МИНУЯ СТРАЖА ЖИЗНИ В СОННОЕ ЦАРСТВО




От этих детских снов я многое почерпнул. Самое главное, конечно, что они просьбу мою донесли до тех, кто нами управляет. Очень рассчитывал, что сила неведомая станет мне помогать, как и обещано было в детских видениях.

Ясно дело - мы никому про все эти сны, и по то, что затеяли, не рассказывали. Только между собой обсуждали, как будет хорошо, если удастся нам всем вместе в себя через сон пролезть, и там, в просторах внутренних, дойти, добраться до заветного выхода на свободную жизнь!

Начал я себя во сне вспоминать. Забрезжило сознание, хотя пока что и смутно, в самом начале. Однако и этого тусклого света уже достаточно было, чтобы как-то оглядеться и понять, что за места вокруг меня простираются.

Вначале, как только очнулся я немного, вижу — вокруг меня какая-то сумеречная простирается земля, и не равнина, и не горы, атак... И только я было подумал, вот осмотрюсь и пойду — чувствую опасность. Повернулся, а на меня волна идет высокая, и даже не пойму из чего, тусклая, маслянисто поблескивает, а одновременно, как бы из песка и грязи состоит. И такая черная, отливающая тяжестью жидкость, восставшая из ничего и все сметающая на пути. Тут бы бежать надо, перепугаться, а я смотрю на эту волну и собственным ощущениям поражаюсь: страшновато, конечно, но и любопытство какое-то детское меня разбирает. Однако волна на меня мчит, вот-вот захлестнет. Тут я догадался: — Да это же из моего детства! — воскликнул я.— Когда мне было девять месяцев и мама бежала, прижимая меня к груди, в бомбоубежище (разбомбили эшелон с беженцами), и возле нас упала и разорвалась бомба. Вот откуда и была волна, она нас засыпала, а после еще откапывали... И отношение мое правильное, детское: страшновато, но и любопытно, не понимал ведь тогда опасности...

Едва я это припомнил, как тут же волна с шорохом и распалась и сон мой переменился. Я хоть себя и не утратил, а вдруг вмиг перенесся в совсем другое место. Вижу разрушенный дом свой в Н-ске, без крыши. Только вроде дом этот большой, больше намного, чем был на самом деле. Темно и очень глухо в округе. Ни огонька, ни человека. Я — с товарищем и помню, как будто, мы с ним долго брели, раньше чем тут очутились: дошли до этого места. Я лично решил поселиться здесь. А товарищ сбежал. Остался я один и порешил в этом доме жить. Холод, голод, безлюдье... В мрачных, темных домах вокруг — ни огонька...

Пошел я в сад, гляжу, а в саду яблоня большая повалена и вывернута с корнями. Понимаю, что это соседи сделали. "Почему?!" — вопросил я, и так горестно и недоуменно мне стало. Время осеннее или весеннее, моросит, пакостно, слякотно... Рою яму и пересаживаю яблоню, а мысль томит: приживется ли?!

Так я печалюсь и вдруг понимаю, что ведь все это во сне! И только это я собрался это понимание приспособить, оглядеться — проснулся...

Когда на следующий раз повисло передо мной сонное видение, то случилось это на еврейскую пасху. Приснилось, что выпал зуб. Вроде два зуба выпало, но один меня вовсе не тронул, вроде не касается меня. А второй видел явственно и даже обреченно тосковал (почище чем наяву, когда мне зуб мудрости вырвали, но без отчаяния дневного, смиренно).

Зуб большой, продолговатый и Очень Старый. Ощущение, что он давно должен был выпасть. Кость от времени потемнела, стала серо-темно-бурая...

Зубы корневые и даже ближе к зубам мудрости, а не целиком; а дробно выпадали, как-то частично, так что во рту все осталось на месте, по-прежнему. Без крови. Я стал думать, к чему бы это? Неужели два мужика помрут, только один мне человек родной, близкий, хотя и не родственник, а второй — вроде как не касается меня, скорей всего вождь помрет, дело неприметное в смысле переживаний, но важное в смысле перемен.

И пока я так раздумывал, неожиданно переменилось сновидение, как будто подтверждая мои мысли, и очутился я в Москве. Пьянки, разговоры пошли. С жаром рассказывал про то, как на Западе. Не верили, удивлялись... "Не задумываясь приехал бы, если б смог!" -воскликнул я. "Так оставайся! — говорят мне. — Ты уже тут! Приехал!"

Это противоречие меня удивило. Я стал думать и проснулся!

Вижу я после этих и других всяких снов что никак мне чистоту и ясность сознания не обрести. Все время запутывают видения. "Эх! -думаю. — Где же помощь обещанная?!"

Внимание отвлекают во сне, как наяву, не дают собраться, сосредоточиться, та же беда — не можешь понять без этого, что делать дальше...

Снилось, будто с женой оставили машину и по снегу (хоть вроде и в Тель-Авиве), в сумерках ходим по улицам. Люди толкаются, какой-то люд. "Социалисты!" — крик, и все мятутся вдруг, толпа бежит. Мы — в сторону, хоронимся: сомнут! А я иду в мешке, по колено в мешке, не босой, а носков и туфель тоже нет. Так ходим, ходим и никак до машины не дойдем (обратно). Я сержусь, потому что из мешка хочу высвободиться и обуться обыкновенно, как следует. А жена, будто нарочно, все водит и водит. Ибн Гвироль улица, а за ней где-то машина, да не помню, где? Помнил бы, так давно бы ушел. Надоело!

Вдруг вспоминаю я, что это сон! А во сне я летать умею, и поднялся! И сразу посветлело. Через крышу высоченного дома, и страшновато стало, как вниз глянул — бездна! День ясный. Страшок ушел. Лечу и слышу голоса: жены и подруги. Будто в ресторане они, а голоса доносятся через зарешеченное окошко.

До того вроде я спустился и возле входа оказался в баню, что ли, с предбанником и человеком противным. (И вход, как в баню с предбанником и человеком гнусным.) Я на пол не ступаю, над полом, поджав ноги, плыву. А этот азиатского вида, наглый тип (напоминает монаха из Храма Гроба Господня, который как-то кричал на нас), запрещает входить, наступать, ругается... Я ему запретил, а он (Привратник) говорить продолжает, кричит. Удивился я, что запрет не сработал. Крикнул: "Молчать!" И вроде стих Привратник, хотя и злобился сильно до того. Проплыл я сквозь это здание, сквозь залу – коридор с людьми, узлами, вход банный, а вроде вокзала, на самом деле. Выплыл Назад, поднялся высоко и тут руки стал разглядывать. Вспомнил себя окончательно. Гляжу, а руки — странные. И еще во сне дивлюсь, что непрозрачные они, хотя и отчетливо вижу, сосредоточился донельзя — непрозрачные и не светятся, как в Том сне, а знаю, что должны светиться, что иллюзия, видимость одна эта твердость тела и рук, я знаю это, а не стряхнуть морок! Собрался дальше исследовать, а тут голоса и услыхал сразу же. Они меня и отвлекли. Соблазнился. Залез через окошко в ресторанчик (как в Германии, в той деревне, но высоко, вверху дома). И какие-то люди уже другие за столами. Женщина, похожа на южноамериканку. Лицо страшно режуще явственно: глаза — тряпочки голубые плотные, без зрачков, и подбородок двойной: старая, а есть в ней прелесть. Танцевать зовет, я у жены спрашиваю, мол, можно, не рассердишься ли, если потанцую? Жена надулась, отвратительно злиться стала. И так мне противно сделалось. Думаю, вот гадость какая, желает баба всю мне жизнь до мелочей регулировать...

Пошел танцевать, насупротив, хотя и нет у меня никаких чувств к этой женщине, так, из жалости больше, по-человечески. Жена исчезла, ушла в гневе. Сели за стол с этой бабой. Лицо вижу отчетливо. Она мне прыщик показывает и говорит, вот, мол, беда! Объясняет, мол, больная я. Я вроде интересуюсь, хотя все знаю. Сифилисом, говорит, заболела. И вроде тем она меня испытывает, не шарахнусь ли, не испугаюсь ли? А мне грустно и жалко ее очень. И она повеселела враз, когда увидела, что не боюсь.

Потом вниз спустился и выхожу на улицу. Собака под ногами. Я ее погладить, а собака стережется. Я — от нее, а она — за мной! Скачет лапами на штаны, портфель. И смех и грех. И еще одна рядом спокойно стоит и смотрит... На том сон и кончился, в этом месте стала стираться картина, тускнеть...

Эх! Отвлекли меня и еще сам виноват. Дурацкий восторг испытывал, когда летел над бездной, загордился, помню! Кретин! Точно, как наяву, мол, вот он, путь, ура... Накось, выкуси. И болею вовсю, дышать полгода не могу и носом запахов не чувствую. "Эх! — думаю. — Где же спасение?! Не до того!"

В пятницу.

 

Сатурн качнулся вперед — отложило впервые за пять месяцев нос и почуял запахи. Пошел вперед Сатурн во вторник, 30-го — нос отложило снова и сильнее. Похоже, выздоравливаю я (пишу 1-го августа). Господи! Слава Тебе и делам Чудным Твоим! В строгом соответствии с установлением звезд мой нос отложило и проходит жуткая аллергия с астмой и бронхитом. Такое было 30 лет назад в точности при том же расположении светил.

 

На воскресенье (сны до обеда сбываются).

Что-то снилось и вдруг — очистилось: голый я совсем на улице пустой стою на асфальте. Асфальт теплый, а вверху солнце сияет, небо чистое — глаз режет синевой. Думаю, надо бегом до дома. Бегу, зажимая рукой интимность, чтоб не так смущать прохожих. Чувства неловкости у меня самого — нет. Просто знаю, что не следовало бы так выглядеть. Прохожие —.редкие. А после нахлынули, чуть ли не войско целое (казачки?).

Тогда и тут я вспоминаю, что во сне я, а во сне я летать умею еще как! Взлетаю ввысь (кто-то еще уцепился: он и она). Уцепились, чтоб со мною взлететь и поглядеть, испытать, как это? Высоко я поднялся. Вниз гляжу — бездна, а страха никакого. Еще во сне думаю: "Смотри, раньше жуть брала, а теперь, гляди-тко, не пугаюсь".

Летим. И тут вспоминаю, что хотел во сне я на руки поглядеть свои. Гляжу! Не мои руки! Девая — совсем не моя! Правая — чуть похожа, но тоже не моя! Начинаю проверять, сосредотачиваюсь на детальках линий — не исчезает рука! Хоть знаю — должна пропасть. Перевожу взгляд на окрестность — и вокруг все отчетливо и не меняется, как я ни пялюсь! Только чую, вот-вот свалюсь я с этой платфор-мочки (я на дощатом небольшом щите взлетел), раскачивают ее мои незванные спутники, сильно... "Боже! — думаю.— Я ж один могу лететь, слава Творцу!" И полетел, как обычно, поджав ноги и подхватив руками под колена, с силой, и напрягаю спину, вроде выдергиваю себя, как репку из земли, и лечу. ан тяготение чую вниз все сильнее, не до разглядывания мне. Так потянуло, что пришлось опуститься на асфальт где-то возле дома, похожая улочка. Дальше сон сумбуром стал. Билеты на самолет. В Марокко. На конференцию. Черненькие в агентстве, и никак не заказать билет. Пока не узнаю', что давно все сделано. Какие-то ребята без церкви с иконами красивыми. Какое-то слово человек использовал? Это, говорит, как у Достоевского, народное, русское...? чуть ли не настенничество, или окладники... В избе иконы, а церковь не выстроили!

Когда смотрел на руки — сознание переменилось, но не дали мне углубиться, запутали содержанием (фабулой). Совсем не так, как в том сне, с сознанием полного дня и силы, независимой от сна! Ясней и независимей, чем наяву, потому что наяву мы зависим. А там я был свободен, сохранял память и не отделял себя от видения, материала, на котором и из которого состоим. Видимо, если исчезают части, ткань путает, путает — это лишь ступени к ясной яркости, которая неизменна. Надо было не обращать внимания на вокруг, только на ладошки смотреть бесстрастно. Бесстрастно!!!

Вот и в тот раз, как радость обуяла, к сразу потяжелел, сила непреодолимая вниз потянула и опустился на теплый камень асфальта. Понял я, что к нашей жизненной темнице нас чувства приковывают! И чтобы на свободу выйти, найти выход из положения — надо от чувств отказаться. Только как это сделать? — думаю, вот беда! Мы не Будды, с бесстрастием плоховато...

А тут дочка моя чуть меня не угробила.

Катин сон в ночь на день рождения.

 

Идет по дорожке и видит домик. Из домика выходит маленький папа-гномик. Берет его и кладет на ладошку. Видит руки (как на портрете). Кладет папу-гномика в кармашек и входит в словарь. Перепрыгивает через слова. Какие — не видит. Тогда папа-гномик говорит, что она перепрыгивает через те же слова, что в предыдущем сне. Тут Катя вспоминает, что и это сон, и спрашивает: "Как твое имя?" Бах! Слышит выстрел, и папа-гномик падает в карманчике. Катя берет его на ладошку, все становится белым, и маленький папа выздоравливает, но не полностью, не совсем. "Не могу вспомнить имя свое", — так говорит. Тут Катя сразу проснулась.

Когда себя вспомнишь — другим становишься.

Хорошо, что проснулась, я после ее не ругал, но объяснил, как мог, ни в коем случае нельзя было имя спрашивать у меня маленького, потому что большой оттого мне мог выйти вред. А я и так болел и еще не оправился как следует.

Что меня больше всего поразило в те краткие мгновения ясности во сне — это безучастие к нашему дневному ужасу, к заботам и страхам. Меня потом даже сомнение стало брать, в отношении того, кто я, на самом деле? Может, во сне вовсе и не я это? Хоть помнил все как наяву, отчетливо, а не волновала ни старость, ни смерть тела, ни что будет дальше... Наяву так редко бывает. Какой же из этих двух Я настоящий? Сразу и ответить не мог, но больше мне нравилось быть таким, каким я во сне оборачивался: возможности совсем другие. Никто тебя не остановит, не спросит бумагу, разрешающую жить: любое место себе выбирай и границы пересекай беспрепятственно. Я, когда стал все чаще сознание удерживать, входя в грезу, решил даже на время главную свою цель отодвинуть и этих новых возможностей попробовать. Вот, думаю, я уже немного приспособился в сон с дневным чувством входить, и во сне внутри научился выныривать из-под беспамятства — так надо бы мне своих родных, маму и товарищей милых прежде всего повидать. Раз наяву мне чинят препятствия, я через грезу проскользну, а своего достигну, тут, думаю, меня никакая жизненная пакость ле остановит. Я, конечно, по наивности так думал, и после обнаружилось, что в том ошибался я крепко, однако сперва все шло хорошо.

Конечно, география во сне не та, она только по смыслу недоступности схожа. К примеру, жизнь наша как бы на две половины разделена на Земле в дневное время, на КАПЛАГ и СОЦЛАГ, между которыми протягивается невидимый Железный Занавес. А во сне ты этот занавес видишь воочию. Другое дело, что отделяет он от тебя не только родных и близких, не отчизну, а под покрывалом отчизны как раз и скрывается та самая страна тайны, в которой прячется незаметный выход к Свободе. Так что я вовсе от главной цели и не отошел ничуть, стремясь к встрече с родными мне людьми и с Родиной, так только думал, не понимая сути происходящего. Понял я это много позже, а тогда стремление было простое — добраться, сохраняя себя, до того места, где ждут тебя, и наружу из сновидения вышагнуть, а после тем же путем — назад вернуться, в то место, где покоится окоченевшее от сна тело.

Во сне, конечно, не только не так видишь всю географию, а и освещение совсем другое, дрожащее освещение, будто от всякого кусочка и краешка свет бежит. Я себя не растрачиваю и стараюсь не испытывать лишних чувств. Лечу, как обычно (я уже приспособился во сне летать), руки замком под коленками, и напряжением спины себя от земли отрываешь, потом уже легче, когда летишь. Лечу в сторону своей отчизны. Небо — пустое. Солнце сверкает оттуда мне прямо в глаза, вовсю сверкает. Только заслоненное этим сверканьем проступает, вижу отчетливо, темное пятнышко на этом солнце. Однако особого внимания я на это не обращаю. Лечу высоко и так явственно, сознание-то дневное, отчетливое, начинаю удивляться... странно, страшно... Как наяву и сомнения дневные: мол, как это я лечу, так высоко, когда вроде не должен По Законам Физическим? Только так я стал задумываться — тут же вниз потянуло, и солнце стало закатываться, будто вечер... И сознание, как перед засыпанием, начи.нает мутиться... Ничего не мог поделать и заночевал я в каком-то странном месте по дороге. Ничего, думаю, передохну и дальше двинусь... И, правда, будто переночевал я, а утром поднялся в каком-то домишке деревянном и вновь очнулся: знаю, что сплю я, во сне со мной сейчас это приключение происходит, и надо поосторожней с чувствами, а то вмиг сознание помутнеет... Выхожу из домика, смотрю вверх, чтобы взлететь, а над домиком сетка натянута. Перелезаю из этого домика в другой, и там сети натянуты. Хозяйственные какие-то повсюду над домами. И ни души человеческой в округе нет!

Возвращаться в старый дворик, откуда я прилез и где ночевал — не хочется... Чего вроде лез, если везде сетки? Удобней, дураку, показалось взлетать, вспорхнуть рассчитывал, что будет легче. Вроде удобней тогда показалось, удобней взлететь... А небо синее...

Поднялся я на крышу, осторожно ступая по дощечкам, чтобы не проломить мне чужой ихней крыши, и разорвал вначале одну, а потом вторую сеть (две было), и в дыру поднялся, взмыл и полетел дальше...

И вот чем ближе я к солнцу подлетаю, тем сильней боковое сияние становится, а на самом круге — чернота! Как в затмение! Ну, думаю, небось граница уже должна быть вот-вот. И мне ясно, отчего середина солнечная черным заслонена, и только по бокам брызжет ярко лучами. Это злая сила, похитившая наше солнце, на нем обосновалась и его заслоняет. А корона сияет по-прежнему, прямо вспыхивает светом. Не огнем, а Светом... Так я подумал и чувствую, пересек я границу. А как пересек я, стало мутиться у меня в голове, стал я сознание утрачивать. Оборотился назад, а позади меня тяжкая завесь железная с неба до земли спускается. С той стороны, когда летел,— невидно было... Утомился я, сознание как могу удерживаю, устал, лечу совсем низко, 2 — 3 метра над поверхностью, и так тянет вниз к земле, что сил нет. Позади вдруг румын оказывается, румынский еврей, и вроде возле меня бесом шестерит, даже слово родилось для него: денщик, И никак мне от его присутствия не избавиться, лечу едва-едва, вот-вот опущусь. И сознание совсем гаснет, тускнеет... пока совсем не заволокло беспамятством, и меня разбудили...

Я в тот раз не понял многих смыслов этого сна. Увлечен был усилием, очень хотелось добраться до своих, друзей любезных, пусть в сновидении, а пообщаться, потолковать...

Стал пробовать, а никак не очнуться, пока однажды, опять вроде распахнулось окрест меня расстояние во все стороны и себя я вмиг вспомнил. Озираюсь и думаю, как же мне добраться до любезных пределов моей России. И не пойму, в какую это сторону двигаться. Вокруг поезда, пароходы; люди едут, плывут, летят на самолетах и не знают, не видят, так же как я, не могут увидеть обернутой Железным Занавесом моей отчизны, если только случайно (так вдруг я осознал возможность) не повернется земная ось. Что и вышло, когда я эту возможность осознал и успокоенно стал ждать. Повернулась ось и тогда увидел я, как в гору со всех сторон бредут, как заведенные, и не быстро, бредут люди, серые одежды и лица серые, будто в кинофильме "Метрополис". Бредут и нет им конца.

Глядим мы все из поезда, выворачивающего кругом эту гору невероятную, и люди западные, я слышу, восклицают: "Вот, мол, где у них заводы тайные, подземные! Случайно открылось!" И понятно дело — ликуют вроде бы от подобного разоблачения. А у меня сердце кровью обливается (знаю, что сдерживаться надо, чувство туманит сознание: не могу с собой справиться). Какие, к черту, заводы? Живем мы так! Себя не понимая, заведенные на Жизнь, бредем вверх, в нескончаемую гору, и спим, спим, наяву! Как этот морок сонный снять?! — кричу я в отчаянии, и, конечно, себя теряю от сильного чувства. Дальше сон из-под пальцев моих выскальзывает, дальше я только пялюсь на происходящее, не вижу надсмотрщиков — грубых животных, у которых ни стыда, ни совести нет. И вдруг Освободитель появляется. С огромным кнутом, потому что лишь свист кнута их может пробудить (так я понимаю видение). Резкий, пронзительный свист с выстрелом и резким щелчком в конце. Тут такое началось!.. Стали оживать Бредущие. А Освободитель хлещет, тонким концом, жгутом так и хлещет, так и полосует надсмотрщиков. Чтоб звук прекратить, как-то выхватили у него кнутовище, и нечем стало ему будить. Тогда нашел он что-то вроде тыквы на веревке (я так и не понял, что это было) и стал бить этой тыквой по деревянным стенкам ходов в горе. Гулко так, с отскоком... И это тоже погибло... затянулось неожиданной пеленой, и переменился сон. Меня, как поплавок, совсем в другое

место выкинуло. На берег синего моря. Светло! Небо синее, прямо густое от синевы. Солнце и песок пляжный тянется, и никого нет... все уехали. Бог с ними, думаю, сел на мотоцикл и вроде красотку даже по дороге прихватил... а после в полудреме совсем соображение утратил. Только помню, что приходила смерть и стояла надо мной. Орал: "Господи!", — понимая, что на самом деле неизбежно.

В третий раз я каким-то способом сквозь железную невидимую, завесь проскользнул во сне и очутился наконец-то в Москве. Солнце светит вовсю! Иду по улице Горького к площади Маяковского, и одет элегантно. Дышу полной грудью, но не даю радостным позывам ходу, понимаю и помню, что на острие нахожусь, как на канате канатоходец — балансирую. Чуть сильней откачнешься в радость или горе -сразу замутится сознание, вмиг погрузишься в беспамятство или подхватит поток смутных видений, в которых себя не ощущаешь.

Сворачиваю на Садовое кольцо. Дома высокие. И так ярко все, резко, выпукло. А людей — как нет. Т.е., они вроде бы и есть, а не могу на них внимание собрать. Напротив того, внимание мое буквально прилипает к самой что ни на есть дряни: замечаю вдруг на самых краях обшлагов пиджака светлого — пятнышки. Стираю платком, и вроде пятнышки пропадают. И понимаю при этом, что дрянью, не тем я занимаюсь, а не могу с собой совладать. Чуть отвлекся я, наконец, от пятнышек и обшлагов, теперь, думаю, надо мне друзей найти поскорей, пока я еще не проснулся и в ясном сознании. И тут рядом мерзкий голос проститутку предлагает за два доллара. Делаю вид, что не понимаю, а сутенер так и прилип! Вокруг трется, возле, языка не знает, наконец, бормочет что-то, по звукам напоминающее итальянский, и чтобы хоть как-то от него избавиться и высвободиться — я соглашаюсь. Спускаюсь вниз. Несчастная и больная молодая женщина...

Я уже хотел было мимо нее и во дворик, чтобы от силы этой, спутывающей меня, уйти, и не удержался: жалко мне ее стало, стою и жалею ее. И она тут же ко мне по-человечески тянется, жалуется, кается... И чувствую, теряю я себя. Не помню, как высвободился и через подвальное окошечко вылезаю, выбираюсь тихо и ухожу... Тут, в этом месте окончательно сознательность моя угасла.

В четвертый раз за короткое время, надо сказать, я невероятно строго себя держал все время, пока добирался, и сознание сохранил свежее, даже острое у меня было соображение. И день был ясный, но холодный. Встретил друга на большом лугу, как на стадионе, зеленом. В пальто, в шапке. А тут и второй друг идет. Я руку выставил, а он — прет! Чуть руку мне не вывернул, идет — не видит. Целеустремлен.

Я зову, кричу! Узнает, останавливается, улыбается...

— Ну,— говорю,— я уж думал, целеустремлен ты, брат! Два раза повторяю.

Стоим втроем. Вижу, у него что-то с пальцем. Спрашиваю. "Дрался", — поясняет, и в этот миг я понимаю, что их со мной, на самом деле, нет. То есть, они меня как будто и видят и даже со мной общаются, а заняты своим, так глубоко заняты, что и нет у нас никакой встречи...

Такое ощущение меня поразило. А как только чувство удивления сильным стало и развилось — вмиг сон тускнеть стал и рассыпаться.

Были и другие сходного развития сны, и никак не удавалось мне, добравшись до близких, друзей моих, ясную сохранить голову, чтобы в глаза заглянуть. Либо меня отвлекали, либо они меня не видели, На Самом Деле, общался я только с ихними тенями или собственным воображением...

Зато я понял, почему западные люди в одиночку боятся за Железный Занавес ездить. Об этом узнал в агентстве, посредница в полетах объяснила. Вначале удивление выразила, как это я не боюсь один туда лететь. А после объяснила, что люди только группами осмеливаются за Железную Кисею проникать. Понял я, почему боятся в одиночку, даже наяву только скопом, чтобы нечаянно не потеряться. Потому что как только пересекает человек невидимую тяжкую завесь — тут же себя можешь утратить, так что и не вспомнит никто про такого человека: был он или не было его.

ВЯЖУЩАЯ УЖАСОМ СИЛА

Я, разумеется, своих стараний не оставил. Не прекратил усилия трудного и намерения не оставил прорвать завесу. Однако вдруг стал замечать присутствие какой-то непонятной силы сковывающей. "Эге! — думаю, — похоже, райские кущи, как спецдачи охраняются — не подойдешь близко..."

И в дневной жизни помеха эта обнаружилась. Будто нарочно все так складывалось, чтоб задержать меня, не дать мне на главном собраться думой!

Поистине, сон и явь — одно! Потому что, похоже, там и там одна нам сила противостоит, если к хорошему стремимся. Только днем эта сила через знакомых, близких и родных наших чинит больше всего препятствий, через все неблагоприятные стечения на работе, в зарплате ущемляет... а во сне — больше отвлекает и путает напрямую, если с образным выраженьем этой силы справишься, тогда она просто как сила на тебя начинает давить, вроде притяжения земного, с коим чего поделаешь?

И такой тягостью, таким ужасом начинает вязать движенье, что ни крикнуть, ни ступить не можешь... Ясно дело — сознание от страха перекашивается, от усилия крикнуть, заорать и просыпаешься!

С другой стороны, я понимаю отчетливо, что раз сила эта уже напрямую действует, — значит близко я нахожусь от заветной двери. И в рассуждение беру простую мысль, что, может правильно, что такая сила выход спасительный преграждает, у кого сил хватит — тот добьется свободы. Остальных, может, и нельзя на свободу помещать — сойти с ума могут. Или еще какая опасность подстерегает. Свобода — это ведь не то, что мы в тюрьме нашей пожизненной соображаем, мол, как золотая рыбка — чего попросишь, то и выйдет. Свобода — это большой простор и пустынное небо, под которым человек должен идти с ответственностью и в одиночку. Другое дело, что и приятства есть свои, только приятства эти пронзительные и для непривычного сознания режущие... Тут, как история с Семелой греческой, пока с Юпитером спала в человеческом виде евойном,— все было хорошо. Он для нее привычным обликом одевался — мужик и все тут. А как любопытство разобрало и невмочь стало — захотелось ей увидеть, каков он На Самом Деле?! И отговаривали ее, и стращали — нет, не отговорили. Юпитер и появился перед ней в таком виде, как он на Свободе и вдали от простых смертных гуляет. Она и сгорела, не вынесла блеска и жара. Так и на свободе, тут и страсть иная по силе и свет зрения лишает, если не приспособиться — вмиг ослепнешь и, как только что родившийся щенок, будешь тыкаться во все стороны без спасительной мамки...

Несколько раз я сунулся прямо навстречу этой вяжущей ужасом силе. И всякий раз одно выходило — застывали ноги. Рукой шевельнуть не могу, хочу крикнуть: "Господи!" — а крика нет... И такая гадость густеет вокруг, наливается тяжко; таким страхом вся моя плотская сущность охватывается, что в результате я, слава Творцу, едва просыпался с хриплым бессвязным звуком. Еще и радовался, что легко отделался.

Понимал я, что это я с дьяволом встречаюсь напрямую. Верней, до Дьявола самого еще далеко, но вступаю в его владения. И надо мне с ним справиться, потому что он та часть, не совладав с которой, дальше к беззаботному и радостному не ступишь. Понял я, что неразрывен бес от Спасителя, и предусмотрена от всяких умных защита. Может, конечно, образ беса мы сами придумываем, однако цель Дьявола — предохранение устройства жизни, в которую мы пожизненно заключены. Кто преодолевает заслоняющую дурную силу, может выйти к силе доброй и созидающей, однако уже в измененном виде, не таким, каким подступил к Твердыне свободной. И так переменится, чтобы каверзы не мог учинить машине бытия, когда силу добрую приобретет... Верно Христос сказал: не умрем мы, но изменимся! Воистину так: в новую жизнь со старыми ухватками трудно вступать.

Не только у меня такие были поражения. Деток моих тоже стали придерживать (я уверен, из того же места поступил приказ). Всякие неприятные пугающие стали появляться фигуры в сновидениях.

Не было, конечно, такой страсти, как у меня, вяжущей ужасом — дети все же, однако недоброжелательство отчетливо стало проявляться со стороны тех, кто к ним приходил в сновидения.

На 26 кажется июля, а может, июня. Катин сон.

Катя была маленьким гномиком (как Нильс). Была зверюшка -куколка. В тот день, как стала маленькая, мне подарили куклу, огромную, потому что я стала маленькой. Полезла на нее, как на гору, стала по ней лазать и встретила такого же гномика, как она. Вспомнила, что это сон, и спросила имя. И опять папа в этот миг вошел и разбудил... Но не совсем. Сон продолжился, но гномик исчез. Посмотрела на руки и видит — они прозрачные, а посередине авторучкой написан библиотечный номер 6485 — ахду (в талмуде означает "вместе"). А на другой (на левой) — Петин номер: 6489 — тахду, б. м., будущее время, будем вместе...

Присматривается и вдруг слышит голос за спиной: "На что ты смотришь?"

Оборачивается — никого! "Кто ты?" — спрашивает. И просыпается.

А в самом начале шла и встретила Петю, но не Петю, а противного толстого мальчишку с голосом Пети, спросила его имя. "Что, я твой слуга?" — ответил, и сон поменялся.

Катин сон в ночь на 25.

 

Сидит за столом с неизвестными и чувствует — не хотят ее, не нужна она. Проглотила конфету, а ей говорят, как это неприлично конфеты глотать... Ушла в комнату к себе. Все не наше: и квартира, и комната, и вещи не ее. На кровати кто-то лежит ничком, лица не видно. Протянула руки, чтобы перевернуть, и сон тут же переменился! Идет по долинке (как в мультиках). Вспомнила, что это сон, и глядит на руки. А руки отделяются в локтях и убегают вперед. Бежит за ними по горам, ловит, смотрит — они в крови. От страха просыпается. Бежала во сне неохотно, но сзади будто толкал кто-то, так что вроде насильно руки свои догоняла.

Петин сон на 1 августа.

 

Видит, как с потолка спустился на табуретку маленький чертик и через бумагу залез в кошелек в маленький мешочек. Сначала вытащил кошелек, потом залез, где мелочь должна быть.

Мама вышла утром, взяла подарки и открыла кошелек (подарок) и очень удивилась, почему без мешка. Открыла маленький карманчик, а чертик незаметно вышел и начал расти. Тут Петя проснулся (во сне). Мама не спит, слышу. Зашел к ней в комнату и вижу огромного черта: голова на пятом этаже. Я его обратно засовываю как-то, закрываю — черт исчез.

Я снова открыл кошелек, чтобы убедиться, проверить, там ли он, и проснулся, когда хотел схватить.

Катин сон в ту же ночь, на 1 августа.

 

Начинается сон: вижу, что я кусочек арбуза, внутри большого целого арбуза (не арбуз, а я косточка внутри арбуза). Арбуз попал в семью (смотрю со стороны на все и не нервничаю, не знаю точно, чем я была), и один, похожий на Петю мальчик, когда Петя раздражен и противный, съел этот кусочек (со мной), вместе со всеми косточками (как это делает Петя). Только одна косточка и осталась, которая была я.

Косточку выкинули в помойку. Я пробую открыть помойку, поднять крышку, и вдруг, сзади, голос: "Что ты пробуешь делать?" Я тут же проснулась. Потом вновь заснула и сон другой приснился.

Бегу по гладкому огромному столу, а по краям горы высокие. Вдруг спотыкаюсь и вижу ноги. Подымаю глаза и вижу, что ноги тянутся до неба. Спрашиваю: кто ты? Как твое имя? Эхо со всех сторон повторяет, а головка ног нагибается.

— Что ты сказала? — спрашивает. Эхо повторяет: зала, зала, ла, ла...

И я говорю снова:

— Кто ты? Как твое имя?

Нагибается и говорит: "Я тебя не слышу". Поворачивается и уходит.

Катин сон на 3 августа.

 

Делает упражнения: сальто и на руках стоит. Когда сделала сальто 8 раз — ей сказали, что берут ее выступать в Австралию. Тут она проснулась, а когда заснула вновь, другой приснился сон. Будто убегает она от кого-то и неожиданно вспоминает, что это сон. "От кого я убегаю?" — спрашивает себя, и разом сон переменился.

Стала Катя маленькая, а позади шаги чьи-то грузные. Бежит она, бежит, да вроде на месте остается. Удивилась и поняла, что бежит-то она по глобусу, который крутится. Поглядела на руки, а они прозрачные, как чистое стекло, и увидела сквозь них Австралию.

В ту же ночь на 3 августа.

 

На Петю падает картошка, летит, летит — никак долететь не может. Наконец, долетела, но когда остался миллиметр, стукнулся о кровать и проснулся. Пока летела картошка, она бросала папе подарки. Последний — толстая книжка. Услышал: выброси все — оставь одно! Думал, думал — оставил книжку. Открыл книжку, а в этот миг картошка и подлетела, стукнулся и проснулся.

Катин сон на 29 августа.

Будто просыпаюсь и вижу, что я стала очень маленькая. Прыгнула с кровати и полезла на что-то высокое-высокое. Лезла-лезла, а когда долезла до верхушки, то оказалась опять внизу. Тогда я поняла, что это перекидная доска, по ней лезешь вверх, а она все время вниз склоняется. Я слезла с этой доски и пошла в салон. И решила влезть на полку к безделушкам и походить по верху. И тут я вспомнила, что все это — сон! Но когда захотела поглядеть на руки, то забыла опять, что это во сне, и полезла на доску к безделушкам. Когда долезла до верха, я встретила большого человека. Он сказал, глядя на меня вниз: "Здравствуй!" Я подняла голову и сказала тоже "зрасти". Когда я это сказала, то вновь вспомнила, что все это сон и посмотрела на руки, но не успела взглянуть, как тот человек всунул свою голову между мной и руками и спросил: "На что ты смотришь?" Я ответила, что смотрю на руки, и оттолкнула его вниз. Он упал в бассейн. Тут и меня тоже что-то потянуло за ним. Я сама тогда прыгнула и вышла из бассейна вся мокрая. Проснулась тоже вся мокрая от пота.

Петин сон на 29 августа.

Прихожу домой и захожу в салон. Вижу много открытых чемоданов. Наступаю на один чемодан и становлюсь маленьким. Чемодан закрылся и я очутился внутри, но не в чемодане, а в избушке. И вижу ведьму. Она и говорит: "Я тебя сожгу!" А я позвал на помощь маленького папу, и ведьма исчезла.

Катин сон на 5 сентябряпосле скандала.

 

Папа в цирке лежит на доске, как тетя, в которую бросают ножи. Нож попадает ему прямо в сердце. Кровь течет. Катя бежит к папе и не может добежать, ноги скользят в крови. И сон переменился. Папа стоит в комнате, как будто кусочек картины-складухи и не подходит всему вокруг.

Днем, когда Катя лежала, а я стоял возле — в точности, как во сне меня увидала, взглянув случайно.

Петин сон перед скандалом.

 

Будто папа готовит рыбу и рулет. "Сейчас будет рыба!" — говорит, вытащил рыбу и положил на кухне. А все стали кривляться, как будто не хотят (хотя очень хотели, по-настоящему если). Тогда папа сказал: "Не хотите и не надо". И снова спрятал рыбу, засунул в духовку и выключил. Тогда все разозлились, встали все вместе и ушли.

Второй сон (после скандала).

 

Черт и Ангел дерутся. Ангел с дудочкой. Черт — с вилкой. Ангел, как на иконе.

Петин сон на 8 сентября.

 

Гулял по салону и захотелось полететь куда-нибудь. Решил влезть в картину, но не знал, в какую. Просто полетел и вспомнил, что надо поглядеть на руки, а руки привязаны к дощечке, на которой летел. Там, где часы — дня нет, а цифры: 12, 12... Сами руки черные, а ногти белые-белые. Потом опустился на тучку, решил отдохнуть и полетел вниз. Хотел вновь посмотреть на руки, теперь, мол, освободились ладошки, а тут и земля. Упал, и руки в землю ушли. Хотел было вытащить, да мешает что-то. Все-таки вытащил, а на руках по щуке, вцепились, чтоб не смог на ладошки взглянуть... С тем и проснулся.

Катин сон в ночь на 8 сентября.

 

В моей комнате. Вначале Катя на столе, пробует открыть ручку, но ручка большая-большая. По-всякому тянет — не открывается. Потом, думает, не ручка это, а палочка с нарисованной ручкой, и тогда превращается во что-то... Идет по комнате и всех спрашивает: "Во что я превратилась?" Но никто не знает. В конце концов дошла до кровати, где я (папа) лежу и говорю Кате, что "ты — ничто, ничего". И я папе верю и превращаюсь в гномика и стою на кровати. Папа лежал крестом на простыне. Обошла меня Катя. После залезла под одеяло и проснулась.

Петин сон.

 

Снилось, будто остались на море еще на день. Пошли купа



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-02-13 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: