I
Во всех человеческих обществах среди людей существуют разные типы неравенства. Отчего же это так? С этой проблемой должна иметь дело теория социального расслоения. При более осторожной формулировке это высказывание и этот вопрос могут стать началом формулировки проблемы, ибо как таковым им свойственна почти неприемлемая неточность. К тому же, дискуссия о ее точной формулировке пока не завершилась, и любая попытка стимулировать ее здесь с необходимостью окажется спорной — ситуация, которая может дать повод для меланхоличных комментариев по поводу развития социологии.
Среди людей существуют разные типы неравенства. Необходимо сделать несколько шагов рефлексии, чтобы продифференцировать этот тезис так, чтобы он стал превратился в explicans (объясняющий элемент — лат., — прим. пер.) теории, характеризующей социальное расслоение. Одни люди очаровательны, а другие грубы; одни более, а другие менее умны, сильны или крупны; в этом смысле люди неравны. Но неравны они и оттого, что одни из них являются слесарями, а другие учителями или, вероятно, врачами; к одним обращаются «господин», а к другим — «товарищ» или же «дружище» (Kumpel)[35]. Мы обязаны проводить различие между неравенствами индивидуальными (зачастую ошибочно называемыми «естественными») и социальными. Здесь нам предстоит иметь дело исключительно с последними, то есть с неравенствами, зависящими от социальных позиций людей, а не от их индивидуальных личностей, и потому не со случайными, а с социально структурированными.
Муж и жена — в такой же степени социальные позиции, как профессиональные позиции слесаря или токаря, или же религиозные позиции протестантов и католиков; и всё это пары неравных позиций. Но их неравенство отличается (или о нем так можно думать) от того, которое наличествует между мастером-ремесленником и подмастерьем, между взрослым и юношей, между священником и мирянином. В первом случае мы имеем дело с видовыми различиями, в последнем — с различиями ранговыми. По меньшей мере, в мыслительной абстракции мы можем рассматривать всевозможные социальные позиции как таковые исключительно в отношении их различий, то есть безотносительно к какой бы то ни было ранговой упорядоченности и вообще к любому порядку в них; когда мы это делаем, мы говорим о социальной дифференциации. Социальное расслоение, напротив того, всегда соотносится с неравенствами рангов дифференцированных социальных позиций[36].
Существует ранговое неравенство между позициями феодального сюзерена и его вассала, или министра и гражданина; ранговое неравенство существует и между банкиром и учителем, зарабатывающим лишь крошечную долю дохода банкира, — или между врачом и крестьянином. Найти различие между двумя последними типами неравенства труднее, но и гораздо важнее, чем между прежде упомянутыми. Один из способов их описания состоит в том, что в первом случае неравенство носит транзитивный характер; оно влечет за собой отношения зависимости или же активную выше- и нижерасположенность позиций. Во втором же случае неравенство интранзитивно, позиции располагаются в системе координат, но отношения между ними не устанавливаются. Транзитивное неравенство обозначает производственные отношения, которые порождают нормы и структуры; в противоположность этому, интранзитивное неравенство описывает некую дистрибутивную упорядоченность. Напрашивается мысль о господстве в первом случае и о престиже во втором. И все-таки, вероятно, оба этих понятия представляют собой лишь partes pro toto[37], и существует множество исторических версий таких неравенств. Под социальным расслоением в дальнейшем мы будем понимать неравенства интранзитивного или дистрибутивного порядка. В отношении же транзитивных неравенств велика терминологическая путаница. Здесь исторически верным будет говорить о классовых структурах, хотя сегодня это легко может привести к недоразумениям.
Итак, во всех человеческих обществах существует некая структура интранзитивных или дистрибутивных ранговых неравенств среди позиций, которые занимают люди; мы называем эту структуру социальным расслоением. В формулировках такого типа сходится множество дефиниций, хотя различие между транзитивными и интранзитивными неравенствами то и дело не замечается. Тем не менее, большинство современных дефиниций выглядит, например, так: «дифференциальное ранговое упорядочение» (Т. Парсонс), «неодинаковая оценка различных позиций» (К. Дэвис), «неодинаковое распределение материальных компенсаций и престижа» (В. Весоловский), «дистрибутивный процесс в человеческих обществах — процесс, в ходе которого распределяются редкостные ценности» (Г. Ленски). Но и в этом случае в понятии остается еще целый ряд трудностей. Как можно эмпирически провести демаркационную линию между транзитивным и интранзитивным неравенством? Можно ли свести социальное расслоение к дифференциации престижа («оценка»), или следует учитывать различные независимые друг от друга средства распределения? Следует ли ограничивать это понятие ранговыми различиями в том виде как те примыкают к одному-единственному, будь то универсальному или же исторически конкретному, типу социальных позиций (профессия, семья)? Как можно преодолеть технические трудности описания структур социального расслоения?
Высказывание о том, что во всех человеческих обществах имеется расслоение, естественно, означает, что это касается всех известных обществ; в противном случае он вскоре привело бы в тупик круговой аргументации. Но и здесь эмпирическое обобщение ни в коей мере не бесспорно. Расслоение в некоторых простых обществах описывается антропологами как столь рудиментарное, что его практически нет (см. 274); а современные общества социологи Востока и Запада называли «бесклассовыми» — даже тогда, когда более хитрые адвокаты этой теории отстранились от «неэгалитарной бесклассовости» (см. 208, 263). В каком-то пункте формулировки теории социального расслоения необходимо решить этот эмпирический вопрос; но ради разработки этой нам, по существу, не требуется эмпирических обобщений. Для начала достаточно констатировать, что многим или, точнее, некоторым человеческим обществам ведомо социальное расслоение.
Отчего это так? Второй взгляд показывает, что теория социального расслоения фактически пыталась разделаться сразу с двумя вопросами, которые могли быть весьма сходными, но значительно разошлись по своим методологическим импликациям. Первый вопрос — о том, что если нечто наблюдается в некоторых обществах, то должно ли оно фактически присутствовать во всех, то есть если ли основания допускать, что социальное расслоение является не только эмпирически, но и теоретически универсальным, иными словами, неизбежным. Здесь теория расслоения частично привела к интенсивным поискам социологических универсалий; но если основная тяжесть дискуссии касалась этой проблемы, то сама дискуссия по причинам, о которых как раз должна пойти речь, оставалась примечательно бесплодной; ее результаты несравнимы с затраченной на нее энергией.
Второй вопрос: отчего и как формы выражения расслоения и его образцы меняются от общества к обществу. «При каких условиях мы получаем больше или меньше различных форм неравенства, и почему, и с какими для кого последствиями?» (см. 274)- Очевидно, этот вопрос можно поставить независимо от первого. Даже если бы расслоение не было универсальным феноменом, у этого вопроса был бы смысл. Между тем, столь же очевидно, что всякий ответ на первый вопрос имеет импликации для более конкретной проблемы, и наоборот. В действительности, отношения между двумя вопросами ведут даже к постановке методологических проблем существенной важности. В литературе по нашему вопросу сообщения по проблеме эмпирических вариаций расслоения встречаются гораздо реже, чем по проблеме его универсальности; но те немногие, что имеются, требуют нашего особого внимания.
Итак, проблемы теории расслоения таковы. Неизбежны ли в человеческих обществах интранзитивные ранговые неравенства позиций? Как мы можем объяснить вариации социального расслоения в исторических обществах?
II
Прежде всего, надо полагать, что обрисованные проблемы расслоения гораздо старше самой социологии. Историю социальной и политической мысли можно было бы вообще написать в аспекте ответов, которые давались на первый и наиболее общий вопрос. Эта история начиналась бы с продолжительного предсоциологического периода, когда неизбежность расслоения считалась общепринятой, — как минимум, после золотого века изначального равенства, — и когда ее провозгласили вместе с допущением естественного рангового неравенства между индивидами. Начинаясь с Платона (а то и раньше), эта история досягает до эпохи, когда Руссо («Dis-cours sur l'inegalite parmi les hommes » — «Речь о неравенстве среди людей»), Джон Миллар («On the Origin of the Distinction of Ranks» — «О происхождении ранговых различий»), Фергюсон («Essay on the History of Civil Society» — «Опыт об истории гражданского общества») и некоторые другие открыли новое направление аргументации, подготовившее почву для революций конца XIX века, а также для истории собственно социологии[38]*.
Если мы отвлечемся от заблуждения, которое лишь недавно вновь охарактеризовал В. Бакли (260) и согласно которому социальное расслоение иногда объясняется социальной дифференциацией или, скорее, смешивается с последней, то дискуссия уже с тех эпох концентрировалась вокруг вопроса о том, какая транзитивная сила общества в состоянии объяснить интранзитивную систему социального расслоения. Первый и наиболее частый ответ на этот вопрос — ответ, который давали все упомянутые и не упомянутые авторы-классики, включая Маркса, — имел в виду собственность. Они считали, что социальное расслоение есть результат неодинакового распределения собственности, и поэтому последнее якобы порождает все разделения в современном обществе. Социальное расслоение не неизбежно; ведь и собственность может отсутствовать в первобытном обществе, или, точнее, в первобытном коллективе (Urgenossenschaft) людей; ее опять не будет, когда общество вновь окажется замененным на коллектив.
С тех пор было предложено множество других ответов — вероятно, теорий расслоения. Большинство таких теорий было сформулировано (или же заново сформулировано) в ходе дискуссии по этой проблеме в США, начавшейся вместе с «Аналитическим подходом к теории социальной стратификации» Толкотта Парсонса в 1940 г. и нашедшей новейшее (хотя, очевидно, не последнее) выражение в труде Герхарда Ленски «Власть и привилегия» («Power and Privilege», 1966). Многочисленные североамериканские авторы (К. Дэвис, У. Э. Мур, М. Тумин, В. Бакли, Р. Симпсон, Д. Ронг, Г. Хуако, Э. Л. Ститчкомб и другие), а также несколько европейев (Р. Майнтц, Р. Лепсиус, В. Весоловский и другие) участвовали в дискуссии о принципах расслоения, которая началась с констатации непримиримых позиций и в последние годы во все возрастающем объеме привела к поискам нового синтеза. Если мы на мгновение сконцентрируемся на философской проблеме неизбежности расслоения и будем хронологически продвигаться вперед, то увидим, что в ходе этой дискуссии предлагались следующие решения[39]:
1. Парсонс (1940, 1953): Расслоение есть результат того факта, что социальное действие всегда включает в себя акты оценивания дифференцированных позиций: «Если мы примем процесс оценивания за данный, то есть вероятность, что он послужит тому, чтобы дифференцировать сущности в какой-либо ранговой упорядоченности». «Оценивание» тем самым служит большой транзитивной силой общества.
2. Дэвис и Мур (1942, 1945, 1953): Расслоение универсальным образом необходимо, чтобы «внушить подходящим индивидам желание занять определенные позиции и, когда они уже окажутся на этих позициях, — желание выполнять связанные с ними обязанности». (244, S. 242) Расслоение — это результат различий в «функциональных значениях позиций», с одной стороны, и в распределении редкостных способностей, с другой.
3. Тумин (1953, 1955), Д. Ронг (1959, 19б4): Расслоение следует рассматривать в связи с господством (Ронг: «Дэвис и Мур сформулировали свои теории не так, чтобы поставить акцент в расслоении на элемент власти...»), а именно — так, что системы расслоения помогают тем, кто господствует: «Системы социального расслоения функционируют, неравно распределяя среди населения благоприятные автопортреты.»
4. Симпсон (1956): Социальное расслоение есть экономический феномен, происходящий из взаимодействия предложения и спроса при распределении персонала и социальных позиций.
5. Дарендорф (1961), Лепсиус (1961): Расслоение есть результат неодинакового размещения позиций по отношению к господствующим ценностям, то есть к санкциям, которые грозят структурным отклонениям. В этом смысле дистрибутивную систему статуса можно вывести из продуктивной системы господства.
6. Мур, Тумин (1963): Социальное расслоение объясняется множеством причин, среди каковых надо учитывать необходимость распределения персонала и дифференцированных позиций, а также последствия структуры власти.
7. Ленски (1966): Расслоение соотносится с функциональными необходимостями (и рудиментарно) потому, что общества должны справляться с проблемами физического выживания их членов; но оно — результат соотнесения структур господства с распределением излишка (surplus).
Кроме хронологии, существуют и иные способы упорядочения этих теоретических подходов. В действительности, хронологический метод может показать лишь то, для американских участников дискуссии характерна растущая склонность к поискам синтеза противостоящих позиций. Поскольку же априори не видно причины, в силу коей синтез способен лучше разрешить проблему лучше, чем несинтетическая позиция, и поскольку и без этого резюмированная здесь американская дискуссия представляет собой не единственный вклад в такое решение, контроверза продолжает существовать. В содержательном отношении это значит, что относительное значение по меньшей мере четырех позиций пока остается непроясненным.
Во-первых, существуют исследователи, стремящиеся объяснить наличие расслоения с помощью понятий, каковые сами не являются универсальными и поэтому не включают в себя предположений об универсальности расслоения. Выведение расслоения из собственности (и, в первую очередь, из «транзитивной собственности» на средства производства) — наиболее известный, но не единственный пример этого подхода. И о разделении труда многие утверждали, что его можно не принимать во внимание. Представление о том, что расслоение есть эпифеномен экономического избытка (surplus), и при этом недоступное историческому изменению ядро социальной структуры не ведает ранговой упорядоченности, принадлежит к тому же основному подходу.
Во-вторых, существуют объяснения расслоения, имеющие своей целью продемонстрировать универсальность этого феномена и привлечь для его обоснования такие факторы, которые имплицитно или эксплицитно соотнесены с перспективой консенсуса в обществе. Попытка его выведения из функционального значения позиций и скудости формирующихся талантов — одна, правда, теоретически весьма недостаточная версия такого рода обоснований. Она имплицирует — а, вероятно, и затушевывает — тот фактор, что в теории Парсонса присутствует эксплицитно, а именно — «оценивание» (evaluation). Оценивание как вездесущая и основополагающая социальная сила в этом смысле всегда предполагает совпадение оценок, то есть консенсус. Поэтому оно должно объяснять не только универсальность расслоения, то есть консенсус, но и его вклад в социальную (относящуюся ко всему обществу) интеграцию.
В-третьих, мы обнаруживаем объяснения расслоения, каковые также имеют целью доказать необходимость и универсальность этого феномена, но используют перспективу принуждения (constraint) со стороны общества. Хотя транзитивная сила как таковая здесь обобщена, она является уже силой разделения: эти признаки описывают, прежде всего, господство и его различное распределение. Перевод транзитивных структур классов в интранзитивные структуры статуса может быть более или менее непосредственным, прямолинейным или изменять направление; во всяком случае, это процесс, лежащий в основе образования социального расслоения.
Наконец (в-четвертых), непрерывно распространяются попытки отыскать решения для все еще открытой дилеммы, основанной на контроверзе между вторым и третьим подходами. На самом низком уровне такие попытки гармонизации предлагают попросту компромиссы или комбинации в том виде, как они встречаются, например, в новейших докладах по поводу дебатов между Дэвисом и Муром. Синтетические подходы, например, различение Ленским сферы консенсуса, относящейся к необходимости, от сферы господства, относящейся к избытку, ведут значительно дальше. Здесь синтезы напоминают более старые теории, опирающиеся на Маркса. Между тем, до сих пор имеется весьма немного признаков успешной интеграции противостоящих друг другу подходов в более обобщенную и плодотворную теорию.
III
Состояние теоретической дискуссии по социальному расслоению остается столь же запутанным, как и во всегдашних ее описаниях. Причиной этому служит не только борьба множества подходов за признание в среде специалистов, но и, в первую очередь, трудность нахождения метода, с помощью которого можно было бы достичь решения ситуации с несовместимыми подходами. Возможно ли с уверенностью узнать, какой из подходов лучше, полезнее и даже правильнее? Менее осторожная формулировка: отчего теория социального расслоения кажется таким пустынным и неудовлетворительным участком познания? Как мы сможем преодолеть бесплодный обмен мнениями при полемике или контроверзу, не имеющую последствий для науки?
Если мы предположим, что обоснование того наблюдения, что в некоторых обществах есть социальное расслоение, означает объяснение интранзитивных неравенств посредством транзитивных, то сразу же возникнет возражение: каково в таком случае происхождение транзитивных неравенств? Функциональное значение и собственность, но и, разумеется, оценивание и господство — всё это, если мы предположим их неравное распределение — само требует объяснений, так что проблема лишь будет сдвигаться на другой, хотя, возможно, и более высокий уровень, до тех пор, пора мы будем заменять одно неравенство на другое. Между тем, объяснения транзитивных неравенств весьма редки. И вдобавок — называем ли мы их теорией социального действия или же теорией общественного договора — они вскоре приводят к непроверяемым высказываниям о природе человека: о склонности людей оценивать вещи из окружающего их мира или о необходимости обуздывать человеческие пороки с помощью санкций.
Возможно, имеет смысл проследить за такого рода аргументацией, но основной ее результат очевиден уже теперь. Даже если мы заново сформулируем теории расслоения в направлении, предложенном Хуако (272), останется сложным изобрести экспериментальный тест, который бы их окончательно подтвердил или отбросил. Строго говоря, то, что выступает под именем теории в современной социологии, как правило, вообще теорией не является. Скорее, это состоит из множеств высказываний и допущений, которые (согласно разной терминологии) можно назвать общими ориентациями, паратеориями, или образами общества. Мы движемся здесь в «полосе обеспечения» (Vorfeld) строгих — ибо объясняющих и проверяемых — теорий, где пока неприменимы правила фальсификации. Предпочитаем ли мы структуры господства последствиям оценивания или нет в поисках антецедентов социального расслоения — вопрос дискуссии, а не доказательства, аргументации, а не наблюдения. Не существует интерсубъективной инстанции, которой было бы по силам выбирать между преференциями, и потому контроверза, по меньшей мере, в принципе, может затянуться навсегда, но так никуда и не приведет.
«Дискуссии о различных классовых теориях, — писали С. М. Липсет и Р. Бендикс в 1951 году, — часто представляют собой академический эрзац реального конфликта по поводу политических ориентации» (го). Возможно, это так, поскольку большинство теорий классов и статусов фактически являются паратеориями неравенства. Значит, лишь в таких условиях разумно классифицировать различные подходы на «консервативные» и «радикальные», как и сделали многие авторы, начиная от Липсета и Бендикса, и заканчивая Ленским.
Дихотомия довольно-таки проста и относится лишь к части классовых теорий или политических ориентации; в этом отношении спор о ценностных суждениях, кроющийся за стычкой по поводу теорий социального расслоения, особой утонченностью не отличается; но, разумеется, способ, каким обосновываются истоки ранговых различий, содержит импликации и последствия в отношении образа хорошего общества, к которому привержен исследователь.
Все это не должно означать, что паратеории социального расслоения бесполезны. Даже отвлекаясь от факта, что подлинному конфликту по поводу политических ориентации присуща собственная необходимость и что он занимает законное место и в социологических спорах, паратеории имеют последствия, которые превращают их в приемлемый эрзац для пока не существующих теорий, если не в предпосылку их формулирования. Паратеории могут быть полезными: вот в чем, а не в истине или правильности, их методологический статус. Полезность паратеории доказывается помощью, оказываемой ею для построения и формулировки теорий. Эта помощь может носить логический характер и состоять, например, в обнаружении отношений между, на первый взгляд, отдаленных и не связанных между собой частей теории, — в обосновании мерок непротиворечивости и т. п. Между тем, чаще польза от паратеории бывает теоретической или, как следует выразиться на методологически строгом языке, психологической: паратеория дает некую перспективу, оптику, направляющую внимание на определенные проблемы, определенные факторы, определенные теоретические решения за счет других. Эти проблемы, факторы и решения могут отыскиваться или отбрасываться и на основании других, зачастую совершенно имплицитных причин; но паратеоретическая ориентация облегчает их обнаружение, в особенности — оттого, что она в то же время предоставляет (теоретически произвольные, если даже морально необходимые) стандарты значения.
Полезность паратеории формирует даже важный предмет методологической рефлексии. Это особенно верно для дисциплины, где почти все, что возникает под именем теории, представляет собой либо искусственный язык, на который можно или даже нельзя переводить то, что поддается и иному выражению, — либо паратеорию, граничащую с социальной философией. Если сделать скидку на догматизм этого утверждения, то результат таких рассуждений можно предугадать. Чем бы ни была полезность паратеории для эмпирического знания, то есть для проверяемых теорий, паратеория должна соответствовать трем условиям. Паратеория полезна для теории лишь тогда, когда ее не смешивают с теорией и не выдают за последнюю, то есть когда ее преходящий характер признан и не вызывает споров. Паратеория полезна для теории тогда и только тогда, когда ей следует теория, то есть когда сама по себе она недостаточна и предлагается для достаточного объяснения социальных проблем. Паратеория полезна в той мере, в коей ее элементы приближаются к теориям, то есть она должна вести к порогу теории, а не в противоположном направлении, к социальной философии. Пусть паратеоретические рассуждения по-своему полезны даже помимо теории, например, при анализе моральных и политических импликаций социологического познания, — однако здесь мы хотим ограничиться теоретическим аспектом.
IV
Большинство сообщений по (так называемой) теории социального расслоения не приводят к большим успехам, когда мы меряем их указанной меркой. Они принадлежат не просто к паратеории, но еще и к подозрительно самодостаточной паратеории. Вследствие этого о многих из них можно сказать, что некоторым образом в них нет и паратеории. Однако этого нельзя сказать о новейшей работе по этой дискуссии, о книге Герхарда Ленски «Власть и привилегия». Труд Ленски выдерживает испытание по всем трем предложенным нами мерилам полезной паратеории, даже если его содержание дает повод значительным сомнениям.
Как уже упомянуто, Ленски отличает царство необходимости от царства свободы. Социальные структуры, по его мнению, состоят, с одной стороны, из упорядочения тех видов деятельности, которые необходимы для гарантии физического выживания индивидов в обществе, а с другой — в упорядочении деятельности за рамками потребности в выживании, в сфере экономических и социальных излишков. С точки зрения Ленского, первые структуры являются сферой функциональной координации и кооперации, последние — областью господства и принуждения. Для дистрибутивного упорядочения социального расслоения это означает, что в отношении человеческих усилий, направленных на физическое выживание, существенного неравенства не существует, и уж точно нет неравенства, порождающего конфликты, — а вот распределение излишков порождает как неравенство, так и конфликты (при этом возможность «альтруизма» чуть-чуть дополняет картину). Тем самым Ленски приходит к двум своим «законам распределения»: «Люди будут делить продукт своего труда в той мере, которая требуется, чтобы обеспечить выживание и продолжение продуктивности тех других, чьи действия для них необходимы и полезны». — «Власть характеризует распределение почти всех излишков, принадлежащих некоему обществу». (274- S. 44) Излишки растут по мере того, как развивается технологическая основа общества; а вместе с возрастающими излишками сложнее, проблематичнее и отчетливее закрепляются по позициям системы расслоения.
Если отвлечься от многочисленных конкретных вопросов — от различия между выживанием и излишками, от импликаций функциональной теории выживания и от мысли о технологии как движущей силе — то, прежде всего, останется вопрос о том, сколь далеко этот подход заведет нас в анализе исторических обществ. (Хотя и не без критического подтекста, сама возможность такого вопроса все-таки показывает, насколько ближе, чем большинство других «теоретиков» расслоения, Ленски подходит к содержательной теории). Ленски сам дает материал для ответа на этот вопрос; при этом становятся явственными и ограничения его подхода. Ибо если для многих исторических обществ можно показать, что структура расслоения усложняется вместе с увеличением экономических излишков, то есть что тем самым модели распределения становятся сложнее и дифференцированнее, когда растет количество распределяемого, — эта перспектива не работает в тех обществах, где требуется больше всего распределять: в современных индустриальных обществах. Ленски соглашается с этим фактом и по сути констатирует «значительный поворот назад в стародавней тенденции развития, в сторону непрерывно возрастающего неравенства». Но хотя мы и можем признать интеллектуальную честность этого автора, трудно понять, как он будет вопреки этому выводу придерживаться своей синтетической перспективы.
Есть другие эмпирические проблемы, в отношении каковых подход Ленски ведет не слишком далеко. К примеру, можно спросить, отчего так много систем социального расслоения как раз угрожали выживанию множества людей, или же, почему, по меньшей мере, в современных обществах власть имущие «раздают» столь значительную часть произведенных их обществами излишков. Такого рода вопросы подводят к выводу о том, что синтез, к которому стремится Ленски, дает нам не более полезную теорию расслоения, чем входящие и него элементы. Говоря иначе и конструктивно: отношения господства, вероятно, сплошь и рядом важнее, чем хотелось бы признать Ленскому; во все эпохи они служат источником ранговых различий. Если Ленски и собрал воедино множество элементов удовлетворительной паратеории расслоения, то его намерения по систематизации вроде бы ведут по ложному пути.
Понадобилось бы три взаимосвязанных категории, дополненные несколькими привходящими факторами, чтобы ответить на исходный вопрос Ленского (который, как мы видели, на самом деле состоит из двух вопросов): отчего существует дистрибутивное неравенство, и при каких условиях оно варьирует по типу и степени? Эти категории — господство, нормы и социальные роли. Структуры господства, целое сложное поле инициативы и сопротивления, включающее в себя непрерывную циркуляцию людей и идей, являются необходимым условием возникновения норм как таковых. Если мы включим в эти структуры господства содержание интересов, преобразующихся в нормы, то эти структуры станут вполне достаточным условием для генезиса норм. Нормы предоставляют мерила, согласно коим оценивается и санкционируется, то есть вознаграждается или наказывается, поведение людей. Но расслоение — не сумма индивидуальных ранговых неравенств; оно социально структурировано. Дела обстоят так, потому что в любой данный момент ролевые связки институционализованных ожиданий или предписаний дают своим обладателям неодинаковые шансы на выполнение норм. Поскольку нормы, приобретающие значимость в качестве таковых, неумолимо не благоприятствуют одним ролям и благоволят к другим (или осторожнее: в той мере, в какой они это делают), социальное расслоение существует в смысле дифференциального распределения санкций, сопряженных с нормами[40].
Такова весьма обобщенная и формальная модель. Прежде, чем применить ее к эмпирическим обществам, надо как минимум учесть теоретически менее важный, но, тем не менее, влиятельный фактор; это имманентная традиция, касающаяся систем расслоения. Кажется убедительным эмпирическое обобщение: системы расслоения оказывают более сильное и длительное остаточное воздействие, нежели системы господства; даже правящая партия, которая решительно отметает всякое нормативное регулирование социальных различий кастового характера, не может в течение нескольких лет устранить пережитки тысячелетней кастовой системы. Кроме того, ради совершенствования модели необходимо найти средства и способы, чтобы идентифицировать содержание интересов, присутствующих в решениях власти; то же касается содержания ролевых ожиданий, выражающихся в таких решениях.
Существуют и другие подлежащие решению проблемы аргументации и проблемы эмпирического характера. Но даже если бы зашла речь о том, чтобы усовершенствовать модель указанным образом, это не оправдывало бы особого энтузиазма. Долог путь от паратеоретических соображений к теории; что ни добавляй к таким соображениям, предметом их остается аргументация, а не проверка. В теории социального расслоения мы еще не вышли из прихожей.
V
Ничто не иллюстрирует сложностей в состоянии теории расслоения лучше того факта, что в этой области конструктивная абстракция и полевые социальные исследования разделены непреодолимой пропастью. То, чем часто характеризуется социология вообще, а именно — отделение (так называемой) теории от (так называемых) полевых исследований, едва ли можно отрицать в сфере расслоения. Нет в буквальном смысле почти никакой связи между «Принципами расслоения» Дэвиса и Мура или «Пересмотренного аналитического подхода к теории социального расслоения» Парсонса и исследованиями кастовой системы в Индии, профессионального престижа в Австралии или различий в доходах в Великобритании. Вследствие этого в различных группах тех, кто занимается вопросами расслоения, возникло ощущение взаимной неуместности. Те, кто пытается построить шкалу профессионального статуса, которую можно использовать при подготовке материалов переписи населения, не находят ничего полезного в споре между Дэвисом и Муром и удивляются по поводу эмоций, возбужденных этим спором; с другой стороны, те, кто принимает участие в дискуссии, как будто бы не ощущают необходимости хотя бы одного упоминания тем временем ставших весьма объемистыми исследованиями в области социального расслоения. Это печальная ситуация, которую надо преодолеть, если мы хотим разделаться с автаркическими паратеориями.
Часть упреков направлена против эмпирических исследователей расслоения. Множество исследований расслоения страдают от наивно самодовольных описаний, каковые должны пробуждать серьезные сомнения в собственной ценности. Разумеется, много сведений можно узнать из «Статусной системы современного сообщества» Ллойда Уорнера, или из разделения британской переписи населения по социальным классам, или же из книги Немчинова «Изменения в классовой структуре населения Советского Союза», не говоря уже о многочисленных аналогичных исследованиях «более простых» народов. Но возникает большое искушение приумножать эмпирические работы по изучению профессионального престижа на обувных фабриках или по самооценке почтовых служащих лишь потому, что никто не осмеливается сомневаться в их социологическом характере. Ведь маргинальные приобретения от дальнейшего изучения таких предметов являются минимальными для продвижения наших знаний вперед, и поэтому требуются весьма неотложные основания за пределами науки, чтобы продолжать такое изучение.
Это относится даже к области исследования с наибольшей технической утонченностью, а именно — к измерению социального статуса. В литературе встречаются многообразные меры статуса, начиная от простых усредненных ранговых мест в изучении профессионального престижа по Холлу-Джоунзу и заканчивая комплексными показателями статуса, разработанными Э. К. Шойхом. Но вопреки своей технической утонченности все они страдают от того, что цель, ради которой они разработаны, будучи описательной, не дает никаких указаний по ориентации и, прежде всего, никаких мерил успеха, так что эти мерила теоретически остаются произвольными — существенные затраты времени и фантазии с весьма мизерным результатом.
Не все эмпирические исследования в области расслоения таковы; и дистанция между работами, относящимися к теории социального расслоения, и тем, что предоставляет эмпирия, в конечном счете становится непростительным там, где создатели теорий в силу незнания или незаинтересованности пренебрегают конструктивными элементами, разработанными на основании эмпирических исследований. Так, теории несоответствий в статусе, властных и статусных позиций в классе служащих, руководства и признания в малых группах, кастовой структуры, распределения вознаграждений в условиях эгалитарной идеологии, функциональной и скалярной организации, и многие другие бесспорно релевантны для теории социального расслоения; но лишь немногие пытались ввести их в теоретическую дискуссию.
Это значимо a fortiori [41], для такого конструктивного элемента теории расслоения, который в учебниках по социологии даже редко упоминается, хотя он располагался у истоков теории социального расслоения и сравнительно хорошо развит; это теория экономического распределения или более обобщенно — теория цен в ее частях, релевантных для проблем распределения. Когда экономисты начинают мыслить широко, они признают, что при объяснении цен, количеств продукции, факторов спроса и распределения доходов существуют значительные зоны неопределенности. Как это недавно впервые сформулировал Крелле: «Поэтому здесь остается воздушная подушка для непосредственного влияния власти, и социополитическая теория власти заполняет пробел».. И какая же теория это осуществляет? Для большинства экономистов контакт с социологией заканчивается там, где разделились эти дисциплины, напр., у супругов Уэбб, у Туган-Барановского, марксистов конца XIX — начала XX веков и, возможно, еще у Вебера. Экономистов можно понять, ибо существует совсем немного современных попыток социологов сопрячь развитые экономические теории с теорией социального расслоения.
Если бы такие попытки были, они, вероятно, привели бы к несколько иным выводам, нежели считает Крелле. Социологическая теория расслоения, как мы предполагаем — или надеемся — не столько заполнила бы пробел в в