., положив начало многолюдной и мощной церковной организации — сангхе.

Эта легенда не может претендовать на точность во всех своих деталях. В частности, известный русский буддолог прошлого века В. Васильев считал сомнительным такой существенный ее элемент, как изукрашенный импозантными подробностями “уход” Будды из роскошной жизни в аскезу: “Вероятнее всего, можно предположить, что Сиддхартха был не добровольным изгнанником, он ушел из «мира» скорее из-за политических интриг. Есть легенда о том, что, когда Будда проповедовал свое учение, Вируддака истребил весь Шакьяский род. Кто знает, что это происшествие не случилось ранее, и что Сиддхартха не пострадал от него, и должен был скитаться, и гораздо проще, чем рассказывает легенда, понять всю суетность мира, все мучения, которые происходят от внешних предметов...” Сама по себе эта догадка не имеет достаточного материала для своего подтверждения, но показывает, как могут варьироваться различные моменты биографии Будды, если признавать последнего исторической личностью.

Традиционно-каноническая версия дальнейшей истории новой религии представляет ее в виде триумфального шествия по всей стране, причем дело выглядит так, что новое учение принималось без каких либо трудностей всем населением. Богатые и бедные, люди разных варн (каст) и родов занятий одинаково приветствовали Будду и с готовностью принимали его учение. За право принять и угостить просветленного велись острые споры между людьми, общинами. Последователями Будды сразу стали цари Бимбисара, Прасенаджит, Аджаташатру. Вскоре после смерти Будды наиболее выдающиеся его последователи собрались в Раджагрихе, где обсудили и утвердили ряд принципов новой религии. Тем не менее, в течение первого столетия, последовавшего за этим, среди сторонников буддизма возникли разногласия и расхождения, так что понадобился созыв нового Собора, который и состоялся в Вайшали через столетие после первого. Еще через сто с лишним лет, при царе Ашоке (III в. до н. э.), в городе Паталипутра (современная Патна) состоялся третий Собор, на котором был утвержден текст священных книг буддизма, составляющих Типитаку. Было принято решение о рассылке миссионеров во все концы страны, в частности, на юг, вплоть до Цейлона.

В преданиях о трех Соборах много сомнительного. Вопрос об их историчности остается спорным. Несомненно лишь одно: если и происходили в указанные периоды собрания деятелей сангхи (буддийской церкви), то они не были всеиндийскими, а имели лишь местное значение. Подвергается сомнению историчность даже последнего из Соборов — третьего; оно поддерживается тем обстоятельством, что в памятниках, связанных с царем Ашокой, о Паталипутрском соборе нет ни одного упоминания. Советский исследователь Г. М. Бонгард-Левин считает, что речь здесь должна идти не о всебуддийском Соборе, а о “собрании общины” — событии столь малозначительном, что Ашока не счел даже нужным писать о нем или ссылаться в своих эдиктах на его решения.

Из всех толков и ответвлений раннего буддизма выделилось одно направление, завоевавшее прочные позиции на севере Индии и впоследствии распространившееся в ряде стран Азии. Его приверженцы назвали свое учение махаяной — “широкой колесницей”, “широким путем” к истине; “узкой колесницей”, или хинаяной, они именовали прежнее учение, господствовавшее на юге. Буддизм в его махаянистской форме был принят царем Кушанской империи Канишкой, с именем которого связано предание о новом Соборе, проходившем около 100 г. н. э. в Кашмире. Собор сформулировал и утвердил основные положения махаяны. Махаянистские историки буддизма тоже говорят о трех Вселенских соборах и поэтому вынуждены кашмирский Собор включать в эти рамки. Для этого им необходимо или игнорировать третий Собор, или же смешивать воедино второй и третий, вследствие чего получаются хронологические несообразности, в частности чрезмерное продление жизни отдельных лиц. Даже историческая личность Ашоки здесь мистифицируется довольно странным образом: махаянисты относят второй Собор к царствованию Дхарма-Ашоки (благочестивого Ашоки), а хинаянисты говорят в этой связи о Кала-Ашоке (Черном Ашоке). Не исключено, что имеется в виду один и тот же персонаж, исторический Ашока, по какой именно Собор происходил в его царствование, остается неясным. Основателем махаяны, впервые употребившим даже этот термин, считается буддийский богослов Ашвагхоша (жил в начале нашей эры), а главным идеологом, сыгравшим наибольшую роль в распространении махаянистского буддизма, был, очевидно, Нагарджуна (ок. середины II в. н. э.).

Примерно в середине первого тысячелетия нашей эры сформировалось новое направление махаяны, известное под названием варджаяны — “алмазной колесницы”. По-иному оно именуется буддийским тантризмом, или тантраяной. Некоторые исследователи высказывают мнение, что варджаяна зародилась не позже хинаяны и махаяны. В литературе бытуют и такие взгляды, по которым варджаяну следует считать третьим направлением в буддизме наряду с хинаяной и махаяной.

Каково было содержание буддийского вероучения в период его возникновения и в первые столетия его существования, казалось бы, можно установить по тексту колоссального количества канонических и неканонических священных книг этой религии. Тем не менее, сделать это исключительно трудно. Одно из основных препятствий заключается здесь в неопределенности датировки подавляющего большинства произведений буддийской литературы, в силу чего трудно установить порядок временных напластований в этом огромном количестве текстов и идей. Противоречивость смысла этих текстов настолько велика, что во многих случаях ими можно и обосновать, и опровергнуть любой взгляд на содержание буддийского вероучения. Этому способствует еще абстрактный и схоластически-запутанный стиль изложения, характерный для буддийской литературы. Кроме того, следует отметить, что возникновению буддийской литературы предшествовал длительный период бытования устной традиции, так что в священных книгах отражен не самый первоначальный период истории буддизма.

Интервал между начальной стадией буддизма и периодом его литературного оформления заполнялся надписями и изображениями, сохранившимися на таких архитектурных памятниках как Бхархутская ступа (ок. II в. до н. э.; ступа — сооружение, в котором хранятся мощи и реликвии святых). В особенности на так называемых эдиктах Ашоки, начертанных на колоннах и скалах. Общая картина того, каким был первоначальный буддизм, остается, однако, неясной.

И не только на первоначальной стадии своего развития, но и в дальнейшем, вплоть до нашего времени, буддизм был и остается многообразным явлением. “Буддийское учение, — пишет английский исследователь М. Вильямс, становилось то отрицательным, то положительным, то агностическим, то гностическим, от явного материализма и атеизма оно переходило к деизму, политеизму и спиритуализму. То оно выражается пессимизмом, то чистейшей филантропией, то монашеской жизнью, то высоконравственными предписаниями, то материалистической философией, то простою демонологией, то смесью всяких суеверий с колдовством, волшебством, идолопоклонством и фетишизмом включительно. В иной своей форме буддизм почти совпадает с какой-нибудь другой религией и вообще делает заимствования почти из всех вероучений”.

Если рассматривать буддизм разных стадий его истории, то мы находим здесь огромное многообразие догматов, взглядов, доктрин и культов, оно настолько велико, что некоторые исследователи вообще отказываются давать этой религии общую характеристику. Так, например, Э. Харди пишет: “Под именем буддизма надо разуметь в высшей степени различные образы мыслей и жизненных направлений. Тщетны были бы усилия найти такой догмат, который объединял бы всех буддистов прошлого и настоящего”. Пожалуй, это сказано слишком категорично. Есть все же некоторые элементы вероучения и культа, которые можно признать присущими буддизму в целом. Среди исследователей существуют разногласия даже по поводу того, надо ли считать ранний буддизм религией или только философским и этическим учением, приобретшим характер религии лишь в дальнейшем ходе своего развития.

Буддизм проповедовал: того, кто живет в созерцании удовольствий, необузданного в своих чувствах, неумеренного в еде, ленивого, нерешительного, — именно того сокрушает Мара, как вихрь — бессильное дерево.

Того, кто живет без созерцания удовольствий, сдержанного в своих чувствах и умеренного в еде, полного веры и решительности, — именно его не может сокрушить Мара, как вихрь не может сокрушить каменную гору.

Кто облачается в желтое одеяние, сам, не очистившись от грязи, не зная ни истины, ни самоограничения, тот недостоин желтого одеяния.

Но кто избавился от грязи, кто стоек в добродетелях, исполнен истины и самоограничения, именно тот достоин желтого одеяния.

Как в дом с плохой крышей просачивается дождь, так в плохо развитый ум просачивается вожделение.

Как в дом с плохой крышей просачивается дождь, так в хорошо развитый ум не просачивается вожделение.

Мара не находит тропы тех, кто благороден, кто живет исполненный серьезности и кто свободен благодаря совершенному знанию.

“Пусть думают и миряне, и отшельники, что это сделано мной. Пусть они зависят от меня во всех делах”, — таково намерение глупца; его желание и гордость возрастают.

Ибо одно средство ведет к приобретению богатства, другое — к Нирване. Зная же это, бхикшу, ученик Будды, не возрадуется почестям, но возлюбит одиночество.

К тому, кто обижает безвинного человека, чистого и безупречного человека, именно к такому глупцу возвращается зло, как тончайшая пыль, брошенная против ветра.

Если отказ от маленького счастьица позволяет увидеть большое счастье, пусть мудрый откажется от маленького счастьица, размышляя о большом счастье.

Тот, кто ищет себе счастья, причиняя страдания другим, запутавшись в тенетах ненависти, не освобождается от ненависти.

Ведь что должно быть сделано, откладывается; что не нужно делать, наоборот, делается. У таких беспечных и заносчивых увеличиваются желания.

Люди, гонимые желанием, бегают вокруг, как бегает перепуганный заяц. Связанные путами и узами, они снова и снова в течение долгого времени возвращаются к страданию.

Богатства убивают глупого, а не тех, кто ищет другого берега. Желая богатства, глупый убивает себя, как других.

Я называю брахманом того, у кого мало желаний, кто не имеет дома и не связан ни с домовладельцами, ни с бездомными.

И в тоже время: те, кто не вёл праведной жизни, не достиг в молодости богатства, гибнут, как старые цапли на пруду, в котором нет рыб.

Те, кто не вёл праведной жизни, не достиг в молодости богатства, лежат, как сломанные луки, вздыхая о прошлом.

Того, кто исполнен веры и добродетели, наделён славой и богатством, в каком бы месте он ни оказался, чтут повсюду.

Приведенные примеры взяты из Джаммапады, которая относится к числу тех произведений, которые, как говорит традиция, составлены из изречений, приписываемых Будде и произносившихся им по поводу того или иного случая. Если же еще учесть, что в Джаммападе весьма полно и широко изложены основные принципы морально-этической доктрины раннего буддизма, то станет понятным авторитет, которым она пользовалась и пользуется до сих пор у последователей буддизма, видящих в ней сокровищницу буддийской мудрости, произведение, претендующее на роль учебника жизни.

Образцы расхождения слова с делом показывал в собственном поведении и сам Будда. Он учил: “жизнь благочестивая должна довольствоваться пребыванием у корня дерева; так следовало бы и вам, монахи, проводить всю вашу жизнь, вихары же и четыре рода других помещений это лишь экстраординарно дозволенное”. Иначе говоря, монахи, как правило, могут иметь хоть какой-либо кров над головой только в порядке исключения. Но вот некий богатый купец Аната-Пиндика принес Будде в дар богатейший дворец. С полной готовностью тот принял этот дар и произнес много красноречивых благодарственных слов дарителю, сопровождая их наставлениями в адрес других возможных благотворителей, чтобы они не скупились.

На ход социальной истории Индии буддизм не оказал серьезного влияния. Что же касается собственно политической истории, то он сыграл известную роль во взаимоотношениях отдельных государств на полуострове и в соседних с ним странах, в процессах централизации и распада этих государств.

Высокая значимость материального богатства в брахманистско-индуистской традиции

Для раннего буддизма были характерны абстрактность догматики, недостаточное развитие мифологии, относительная бедность культа. Все это ограничивало его распространение в массах, несравненно меньше интересующихся философскими абстракциями, чем мифологическими образами, ищущих выход своим переживаниям в эмоционально насыщенных культовых ритуалах и церемониях. В своей борьбе за существование и распространение буддизм все больше эволюционировал именно в этом направлении.

Для того чтобы понять значимость богатства в брахманистско-индуистской традиции, на мой взгляд, необходимо рассмотреть возникновение и становление индийской культуры, этноса, государственности.

Индоарии в долине Ганга консолидировавшиеся на рубеже III-II тысячелетий до н. э. где-то в районе Причерноморья и Прикаспия индоевропейские племена с начала II тысячелетия до н. э. в силу не вполне ясных пока причин стали энергично мигрировать в разных направлениях. Один из первых потоков мигрантов составили осевшие в Малой Азии хетты, с которыми было связано одомашнивание лошадей (возможно, их предшественниками в этом деле были митаннийцы) и, главное, изготовление боевых колесниц. Оснащенные боевыми колесницами индоевропейские племена быстро распространились на запад (Балканы), восток (Средняя Азия) и юг. Южная ветвь индоевропейцев, заселившая Иран и Индию, часто именуется индоиранской. Между иранскими ариями, осевшими в Иране в начале I тысячелетия до н. э., и индоариями, чья инфильтрация в районы Северной Индии датируется примерно XIV-XIII вв. до н. э., немало общего. Общность заметна и в языке, и в религии (имена богов), и в ранних формах социально-кастового членения с выделением воинов и жрецов (магов), и во многих других аспектах культуры. Сам термин “арий” — “благородный”, использовавшийся иранцами (ар, ир) и индийцами, относился именно к обозначению первоначальной индоиранской общности, впоследствии разделившейся и даже, возможно, противоборствовавшей, есть косвенные данные о том, что между отделившимися друг от друга иранцами и индийцами возник острый антагонизм.

Проникновение индоариев через Афганистан сначала в Пенджаб, а затем в долину Ганга, заселенную до того местными неолитическими земледельцами, преимущественно этнических общностей мунда и дравидов, шло, скорее всего, волнами и длилось века. Вопрос о том, как и когда это происходило, откуда именно и каким образом шли волны индоариев, принадлежит к числу спорных и на современном уровне знаний практически неразрешимых. Однако бесспорно, что первые индоарии прибыли в долину Ганга еще до того, как их близкие родственники — иранцы заселили ту часть Ирана, где они впоследствии осели, создав свои государства (Мидию, затем Иран). Это ставит под вопрос мнение тех, кто намечает маршрут инфильтрации индоиранцев через Кавказ. Видимо, параллельно с ним существовал и иной путь, так что поток индоиранцев мог идти через Прикаспийские степи и Афганистан.

Появившись в верховьях Ганга, индоарии стали постепенно осваивать до того слабо заселенную долину этой реки, оттесняя либо ассимилируя немногочисленные и сравнительно отсталые аборигенные племена. Высокий уровень материальной культуры — знакомство с металлами, использование плуга, удобрений, ирригационных устройств, транспорта, развитое ремесло и т.п. — способствовал быстрому и успешному утверждению индоариев в долине Ганга. Именно их язык и культура, включая ее религиозно-мировоззренческую первооснову, на долгие тысячелетия, вплоть до наших дней, уделили исторический путь индийской цивилизации.

Именно арии с их огромным вниманием к религиозной символике и мифологии, к культам и жертвоприношениям, с ведущей ролью жрецов-брахманов и обожествлением священных текстов-самхит выдвинули на передний план в этой цивилизации религиозно-духовные проблемы, подчеркнутый пиетет по отношению к которым стал со временем квинтэссенцией всей духовной культуры Индии. Тексты Вед (“ведать”), прежде всего Ригведы, многочисленные связанные с их комментированием и толкованием религиозно-философские трактаты (брахманы, араньяки, упанишады), монументальные эпические сказания о героях и подвигах далекого прошлого (Махабхарата и Рамаяна), а еще легенды-пураны и составленные сравнительно поздно, на рубеже нашей эры, систематизированные политико-экономические трактаты вроде законов Ману или Артхашастры — вот, по существу, едва и не все, чем может располагать историк при попытке реконструировать древние периоды истории Индии и очертить основные параметры ее общества и культуры. Ни летописных хроник, ни записей исторических событий, ни документов в распоряжении науки нет или почти нет.

Естественно, характер источников определил как тот круг сведений, которыми мы можем оперировать, так и степень точности, с которой можно делать выводы о древнеиндийском обществе. Несомненно одно, что скудный и односторонний комплекс данных — не случайность, не результат недостаточных поисков или гибели важных документов в невыясненных пока ситуациях, напротив, это вполне адекватное отражение структуры самого общества, его самоидентификации. В обществе с подчеркнутым вниманием к религиозно-духовым проблемам с поисками очищения, спасения и избавления от тягот и страданий жизни в уходе от нее, стремлением к аскезе, мокше, нирване, с идеей кармы как закономерного вознаграждения каждому за его заслуги или прегрешения в прошлой жизни, с явной устремленностью от бытия к небытию, от внешнего к внутреннему, от общественного к биологически-личностному, — в таком обществе практически нет места социально-исторической памяти в какой-либо иной форме, кроме религиозно-эпической, мифологически-культовой.

Если ставить вопрос о причинах столь существенного отклонения от нормы, то едва ли не на передний план выйдет все тот же вопрос о мигрантах-индоариях, для которых задачи консолидации и выживания на новой родине и в чуждом окружении как раз и свелись к консервации памяти прошлого. Прошлого, которое не имело социально-политических форм и не могло быть зафиксированным в виде исторических описаний и, тем более, деловых документов. Это прошлое было канонизировано в религиозно-мифологической форме и в этой форме сохранилось в памяти поколений. Последующий же акцент на религиозно-духовные проблемы лишь закрепил ранее начатое, и в свою очередь, определил приоритеты в складывавшейся системе ценностей индийской цивилизации. История и политические события в рамках этой системы были лишь бледным и малозначимым фоном, оттенявшим главное и самое существенное для индийцев — их санкционированный религиозными нормами и духовной культурой образ жизни, включая социальную структуру, социально-семейные связи и, прежде всего, твердо фиксированные и веками сохранявшиеся практически в неизменном или практически неизменном состоянии мировоззренческие ориентиры.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-03-31 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: