Война стала всепоглощающей страстью Рузвельта. Даже свое выдвижение в 1916 году он поставил в зависимость от степени воинственности избирателей: «Было бы ошибкой выдвинуть меня в президенты, если только в характере народа не появится нечто героическое». Теперь он хотел номинации, хотел быть кандидатом, но кандидатом от республиканской партии, а не от прогрессистов, дело которых было обреченным. В милитаристском угаре он и не вспомнил о реформизме 1912 года.
За неделю до проведения конвента республиканской партии Рузвельт заклинал «избрать американского президента, а не вице-короля при германском императоре». Это была убийственная тактика для претендента, если учитывать влияние выходцев из Германии в республиканской партии и нежелание американского народа принять систему всеобщей воинской повинности. Конвент в Чикаго в июне 1916 года не мог избрать обгоняющего время полковника. Платформа республиканцев призывала к «честному соблюдению нейтралитета между воюющими сторонами». Вопрос о Рузвельте практически даже не обсуждался. Выдвинулась новая фигура ― верховный судья США Чарльз Эванс Хьюз, взгляды которого были достаточно туманны. Рузвельту ничего не оставалось как поставить на Хьюза, некогда охарактеризованного им как «Вильсон с бакенбардами». Еще не остыв от борьбы, он говорил: «Трудно представить себе более жалкую группу, чем республиканцы, выдвинувшие Хьюза. Они едва ли лучше, чем коррумпированные и лунатические дикие ослы, которые составляют ряды демократов под главенством этого хитрого, беспринципного и боязливого демагога Вильсона». Но чтобы не закрыть себе дорогу в будущее, Рузвельт был вынужден произнести, что он поддерживает Хьюза, «способного, прямого человека».
Вильсон оказался из всех наиболее дальновидным политиком. Он видел преобладающее стремление американского народа к миру и сыграл на том, что страна была удержана от войны. Чтобы пройти на повторный срок президентства, В. Вильсон избрал лозунг «Он удержал нас от войны». Это сработало безотказно, и мандат на следующие четыре года был получен в ноябре 1916 года. Но плодами этой победы Вильсон распорядился, по сути дела, аналогично тому, как призывал Рузвельт. Только сделал это более обдуманно. От «вооруженного нейтралитета» Вильсон быстро шел к войне. Перехват ноты Циммермана, в которой Мексике за объявление войны Соединенным Штатам обещалось возвращение «потерянных территорий в Нью-Мексико, Техасе и Аризоне», дал сторонникам войны последнее ― необходимый предлог. В один из моментов прозрения Вудро Вильсон дал оценку будущему: «Война означает автократию. Те, кто слезет с боевых коней, неизбежно завладеют контролем над страной, ибо мы будем зависеть от магнатов стали, нефти и финансов. Они будут править нацией». Американский империализм созрел, теперь он был готов к войне и лишь ждал сигнала.
Президент США Вильсон 2 апреля 1917 года взошел на трибуну перед собравшимися в одном зале сенаторами и членами палаты представителей. Он просил конгресс об объявлении войны за «повсеместное главенство права при помощи такого союза свободных народов, который принесет мир и безопасность всем нациям и сделает мир наконец свободным». В лице Вудро Вильсона американский империализм обрел деятеля более современной формации, не штурмующего безрассудно очередной Сан-Хуан, а трезво взвешивающего шансы Америки на лидерство.
Увы, не Рузвельту, потратившему десятилетия на пробуждение у элиты вкуса к международным авантюрам, а этому неожиданно оказавшемуся в кресле президента профессору придется перекраивать карту мира. Теодор Рузвельт видит для себя только один выход: набрать дивизию добровольцев, отправиться во Францию и там прославиться или умереть. Повторение в новом, грандиозном масштабе подвигов Сан-Хуана может всколыхнуть его сограждан и еще раз открыть ему путь в Белый дом. Рузвельт, желая достичь своей цели, пытался очаровать Вильсона. Он поставил недавнее послание Вильсона конгрессу наравне с «великими государственными документами Вашингтона и Линкольна». Понимая, к чему клонит его собеседник, президент кивнул на стол, заваленный предложениями от техасских рейнджеров, полковников из южных штатов, «конечно, не столь знаменитых». Рузвельт ушел даже несколько обнадеженный. («Мы запросто поговорили с президентом, и я бы сказал, что все улажено, не будь моим собеседником мистер Вильсон».) Вот именно. После встречи Вильсон сказал: «Он великий большой младенец».
Во многом повторяя карьеру своего знаменитого родственника (с той лишь разницей, что плацдармом была избрана демократическая партия), пост заместителя военно-морского министра занял Франклин Делано Рузвельт. По его просьбе военный министр Бейкер встретился с полковником. Существовала формальная преграда в виде отсутствия у Рузвельта военного образования, но он был полон решимости поставить на службу последнему предприятию весь свой авторитет. Прибывший в США с военной миссией маршал Жофр согласился, что американская дивизия во главе с экс-президентом США на французском фронте желательна. Однако цензура государственного департамента не пропустила слова несведущего в американской политике маршала. Жорж Клемансо в открытом письме президенту Вильсону также замолвил словечко: «Есть одно имя, которое символизирует всю желательность и привлекательность американской интервенции. Это имя Рузвельта... Его влияние, его престиж, искусство речи необходимы солдатам Франции». Клемансо, однако, как и Жофр, не совсем отчетливо понимал особенности американской политической арены. Вильсон поставил точку: «Я думаю, что лучший способ обращения с мистером Рузвельтом ― не замечать его». Если положение таково, что Рузвельта стало возможным игнорировать, приходится говорить о конце карьеры.
Рузвельт, многолетний фаворит судьбы, теперь почувствовал свое бессилие. Лишь мщение и жажда любой ценой политически выжить владели им. Чтобы привлечь к себе внимание, он публикует в августе 1917 года свою переписку с военным министром Бейкером, подающую того в невыгодном свете. Отказ дать ему дивизию Рузвельт изображает как козни прогерманских агентов. Послав четверых сыновей на фронт, он разъезжает по стране с призывами умножить усилия. Его экзальтация не вяжется с суровой реальностью, напыщенные романтические образы ни в малейшей степени не сообразуются с постыдной и печальной хроникой войны. Чтобы быть услышанным, Рузвельт ищет рупор. Он избирает газету «Канзас сити стар», критически настроенную в отношении Вильсона, где с осени 1917 года до зимы 1919 года появляется более сотни его статей, написанных в сугубо националистическом духе. Горечь отставленного за ненадобностью политика буквально сжигает его. «У меня было славное время и я не против заплатить за него. Невыносимо думать, что эти свиньи скажут, что я вышел из игры».
Но Вильсон, несмотря ни на какую критику, умело ведет государственные дела. Рузвельт требует поставить американские войска под командование французов и англичан, а Вильсон настаивает на обособленности американского командующего ― генерала Першинга и сепаратности действий американского экспедиционного корпуса. Рузвельт требует заключить тесный союз с Антантой, а Вильсон предпочитает держаться на расстоянии, ограничиваясь некоей ассоциацией. Рузвельт требует скорейшего объявления войны союзникам Германии, а Вильсон ждет и ищет как можно использовать эту ситуацию. Вильсон теперь лучше служит интересам правящего класса, чем этот ура-патриот Рузвельт, чьи главные заслуги политика, разбудившего американские имперские интересы, в прошлом.
Судьба не будет вечно милосердной к Вильсону, хотя пока он на коне, а дела Рузвельта плохи. В довершение всего он оглох на одно ухо. Теперь у него половина зрения и слуха, но он еще находит силы совершить два тура (в мае и сентябре 1918 года) по стране. В день получения известия о капитуляции Германии Рузвельта увозят в госпиталь с приступом ревматизма.
Бизнес и правящая элита Америки были удовлетворены глобальным и перспективным подходом Вудро Вильсона, его стремлением подавить Германию, овладеть контролем над остальным капиталистическим миром, держать Советскую Россию в состоянии «санитарного карантина». Сложившаяся ситуация вынуждала Рузвельта смириться с мыслью о неотвратимости конца его тридцатишестилетней политической карьеры. Но до последних своих дней и даже после смерти Рузвельт сумел остаться бойцом и политиком. Посмертные публикации его статей в популярных изданиях подготовили почву для выступления антивильсоновских сил. В 1919 году сенат не ратифицировал проект вхождения США в Лигу наций. Это привело к политической изоляции президента Вильсона и его физической гибели.
Последнее публичное выступление Рузвельта состоялось 28 октября 1918 года (накануне ему исполнилось 60 лет) в Карнеги холл. В двухчасовой речи перед огромной аудиторией он привел все возможные аргументы против внешней и внутренней программы Вильсона. Это был его вклад в победу республиканцев на выборах в конгресс в 1920 году. Но Рузвельту увидеть этого уже не довелось. Он умер утром 6 января 1919 года в Сагамор-Хилле, где и был похоронен без воинских почестей, оркестра и пышных речей.
В тот же день Вильсон, который находился в Италии, узнал о кончине своего противника. Президентский поезд остановился близ Модены, и журналисты могли наблюдать сквозь стекло, как Вильсону подали экстренную телеграмму. Изумление и скорбь на его лице сменились невольной радостью: смерть Рузвельта, казалось, устраняла основное препятствие в реализации планов Вильсона относительно его «политического детища» ― Лиги наций. Он никак не предполагал, что даже из гроба Рузвельт нанесет ему сокрушительный удар.
Пока было ясно одно ― с Теодором Рузвельтом ушла целая эпоха.