— Закалве, ничего не получится. Ты оставляешь нам здесь политический хаос.
— Желаю удачи…
Он замолчал и прикрыл глаза руками. Не отнимая ладоней от лица, спросил:
— Дизиэт, я здорово влип?
— Из-за этого?
— Да, и ещё — управляемый нож, слышала о нём?
— Слышала. — Она кивнула. — Думаю, нынешняя ситуация мало чем отличается от той, в какие ты попадал раньше.
Закалве улыбнулся.
— Ненавижу эту вашу… терпимость.
— Итак, — Сма натянула через голову блузку, — твои условия?
— Такая же оплата, а? Минус омоложение и плюс десять процентов кредитных документов.
— Точно такая же? — Сма печально смотрела на него.
Он кивнул.
— Ты дурак, Закалве.
— Я продолжаю…
— И опять получится то же самое.
— Ты не можешь этого знать.
— Отчего бы не предположить?
— Отчего бы не надеяться, Диззи… Слушай, это моё дело, и если ты хочешь, чтобы я отправился с тобой, придётся дать согласие. Идёт?
— Идёт.
Он, похоже, насторожился.
— Вам по-прежнему известно, где она? Сма кивнула.
— Да, нам известно.
— Это точно установлено?
— Да, абсолютно точно. — Она отвела взгляд в сторону моря. — По-моему, тебе не следует с ней встречаться.
Закалве медленно встал и отряхнул с колен песок.
— Запомню.
Он направился в коттедж, Сма, осталась ждать его во внутреннем дворе, невольно прислушиваясь, не доносятся ли уже из дома плачь или звон битой посуды? Но всё было тихо. Она закрыла глаза, вдыхая нежный аромат каких-то невидимых цветов, и звуки обступили её, подобно верным слугам: шелестели кроны деревьев, волны с шуршанием набегают на песчаный берег… Ещё что-то неясное, но удивительно приятное её слуху. Наверное, она скоро вернётся в дом под серой плотиной.
«Какого чёрта, надо было остаться дома. Вместо меня могли бы просто отправить дублёра или дрона… Ведь Закалве всё равно бы согласился».
Он появился в дверях, бодрый и свежий, с небольшим чемоданом в руке.
— Пошли.
Скаффен-Амтиско сопровождал их, снова набрав высоту — вровень с верхушками деревьев.
— Кстати, — не выдержала Дизиэт, — почему на десять процентов больше? — Она чуть замедлила шаг в ожидании ответа.
Он пожал плечами и ступил на заскрипевшие доски пирса.
— Инфляция. Сма нахмурилась.
— Это ещё что такое?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВЫЛАЗКА
Глава IX
В то время он очень много думал, наверное, больше, чем когда-либо. Или, возможно, он просто больше осознавал этот процесс — тождество движения мысли и хода времени. С другой стороны, ему казалось, что её присутствие — единственная вещь, достойная быть осознанной, воспринимаемой всеми органами чувств. Остального для него не существовало. Каждое проведённое с ней мгновение казалось ему некой драгоценной капсулой — драгоценной, потому что она была наполнена его чувством, — капсулу эту следовало спрятать в недоступном месте, подальше от пошлости обыденной жизни. Он часто рассматривал её, спящую, в странном мягком свете, проходившем сквозь стены этого необычного дома. И ошеломлённый сладковатым ароматом кожи, мягкостью длинных послушных волос, царственным спокойствием нежных черт лица, застигнутый врасплох самим фактом её физического присутствия рядом, он спрашивал себя: как такая красота могла сохраниться без какого-либо сверхчеловечески мощного сознательного усилия? Прислушиваясь к тихим, таинственным звукам, гулявшим по дому, он пытался услышать ответ на свой вопрос или, возможно, в который раз осознавал, как это жилище похоже на неё. Увидев это строение впервые, Закалве подумал, что первый же серьёзный смерч разрушит его, обратит в груду развалин. Но, похоже, таким домам редкие в этих широтах шторма не были страшны — его обитатели беспечно собирались вокруг очага, а лёгкие, но прочные перекрытия и раздвижные стены истощали и гасили силу ветра.
Извилистой тропинкой они прошли через лес и, петляя по дюнам, неожиданно вышли к этому дому. На его замечание о том, что подобное жилище очень легко поджечь или ограбить, почему-то она ответила тихим смехом, а потом прижалась к нему и крепко поцеловала в губы. Жилище этой женщины и привлекало, и тревожило его, потому что вполне соответствовало её характеру, походило на образ, символ или загадочную метафору из какого-нибудь написанного ею стихотворения.
Стихи! Он так любил их слушать, хотя и признавался, что не все в них понимает — мешало недостаточное знание языка, а также множество культурных иллюзий. Напротив, их физические отношения оставляли ощущение полноты и целостности, в то же время превращаясь в нечто более сложное. Секс был вторжением в её плоть, нападением, атакой, и сколько бы ни получала она удовольствия в спровоцированном ею слиянии, она все равно оказывалась побеждённой в этой борьбе, ибо он нёс в себе мужское, агрессивное начало. Разумеется, он сознавал, что нелепо сравнивать секс и войну.
— Закалве, — она касалась прохладными гибкими пальцами его шеи и бросала на него лукавый взгляд. — Как у тебя все непросто.
Он мог часами смотреть на неё, укутывая в своё обожание, как в тёплый мех, рассматривать её тело, прислушиваться к звучанию её голоса, следить за её движениями.
Ради этого и стоит жить, говорил ему внутренний голос. Можно оставить в прошлом всё, что так тяготит тебя: вину, ложь, корабль, стул и другого человека…
Они познакомились в небольшом баре на окраине города, который ему рекомендовали как место, где всегда имеется спиртное на любой вкус. Из соседней тёмной кабинки донёсся пьяный мужской голос:
— Так, говоришь, ничто не вечно? — (Боже, какая банальность, подумал он).
— Нет, — услышал он её ответ, — за очень немногими исключениями, ничто не вечно, и среди этих исключений мысли или труд человека не числятся.
Женщина продолжала что-то говорить, но он сосредоточился именно на этой фразе. Мне это нравится; интересно… стоит посмотреть, как она выглядит?
Закалве поднялся и заглянул в соседнюю кабинку. Мужчина — какой-то юнец, с лицом в размазанных слезах и соплях. Что касается женщины, то её скрывала полутьма, поэтому удалось заметить только вьющиеся чёрные волосы, острые черты лица…
— Извините, — вежливо обратился он к ним, — но я просто хотел заметить, что выражение «ничто не вечно» может быть и позитивным… в некоторых других языках.
Едва он закончил фразу, как мгновенно осознал, что именно в этом языке имелось множество слов для обозначения «ничего». Он смущённо улыбнулся и нырнул обратно в свою кабинку. Бутылка была уже пуста, и он нащупал на стене кнопку вызова официанта. Не прошло и четверти часа, как из соседней кабинки донеслись крики и грохот, затем юнец стремительно направился к двери, расталкивая всех на своём пути. Спустя мгновение перед Закалве появилась женщина. Её лицо было влажным, она несколько раз глубоко вздохнула, потом старательно вытерла лоб носовым платком.
— Благодарю за содействие, — ледяным тоном произнесла она, — всё складывалось как нельзя удачно, пока не вмешались вы.
— Сожалею, — холодно ответил он, хотя на самом деле почувствовал непонятное волнение.
Женщина склонилась над столом и тщательно выжала платок в его бокал.
— Какая щедрость, — спокойно заметил он.
Незнакомка повернулась к нему спиной, очевидно, намереваясь уйти. Он попытался остановить её.
— Пожалуйста, позвольте и мне тоже быть щедрым.
У входа в кабинку появился официант. «Удача! Весьма кстати!»
— Ещё один бокал… того, что я уже заказывал, а для дамы…
Она заглянула в его бокал.
— То же самое, — и уселась напротив него.
— Считайте это репарациями, — слово подсказал имплактированный словарь.
Похоже, его фраза несколько озадачила незнакомку. Она сдвинула тонкие, изогнутые брови.
— Репарации — это что-то связанное с войной?
— Точно. Компенсация за ущерб. Она покачала головой.
— Вы говорите… странно.
— Я приехал издалека.
Женщина помолчала, потом улыбнулась.
— Шиаса Энджин. Пишу стихи.
— Вы поэт? — восторженно воскликнул он. — Меня всегда восхищали поэты. А однажды я даже сам попытался написать стихи.
— Да? — Женщина насторожилась. — Все когда-то пробовали. А вы… Чем вы занимаетесь?
— Меня зовут Шераданин Закалве. Я солдат.
— Войны не было вот уже триста лет, разве вам не грозит опасность разучиться воевать? — Шиаса откинулась на спинку стула. — Из какого же далёкого далека вы прибыли, Закалве?
— Вы угадали, я… оттуда, — он сделал неопределённый жест рукой. — Благодарю вас, — это предназначалось официанту, принёсшему напитки, один из бокалов он передал женщине.
— Почему же вы так похожи на нас? Разумеется, не все инопланетяне обязательно должны быть негуманоидами, и всё-таки…
— Думаю, мне известна настоящая причина.
— И какова она?
— Алкоголь. Это вещество есть везде, им просто пронизана Галактика. Любой паршивый вид, стоит ему изобрести телескоп, спектроскоп и прочую ерунду, начинает пялиться на звезды. Что же он видит? — Закалве постучал ногтем по бокалу. — Массу материи, но изрядная доля её — алкоголь. Гуманоиды — это способ, которым Галактика пытается избавиться от спиртного.
— Понятно. — Шиаса неуверенно кивнула. Она сделала глоток и испытующе посмотрела на него. — А к нам вы зачем пожаловали? Надеюсь, не для того, чтобы начать войну?
— Нет, я в отпуске. Решил убраться подальше от своих, и это местечко показалось мне подходящим.
— Долго собираетесь здесь пробыть?
— Пока не надоест. — Он улыбнулся в ответ и поставил бокал на стол, затем потянулся к кнопке звонка, но женщина опередила его.
— Моя очередь, — безапелляционно заявила она.
— Нет. На этот раз совершенно иное.
Когда он пытался разобраться в своих чувствах, привести их в порядок, что же в ней так его притягивает, то, разумеется, начинал с более важных вещей — красоты, творческих способностей, отношения к жизни. Но стоило ему просто увидеть её или вспомнить какие-нибудь даже незначительные события минувшего дня, и тогда её жесты, отдельные слова, движение глаз или рук приобретали не меньшую ценность. Тут он сдавался, утешаясь сказанной ею однажды фразой: нельзя любить то, что вполне понимаешь. Любовь, утверждала Шиаса, это процесс, а не состояние; оставаясь в неподвижности, она рискует зачахнуть. Он не был в этом уверен, хотя, благодаря ей, пребывал в состоянии ясного покоя, которое вообще-то не было ему свойственно…
Её талант, а возможно, и гениальность, увеличивали его недоверие к ней. А как ещё можно относиться к тому обстоятельству, что любимая женщина является личностью гораздо большего масштаба, чем способен постичь твой разум. Да, она была такой, какой он её знал здесь и сейчас — цельной натурой, щедро одарённой красотой и умом… И всё же, когда они оба в конце концов умрут (он обнаружил, что снова может думать о собственной смерти без страха), мир будет помнить её только лишь как поэта. Она не раз говорила ему, что хочет написать о нём стихи, но для этого ей нужно побольше узнать о его прошлой жизни. Однако у него не было желания исповедоваться перед ней. Непостижимым образом этой женщине удалось снять бремя с его души; а его причудливые фантазии и предубеждения гармонично выстраивались благодаря некоему магниту, который содержался в ней.
… А эти ужасные воспоминания! Давным-давно он примирился с мыслью, что с возрастом они будут становиться лишь сильнее. Но Шиаса просто стёрла их, раздробила на части и выбросила, даже не подозревая об этом и не осознавая степень своего влияния на него.
— Сколько же тебе лет? — спросила она незадолго до рассвета в ту, первую ночь.
— Я старше и моложе тебя.
— Звучит загадочно, но всё же ответь на вопрос, — Прохладная ароматная ладонь легла на его лоб.
Задумавшись, он сдвинул брови под её тонкими лёгкими пальцами.
— Ну… какова у вас продолжительность жизни?
— Около… восьмидесяти — девяноста лет.
Пришлось напрячься, вспоминая здешние единицы времени, кстати, довольно близкие к стандартным.
— Тогда мне… примерно двести двадцать, сто десять и тридцать.
Она тихонько присвистнула.
— Какой выбор…
— Я родился двести двадцать лет тому назад, прожил сто десять из них, а физически я соответствую тридцатилетнему возрасту.
Шиаса ответила гортанным смехом, затем прижалась к его животу своими крепкими грудями. Колени сжали его бедра, и она уселась на него верхом.
— Так я лежу в постели с долгожителем? — Похоже, её это очень забавляло.
Он положил руки ей на поясницу, гладкую и прохладную.
Она закрыла ему рот поцелуем.
— Не забудь, что завтра… нет, фактически уже сегодня мы должны выяснить, что случилось с этим кирхом. Возможно, бедное животное застряло среди зарослей.
— Да, — согласился он, лениво переворачиваясь на спину.
Шиаса села на постели, потягиваясь и сладко зевая, затем вскочила и направилась к окну. Подняв шторы, она сняла с крючка на стене бинокль и поднесла его к глазам.
— Все ещё там.
Он наблюдал за ней из-под опущенных век, поэтому стройный силуэт казался размытым, далёким — как, впрочем, и её голос.
— Кирхи, я за ними несколько раз наблюдала, иногда просто перестают есть и тупо пялятся на что-то перед собой, как бы впадая в коматозное состояние. Первые же капли дождя или севшая на спину птица тут же пробуждают его.
Разумеется, животное могло и застрять среди ветвей, эти толстокожие не отличаются ловкостью. В любом случае стоит подняться на холм — вид оттуда открывается прекрасный, и ему не помешает размяться. Они будут валяться на траве и болтать о пустяках, глядя на искрящийся в мареве океан… а вечером Шиаса напишет ещё одно стихотворение.
Пока что он фигурировал в её стихах в качестве некоего безымянного возлюбленного. Впрочем, листы, исписанные мелким почерком, как правило, отправлялись в корзину… Шиаса говорила, что когда-нибудь напишет стихотворение, посвящённое событиям его жизни, — если, конечно, они станут ей известны.
Стены дома колыхались, лёгкие шторы и решётчатые перегородки сразу же отзывались тихим шорохом на малейшее движение воздуха.
— Сегодня мне всё же следует немного поработать, — пробормотала она вполголоса.
Тем первым утром в сером рассвете Шиаса подробно исследовала его тело.
— Сколько шрамов, Закалве, — она осторожно провела пальцем по груди.
— Я постоянно попадаю во всякого рода истории, — вздохнул он. — Конечно, можно было бы избавиться от этих рубцов, но… они помогают… помнить.
— Брось. Признайся, ты просто любишь щеголять ими перед девушками!
— Ну, не без этого.
— Вот этот… если у тебя сердце на том же месте, где и у нас… учитывая, что всё остальное, кажется, там же. — Шиаса водила пальцем по небольшой отметине рядом с соском.
Почувствовав, что он напрягся, она подняла взгляд. Странное выражение его глаз — как у больного или загнанного животного — вызвало у женщины невольную дрожь. Вполне возможно, что ему действительно столько лет, если не больше. Она отодвинулась, поправила волосы.
— Эта рана — недавняя?
— Эта? — Он попытался улыбнуться. — Эта как раз одна из самых старых. — Странное выражение в его глазах исчезло.
— А эта? — спросила она, касаясь его головы.
— Пуля.
— В сражении?
— Можно сказать и так. Женщина.
— О! — Шиаса зажала ладонью рот, изображая ужас.
— Тебя это смущает?
— Нет, не будем вдаваться в подробности… Как насчёт этой?
— Лазер… очень сильный свет, — пояснил он, заметив недоумение на её лице.
— А эта?
— Хм… от насекомых.
— От насекомых? — она вздрогнула.
Он мысленно перенёсся в потухший кратер вулкана… Что там было ещё? Озеро со стоячей водой и камнем посередине… Он полз и полз по кругу… а насекомые… Впрочем, все это осталось в далёком прошлом. Жизнь обрела смысл только здесь и сейчас…
— Тебе лучше не знать.
Её чёрные кудри тяжело качнулись.
— Я поцелую их все — и тебе станет легче!
— Эта работа может оказаться долгой, — предупредил он, когда женщина переместилась к его ногам,
— Ты куда-то спешишь? — Шиаса осторожно прикоснулась губами к мизинцу на его ноге.
— Вовсе нет. Времени — сколько угодно, целая вечность.
Он почувствовал, как она пошевелилась и, затаив дыхание, ждал, когда женщина откроет глаза.
— Интересно, почему ты всегда просыпаешься раньше меня?
— Не знаю, — вздохнул он. — Наверное, мне нравится смотреть, как ты спишь.
— Почему?
Он поцеловал её в шею, глубоко вдыхая запах её душистых волос.
— Когда ты бодрствуешь, то многое: какие-то жесты, движения, слова, мысли — все это ускользает от моего внимания, но во сне ты неподвижна, и я могу все вобрать в себя.
С трудом удавалось подобрать слова…
— Ты… — Она опустила взгляд. — Знаешь, мне нравится слышать подобную чепуху.
Он понял, что она хотела сказать, но так и не сказала.
— На самом деле ты думала о том, что пока тебе нравится слушать подобную чепуху, но что будет дальше… Почему надо столько сил и внимания уделять будущему, которое может и не наступить?
Шиаса осторожно коснулась губами его лба, заглянула в глаза и отвернулась.
— Мне не следовало влюбляться в тебя, — сказала она, обращаясь в пустоту. А может, эта фраза предназначалась притихшему дому?
— Почему?
— По многим причинам… Я просто беспокоюсь, что это долго не продлится.
— Ничто не вечно, помнишь?
— Помню. — Женщина вздохнула. — Мне нравится рассуждать о том, что может случиться, чтобы не быть застигнутой врасплох. Я стараюсь быть готовой и к хорошему, и к плохому. А тебя… Разве тебя это не беспокоит?
— Что? — Он попытался поцеловать её, но она отрицательно покачала головой.
— То, что я не могу поверить тебе до конца и до сих пор сомневаюсь в твоих чувствах.
— Нет, меня это нисколько не беспокоит.
Иногда, лёжа без сна в темноте ночи, он представлял, что сквозь колышущиеся стены-занавески в дом входит призрак — Шераданин Закалве.
Призрак держит в руках какое-то неизвестное, но, вне всякого сомнения, смертоносное оружие, готовое выстрелить. От призрака походят флюиды ненависти, и — что ещё хуже — презрения…
Ведь для того Закалве, каким он был прежде, точнее, был всегда, такого рода самозабвенная привязанность, всепоглощающая любовь — не что иное, как предательство, позорное преступление.
Настоящий Закалве посмотрел бы на нынешнего сквозь прицел и выстрелил бы — не колеблясь ни секунды.
Глава 6
Держа плазмовинтовку за ствол, он глядел, прищурив глаз, в дуло, что-то тихо бормоча.
— Закалве, — Сма сдвинула брови. — Космический корабль изменил курс только для того, чтобы вовремя доставить тебя в Вуренхуц. Может быть, сначала всё-таки следует выполнить задание, а потом уже вышибать себе мозги?
Закалве обернулся и увидел в дверях малого отсека Сма, дрона, позади них мелькнула, уносясь прочь, капсула пневмотрубы.
— А? Привет.
Он поднял плазмовинтовку, небрежно прицелился. В противоположном конце отсека, в шестистах футах от него, стоял чёрный куб высотой футов в тридцать, с ярко сверкающими гранями. Короткая вспышка света, гулкий треск… оружие дёрнулось у него в руках, ударив в плечо.
— Странно, — пробормотал он и почесал ушибленное место.
Рядом с ним в воздухе плавал маленький поднос, на котором стояли изящный металлический кувшин и хрустальный бокал с тёмным напитком. Закалве сделал несколько глотков, поставил бокал на место и принялся внимательно разглядывать винтовку.
— Чем ты, собственно, занимаешься? — поинтересовалась Сма.
— Упражняюсь в стрельбе, — Он опять пригубил спиртное. — Хочешь выпить? Я закажу ещё один бокал.
— Нет, спасибо.
Внимание женщины привлёк странный куб.
— Это что такое?
— Лёд, — ответил за него Скаффен-Амтиско. — Выкрашенный в чёрный цвет.
— Зачем тебе лёд?
— А затем, — раздражённо произнёс Закалве, ставя бокал на место, — что на борту этого дурацкого корабля с дурацким названием, кучей народа и невообразимым тоннажем нет ничего лишнего, вот почему. — Он щёлкнул парой переключателей. — Охрененная грузоподъёмность — и никакого, чёрт побери, мусора, кроме, разумеется, того дерьма, которым начинены его электронные мозги!
Он снова нажал на спуск и уставился на экранчик прицела. Грохнул выстрел.
— Но при чём здесь лёд? — не отставала Сма.
— Диззи, неужели ты не понимаешь? — закричал он. — Потому что эта железяка утверждает, что на её борту нет ничего, куда мне можно было бы пострелять.
— Но есть же мишени-голограммы…
— Голограммы, Дизиэт, дело хорошее, когда нужна калибровка и тому подобная чепуха. — Он протянул ей винтовку. — Подержи-ка минутку, я посмотрю вот здесь, — и открыл управляющую панель на прикладе.
Сма с трудом удерживала в руках десятифутовую винтовку, пока он сосредоточенно изучал панель, бормоча себе под нос:
— … Для того, чтобы почувствовать оружие, нужно что-то разнести, понимаешь? — Закалве взглянул на Сма. — И увидеть обломки. Настоящие обломки, а не голографическое дерьмо.
— Подержи эту… пушку, — Дизиэт протянула винтовку дрону.
Поля Скаффена засветились бледно-розовым, плавно перешедшим в бордовый, но он выполнил просьбу.
— Мне кажется, корабль не понимает, что такое хлам, — Сма осторожно принюхалась к содержимому кувшинчика и сморщила нос. — Для него существует только материал, который используется в настоящее время, и материал, пригодный для повторного использования и превращения во что-то другое.
— Да, — буркнул Закалве, — примерно такую чушь я от него и услышал.
— И получил лёд? — догадался Скаффен-Амтиско.
— Пришлось удовлетвориться этим. — Закалве щелчком задвинул на место панель и взял винтовку из полей дрона. — Никак не могу заставить её заработать.
— Чему ты удивляешься, — произнёс дрон. — Этому оружию место в музее.
Закалве тщательно прицелился, глубоко вздохнул и задержал дыхание… затем осторожно положил винтовку на пол и отпил из бокала.
— Но она выглядит такой мощной… — Он снова поднял оружие и принял боевую стойку. Эхо выстрела прокатилось по отсеку.
— Ничего не получается, — грустно вздохнул Закалве. — Отдача есть, но она просто бездействует.
— Можно мне? — попросил дрон, подлетев к оружию.
Закалве подозрительно взглянул на него, но отдал оружие.
У плазмовинтовки мгновенно вспыхнули все имевшиеся в наличии экраны, начали открываться и закрываться разнообразные панели, и всё это сопровождалось пощёлкиванием, потрескиванием, бибиканьем и прочими звуковыми эффектами.
— Она в идеальном порядке, — доложил дрон.
Он крутанул её перед собой, точно пропеллер, остановил вращение и выстрелил, проделав все одним плавным движением. Лёд остался неповреждённым.
— Чёрта с два!
— Как же ты пытался объяснить кораблю, что тебе нужно? — поинтересовался Скаффен-Амтиско.
— Не помню, — пожал плечами Закалве. — Ну, сказал ему, какой он полнейший кретин, раз у него нет ничего, что можно было бы разнести вдребезги. А он ответил, что когда людям хочется пострелять по какому-нибудь дерьму, то они обычно используют лёд. Я и говорю тогда: «Ладно, дерьмовая ракета, дай мне немного льда!» И все. — Он бросил винтовку на пол и раздражённо пнул её ногой.
Дрон тут же подхватил оружие.
— Попробуй попросить его очистить отсек для учебной стрельбы, — предложил он, — и конкретно — в зоне действия люка.
Закалве отобрал винтовку у Скаффена-Амтиско и буркнул:
— Ладно.
Затем, почесав затылок, взглянул на дрона и, похоже, хотел заговорить с ним, но отвёл глаза.
— Ты… ты попроси… сам. Машины лучше объясняются между собой.
— Сделано, — доложил Скаффен. — Требовалось только попросить.
— Хм… — Подняв винтовку, Закалве прицелился в куб и выстрелил.
Тонкая белая линия соединила оружие и глыбу льда, которая рассыпалась на миллион сверкающих чёрных осколков. Скаффен-Амтиско подобрал с пола кусок размером с хороший кулак. Эхо взрыва несколько раз отразилось от стен, постепенно стихая.
— Доволен? — поинтересовалась Сма. Закалве моргнул, затем отключил винтовку и повернулся к Дизиэт.
— Похоже, действует отлично! Сма кивнула.
— Точно.
— Давай выпьем.
— Лёд нужен? — Дрон протянул чёрный осколок, уже начавший таять.
— Нет, спасибо.
В пневмотрубе что-то тускло замерцало, и появилась капсула с гостеприимно отъехавшей в сторону дверью.
— Что это такое — «зона действия люка»? — поинтересовался Закалве.
— Внутренняя защита от взрыва, — объяснил дрон, пропуская людей в капсулу. — Мгновенно гасит всё, что превышает мощность, с которой ты выпускаешь газы, и отправляет в гиперпространство радиацию и прочее…
Ничего себе! — удивился Закалве. — Ты хочешь сказать, что в этих загогулинах можно хоть ядерные бомбы взрывать — и никто не заметит?
— Кто надо — заметит, а остальные — вряд ли. Закалве стоял, покачиваясь на носках, наблюдая, как закрывается дверь капсулы.
— Вы, ребята, просто понятия не имеете о честной игре, вот что я вам скажу.
Последний раз он был на борту космического корабля десять лет назад, после того, как чуть не погиб на Фолсе…
— Шераданин?.. Шераданин?
Какой прекрасный женский голос! И как хочется ответить ей… но как это сделать?
— Шераданин?.. Шераданин?
Очень терпеливый и почему-то озабоченный голос. Сколько в нём любви и надежды… А что, если это его мать?
— Шераданин? Ты меня слышишь? Он попытался открыть глаза, и темнота заколыхалась перед ним подобно занавесу.
— Шераданин?
Нежная рука погладила его по щеке. Шиаса! — молнией вспыхнуло имя, но он отправил это воспоминание туда, где хранил все прочие.
— Шераданин… — Теперь голос звучал у самого уха. — Это я, Дизиэт, Дизиэт Сма. Помнишь меня?
— Да… — услышал он свой вздох.
— Постарайся открыть глаза, хорошо?
Свет появился внезапно, но предметам, потребовалось ещё какое-то некоторое время, чтобы застыть на месте. Наконец лицо Сма на фоне зелёного потолка обрело знакомые очертания.
— Отлично, — улыбнулась она. — Как ты себя чувствуешь?
Он задумался над ответом.
— Странно. — С минуту он молчал, затем поинтересовался: — Где я?
— На «Прирождённом Оптимисте». С тобой всё в порядке… С тобой будет всё в порядке.
— Если это так, почему я не могу пошевелить ни рукой, ни но… Черт!..
Внезапно он снова оказался привязанным к деревянной раме, и перед ним стояла та девушка в красном платье. Он попытался освободиться от пут, но почувствовал, как его тянут за волосы, а потом тяжёлый удар клинка…
Он сделал вдох и снова открыл глаза, хотя бы это у него получилось. Сма тревожно смотрела на него
— Ты вспомнил?
— Да. Всё в порядке. Дизиэт закусила губу.
— Эй! — Он слабо улыбнулся. — В этот раз на волосок от смерти, да?
— Можно сказать и так. Ещё несколько минут — и мозг был бы необратимо повреждён. Почему ты отказался от наводящего имплантанта? Тебя нашли бы раньше…
— Ты же знаешь, я не люблю все эти хреновины.
— Знаю… как бы там ни было, тебе придётся некоторое время оставаться в таком виде. — Сма откинула кудрявую прядь со лба. — Новое тело вырастет примерно через полгода. Врачи интересуются: хочешь проспать всё это время или оставаться в сознании? Или предпочитаешь нечто промежуточное? Решение за тобой. Для процесса это безразлично.
— Надо подумать. Представляешь — какая масса возможностей для собственного развития! Можно читать, смотреть фильмы, слушать музыку… А выпивать разрешено?
— Выпивать?
— Да, могу я напиться в хлам, в доску?
— Не знаю… — Сма заколебалась и посмотрела в сторону, откуда донёсся чей-то невнятный голос.
— Кто это?
— Стод Перис, — в поле его зрения появился молодой человек. — Ваш врач. Присматриваю за вами.
— Если вы усыпите меня, я буду видеть сны?
— Зависит от того, насколько глубокий вам нужен сон. Мы можем сделать так, что эти полгода пролетят как один миг. Или, если хотите, каждую секунду этих двухсот дней вы будете видеть увлекательный яркий сон.
— Кстати, а что делает большинство людей в подобной ситуации?
— Предпочитают обходиться без сновидений, а затем просыпаются с новым телом.
— Так и думал… и всё-таки, можно мне выпить перед тем, как вы подсоедините меня к какой-нибудь штуковине?
Стод Перис усмехнулся.
— Полагаю, это можно устроить. Да, кстати, хотите, мы вам вживим наркожелезы?
— Нет, спасибо. — Он даже попытался покачать головой.
— Хорошо. — Врач улыбнулся. — Договорились.
— Сма? — Она подняла брови. — Я остаюсь в сознании.
— Нисколько не сомневалась в этом…
— Ты побудешь со мной?
— Ладно. Прослежу, как ты набираешь в весе.
— Спасибо. И хорошо, что с тобой сейчас нет этого проклятого дрона. Могу себе представить его шуточки.
Наблюдая за тем, как Дизиэт танцует с очередным поклонником, он почему-то вспомнил, как несколько лет назад Шиаса Энджин водила пальчиками по его рубцам на теле. Прохладные, лёгкие прикосновения, тонкий аромат её кожи и щекочущий взмах душистых волос…