Америка выходит на мировую арену 6 глава




Эта речь сразу сделала Брайана лидером демократической партии.

Брайан и его окружение при всей радикальности своих взглядов повели атаку под ложным, экономически и исторически неоправданным лозунгом расширения выпуска серебряной монеты. Эта группа питала надежды на увеличение массы находящихся в обращении денег, но не звала к реальному переустройству общества. Однако крупной буржуазии Брайан казался опаснейшим революционером. На национальной арене демократы и республиканцы схлестнулись прежде всего как сторонники и противники расширения выпуска серебряных монет.

Главный оплот американского капитализма ― союз промышленников Северо-Запада был всерьез обеспокоен. Республиканцы, чьи деньги не знали счета, прибегли к помощи прессы. Контраргументы уже почти не выдвигались, началась фаза обличения самой личности. Брайана изображали, по меньшей мере, плохим американцем и плохим патриотом; дошедшие до логического конца называли его антихристом.

В ходе острой общенациональной дискуссии Рузвельт показал себя гибким политиком. Выступая в Нью-Йорке в Лиге здоровых финансов, он говорил, что серебряные деньги не коснутся владельцев недвижимости, «их земли, фабрики и дома останутся нетронутой собственностью». Расплачиваясь по банковским счетам, они не ощутят пагубного воздействия девальвации. Зато его почувствуют те, кто вслед за Брайаном требует ускоренного выпуска серебряной монеты. В их скромных кошельках серебро быстро «полегчает», и они раскаются в своей настойчивости.

М. Ханна предложил Рузвельту как известному оратору проехать по городам Среднего Запада, где речи Брайана имели самый сильный эффект. В ходе предвыборной кампании, покрыв более двадцати пяти тысяч километров, Брайан выступил перед пятью миллионами избирателей. Он произносил до тридцати шести речей в день, его энергия не знала предела. Заочное соревнование, видимо, нравилось любителю острых ощущений Рузвельту. Он заявлял, что программа Брайана нарушает, не более, не менее, две евангельские заповеди: «не укради» и «не убий». Брайан ведет страну к моральной деградации и расколу. В своем выступлении в Чикаго Рузвельт даже сказал, что атмосфера в стране поразительно напоминает ту, которая предшествовала расколу и гражданской войне в 1860 году.

Республиканцы мобилизовали все свои силы. В октябре 1896 года в восточные порты пришли корабли с золотом из Европы. Финансисты увеличили массу находящихся в обращении долларов. Брайан обещал, что, будучи избранным, он понизит цену на серебро. Финансовый мир Уоллстрит уже сделал это накануне голосования. Благодаря закупкам из Европы цены на зерно резко поднялись. Так капитал выбил из рук Брайана его самое сильное оружие. С перевесом приблизительно в сто голосов выборщиков республиканец Маккинли победил демократа Брайана.

Можно подвести некоторые итоги второго нью-йоркского периода Т. Рузвельта. Широко разрекламированная борьба с коррупцией потерпела фиаско. Мелкие реформы вроде «сухих» воскресений дали половинчатые результаты. За эти годы полицейский аппарат города стал еще более откровенным оплотом олигархии, сознательно сосредоточившись на насильственном подавлении социальных волнений.

Рузвельт показал себя верным защитником интересов правящего класса, но при этом продемонстрировал такое отсутствие гибкости в социальных вопросах, которое приближающийся XX век уже не мог позволить. Над этими уроками Рузвельту пришлось поразмыслить.

Между словами Рузвельта, сказанными в ассамблее Нью-Йорка о «богатом преступном классе», и его делами в последующие десятилетия лежит пропасть. Уже выступления за реформу гражданских служб (где-то в период 1889 ― 1895 годов) показывают его умеренность и буржуазную благонадежность. А с 1895 по 1897 год он, занимая пост полицейского комиссара Нью-Йорка, непосредственно занят защитой кошелька богачей. Самое большее, что мог позволить себе в эти годы Рузвельт, ― громкие высказывания о святости закона и необходимости порядка. О нем шутили, что неожиданно для себя он открыл десять заповедей. Об экономическом ― не говоря уже о социальном ― реформаторстве не могло быть и речи. Да оно его и не интересует. Мировая политика ― вот сфера, за которой он следит с неподдельным волнением.

Активный участник предвыборной битвы, Т. Рузвельт мог рассчитывать на благодарность со стороны нового хозяина Белого дома. Президент Маккинли, в отличие от своих предшественников, проявлял больший интерес к внешнеполитическому курсу страны. Возможно, что, задумываясь над формированием своего кабинета, он хотел привести в государственный аппарат новых, энергичных и предприимчивых людей. В этом случае ему не могли не импонировать статьи Рузвельта, где говорилось, что нация, не обладающая бойцовскими качествами, лишенная духа воинственности, не способна достичь «истинного величия».

Начинается взлет Рузвельта, взлет, основанный на империалистической конъюнктуре, на повороте значительной части американской буржуазии к внешним рынкам, на пафосе превращения США ― окраины европоцентрического мира ― в мировую державу. Друзья Рузвельта ходатайствовали за него перед Маккинли. События развивались так. Сенатор Лодж оказал протекцию Джону Хэю. Вместе они обеспечили Генри Уайту пост секретаря посольства США в Лондоне. Уильям Тафт занял место в кабинете. И все они ― Лодж, Тафт, Хэй ― стали добиваться для Рузвельта поста заместителя военно-морского министра. Возражения были у Т. Платта. Но когда Рузвельт согласился поддержать его кандидатуру на выборах в сенат, они были сняты. Так, 8 апреля 1897 года конгресс утвердил назначение Рузвельта.

Правда, Маккинли сопротивлялся так долго, как мог. Джингоист[5]Рузвельт еще в 1886 году предлагал силовое решение конфликта с Мексикой. В 90-е годы он выступал за военные меры против Чили, за аннексию Гавайских островов и насильственное (если не помогут другие меры) строительство канала через территорию Никарагуа. Выступая в Национальном клубе республиканской партии в 1895 году, он выдвинул идею строительства «военно-морского флота, который укрепит честь американского флага». «Я хотел бы, ― заявил Рузвельт, ― чтобы «доктрина Монро» выдерживалась во всей ее целостности. Всем сердцем и душой я верю в эту политику». Упоминание «доктрины Монро» было связано с политикой великих европейских держав в Латинской Америке. Когда Англия вмешалась в спор о границах Венесуэлы, Рузвельт в большой прессе намекнул, что «многие из наших друзей, по-видимому, забывают, что мы можем решить венесуэльский вопрос в Канаде. Канада наверняка будет завоевана и, однажды отторгнутая от Англии, она уже никогда ей возвращена не будет».

Видя, что его агрессивность пугает осторожного Мак-кинли, Рузвельт униженно писал военно-морскому министру Дж. Лонгу, что его амбиции не столь уж необузданны, что он обязуется поставить лояльность выше прочих принципов. «Я хочу, чтобы он (президент. ― А. У.) понял, что я буду находиться в Вашингтоне в любую погоду, холодную или жаркую, что я буду в его полном распоряжении в любом случае и поеду в любое место, куда он меня пошлет; моя единственная цель ― сделать его пребывание на посту президента успешным».

Министр, будучи на двадцать лет старше своего заместителя, считал его воинственный настрой следствием молодости. Это было опасное заблуждение.

Т. Рузвельт объединил политиков ― идеологов экспансионизма: сенаторов Лоджа и Бевериджа, профессионального дипломата, заместителя государственного секретаря Уильяма Рокхилла, военно-морского министра при президенте Артуре Уильяма Чендлера, сенатора от штата Мэн Уильяма Фрея, военно-морского министра при президенте Гаррисоне Бенджамина Трейси и Альфреда Мэхэна, преподавателя военно-морского колледжа. Эта группировка представляла интересы определенной части американской буржуазии, стремившейся к созданию собственной империи на основе мирового переустройства. Ее кредо выразил Рузвельт в речи, которой он гордился всю жизнь.

В июне 1897 года, выступая на выпуске военно-морских офицеров в Ньюпорте, он обрушился на «разлагающуюся» от достатка и мира нацию, «ленивую, робкую, громоздкую, легкую добычу любого народа, который все еще сохраняет самые ценные из всех качеств ― достоинства воинов. Мир ― это бог только тогда, когда он приходит опоясанный мечом. Корабль государства можно безопасно вести вперед только тогда, когда в любую минуту мы будем готовы направить его против любого врага, держа наготове молнии». Не надо опасаться «излишнего развития духа воинственности, опасность следует искать как раз в противоположном».

Рузвельта и его единомышленников мало трогали абстрактные, универсальные принципы ранних идеологов американской буржуазии. Джефферсон со своими требованиями справедливого порядка между людьми и мирных отношений между нациями казался уже ограниченным фантазером ушедшей в небытие аграрной Америки. Бодрый и энергичный мир межокеанских лайнеров манил необозримыми просторами. Белый человек покорил остальные расы. Горстка европейских держав в одно столетие поделила между собой весь заселенный мир. Могущество давало богатство, богатство давало славу. Маленькая Англия глядела на мир Великой Британией с четвертью земной тверди под своим флагом. Англосаксам, живущим в Америке, тем «верхним» десяти тысячам, чьи предки уже проделали путь к вызывающему зависть богатству, казалось несправедливым не то, что считали несправедливым в середине XVIII века ― политическую зависимость Америки от Британии. Теперь им казалось несправедливым, что британский премьер, а не американский президент диктует законы половине человечества.

Время вдруг стало ускользающим, быстротечным, заставляло спешить. Недостойны сильных людей, с пафосом утверждал Рузвельт, мелкие заботы о маленькой справедливости и о ничтожных деталях, когда речь идет о громадном мировом переустройстве. Тупые доморощенные капиталисты не видят дальше своего носа, они не видят возможностей широкого мира. Пусть Америка освободится от бремени провинциализма своих владык ― колоссов индустрии, но пигмеев мировой политики.

Первая цель Рузвельта ― Гавайские острова. «Если бы это зависело от меня, я бы завтра же аннексировал Гавайские острова. В случае препятствий на этом пути я бы установил протекторат... Я в полной мере чувствую опасность со стороны Японии», ― пишет он А. Мэхэну. Президент Маккинли и особенно его первый государственный секретарь Шерман не столь быстры на подъем. «Ах, если бы мы имели хорошего человека на месте Джона Шермана в государственном департаменте ― не было бы препятствий», ― жалуется Рузвельт. Мэхэн советует ему: «Что касается политических проблем (возникающих в случае аннексии), то нужно вначале захватить острова, а решение придет позже». Рузвельт так и сделал: 22 апреля он сообщает президенту, что японцам трудно будет выбить американцев с Гавайских островов, поскольку, согласно его распоряжению, один корабль ВМС США ― «Филадельфия» уже стоит там на якоре, а другие приближаются к архипелагу.

Госсекретарь Шерман, знать не зная, что Рузвельт и Лодж с помощью заместителя госсекретаря У. Дэя убедили президента 16 июня 1897 года подписать акт об аннексии, заверил японского посла, что никакой сделки по поводу Гавайев не намечается. Понятно, что последовавшие события вызвали резкий протест Японии. Рузвельт заявил по этому поводу, что «Соединенные Штаты не находятся в таком положении, которое требовало бы запрашивать Японию или какую-либо иную иностранную державу, какой территорией они должны или не должны овладеть».

Г. К. Лодж объяснил значение захвата всей стране. Во-первых, Гавайские острова нужны Соединенным Штатам по коммерческим соображениям как обеспечение доли от торговли в тихоокеанском бассейне. Во-вторых, «именно американцы цивилизовали и развили острова», нельзя допустить, чтобы «азиатская иммиграция затопила американское население». В-третьих, гавайцы неспособны к самоуправлению и долг американцев ― помочь им. В-четвертых, если США не овладеют Гавайскими островами, это сделает Япония, Германия или Англия.

Рузвельт сделал акцент на последнем тезисе. Выступая в нью-йоркском клубе республиканцев в феврале 1898 года, он сказал: «Мы не создавали Гавайских островов, они существовали сами. Мы лишь стоим перед альтернативой захватить их самим и сделать их передовым постом защиты тихоокеанского побережья или смотреть как какая-нибудь другая могущественная нация, с которой, возможно, нам предстояло бы воевать, захватила бы их и тотчас превратила в наиболее опасную возможную базу операций против городов тихоокеанского побережья». Запугивая таким образом американскую публику, а, с другой стороны, прельщая ее выходом на азиатские рынки, экспансионисты добивались создания мощной опоры своей политики.

 

Дорога в Вашингтон

 

Ближайшим лакомым куском для джингоистов была Куба. Сторонники экспансии еще в конце XVIII века говорили о ней как об острове, намытом из песка, который несет Миссисипи. На протяжении 1895 ― 1897 годов агрессивная внутриправительственная группировка развернула подготовку к интервенции.

Американская армия и флот стремились выбить Испанию из ее колоний, прежде всего с Кубы и Филиппин. Но война 1898 года США с Испанией явилась вехой и в мировой истории. Схватка молодого империалистического хищника с ослабевшей полуфеодальной страной знаменовала начало нового этапа в развитии капитализма ― этапа борьбы за передел уже поделенного мира. Испания ― первая добыча США на их пути к мировому господству.

Развитие событий на Кубе способствовало осуществлению планов Америки. В феврале 1895 года на острове вспыхнуло антиколониальное восстание. Под угрозой оказалась американская торговля с Кубой, достигавшая оборота 100 миллионов долларов в год, а также 50 миллионов долларов капиталовложений США. Влиятельные газеты «Нью-Йорк уорлд» и «Нью-Йорк джорнэл» повели обработку общественного мнения. Взывая к гуманности «среднего» американца (нельзя допустить расправы испанских колонизаторов над повстанцами), они одновременно запугивали его возможностью остаться без кубинского сахара. Примечательно провокационное поведение в этой ситуации самих «газетных королей» ― Дж. Пулитцера и У. Р. Хер-ста. Один из репортеров в Гаване телеграфировал: «Все спокойно, никакой войны. Я хочу возвратиться». На что Херст ответил: «Пожалуйста, оставайтесь. Вы обеспечьте описания, а я обеспечу войну».

Весной 1896 года сенат и палата представителей США приняли резолюции, признающие за кубинскими повстанцами легальные права воюющей стороны.

В правительственных кругах нарастало давление группы Рузвельта ― Лоджа в пользу расширения программы военно-морского строительства. Будучи президентом, У. Тафт признавал: «Если бы не Теодор Рузвельт, мы никогда не были в состоянии объявить войну, ибо только он сумел получить от конгресса достаточно средств, чтобы реально поддержать любую угрозу...» В сентябре 1897 года Рузвельт убедил своего шефа-министра, что посылка экспедиционного корпуса на Кубу «не будет слишком сложной операцией». Он представил план создания эскадры, которая смогла бы незамеченной миновать Гибралтар, нанести удар по основной военно-морской базе Испании ― Кадиксу и разрушить Барселону. Желая видеть свой проект осуществленным, Рузвельт дошел до президента, объяснив ему «в самых простых выражениях, что только война может спасти национальную честь».

К войне уже все было готово. Требовался лишь повод. Вскоре их представилось даже два. Первым явилось письмо испанского посла в Америке дона Дюпюи де Ломе. Адресованное его другу в Гаване, оно было перехвачено секретной службой кубинских повстанцев и при помощи «Нью-Йорк джорнэл» 9 февраля 1898 года стало достоянием широкой общественности. Сеньор де Ломе перешел границы дипломатической осторожности, дав волю своим чувствам. Президент Маккинли был охарактеризован как «слабый и потакающий сброду низкий политик, желающий сохранить добрые отношения с джингоистами своей партии». Комментируя это письмо, Херст назвал его «худшим оскорблением Соединенных Штатов за всю их историю». Приданный делу оборот заставил Мадрид отозвать посла. Примирение становилось все более трудной задачей.

В разгар дипломатического скандала произошел инцидент, развязавший интервенционистам руки. На рейде Гаваны 15 февраля 1898 года при невыясненных обстоятельствах пошел ко дну американский военный корабль «Мэн». Он был послан на Кубу по просьбе генерального консула США Ф. Ли, и, хотя угроза испанцам была очевидной, президент Маккинли назвал это действие «актом дружественной любезности». Надо ли было испанцам, увязшим в борьбе с кубинскими патриотами, восстанавливать против себя могущественные Штаты? Вряд ли. Но комиссия, расследовавшая обстоятельства гибели корабля (ни испанские, ни международные органы к этому делу допущены не были), пришла к выводу: причиной явилась мина, выпущенная с подводной лодки.

Теодор Рузвельт понял, что наступил его час. Утром, по получении известий с Кубы, он писал: «Я отдал бы все, чтобы президент Маккинли приказал флоту взять курс на Гавану». Наибольшее удовлетворение доставляли Рузвельту дни, когда его начальник отсутствовал. Как только Дж. Лонг уехал 25 февраля 1898 года на однодневный отдых, Рузвельт направил телеграмму Дж. Дьюи, командующему тихоокеанской эскадрой. (Еще в декабре 1897 года коммодор Дьюи отбыл в Гонконг, прихватив «на всякий случай» карту Филиппин ― испанской колонии.) Политически важная телеграмма имела провокационный характер. Т. Рузвельт приказывал Дьюи загрузиться углем и «в случае объявления войны... начать оборонительные операции» на Филиппинах. Поистине нужно обладать фантазией Рузвельта, чтобы назвать захват Филиппин оборонительной операцией.

Ультиматум Мадриду, последовавший 27 марта, содержал требование принять американское посредничество в контактах с восставшими кубинцами. Американский посол сообщил о готовности испанского правительства принять любые условия, лишь бы сохранить мир. Но президент Маккинли назвал уступки недостаточными и 10 апреля в специальном послании просил конгресс об объявлении войны против Испании. В резолюции конгресса от 20 апреля содержалось требование к Испании отказаться от прав на Кубу и вывести свои войска с острова.

Еще до начала военных действий конгресс вотировал 50 миллионов долларов на подготовку к ним. Превосходные новые боевые корабли Америки стояли вне конкуренции. Близ атлантического побережья дымили трубы четырех линкоров ― «Индиана», «Айова», «Массачусетс» и «Орегон», равных которым не было в испанском флоте. Еще больше была диспропорция на Тихом океане, эскадра Дж. Дьюи была оснащена по последнему слову тогдашней военной техники.

Первая из решающих битв этой войны с заведомо означенным исходом разыгралась на рейде Манилы. Семь кораблей под командованием адмирала Парицио Мантохо-и-Пасерон обреченно встретили утром 1 мая 1898 года входящую в бухту Манилы эскадру Дьюи. Через несколько часов три испанских корабля были потоплены, четыре сожжены. С американской стороны насчитывалось семеро легкораненых матросов. Теперь Вашингтон ждал известий из Атлантики. В гавани Сантьяго-де-Куба 19 мая адмирал У. Сэмпсон обнаружил семь кораблей испанского флота. По американскому плану их должны были взять в клещи высаженный на остров экспедиционный корпус и корабли под командованием Сэмпсона. Цель была достигнута 3 июля. Все испанские корабли сгорели, а флот США потерял одного матроса.

Конгресс принял решение рекрутировать кавалерийский полк в районе Скалистых гор. С 1 мая 1898 года в Сан-Антонио началась ускоренная подготовка кавалеристов. Сложив свои полномочия в министерстве военно-морского флота, Рузвельт отправился туда. Он решил лично участвовать в боевых действиях, а военную славу использовать затем на политическом поприще. Но от командования полком он отказался: необходим хотя бы месяц для овладения соответствующими знаниями, а за это время, не дай бог, война кончится. Рузвельт предпочел не рисковать и в чине подполковника пошел служить под начало. Леонарда Вуда (кстати, тоже не кавалериста, а хирурга).

Над лагерем витал бездумно-авантюристический дух. Туда из западных штатов пожаловали любители легкой наживы, драчуны и бездельники, с восточного побережья прибыли аристократы ― искатели приключений. Рузвельта мало тревожили недостатки воинской подготовки. В солдатах он видел скорее соучастников набега, чем вымуштрованных жертв устава. Это создавало ему популярность среди органически враждебных дисциплине ковбоев и авантюристов. Он быстро затмил своего начальника. Уже на железнодорожной станции прибывавших встречал плакат-указатель: «Это путь в лагерь буйных всадников Теодора Рузвельта». Однажды Рузвельт прямо со строевых учений привел полк к курорту «Риверсайд парк» и разрешил выпить все имеющееся пиво за его счет. Так он создавал легенду о себе ― «отце солдат», которому нет ничего дороже полковой дружбы.

Из Сан-Антонио «Буйные всадники» (так назывался полк) прибыли во Флориду. Сверхразворотливость Рузвельта позволила ему перехватить транспорт «Юкатан», уже предназначенный для двух других полков, и 13 июня они отплыли из Тампы. По поводу этого события, как записал один из очевидцев, «Рузвельт не смог сдержать себя и развлек нас тем, что исполнил импровизированную военную пляску».

Кубинских берегов достигли 22 июня. Испанцы, узнав от своей разведки о высадке американцев, отступили к Сантьяго-де-Куба. В четырех милях от побережья, у забытого богом местечка Лас Гуазимас раздались первые выстрелы. «Буйные всадники», спешившись, продирались сквозь джунгли. «Борцы за освобождение Кубы», как они себя называли, очутившись вне привычной обстановки с оркестрами и ежедневной выпивкой, начали роптать. Дух уныния был неведом лишь Рузвельту, спешившему к своему Аустерлицу. Он платил за пищу солдат, он торопил их, подбадривал оробевших. Судьба благоприятствовала ему в том, что после служебного повышения Вуда он в чине полковника возглавил свой полк. Час его военной славы наступил на рассвете 1 июня 1898 года.

Согласно версии Рузвельта, его люди ― с ним во главе ― под бешеным огнем штурмовали форт Сан-Хуан. Этот штурм он восславил как лучший день своей жизни. Воспоминания Рузвельта об островных баталиях так пестрели местоимением «я», что обозреватель Финли Питер Данн посоветовал ему назвать мемуары «Один на Кубе». Блеск боевой славы Сан-Хуана стал служить аргументом в доказательство мужества полковника Рузвельта. Между тем другие свидетельства позволяют утверждать, что американцы захватили соседний, гораздо менее укрепленный форт.

В одном из писем Лоджу Рузвельт отмечал: «Мы находимся в опасной близости от ужасного военного поражения; нам нужна помощь тысяч солдат, батареи артиллерии, питание и амуниция... мы потеряли четверть наших людей... как я уцелел, сам не знаю». В тот самый момент, когда американские войска почувствовали, что их ждет медленное вымирание, адмирал Сервера вышел из бухты Сантьяго-де-Куба навстречу флоту Сэмпсона. Лишившись прикрытия с моря, испанские части на острове предпочли капитулировать. Так судьба спасла не только жизнь экспедиционному корпусу, но и репутацию.

Испанские войска в Пуэрто-Рико сдались 28 июля 1898 года. Но уже 10 днями раньше Мадрид запросил посредничества Франции. Дипломаты двух сторон встретились в Париже. Согласно подписанному 10 декабря 1898 года договору Испания отказалась от прав на Кубу, где США установили военную администрацию, и «уступила» Филиппины, Пуэрто-Рико и Гуан. Кроме того, добычей Америки стали Гавайские острова, часть Самоа, остров Уэйн.

В умах наиболее «последовательных» экспансионистов зрела идея, что захват Филиппин дает Америке право на участие в разделе Китая, самого большого азиатского рынка.

От лица большого бизнеса Чонси Депью напутствовал на республиканском конвенте 1900 года политику экспансии: «Американский народ ныне производит на 2 миллиарда долларов товаров больше, чем он может потребить, мы достигли этого при помощи провидения господня, государственного искусства Уильяма Маккинли, достоинств Рузвельта и его помощников; мы сделали нашим рынком Кубу, Пуэрто-Рико, Гавайи, Филиппины... Мы стоим на берегу Тихого океана, ставшего американским озером... здесь американские производители создают лучшие и самые дешевые товары в мире... Пусть продукция расширяется, пусть заводы работают на полную мощность, пусть будет полная занятость с самой высокой заработной платой, потому что мир наш и мы завоевали его республиканскими принципами».

Рузвельт не нуждался в подталкивании. В октябре 1900 года он делился своими «желаниями»: «Я хотел бы видеть Соединенные Штаты доминирующей державой на берегах Тихого океана». Тогда ему едва ли было понятно, что этого не хочет Япония. При президентстве его родственника ― Франклина Делано Рузвельта Япония покажет на Перл-Харбор 7 декабря 1941 года всю степень своего несогласия с американскими планами.

В США известность, слава ― конвертируемая валюта, ее можно перевести в деньги, в должности. И наоборот. Полковник Рузвельт после похода на Кубу получил значительную сумму этой валюты. Военная слава Рузвельта, сделавшая его имя ― во многом благодаря прессе ― известным в стране, представляла собой фактор, который ее обладатель желал использовать как можно быстрее. С другой стороны, существовали силы, которым нужна была «военная прямота» и «честность солдата». Для спасения своего престижа, для сохранения контроля над крупнейшим штатом страны республиканской партии необходимо было основательно отвлечь внимание избирателей от пустой казны прежнего губернатора: так много общественных средств ушло на обновление канала Эри, что это было слишком трудно объяснить.

Партийные бонзы изыскали взаимоприемлемый план. Звонок Рузвельта боссу ньюйоркских республиканцев Т. Платту был последней точкой в договоре. Страстный пурист, преподобный отец Паркхерст публично усомнился в том, что такой честный человек как «Тедди» обратился к мистеру Платту. «Это мистер Платт должен обращаться к нему». «Тедди» ничего не опровергал, он выяснял оставшиеся нерешенными пункты своей сделки с Платтом. Дело было закончено 14 сентября 1898 года.

Рузвельт знал: чтобы стать губернатором в Нью-Йорке, нужно было либо заручиться поддержкой, либо сокрушить власть республиканского партийного босса в штате ― сенатора Томаса Платта.

Система боссизма в США благополучно дожила до наших дней. Определенные реформы, такие как замена партийных конвентов штатов первичными выборами, заставили боссов несколько уйти в тень. Но в конце прошлого века партийные боссы владели своими штатами как вотчинами. Стоило, скажем, позвонить Пенроузу в Филадельфию, как можно было считать, что все республиканцы Пенсильвании уже в кармане. В Нью-Йорке таким богом «прокуренных комнат» был Платт. Его могущество зиждилось на союзниках как в мире крупного бизнеса, так и в мире профессиональных политиков. Платт не всегда выдерживал это равновесие, и тогда следовали упреки вроде этой филиппики Элиу Рута, главного связующего звена Уоллстрит и республиканской верхушки: «Они называют эту систему ― я не изобретаю фразы, я принимаю ее, потому что у нее есть значение ― «невидимым правительством»... Губернатор не в счет, легислатура не в счет... мистер Платт управляет штатом. Уже почти двадцать лет он управляет им. Не губернатор, не легислатура, не избранные обычным порядком деятели ― всех подменил Платт. И политический капитал располагается не здесь (т.е. в Олбани, столице штата Нью-Йорк. ― А. У.), а на Бродвее, дом 49, где находится он и его помощники». (Э. Рут произнес эту речь на конституционном конвенте штата Нью-Йорк.)

Ч. Депью сказал обратившемуся к нему за советом Т. Платту: «Мистер Платт, я всегда смотрю на общественный вопрос с точки зрения оратора, говорящего с публикой... Ныне, если вы выдвинете губернатора Блэка и я обращусь к большой аудитории ― что я непременно сделаю ― злой язык среди публики непременно прервет меня вопросом: «Чонси, мы согласны со всем, что ты сказал о великой старой партии (дежурный титул республиканской партии. ― А. У.) и обо всем прочем, но как насчет воровства на канале?» Я должен буду объяснить, что сумма украденного составляет всего миллион и что это было неизбежно. Но если выдвинут полковника Рузвельта, я смогу ответить возмутителю спокойствия с гневом: «Я страшно рад, что вы задали этот вопрос. Мы выдвинули в губернаторы человека, который и на общественном поприще и на поле боя продемонстрировал, что он борец за правое дело и что он всегда добивается победы. Если его изберут, вы знаете и мы все знаем по его уже проявившимся чертам характера ― мужеству и способностям, что каждый вор будет пойман и наказан, каждый доллар найден и возвращен в общественную казну». Затем я расскажу, как полковник вел своих «мужественных всадников» к вершине Сан-Хуана и попрошу оркестр сыграть «Звездно-полосатый стяг». Бизнес сказал веское слово.

И все же червь сомнений точил Платта: он должен быть уверен, что Рузвельт на посту губернатора не «объявит ему войну».

Рузвельт ответил, что у него нет намерений начинать войну «против Платта или против кого бы то ни было еще, если войны можно будет избежать». Ответ можно было толковать двояко. Платт предпочел оптимистический вариант.

Послушный конвент в Саратоге закрыл глаза на формальность ― требуемый конституцией штата пятилетний срок проживания в нем претендента ― и номинация Рузвельта прошла гладко.

Теодор Рузвельт включился в политическую борьбу в то время, когда основы классового господства буржуазии впервые были поставлены под угрозу.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-03-31 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: