Герой
X x x
Я -- маленький мальчик. Ночь. Зима. Мне надо в туалет. Звать нянечкубесполезно. Выход один -- ползти в туалет. Для начала нужно слезть с кровати. Способ есть, я его сам придумал.Просто подползаю к краю кровати и переворачиваюсь на спину, опрокидывая своетело на пол. Удар. Боль. Подползаю к двери в коридор, толкаю ее головой и выползаю наружу изотносительно теплой комнаты в холод и темноту. Ночью все окна в коридоре открыты. Холодно, очень холодно. Я -- голый. Ползти далеко. Когда ползу мимо комнаты, где спят нянечки, пытаюсьпозвать на помощь, стучу головой в их дверь. Никто не отзывается. Кричу.Никого. Может быть, я тихо кричу. Пока добираюсь до туалета, замерзаю окончательно. В туалете окна открыты, на подоконнике снег. Добираюсь до горшка. Отдыхаю. Мне обязательно надо отдохнуть перед тем,как ползти назад. Пока отдыхаю, моча в горшке обзаводится ледяной кромкой. Ползу обратно. Стаскиваю зубами одеяло со своей кровати, кое-какзаворачиваюсь в него и пытаюсь заснуть.X x x
Наутро меня оденут, отвезут в школу. На уроке истории я бодро расскажуоб ужасах фашистских концлагерей. Получу пятерку. У меня всегда пятерки поистории. У меня пятерки по всем предметам. Я -- герой.Мечты
Когда я был совсем маленьким, я мечтал о маме, мечтал лет до шести.Потом я понял, вернее, мне объяснили, что моя мама -- черножопая сука,которая бросила меня. Мне неприятно писать такое, но мне объясняли именно вэтих терминах. Те, кто объяснял, были большие и сильные, они были правы во всем,соответственно, они были правы и в такой мелочи. Конечно, были и другиевзрослые. Они были учителями. Учителя рассказывали мне о дальних странах, овеликих писателях, о том, что жизнь прекрасна и каждому найдется место наземле, если только хорошо учиться и слушаться старших. Они всегда лгали.Лгали во всем. Они рассказывали о звездах и материках, но не разрешаливыходить за ворота детдома. Они говорили о равенстве всех людей, но в цирк ив кино брали только ходячих. Не лгали только нянечки. Удивительное русское слово -- "нянечка".Ласковое слово. Сразу вспоминается Пушкин: выпьем, няня... Обычные сельскиететки. Они не врали никогда. Иной раз они даже угощали нас конфетами. Иногдазлые, иногда добрые, но всегда прямые и искренние. Часто с их слов можнобыло понять суть там, где от учителей добиться вразумительного ответа былоневозможно. Давая конфету, они говорили: "Бедное дитЈ, скорее бы уж помер,ни себя, ни нас не мучил бы". Или, вынося покойника: "Ну и слава богу,отмучался, бедненький". Когда я, простуженный, оставался в спальном корпусеодин на один с такой нянечкой и мне не надо было идти в школу, она, добраятетя, приносила мне какую-нибудь сладость или фрукт из компота ирассказывала о погибших на фронте детях, о муже-пьянице - кучу всяких интересных вещей. Я слушал и верил всему, как верят правде дети, а может быть, только дети. Взрослые зачастую уже не могут верить ни во что. Так вот, про "черножопую суку" нянечки рассказывали мне просто и естественно, как про дождь или снег. В шесть лет я перестал мечтать о маме. Я мечтал стать "ходячим".Ходячими были почти все. Даже те, кто еле-еле мог передвигаться на костылях.К ходячим относились гораздо лучше, чем к нам. Они были людьми. После выходаиз детдома из них могли получиться нужные обществу люди -- бухгалтеры,сапожники, швеи. Многие получали хорошее образование, "выбивались в люди".После выпуска из детдома они приезжали на дорогих машинах. Тогда нассобирали в большом зале, рассказывали, какую должность занимает бывшийученик нашей школы. Из рассказов выходило, что эти толстые дяди и тетивсегда слушались старших, хорошо учились и добились всего своим умом инастойчивостью. Но они были ходячими! Какого рожна я должен был выслушиватьих хвастливую болтовню, если я и так знаю, что нужно делать после того, какстанешь ходячим? Как стать ходячим, никто не рассказывал. В восемь я понял одну очень простую мысль: я один и никому не нужен.Взрослые и дети думают только о себе. Конечно, я знал, что где-то на другойпланете существуют мамы, папы и дедушки с бабушками. Но это было так далекои неубедительно, что я отнес все эти бредни к области звезд и материков. В девять я понял, что ходить никогда не смогу. Это было очень печально.Накрылись дальние страны, звезды и прочие радости. Оставалась смерть. Долгаяи бесполезная. В десять -- прочитал про камикадзе. Эти бравые парни несли смертьврагу. Одним беспосадочным полетом они отдавали родине все долги засъеденный рис, за испачканные пеленки, за школьные тетради, за улыбкидевочек, за солнце и звезды, за право каждый день видеть маму. Это мнеподходило. Я понимал, что в самолет меня никто не посадит. Я мечтал оторпеде. Управляемой торпеде, начиненной взрывчаткой. Я мечтал тихо-тихоподкрасться к вражескому авианосцу и нажать на красную кнопку. С тех пор прошло много лет. Я уже взрослый дядя и все понимаю. Можетбыть, это хорошо, а может, и не очень. ВсЈ понимающие люди часто бываютскучными и примитивными. Я не имею права желать смерти, ведь от меня зависитмногое в судьбе моей семьи. Меня любят жена и дети, я тоже очень-очень ихлюблю. Но иногда, когда лежу ночью и не могу заснуть, я все-таки мечтаю оторпеде с красной кнопкой. Эта наивная детская мечта так и не оставила меняи, может быть, никогда не оставит.Праздник
Первое воспоминание. Я один, маленький, лежу в манеже. Кричу. Никто неподходит. Кричу долго. Манеж -- обычная детская кровать с высокимирешетчатыми бортами. Лежу на спине, мне больно и мокро. Стенки манежазавешены сплошным белым покрывалом. Никого. Перед глазами -- белый потолок,если повернуть голову, можно долго смотреть на белое покрывало. Я ору и ору.Взрослые приходят по расписанию. Когда приходят -- кричат на меня, кормят,меняют пеленки. Я люблю взрослых, они меня -- нет. Пусть кричат, пустьперекладывают на неудобную кушетку. Мне все равно. Хочется, чтобы кто-нибудьпришел. Тогда можно увидеть другие манежи, стол, стулья и окно. Это все.Потом -- кладут в манеж. Когда кладут, опять ору. На меня кричат. Они нехотят брать меня на руки, я не хочу в манеж. Сколько себя помню, всегдабоялся, когда оставляли одного. Одного оставляли регулярно. Первый и самый приятный запах -- смесь винного перегара и духов. Иногдаприходили женщины в белых халатах, брали меня на руки. Бережно брали, не каквсегда. Они называли это "праздник". От них вкусно пахло алкоголем. Менянесли куда-то, приносили в большую комнату со столом и стульями. Я сидел укого-нибудь на коленях. Женщины передавали меня с рук на руки. Мне давалисъесть что-нибудь вкусное. Но самым приятным было то, что я мог все видеть.Все вокруг. Лица людей, красивые тарелки на столах, бутылки и рюмки. Всепили вино, ели, разговаривали. Женщина, у которой я сидел на коленях, однойрукой очень бережно придерживала меня, другой проворно опрокидывалаочередную порцию алкоголя, закусывала. Закуски были разные, от каждой онаотщипывала маленький кусочек и клала мне в рот. Никто ни на кого не кричал.Тепло, уютно.X x x
В детдоме пьянка. Нормальная пьянка, все прилично. Парни пьют водку,закусывают. Это старшеклассники. Быстро зашли после уроков в комнату, сели вуглу, оставили кого-то "на стреме". Раскрыли консервы, выпили по кругу водкииз одной кружки, наскоро закусили. Внезапно заметили меня. Я лежал под кроватью в противоположном углукомнаты. Тело под кроватью, голова и плечи -- наружу, передо мной книга.Читать, засунув ноги под кровать, очень удобно. Никто не потревожит. -- Рубен, ползи сюда. Я откладываю книгу, ползу. Ползу медленно, но все терпеливо ждут.Подползаю. -- Водку пить будешь? Вопрос риторический. Все понимают, что водку пить мне еще не положено.Водку пили только после двенадцати лет. Все смеются. Смеются беззлобно, у всех хорошее настроение. -- Ладно тебе, Серега, оставь пацана в покое. Дай ему лучше похавать. Серега, безногий парень, делает мне бутерброд из хлеба с колбасой.Чистит для меня дольки чеснока. Парни допивают водку, прячут пустую бутылку. Закусывают. Я ем вместе совсеми. Хорошо. Всем хорошо. Праздник. Если бы не праздник, никто не заметилбы меня, тем более не стал бы делиться едой. Я -- никто, салага. После водки пьют чифир. Чифир заваривают в большой банке, медленно пьютпо очереди. Мне чифир нельзя не только потому, что я еще маленький, -- всезнают, что у меня больное сердце. Серега берет кружку из-под водки, быстро вскакивает на свою тележку,выезжает из комнаты. Возвращается с почти полной кружкой воды. В одной рукеу него кружка, другой он бережно отталкивается от пола. Ставит кружку напол, достает из тумбочки банку варенья и ложку. Отливает из общей банки счифиром немного в мою кружку, добавляет варенья. Варенье кладет не жалея. -- Вот, -- говорит, -- Рубен. Теперь у тебя чай с вареньем. Парни пьют чифир, я -- сладкий чай. Хорошо. Праздник.Еда
Есть я не любил. Если бы можно было, я бы предпочел таблетки изфантастических рассказов: выпил такую таблетку -- и сытый весь день. Ел яплохо, меня уговаривали, кормили с ложки -- все было бесполезно. Мне повезло: когда я был совсем маленький, то жил в небольшом детдоме всельской местности. Кормили хорошо и вкусно, нянечки были добрыми, следили,чтобы все дети покушали, заботились о нас. Потом были другие детдома, другие нянечки, другая еда. Перловая каша,пряники с червяками, несвежие яйца. Было все. Но я буду писать не об этом. Я ловлю себя на мысли, что с едой связаны мои лучшие воспоминания. Всесамые лучшие моменты моего детства связаны с едой, вернее, с теми людьми,кто ею со мной делился, дарил мне ее как знак своего расположения. Странномне это.X x x
Не помню, где это было. Помню людей в белых халатах. Нас, детей, много,и мы все очень маленькие. В комнату внесли ананас. В то время он показался мне очень большим икрасивым. Его разрезали не сразу, дали нам полюбоваться. Похоже, взрослые исами не решались разрушать такую красоту. Ананасы в России редкость. Ананас всех разочаровал. Вернее, почти всех. Дети распробовали егорезкий специфический вкус и отказались есть эти жгучие дольки. Ел один я.Помню разговор взрослых. -- Давай дадим ему еще. -- Да ты что, вдруг ему плохо станет? -- Ты его карточку видела? Его папа небось на этих ананасах вырос.Может, у них там ананасы, как у нас картошка. Мне давали еще и еще. Наверное, взрослым было забавно, как этотстранный ребенок может есть экзотический фрукт. Да и не могли они выкинутьстолько добра. Я съел много ананасовых долек. Плохо мне не стало.X x x
Меня привезли в мой первый детский дом. Не было людей в белых халатах,кроватей в несколько рядов. Зато было много детей и телевизор. -- Он что, совсем сидеть не может? Давай его на диван посадим и обложимподушками. Меня посадили на диван, обложили подушками и покормили манной кашей сложечки. От неожиданности я съел целую тарелку каши и заснул. Каша былаочень вкусная. Детский дом мне понравился.X x x
Больница. Ночь. Все спят. В палату забегает медсестра, включает ночникнад моей кроватью. Она в нарядном платье, туфли на высоких каблуках, волосызавиты и свободно лежат на плечах. Низко нагибается ко мне. У нее оченьбольшие счастливые глаза. От нее пахнет духами и еще чем-то домашним, небольницей. -- Закрой глаза, открой рот. Я подчиняюсь. Она кладет мне в рот большую шоколадную конфету. Я знаю,как надо есть шоколадные конфеты. Надо взять шоколадную конфету в руку иоткусывать по маленькому кусочку. К тому же хочется получше рассмотреть этуконфету. -- Раскуси и съешь. Понял? Я киваю. Она выключает ночник и убегает. Я раскусываю конфету. Мой ротнаполняется чем-то сладким и жгучим. Я жую шоколад, у меня почему-токружится голова. Мне хорошо. Я счастлив.X x x
Меня привозят в очередной детдом. Я ползу по коридору, навстречу идетнянечка. В коридоре темно, и она не сразу замечает меня. Когда она подходитсовсем близко, то вдруг вскрикивает и отскакивает от меня. Потом подходитпоближе, нагибается, чтобы получше меня рассмотреть. У меня смуглая кожа, япобрит наголо. С первого взгляда в полумраке коридора можно разглядетьтолько глаза, большие глаза, висящие в воздухе в пятнадцати сантиметрах надполом. -- А худющий-то какой. Кожа да кости. Как из Бухенвальда. Я действительно не очень толстый. Там, откуда меня привезли, не оченьхорошо кормили, к тому же я плохо ел. Она уходит. Возвращается через пару минут и кладет на пол передо мнойкусок хлеба с салом. Я вижу сало первый раз в жизни, поэтому сначала съедаюсало, затем хлеб. Мне вдруг становится тепло и уютно, и я засыпаю.X x x
Пасха. Все нянечки празднично одеты. Ощущение праздника во всем. В том,что нянечки так по особенному добры к нам, в настороженности воспитателей. Яничего не понимаю. Ведь во время праздников по телевизору показывают парадыи демонстрации. Парадов нет только на Новый год. Но на Новый год есть елка иподарки. После завтрака нянечка раздает нам по крашеному яйцу. Внутри яйцо такоеже белое, как и обычное. Я съедаю пасхальное яйцо. Оно очень вкусное,гораздо вкуснее яиц, которые нам дают в детдоме. Детдомовские яйцапереваренные, жесткие, а это мягкое и очень-очень вкусное. Как ни странно, но где бы я ни был, в детдоме ли, в больнице или в домепрестарелых, какая-нибудь добрая душа всегда давала мне на Пасху крашеноеяйцо. И это просто здорово.X x x
В России существует обычай поминать умерших угощением. На сороковойдень после смерти родственникам следует делиться едой, причем угощать непросто кого попало, а самых несчастных. Чем несчастнее накормленный, темболее ты угодил умершему, тем больше твоя заслуга перед Богом. А где их быловзять, несчастных, в самой счастливой стране мира? Вот и шли к воротамнашего детдома бедолаги с сумками, корзинками и пакетами. Несли конфеты,печенье, булочки. Несли пирожки и блины, все, что могли. Неутомимыевоспитатели прогоняли их, чаще всего безуспешно. Нянечки же наши, пользуясь своим служебным положением, проносили черезворота детдома "поминальное", несмотря на строгие запреты. Больше всего везло нянечкам, работающим с нами, неходячими. Нас кормилиотдельно, воспитатели были далеко. Одна нянечка ухитрилась пронести черезпроходную кастрюлю фруктового киселя. К тому же мы были самыми несчастными.Конфеты, скормленные нам, ценились гораздо выше. Мы же, со своей стороны, знали, что за "поминальное" нельзя говорить"спасибо", что, когда тебя угощают, нельзя улыбаться. Я лежал в саду. Садом мы называли несколько яблонь, росших возле зданиядетдома. Ползти до сада мне пришлось долго, я устал и лежал на спине,отдыхая. Все ходячие были далеко, может, смотрели в клубе кино, может, ихповели куда-то -- не помню. Я лежал и ждал, что какое-нибудь яблоко упадетнедалеко от меня. Но повезло мне гораздо больше. Сухощавая старушка лезла через забор. Забор был двухметровый, нобабушку это не остановило. Она быстро спрыгнула с него, огляделась посторонам и подошла ко мне. Деловито оглядев мои руки и ноги, она недоверчивоспросила: "Сирота небось?" Я кивнул. Такого везения она не ожидала,скрюченные ноги и руки, да к тому же и сирота. Она поставила на землю своюкорзинку, откинула полотенце, прикрывавшее содержимое, достала оттуда блин,дала мне и скомандовала: "Ешь". Я стал быстро есть блины, она торопила меняи все повторяла: "Тетку Варвару поминай, тетку Варвару". Но все хорошеебыстро кончается. Из-за угла уже шла воспитательница. -- Почему посторонние на территории? Кто пустил? Что вы тут делаете? И уже мне: -- Что ты делаешь? Что я делал? Я жевал третий блин. Жевал быстро, потому что в руке уменя было еще полблина и я хотел успеть доесть все. Шустрая бабушка уже подхватила свою корзинку и сиганула через забор. Ябыстро доел блин. Воспитательница постояла, улыбнулась чему-то и ушла. Это были первые блины в моей жизни.X x x
В очередной раз меня перевозят из детдома в детдом. Праздник начинаетсяуже на вокзале, мне дают мороженое и ситро. Мороженое большое и покрытошоколадом. Как только поезд трогается с места, нянечка и медсестра уходят,как они выражаются, "гулять". "А шо, пошли погуляем". Возвращаются с двумягрузинами. Один грузин старый, седой, другой чуть помоложе. Все пьют водку,им весело. Мне отрезают большой кусок колбасы, дают яйца, ситро. Седойгрузин режет и режет колбасу, делает бутерброды и все говорит мне: "Ты ешь,ешь, дети должны хорошо кушать". Еды очень много и ее никто не считает.Темнеет, можно сколько угодно смотреть в окно, есть колбасу. Хочется ехать иехать, смотреть в окно. Я думаю о том, что если дать всем взрослым на землемного водки и колбасы, они будут добрые и все дети будут счастливы.X x x
Я -- в своем последнем и самом лучшем в мире детдоме. Передо мнойзавтрак: немного картофельного пюре, половинка помидора, булочка с маслом ичай. Я точно знаю, что сегодня не праздник, но почему тогда дали картофель?Я пробую чай -- он сладкий. Свежий помидор -- вообще деликатес. Я съедаю всеи понимаю, что мне фантастически повезло, я попал в рай.X x x
Мы с Катей живем в полуподвальном помещении, потому что ее родители нехотят признавать наш брак. Это квартира моей учительницы -- одной издобрейших на земле женщин. Она поселила нас в своей квартире, а сама пошлажить на дачу. По дороге из университета Катя покупает пельмени. Она варит всю пачкусразу. Я знаю, что такое пельмени. Нам давали их в детдоме по четыре штукина брата. -- По сколько будем есть? -- спрашиваю я Катю. Она странно смотрит на меня. -- Вы их что, считали? Она накладывает нам пельмени. Катя съедает тарелку пельменей, я не могуосилить больше шести штук. Я понимаю, что в этом странном, не казенном мирепельмени не считают. -- Воду из-под пельменей не выливай, -- деловито советую я Кате. -- Изнее можно суп сварить. Через несколько дней в гостях у родителей Катя ест пельмени. Ее мамаберет со стола кастрюлю с пельменным бульоном и хочет выйти из кухни. -- Мама, воду не выливай, из нее можно суп сварить, -- машинальноговорит Катя. На следующий день, когда Катя уходит на занятия в университет, ее маматихонечко подходит к нашему жилищу и кладет под двери сырую курицу. Ледсломан.X x x
Когда Катя уходит на работу, я остаюсь один на один с очаровательнейшейиз женщин. Мы с Катей живем в одной квартире с ее бабушкой. Она заходит в мою комнату, садится напротив: -- Ну че, когда сдохнешь? -- Что вы, -- отвечаю я, -- когда надо, тогда и сдохну. Вы вот тоже ужене молоденькая. Или вы вечно жить собираетесь? -- И зачем ты такой нужен, без рук, без ног? Гвоздя вбить не можешь. -- У вас химический карандаш есть? -- Есть. -- Вы пройдитесь по квартире и везде, где вам гвозди нужны, поставьтеточки. Поверьте, гвозди будут вбиты. Так, в задушевных беседах, мы коротаем время. Бабушка рассказывает мнео своей молодости, о родственниках. Из ее рассказов выходит, что вся ееродня -- подлецы и мерзавцы. Через некоторое время она идет на кухню, гремит посудой. Приходит. -- Рубен. Я тут борща сварила. Жрать будешь или боишься, что отравлю? -- Давайте борщ, а отравиться я не боюсь. И не такое ел. Она приносит мне борщ. Борщ очень вкусный. На дне тарелки -- большойкусок утиного мяса.X x x
Когда Алла была беременна, мы жили совсем плохо. Алла ела хлеб сперетопленным жиром. Я жир есть не мог, ел хлеб с подсолнечным маслом. (Вдетдоме хлеб, политый подсолнечным маслом, посыпанный солью, считалсялакомством.) В тот год у меня впервые в жизни заболел желудок. Еще мы варилигороховый суп. Суп Алла не ест, я ел его один. Мне было в сто раз легче, чемей, я мог есть суп и не был беременным. Когда родилась Майя, Алла решилавыкармливать ее грудью. Естественное кормление очень полезно. Но Майя плохоела. Молоко у Аллы было зеленоватого цвета. И какашки у Майи были с зеленью.Все это время Алла питалась одной картошкой. Алла -- здоровый человек, ейнужно во много раз больше еды, чем мне. То, что она может съесть за раз, ясъем за день. Мы решили, что перевести Майю на искусственное питание будетдешевле, чем обеспечить нормальное питание Алле.X x x
Пришел знакомый. -- Как живешь? -- Нормально. -- Что ешь? -- Гороховый суп. -- С картошкой? -- Конечно. -- А мы вторую неделю едим гороховый суп без картошки. Я ем гороховый суп всего три дня. У меня есть мешок картошки.X x x
Май