Стремясь укрепиться в районах, на которые мог посягнуть Дмитрий Шемяка, Василий II 4 марта 1448 г. выдал жалованную грамоту вологодскому Глушицкому монастырю[698].
Весной 1449 г. (после пожара 25 апреля) в Твери распространился слух, что в поход на Тверскую землю выступает Казимир IV. Якобы и Дмитрий Шемяка, находившийся в Новгороде, собирался напасть на тверскую «украину»[699]. Однако Шемяка тогда, очевидно, находился в Галиче.
На «Велик день» (13 апреля 1449 г.) Шемяка подошел «со многою силою» к Костроме[700]. Но поход оказался безрезультатным. В городе находилась «застава» великого князя — его двор, который возглавляли наиболее энергичные военачальники Василия II — князь И.В. Стрига Оболенский и Ф.В. Басенок. Узнав о движении войск князя Дмитрия, выступил в поход и сам Василий II. Его военной акции придано было значение карательной экспедиции общерусского масштаба. С собой великий князь взял и «братию свою» (очевидно, князей Василия Ярославича и Михаила Андреевича), и татарских царевичей «со всеми силами», а также митрополита и епископов — ведь поход был «на клятвопреступника»[701].
Войска подошли к Волге. Отсюда Василий II отпустил на Шемяку свою «братию» и татарских царевичей, а сам стал в селе Рудине на Ярославщине. Дмитрий Шемяка перешел Волгу вместе с князем Иваном Андреевичем и «с многими силами». Но до открытого столкновения («кровопролития») дело не дошло. Враждующие стороны замирились. В который раз Василию II удалось ценой подкупа разбить коалицию своих противников. Для этой цели он использовал князя Михаила Андреевича, который послан был к своему брату Ивану и «отводе» его от Дмитрия Шемяки. Миссию князю Михаилу осуществить было не столь уж сложно, ибо сам князь Иван «не крепко стояше по Шемяке»[702]. В конечном счете Иван Андреевич «добил челом» Василию II к получил за свой «перелет» солидное дополнение к своему уделу — Бежецкий Верх. Дмитрий Шемяка, оставшись без союзника, предпочел не вступать в открытое столкновение с Василием II и, «взяв перемирие» с ним, вернулся в Галич[703]. Докончание Василия II с ним не сохранилось.
Передышка оказалась кратковременной. Дмитрий Шемяка оставался по-прежнему смертельным врагом великого князя. По договору от 31 августа 1449 г. с Василием II Казимир IV обещал «не прыимати» недруга великого князя Дмитрия Шемяку. Договор предусматривал возможность перехода на литовскую службу великого князя рязанского Ивана Федоровича[704]. Содержалось в нем и обязательство Василия II не помогать злейшему врагу Казимира IV Михаилу Сигизмундовичу: «А мне, брате, твоего недруга, князя Михайлушка, не прыимати. А быти ми, брате, с тобою на него заодин».
Примерно в августе 1449 г., т. е. тогда же, когда Казимир IV заключил договор с Василием II, великий князь литовский составил мирное докончание и с великим князем тверским[705]. Предполагавшаяся литовская военная экспедиция против Твери не состоялась, так как Борис Александрович привлек к союзу против Казимира IV можайского князя Ивана Андреевича. По докончанию Казимир IV признал права князя Бориса на Ржеву. Осенью того же года великий князь тверской отправил в Ржеву своих наместников[706].
Договор Василия II с Казимиром IV включает несколько пунктов, специально затрагивающих новгородско-литовско-московские отношения. Все они проникнуты стремлением московского правительства не допустить вмешательства Литвы в дела, касающиеся Новгорода и Пскова.
Казимир IV дал обязательство «не вступатися» в Великий Новгород и Псков, а также в новгородские и псковские места. Реально это означало отказ Великого княжества Литовского от претензий на политическое господство в Пскове и Новгороде. Этот отказ сохранял силу даже в том случае, если сами новгородцы и псковичи будут «се… давати» Казимиру IV (тот все равно не должен был принимать их под свое покровительство). Если в чем-либо новгородцы или псковичи «зъгрубять» Казимиру IV, то великий князь литовский мог разбирать дело, лишь «обослав» с Василием II. Московский великий князь опасался, что Казимир IV вознамерится посягнуть на Новгород или Псков, ссылаясь на «грубость» новгородцев и псковичей. Поэтому решение конфликтных случаев должно было проходить под контролем московского государя.
Договор обязывал Казимира IV не вступать в новгородские и псковские «в земли и в воды» и тем самым предусматривал недопустимость в дальнейшем каких-либо территориальных претензий литовского великого князя к новгородцам и псковичам. Согласно договору, Казимир IV признал, что земли, некогда принадлежавшие Федору Блудову, Александру Борисовичу Хлепенскому и князю Роману Фоминскому, отныне принадлежат Василию II[707].
В договор внесен был пункт, предусматривавший заключение с Ливонским орденом особых соглашений о мире («с немцы… держати вечный мир») в отличие от соглашений с Новгородом и Псковом («опрышнии мир»). Василий II боялся «единачества» новгородцев и псковичей с литовцами даже в рамках единого мирного договора с Орденом (подобные договора Новгород и Псков часто заключали совместно). В 1448 г. кончилась война новгородцев с Орденом. Предвидя возможность повторения военных столкновений, Василий II настаивал на неучастии в них Казимира IV («межы ими не въступатисе»). Наконец, если новгородцы и псковичи «зъгрубять» Василию II, то Казимир IV не должен был «за них… въступатисе». Этот пункт должен был развеять надежду новгородцев и псковичей на поддержку Казимира IV в случае возникновения у них конфликта с Москвой. Он же лишал литовского великого князя еще одного повода для установления своего контроля над Новгородом или Псковом. Самому Казимиру IV удалось добиться малого: Василий II обещал не вступаться в новгородские волости и оброки, которые издавна «тянули» к Литве.
В 1449 г. «скорые татарове Седи Ахметевы» дошли до Пахры, но были разбиты царевичем Касымом, выступившим из Звенигорода, и «розсунашася по земле».
В Звенигороде Касым оказался не случайно. После победы над Василием Косым (1436 г.) этот когда-то стольный город Юрия Дмитриевича и его старшего сына перешел к Василию II. Однако Дмитрий Шемяка считал, что Звенигород по наследству должен был стать его вотчиной. Только в 1447 г. он отказался от этой мысли и готов был признать переход Звенигорода к великому князю[708]. Но еще до этого, в конце 1446 г., татарские царевичи (в их числе и Касым) на московской службе размещались где-то на литовско-русском порубежье[709]. Возможно, что именно там они были и поселены первоначально (около 1445 г.), чтобы обеспечить подчинение этого края, связанного с галицкими князьями, великокняжеской власти[710].
Новая военная экспедиция против Дмитрия Шемяки готовилась долго и началась только осенью 1449 г. Тогда Василий II послал князя Василия Ярославича «изгонной ратью» на Галич. Узнав об этом, князь Дмитрий выехал из города с женой и боярами и отправился в Новгород. Приехав на Вишеру, он послал Ивана Яковлевича к новгородскому архиепископу Евфимию с просьбой принять к себе его жену Софью и сына Ивана. Владыка согласился это сделать, и княгиня Софья с сыном въехала осенью («в осенине») в Юрьев монастырь. Сам же Дмитрий Юрьевич, так и не побывав в Новгороде, «пошед Галицю»[711].
На краю плащаницы, представляющей собой вклад жены Дмитрия Шемяки в Юрьев монастырь, помещена надпись: «В лето 6957 индикта 7, как был великий князь Дмитрии Юриевичь в Великом Новегороде и повелением великаго князя наряжен бысть сии воздух в храм святаго великомученика Георгия того же лета месяца августа в 23 день благоверною и его великою княгинею Софьею и при с{ы}ну благоверном князя Иване…»[712]. Следовательно, к 23 августа 1450 г. (дата в стиле новгородской летописной традиции) Дмитрий Шемяка находился уже в Новгороде[713].
С напряженной идеологической борьбой в конце 40-х годов XV в. между Василием II и Дмитрием Шемякой связано возникновение трех литературных произведений — Летописной повести о Куликовской битве, Слова о Дмитрии Донском и Пространной редакции Повести о нашествии Тохтамыша. Как доказала М.А. Салмина, Летописная повесть сложилась на основе рассказа Троицкой летописи (свода 1409 г.) и содержалась в первоначальном виде в своде 1448 г., представленном Софийской I и Новгородской IV летописями[714]. В этом же своде находился и первоначальный текст Слова о Дмитрии[715].
А.А. Шахматов обосновал новгородское происхождение свода 1448 г., хотя отмечал и общерусский его характер[716]. По М.Д. Приселкову, свод 1448 г. был митрополичьим, конец которого заменен в Новгородской IV летописи новгородскими записями[717]. Я.С. Лурье считает свод общерусским. Нам представляется все же, что прав А.А. Шахматов. Общерусский характер свода 1448 г. объясняется скорее всего тем, что его составитель принадлежал к кругам, близким к Дмитрию Шемяке, претендовавшему (во всяком случае с середины 1445 г.) на обладание великим княжением на Руси[718]. Не случайно под 1434 г. в Софийской I летописи младшей редакции великим князем называется как Юрий Дмитриевич, так и Василий Васильевич[719]. «Компромиссность» в отношении к Василию II и галицким князьям, которую подметил Я.С. Лурье в своде 1448 г., характерна и для новгородской политики этой поры. Возможно, именно с кругами, в которых возник свод 1448 г., следует связывать и появление цикла произведений, относящихся к Дмитрию Донскому. Ведь великий князь Дмитрий Иванович был знаменем для князя Юрия и его сыновей.
М.А. Салмина считает, что Летописная повесть о Мамаевом побоище сложилась в среде, близкой к Василию II: ее составитель как бы сопоставлял этого великого князя с Дмитрием Донским, а рязанского князя Олега, пособника татар, — с Дмитрием Шемякой[720]. Но даже благожелательные к московскому князю современники вряд ли могли обнаружить в Василии Васильевиче, наведшем на Русь татар, черты его славного деда, а вот сторонники Дмитрия Шемяки, который все время упрекал московского князя за пособничество татарам, вполне могли сопоставить Василия II с Олегом Рязанским[721].
То же самое можно сказать и о Слове, посвященном Дмитрию Донскому. Как установила М.А. Салмина, одним из источников этого произведения было завещание Дмитрия Донского[722]. Но ведь именно князь Юрий Дмитриевич опирался на это завещание в споре о великом княжении в Орде в 1431–1432 гг., тогда как И.Д. Всеволожский, представлявший интересы Василия II, ссылался на волю хана и завещательное распоряжение отца Василия Васильевича. Для М.А. Салминой существенное значение имеют слова «яже стол отца его, и деда, и прадеда» (Слово о Дмитрии Донском), перекликающиеся с летописной фразой о том, что Василий II искал в Орде великого княжения «по отечьству и дедьству»[723]. Но эта ссылка в 1431–1432 гг. имела лишь второстепенное значение. А вот Дмитрий Шемяка искал престол, опираясь на права отца (Юрия) и деда (Дмитрия Донского). Поэтому текст, приведенный М.А. Салминой, не может быть однозначно интерпретирован[724]. Панегирик же боярам, вложенный в уста Дмитрия Донского, мог означать реверанс в сторону новгородского боярства или, скажем, бояр, поддерживающих Шемяку, а не апологию боярства вообще.
М.А. Салмина также доказала, что в тексте свода 1448 г. (списки Софийской I и Новгородской IV летописей) находилась Пространная редакция Повести о нашествии Тохтамыша. Она убедительно связала ее появление с событиями 40-х годов XV в.[725]Повесть рассказывает о том, «елико сдеяша татаре напасти и убытка Руси»[726]ю Говорит она о героической защите Москвы народом от татар (параллель между рассказами о событиях 1382 и 1445 гг. убедительно проводил Л.В. Черепнин[727]). «Споспешником» татар Повесть называет Олега Рязанского, указавшего татарам, «како пленити землю Рускую». Более рельефно показаны в Повести изменнические деяния суздальских князей.
При объяснении этой суммы фактов М.А. Салмина исходит из мысли о том, что автор Пространной редакции Повести ассоциировал Олега Рязанского с Дмитрием Шемякой. Она обращает внимание на то, что с Шемякой заключили докончание в 1445 г. суздальские князья Василий и Федор Юрьевичи. На наш взгляд, дополняя Повесть о нашествии Тохтамыша, составитель свода 1448 г. имел в виду нашествие ордынцев на Москву летом 1445 г. Но тогда против татар выступил именно Дмитрий Шемяка (параллель с Дмитрием Донским тут явная). Он, в частности, воспрепятствовал побегу княгини Софьи Витовтовны из Москвы, а навел татар на Русь, как считали современники, находившийся в то время в плену Василий II (параллель с Олегом Рязанским также напрашивалась).
Не так однозначен и вопрос о суздальских князьях. Часть из них поддерживала не Дмитрия Шемяку, а Василия II. Так, князь Александр Иванович Брюхатый (старший дядя князей Василия и Федора Юрьевичей Шуйских) женат был на сестре Василия Васильевича. С князем Иваном Васильевичем около 1449 г. Василий II заключил союзное докончание[728]. Словом, и выпады против суздальских князей могут связывать Пространную редакцию Повести с кругами, близкими к Шемяке.
Поход Василия II начался где-то в самом конце 1449 — начале 1450 г. Получив известие, что Дмитрий Шемяка пошел к Вологде, великий князь направился не в Галич, как предполагалось раньше, а в северные костромские волости Иледам и Обнора, с тем чтобы оттуда двинуться навстречу своему врагу в Вологду. Когда Василий II дошел до церкви Св. Николы на Обноре, то ему сообщили, что князь Дмитрий повернул к Галичу. Тогда Василий II двинулся вдоль реки Обноры вниз, затем вдоль реки Костромы вверх и остановился у Железного Борока в Иоанно-Предтеченском (Железноборковском) монастыре, неподалеку от устья Вёксы. Здесь он прослышал, что Дмитрий Юрьевич не только уже в Галиче, но и собрал большое войско: около него людей много, «а город крепит и пушки готовит, и рать пешая у него, а сам перед городом стоит со всею силою». Василий II назначил князя В.И. Оболенского главным воеводой и отправил его под Галич «со всею силою своею». С ним он отпустил и «прочих князей и воевод многое множество, потом же и царевичев отпустил и всех князей с ними»[729].
Двигаясь вдоль замерзшей реки Вексы, войска князя В.И. Оболенского 27 января 1450 г. подошли к Галичу. Князь Дмитрий расположился со всеми силами на горе под городом. Воеводы подошли к горе со стороны озера и начали взбираться на нее из оврагов. Из города стали стрелять из пушек, тюфяков и самострелов, но «не убиша никого же». В рукопашном сражении победили великокняжеские полки. Они «многих избиша, а лутчих всех руками яша, а сам князь едва убежа, а пешую рать мало не всю избиша, а город затворился».
После того как получено было известие о победе, Василий II из Борока пошел к Галичу. Теперь можно было и ему выступить в качестве победителя. Узнав о его приходе, горожане «предашася ему. Он же град омирив и наместники своя посади по всей отчине той». Великокняжеские наместники посажены были в Галиче и Угличе[730]. На Масленой неделе (9-15 февраля) великий князь вернулся в Москву[731]. Шемяка же бежал в Новгород[732].
Гибель Дмитрия Шемяки
После падения Галича судьба Дмитрия Шемяки была предрешена. Борьбу с Москвой предстояло начинать сызнова, а людские ресурсы мятежного Севера были основательно потрепаны. Да и энтузиазм борцов с московским единодержавием шел на убыль. Апатия, как следствие усталости от братоубийственной борьбы, очевидно, захватывала все большие круги населения. Не случайно именно на упреке в братоубийственных распрях играли церковные иерархи в своих агитационных посланиях, направленных против Шемяки.
В новой обстановке у князя Дмитрия было два варианта продолжения борьбы: первый — поднять против Москвы Новгород, второй — попытаться сплотить вокруг своего знамени те земли, которые еще оставались не покоренными Москвой, т. е. Двину, Устюг и Вятку. Дмитрий Шемяка мог надеяться, что ему удастся убедить дальновидного архиепископа Евфимия и боярское руководство Новгородской республики в том, что если они не откликнутся на его призыв и не положат предела победоносному шествию московского деспотизма, то скорый конец новгородских вольностей неизбежен.
Возможно, подобные мысли приходили на ум князю Дмитрию, когда он бежал из-под Галича в Новгород, где он появился 2 апреля 1450 г. Дмитрий Юрьевич «челова крест к Великому Новугороду, а Великый Новъгород челова крест к великому князю Дмитрию заедино». Новгородцы, следовательно, и на этот раз признали Дмитрия Шемяку великим князем. Впрочем, не отказались они считать великим князем и Василия II. На этом, собственно говоря, альянс их с Шемякой и кончился. Новгород не оказал «великому князю Дмитрию» действенной помощи. В то же самое время великий князь тверской Борис Александрович «съодиначилъся» с Василием II «на Дмитрия князя»[733]. Вот это было опасно, ибо князь Борис в подобных случаях словом не ограничивался, а посылал свою «силу» и пушки. Дмитрию Шемяке не удалось преодолеть близорукую уверенность новгородского боярства в незыблемости их порядка, существующего испокон веку. Расчет на «все обойдется» усыплял бдительность тех, кто дорого заплатит за свою инертность при сыне Василия II Иване III.
В Новгороде Шемяка пробыл недолго. Он отправился на Двину, по которой спустился вниз, и 29 июня без боя вошел в Устюг[734]. Это, пожалуй, был его последний успех в затянувшейся борьбе с Василием II. Дмитрий Шемяка тогда «земли не воивал, а людей добрых привел к целованию». Но на этот раз единодушие устюжан не было всеобщим. Нашлись среди них «добрые люди» (хотя их было не так уже много), которые отказались присягнуть новому князю и сохранили верность Василию II. Они понимали, что дело Шемяки обречено. Но пока князь Дмитрий был господином положения. Поэтому он решил устрашением добиться покорности колеблющихся и скрытых недругов. Ой как заблуждался Шемяка (как и многие его наследники позднее), веривший в действенную силу устрашающих мер! Открытых супротивников ждала казнь: их побросали в Сухону, «вяжучи камение великое на шею им»[735].
Готовясь к походу на Устюг, Дмитрий Шемяка призвал вятчан, а сам пошел из Новгорода на «насадех». В свою очередь устюжане призвали пермичей (вычегжан и вымичей), но «сами супротив Шемяки щита не держали», т. е. не оборонялись от него. Среди устюжан, как мы знаем, произошел раскол, но большинство их против князя не сражалось. Вычегодско-Вымская земля в административном отношении была подчинена Устюгу, и поэтому обращение устюжан к вкмичам и вычсгжанам было совершенно естественным. Конечно, между властями Устюга и пермяками (коми) отношения были натянутыми: и налоги-то собирали устюжане, и судебные власти находились в Устюге. К этому добавлялись и национально-религиозные распри. Во время расправы на Устюге с противниками Дмитрия Шемяки казнены были пермские сотники Емельян Лузский (Луга — правый приток Юга), Миня Жугулев и др.
После захвата Устюга Дмитрий Шемяка призвал вогуличей и вятчан «грабити» великокняжеские волости. Речь шла, наверное, о Вычегодско-Вымской земле. «Наущением Шемяки» вятчане приходили «на Сысолу, на Вычегду, на Вымь, погосты пожгли, храмы святеи грабили». Подошли они и к центру Вычегодско-Вымской земли — Усть-Выму, но взять его так и не смогли и вернулись на Вятку[736]. Шемяка же пошел на Вятку и, «воивав» ее, вернулся на Устюг, где жил «2 годы неполны», т. е. примерно до начала 1452 г.[737]Очевидно, жил он там не постоянно, а лишь наездом. О походе на Вымскую землю сообщает митрополит Иона в своем послании (около 1452 г.) на Вятку. Вятчане «с отлученным от Божья церкве с князем Дмитрием с Шемякою приходили… многожды на великого князя вотчину, на Устюг, на Вологду, на Галич, а через крестное целованье, целовав животворящий крест у князя у Дмитрия у Ивановича у Ряполовского, у Глеба у Семенова трижды крест целовав, у Олександра у Мякинина двожды крест целовав, на великого князя добро». Этого мало. «Ныне ново, сими часы, воевали есте великого князя вотчину, Сысолу, и Вым, и Вычегду». Они людей «безчислено пожигали», «иных в воду пометали», «иным очи выжигали, а иных младенцев, на кол сажая, умертвляли» и грабили церкви. Митрополит настаивал, чтобы вятчане прекратили злодеяния и «челом добили» великому князю[738].
Правительство Василия II использовало противоречия между устюжанами и коми. Чтобы закрепиться на подступах к Устюгу, в 1451 г. оно отправило «на Пермскую землю наместника от роду верейских князей Ермолая да за ним, Ермолаем, да за сыном ево Василием правити пермской землей Вычегоцкою, а старшево сына тово Ермолая, Михаила Ермолича… на Великая Пермь на Чердыню. А ведати им волости Вычегоцкие по грамоте наказной по уставной»[739]. Вопрос о происхождении пермских князей неясен. Существует мнение, что они вышли из местной (коми) знати[740]. По В.Н. Давыдову, речь должна идти о «представителях» верейских князей[741]. Но у верейского князя Михаила Андреевича никаких родичей Ермолая и «Ермоличей» не было. В.Н. Давыдов считает, что великий князь вряд ли бы назначил наместником в этот отдаленный район представителя местной знати. Ну почему же? Если местная знать была противником врага Василия II Дмитрия Шемяки, то подобное назначение совершенно естественно.
Сохранились глухие известия, что около 1450–1451 гг. Дмитрия Шемяку отлучают от церкви и составляют по этому случаю «проклятую грамоту». О том, что подобную «проклятую грамоту» подписал пермский епископ Питирим в 1447 г., сообщает Вымский летописец[742]. Дата этой записи ошибочна, да и сам факт вызывает сомнения. В послании новгородскому архиепископу Евфимию митрополит Иона даже в сентябре 1452 г. писал, что Шемяка «сам себе от христианства отлучил»[743]. Об отлучении его церковным собором митрополит не говорит[744].
О последних годах жизни Дмитрия Шемяки известно мало. Он проиграл битву за великое княжение и Москву. Эфемерны были его попытки создать особое царство на севере страны с центром в Устюге. Опасались гнева и карательных действий со стороны Василия II и новгородские покровители князя Дмитрия. До поры до времени они мирились с самовластными действиями Дмитрия Юрьевича, сохраняя видимость нейтральности в споре Москвы с Устюгом. В лучшем для Шемяки случае они прикрывались традиционным служением «великому князю» (по мнению Новгорода, в это время было два великих князя — Дмитрий Шемяка и Василий Васильевич). На долю князя Дмитрия оставались лишь тщетные попытки воскресить прошлое. Но страна устала от мсждукняжеских распрей и жаждала покоя.
Тем временем Василий II, накапливая силы, ждал лишь подходящего момента, чтобы расправиться со своим злейшим врагом. После победы над Дмитрием Шемякой в 1450 г. московский великий князь, очевидно, в том же году заключил новый договор с союзным ему серпуховским князем Василием Ярославичем. Чувствуя свою силу, Василий II принуждает серпуховского князя отказаться от пожалованного ему ранее Дмитрова. Василий Ярославич лишь сохранил пожалованный ему Суходол (как награду в борьбе с общим врагом), некогда входивший в состав удельных земель Юрия Дмитриевича и его наследников[745].
1 июля 1450 г. Василий II заключил новый договор и с белозерским князем Михаилом Андреевичем[746]. Он содержал подтверждение прав послушного князя Михаила на Белоозеро и Верею и пожалование ему Вышгорода, входившего ранее в состав Шемякина «царства». Это пожалование выглядело наградой за верность в борьбе с князем Дмитрием.
Положение Вышгорода в то время было незавидным, поэтому он освобождался от уплаты «ордынского выхода» на пять лет (с остальной вотчины князя Михаила Андреевича снималась лишь половина «выхода», и то всего на три года). Впрочем, даже такая льгота не обеспечила покой и порядок в Вышгороде, сохранявшем, наверно, преданность галицким князьям. Намек на это можно усмотреть в событиях, происшедших там около 1451 г. Тогда митрополит Иона обратился к князю Михаилу с жалобой на вышгородских попов и мирян. Оказывается, они убили митрополичьего десятильника конюшего Юрия, который поехал было по «жалованью» Ионы «по десятине», т. е. для сбора податей. Избили они и сопровождавших десятильника митрополичьих дворян («дворян моих перебили, а били, сказывают, насмерть»). Утверждение власти князя Михаила, очевидно, сопровождалось новыми поборами, ложившимися на плечи жителей Выщгорода, что привело к взрыву их недовольства. Митрополит Иона настаивал, чтобы князь Михаил Андреевич впредь не допускал подобных эксцессов и «от тых своих горожане оборонил». Митрополит угрожал, что в противном случае он примет свои меры[747].
Грозовые тучи, шедшие с востока, отчетливо видели новгородцы. Москва рано или поздно должна была положить конец их заигрыванию с Шемякой, Поэтому руководство Новгорода пыталось укрепить свое положение на западе. 1 марта 1450 г. новгородское посольство во главе с посадником Дмитрием Васильевичем заключило перемирие с ганзейскими городами сроком на семь лет (с Ливонией предварительное соглашение заключено было тем же Дмитрием Васильевичем еще в 1448 г.). Русско-ганзейский договор гарантировал купцам обеих сторон свободный проезд для торговли, а также «исправу» (справедливый суд) по спорным делам[748].
До поры до времени Василий II не имел возможности расправиться ни с устюжским правителем, ни с его новгородскими покровителями. Причиной тому было тревожное положение на южных и восточных границах Московского великого княжества. В 1450 г., когда великий князь находился в Коломне, к нему пришло известие, что на Русь «с Поля» движется некий Малым Бердей с татарскими князьями и «многими татары». Против них послан был К.А. Беззубцев «с коломничи». Они нагнали ордынцев на реке Битюге (приток Донца) «в Поле» и разбили их («побиша татар много»). Убит был некий Ромодан Зиновьев[749].
В 1451 г. в Москву приезжал князь Семен Олелькович из Литвы, как глухо сказано в летописях, к своему дяде Василию II[750]. Возможно, его приезд связан был с судьбой старого врага Казимира IV Михаила Сигизмундовича[751]. 26 января 1451 г. Казимир IV передал в управление Ионе Киевскую митрополию[752]. Вскоре Ионе представился случай отблагодарить литовского великого князя за доверие, а Василию II доказать действенность русско-литовского договора 1449 г. В Хронике Быховца приводится следующий эпизод. «Михайлушко» (Михаил Сигизмундович), находясь в Брянске, «собрал там немалое войско и с помощью Москвы пошел и захватил город Киев. И князь великий Казимир, собрав силы свои литовские, спешно послал своего дядьку Ивана Гаштольда», который «города Киев и Брянск возвратил Великому княжеству». «Михайлушко, услышав, что идет войско литовское… побежал из тех городов в Москву. И когда был он в одном монастыре и слушал обедню, игумен, который не любил его, дал ему в причастии лютую отраву ядовитую. Он это причастие быстро принял и проглотил и здесь же пал и подох»[753]. Польский хронист середины XV в. Ян Длугош отметил, что «Михайлушко» отравлен был ядом, данным ему, «как утверждают, великим князем московским»[754]. Смерть Михаила Сигизмундовича исследователи относят к 1451 г. Опыт расправы с ним пригодился вскоре, когда Василию II представилась возможность покончить со своим недругом Дмитрием Шемякой[755].
В 40-е годы XV в. фактическим хозяином «Поля» (Дешт-и-Кипчака) был Сеид-Ахмед. Он совершал набеги на земли не только Руси, но и Великого княжества Литовского. В 1449 г. Сеид-Ахмед помогал Михаилу Сигизмундовичу взять Киев[756]. Сеид-Ахмеду Казимир IV противопоставил своего ставленника Хаджи-Гирея, который с его помощью в 1449 г. захватил Крым и положил начало Крымскому ханству[757].
В 1451 г. на Русь пришел из Орды Сеид-Ахмеда царевич Мазовша, а с ним князь Едигер. Узнав, что Мазовша («Сиди-Ахметов сын»[758]) идет на Русь «изгоном», Василий II выступил спешно ему навстречу к Коломне, не успев собраться с силами. Когда он был уже у Брашевы, то получил весть, что татары находятся «близ берега» (Оки). Тогда великий князь предпочел за благо вернуться к Москве — опыт с Суздальской баталией запомнился ему на всю жизнь. Но одновременно Василий II отпустил на татар с коломенским наместником князем И.А. Звенигородским всех воинов («что с ним людей было»), для того чтобы воспрепятствовать татарам в быстрой переправе через Оку. Проведя Петров день (29 июня) в Москве и «град осадив», оставя в нем великую княгиню Софью, сына Юрия, «множество бояр и детей боярских», а с ними митрополита Иону, архиепископа Ефрема и «многое множество народа града Москвы», Василий II покинул столицу со старшим сыном, Иваном. Великую княгиню Марию с младшими детьми он отправил в далекий Углич. Проведя ночь в селе Озерецком[759], великий князь оттуда пошел на Вологду[760].
Когда татары пришли к Оке, то не нашли там рати, которую ожидали встретить. Решив, что войска противника готовят им ловушку, но не найдя никого, они перешли Оку и устремились к Москве. 2 июля татары подошли к столице и начали поджигать ее посады. Из-за сильной засухи пожар быстро распространился по всему городу — «от дыма не бе лзе и прозрети», отметил летописец. Осаждающие пошли на приступ и пытались пробиться через городские ворота и те места, «где несть крепости каменыя» (Кремль, сооруженный еще Дмитрием Донским, порядком обветшал). Завязался ожесточенный бой с москвичами, вышедшими из города навстречу противнику, ибо «от великиа тесноты огненыя и дыма» в нем было трудно оставаться. К вечеру татары отступили. Этим воспользовались горожане и «начаша пристрой граднои готовити» (пушки, пищали, самострелы, а также щиты, луки и стрелы). Предстояла, как они полагали, еще упорная борьба с сильным и многочисленным противником.
На следующее утро, как только взошло солнце, жители Москвы, к своему изумлению, никого из осаждающих перед стенами города не обнаружили. Оказывается, ночью татары бежали, «пометаша от меди и железа и прочего многово товару, а огнь угасше». Оставили татары и взятый ими ранее полон. Поспешное бегство татар объяснялось тем, что ночью они заслышали в городе шум и решили, что туда пришел великий князь «со многими силами». Поэтому они предпочли поспешно отойти от Москвы. В городе это известие встречено было с радостью. Об этом сразу же послано было сообщение сыну великого князя Ивану, который поутру уже переезжал Волгу у устья Дубны. Очевидно, он спешил укрыться в Твери (как в подобном же случае пыталась в 1445 г. сделать его бабка Софья). Вскоре в Москву вернулся и Василий II[761].