— Хорошо, пан каплан, посмотрите и придите потом ко мне, даже если я уже лягу. — Я ведь любопытный.
Любопытство пана декана было удовлетворено, но как?! Каплан Ланг около половины десятого вернулся, разгорячённый от быстрой ходьбы.
— Дайте мне всё сказать, ваше священство, — ответил он на вопрос своего начальника. — Вхожу в аптеку. Слышится пение, прямо-таки специальное для того, чтобы ввести души в искушение. Открываю дверь большого помещения, освещённого большими чудными светильниками. На окнах — длинные бордовые шторы, а на разрисованных стенах сияют разные изречения из Библии, написанные золотыми буквами. Впереди — небольшой стол, накрытый тяжёлой скатертью. На нём лежит книга, а перед столом стоит стул. Вдоль стен — в три ряда стулья, почти все занятые. В углу стоит гармония, за которой сидит девушка. И что вы думаете, ваше священство, сколько я видел там наших людей?
— Разве из наших там тоже кто-то был?
— Да, я насчитал тринадцать, и кто знает, сколько там ещё было, кого я не узнал!
— Ах, ах! И что же вы сделали?
— Я сел поближе к двери и начал слушать. Сначала они спели песню, а потом к столу подошёл Урзин, помолился и почитал из Евангелия. Затем они ещё раз пели, и он снова читал и объяснял прочитанное. Ваше священство, этих людей дольше терпеть здесь нельзя! Вы бы слышали, как он говорил. Не затрагивая наше учение ни единым словом, он его подрывал со всех сторон. Он отрицал, что после смерти будет проявлена милость, и утверждал, что человек уже на земле должен получить спасение. Притом он это говорил так просто и убедительно, что и я чуть не поверил ему.
Затем он некоторых призвал помолиться. Я не мог дольше терпеть и поспешил к вам.
Будет действительно хорошо сразу завтра утром поехать в Раковиан. Одно произнесённое им предложение я хорошо запомнил: «Друзья, не обманывайте души свои! Ни дела, ни церемонии, ни церковь или исповедание, ни священник, даже ни чтение Слова Божия не могут дать спасения. Но сейчас, в, этот момент, это может и хочет сделать Иисус Христос, Сын Божий. О, придите к Нему!».
До глубокой ночи пан Юрецкий и каплан Ланг сидели вместе и советовались, как бы лучше защитить «своё стадо от этого волка в овечьей шкуре», от этого «авантюриста и его лжеучения».
Почти в это же время «мечтатель» сидел у постели своего помощника Генриха Г., у которого болела голова. Урзин делал ему холодные компрессы.
— О, пан Урзин, я и сказать не могу, как я счастлив, что Иисус Христос принял меня и дал мне познать Истину. Сегодня я разговаривал со своей матерью. Сперва она испугалась, но, когда мы немного побеседовали, она согласилась с моим выходом из католической церкви. О, как я благодарен Господу, я вам и сказать не могу. Посоветуйте мне, когда и как мне это сделать.
— Ты подожди ещё, Генрих, — сказал Урзин, проведя рукой по голове юноши.
— Вы думаете, что я пожалею об этом? Нет! Я хочу свободы. Я хочу открыто, перед всем миром свидетельствовать об Истине.
— Я тебе верю, и всё же я прошу тебя подождать. Твой выход из церкви причинил бы мне много неприятностей, которые я с радостью переносил бы, но у нас ещё много слабых, с которыми приходится считаться. Продолжай со мной трудиться, свидетельствуй о Господе, приглашай ребят, как ты делал это до сих пор. Но как только ты открыто оторвёшься от католической церкви, начнутся преследование и вражда. Тебе они не повредят, а укрепят тебя, потому что ты уже стоишь на скале, а другим они помешают.
Сердце юноши сжалось. Он прямо-таки желал страданий ради Христа. Однако мысль о том, что эти страдания прежде всего поразили бы любимого провизора, его сдерживала.
— Я всё сделаю, как вы сказали, — обещал он кротко.
Пан провизор ещё раз сменил компресс, помолился с ним и ушёл. В своей комнате он открыл окно и, подняв взор к небу, тихо помолился: «О Господи! Дело Твоё растёт и развивается. Слава и благодарность Тебе за это! Сохрани это небольшое стадо и дай ему хорошего пастыря. Ты знаешь, что я уже недолго смогу здесь оставаться». По его лицу было видно, как он желал, чтобы эта молитва дошла до Господа.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЁРТАЯ
В ельнике, под открытым небом, слушая, как шумит ветер в верхушках деревьев, лежал на кушетке Николай Коримский. Он был один. В руке он держал измятое письмо, которое снова и снова прижимал к своей груди. Оно принесло ему много радости.
Отец писал ему следующее:
«Я надеюсь, что вернувшись, ты будешь доволен: зал оборудован и собрания теперь проходят у нас. Посетителей, говорят, стало гораздо больше, чем раньше. На днях привезут фисгармонию.
Пани Прибовская сказала, что в воскресенье вечером каплан Ланг посетил собрание. Кто знает, что ему нужно было! Вчера я получил письмо от пастора из Раковиан. Он настаивает, чтобы я уволил Урзина. Однако я должен сначала подыскать ему замену, что вряд ли удастся. Так как Урзин мне необходим, я хочу оставить его у себя надолго. Мы все многим ему обязаны. За то, что он сделал для нас, отблагодарить невозможно, и мы обязаны позаботиться о том, чтобы он у нас работал не даром. Он попросил меня назначить Генриха помощником. Под его руководством этот молодой человек делает успехи. Я намереваюсь устроить всё так, чтобы в скором будущем предложить Урзину принять аптеку.
Сам я, по моему обету, никогда больше не буду работать в ней.
Тебя я там тоже не могу и не хочу видеть. Так что предоставим аптеку ему. Он же, я думаю, сможет её выкупить, выплачивая сумму частями. Разумеется, мы запросим за неё недорого и, таким образом, хоть немного отплатим ему за его любовь. Теперь я рядом с залом строю более просторную квартиру для него, чтобы он в будущем мог и жениться. Я думаю, что сын мой всем этим будет доволен».
О, ещё как! На крыльях Николай улетел бы сейчас к отцу.
«Какой он добрый и благородный! Мирослав теперь будет обеспечен. Скорее бы мне поправиться, — думал Николай, — чтобы я мог помочь тебе, мой друг! Я не обещал больше не работать в аптеке. Я ещё часто буду тебе помогать в ней, чтобы у тебя было больше свободного времени для служения Господу. Но поскольку Генрих делает такие успехи, мне хотелось бы, чтобы ты, дорогой, побыл хоть несколько дней у нас, пока отец дома».
Юноша открыл глаза и увидел приближающуюся Маргиту.
Его поразило, как она была похожа на их дорогую матушку. Он схватился рукой за сердце, чтобы подавить боль.
— Привет тебе, Маргита! — воскликнул он.
Увидев его, она подбежала к нему и села на старый пень возле его кушетки.
— Здравствуй, Никуша! Я тебя сегодня ещё и не видела. Дела были, всё некогда, — извинилась она. — Ну, как ты себя чувствуешь?
— Отлично, Маргита!
Она посмотрела на него не то сомневаясь, не то радуясь.
— Я тебе расскажу о причине моей радости, но сперва ты скажешь, отчего ты была так задумчива?
Она прильнула головой к его плечу.
— Ах, Никуша, мне предстоит сделать очень-серьёзный шаг
— Какой, Маргита?
Он обнял её.
— Я сегодня, наконец, решилась отдать дедушке и Адаму письма от декана Юрецкого. Я не знаю их содержания, но догадываюсь. На прошлой неделе я получила письмо от декана Юрецкого, в котором он мне напомнил о фирмации, которая состоится в июле. В ответ на это письмо я послала ему мою тетрадь «Почему я не могу быть членом католической церкви». После этого я получила письмо от каплана Ланга. Вот оно у меня здесь, можешь прочитать. У дедушки позавчера болела голова, вчера он был в Подолине, а Адам вернётся только сегодня. Поэтому я пришла к тебе, чтобы сперва вместе помолиться перед тем, как я отдам эти письма.
— Не бойся, Маргита, ты же знаешь, что Иисус Христос всё уладит. Помолимся сначала. Потом я тебе скажу что-то очень радостное для нас обоих.
Они преклонили колени, и он взял её сложенные руки в свои.
После молитвы он прочитал ей письмо отца. Щёки её порозовели, глаза засияли.
— Никуша, когда я отдам письма, я заодно попрошу позволить мне открыто перейти в евангелическую церковь, и тогда мы вместе будем работать.
Я буду играть на фисгармонии и дирижировать хором. Мы вместе будем разгонять облака невежества и заблуждений, как вчера сказал Степан, чтобы люди не могли пожаловаться, что мы, зная Христа, дали им без Него погибнуть.
— Да, так будет хорошо. А у меня всё время звучат в ушах слова нашей ушедшей в вечность матушки: «Причиной моего несчастья и блуждания было то, что я не знала Христа».
— Я их тоже не могу забыть, и мне всё время хочется каждому о Нём рассказывать. Но мне вот ещё что нужно тебе сообщить: вчера Тамара была у меня. Подумать только, она прочитала уже весь Новый Завет, к тому же Аурелий ей и её компаньонкам каждый день вслух из него читает и поясняет. Но это не главное.
Она совершенно потрясена тем, что до сих пор жила в таком мраке и опасается, что Иисус Христос её теперь уже и не примет, потому что она до сих пор не поклоняпась Ему. Аурелий считает, что в ней сейчас происходит та борьба, которая у нас уже позади.
О, как хорошо было бы, если бы Мирослав с ней поговорил! Да мы все нуждаемся в подкреплении.
— Маргита, напиши сегодня ещё отцу, чтобы он послал его к нам на несколько дней. Мирослав обязательно найдёт нужные слова для Тамары, чтобы она уверовала в Иисуса Христа и стала счастливой. Я её уже так давно не видел, — вздохнул он.
— Если хочешь, я её приведу сюда, когда она завтра приедет ко мне.
— Ты думаешь, она захочет сюда прийти?
... — Конечно, она всегда о тебе спрашивает.
— Но мне неудобно здесь её принять!
— Почему неудобно? Она ведь знает, что ты болен. Я сейчас пойду посмотрю, не нужно ли вам чего-нибудь по хозяйству, а потом зайду к дедушке. Затем сразу напишу письма отцу и пану, Урзину. Помолись за меня, Никуша, и спокойной ночи! Передай привет Степану и Петру, если придут.
Они поцеловались, и она ушла. Никуша остался один.
«В ней сейчас происходит та борьба, которая у нас уже позади,
— повторил он про себя слова Маргиты, — а Аурелий мне этого не сказал. Он её каждый день может видеть и говорить с ней, Маргита — каждый второй день... Адам, дедушка — все, кроме меня... И что в этом странного, что именно ты её не можешь видеть?»
Молодой человек спрятал лицо в подушку и представил себе — ах, уже в который раз! — как там, у гроба матери, к его руке прикоснулась маленькая нежная рука и как её глаза сочувствующе смотрели на него. «Тамара, вы тоже пришли?» — спросил он тогда. — «Как я могла не прийти? У вас такое горе...» Почему молодой человек не мог забыть те слова? И что это было за лицо, которое он так часто видел во сне?
«Почему я постоянно думаю о ней? Ведь я её так мало знаю, — подумал он опять. — Все уже имели возможность лучше познакомиться с ней, кроме меня».
На этот вопрос юноше никто не мог ответить. Только кукушка вдали размеренно куковала, словно она хотела на что-то обратить внимание юноши.
Недалеко от него, на другой стороне дороги, по которой ушла Маргита, вдруг раздвинулись кусты и в их зелени появилась всадница, вся в белом, как видение. Глаза её были опущены, она ехала задумавшись. Но голос кукушки отвлёк её от размышлений. Она подняла глаза — и румянец залил её прелестное личико. Её синие глаза засветились от счастья. Казалось, ей хотелось пришпорить коня, однако она вовремя сдержалась. Соскочив с коня, она привязала его к дереву и осторожными шагами приблизилась к месту, где отдыхал Николай.
Четыре недели прошло с тех пор, как она впервые разговаривала с Николаем Коримским. Много пережила девушка за это время. Великое, о чём душа её никогда не мечтала, открылось ей.
Хотя познанная Истина ещё не освободила её, она уже ходила в свете. Благодаря точному выполнению назначений доктора Лермонтова и особенно благодаря тому, что она каждый день помогала садовнику в работе, о чём отец её ничего не знал, она физически всё больше крепла, так что могла уже делать довольно длительные прогулки без усталости. В течение этих четырёх недель она ещё ни разу не теряла зрение, хотя много плакала — сначала над матушкой Маргиты, потом из-за ухудшения состояния здоровья Николая и, наконец, в эти последние дни о том, что её отец вырастил её без Бога, без Иисуса Христа. Он и сейчас, как только речь заходила о Боге, не давал ей слова сказать. Казалось, что дорогое имя Иисус было ему ненавистно.
Вообще-то она всегда шла к нему со всеми своими проблемами. Но в этой борьбе, когда ей казалось, что она одна из тех неразумных дев, которых не пропустили на брачный пир и которые никогда не увидят Небесного Жениха, — она к нему идти не могла.
К тому же её всё время мучило желание, хотя бы на миг увидеть Николая Коримского. Через день она приезжала в Горку с намерением попросить Маргиту пойти с ней к нему, но ей не хватало смелости произнести эту просьбу.
Сегодня же её желание превозмогло всё. Ей хотелось хотя бы проехать мимо того места, где он жил. Может быть, доктор Аурелий окажется на улице и пригласит её войти? И вот она нашла Николая здесь одного в лесу!
Она сделала всего несколько шагов, и листья под её ногами зашелестели. Он повернул голову и радостно воскликнул:
— Пани Тамара!
Девушка поспешила к нему и пожала его протянутые руки, не в состоянии произнести ни слова.
— Как вы сюда попали, сударыня? — спросил он удивлённо и обрадованно. — Вы появились так неожиданно, как фея из чашечки лилии, чтобы осчастливить несчастного странника, который даже не в состоянии достойно её принять.
— О, не говорите так, мне больно от таких слов. Мне ничего не надо, только хоть раз увидеться с вами.
Она склонила головку, как насытившийся солнечным светом цветок, и присела на рядом стоящий пень. Он гладил её руки и прижимал их к своим губам. Вокруг стояла сказочная тишина.
Весна в природе уже прошла, но в сердцах этих молодых людей она только начиналась. Они не могли сказать, откуда явилось к ним счастье, они знали лишь, что оно пришло.
— Вы мне ещё не ответили, Тамара, как вы сюда попали? — умоляющим тоном спросил её юноша.
— Я пришла к вам.
— Намеренно, ко мне? — с сомнением в голосе произнёс он.
Он приподнялся, чтобы лучше видеть дорогое лицо. Она посмотрела на него и словно вернула ему силу жизни.
— Да, я должна была, наконец, увидеть вас.
— И почему вы раньше не пришли? О, как я надеялся, что вы придёте! Я тосковал по одному лишь взгляду ваших милых глаз, а вы всё не шли!
Юноша сам не знал, какие чувства выдавал его голос. Он отпустил руки девушки. Она их сложила на груди, и слёзы заблестели в её глазах.
— Я не знала, — сказала она, — я днём и ночью о вас думала и много плакала. Но так как меня никто к вам не приглашал, я не знала, думаете ли вы обо мне.
— А если бы вы знали, как я по вас тосковал, вы бы пришли?
— Не спрашивайте меня об этом!
Она опустила голову, и в лесу долго было тихо.
— Я благодарю вас, Тамара, — прервал Николай молчание. — Вы видите моё состояние. Я очень медленно возвращаюсь к жизни. Но благодарение Иисусу Христу за это! Однако мне очень хочется знать, что вы пережили во время моего отсутствия. Не буду ли я слишком смел, если попрошу уделить мне немного времени и частицу того счастья, которым вы одариваете моих родных, общаясь с ними? Вы выполните моё желание?
Она снова положила свою руку в его.
— Если хотите, я немного побуду у вас, — сказала она решительно, — и я расскажу вам всё, что вы хотите знать.
Она начала рассказывать, не замечая, как летело время. Она говорила о своих скорбях и сомнениях. Николай также с жаром рассказывал, как он на пороге смерти познал любовь Бога и Иисуса Христа и какую любовь он теперь чувствует к людям. Он ей сказал, что если Иисус Христос в последний час принял его мать, то Он и её примет, у которой ещё вся жизнь впереди. Но он также подбадривал её, не медля отдаться Ему.
Разгорячённые беседой, они вдруг услышали чьё-то приветствие.
— Степан, это ты!? — воскликнул Николай обрадованно.
Маркиза удивлённо смотрела, как он подал руку молодому христианину и как они по-братски поцеловались. О чём они говорили между собой, она не понимала. Но потом незнакомец обратился к ней на хорошем немецком языке.
Он спросил её, пришла ли она тоже порадоваться милости Иисуса Христа над паном Коримским, улучшению его состояния здоровья?
Она утвердительно кивнула.
— Маркиза по доброте сердца своего пришла, чтобы со мной порадоваться, хотя я ей ещё никогда не сделал ничего доброго, — сказал Николай, улыбаясь, и серьёзно добавил, что она не может поверить, что Иисус Христос её любит, потому что до сих пор не знала Его.
Тамара испуганно посмотрела на своего друга: зачем он говорил молодому крестьянину об этом?
— О, это легко понять, — ответил тот с серьёзным видом. — Со мной было то же самое: я думал, что невозможно, чтобы Иисус Христос меня полюбил. Я хотел сначала заслужить Его любовь и поторговаться с Ним. Однако с Ним это невозможно: Он ничего не продаёт. Он только дарит.
— Слышите, Тамара? — спросил Николай, наклоняясь к задумавшейся девушке.
— А я с Ним и не торгуюсь!
— Нет, вы только говорите: «Вот, Господь, Тебе за то, что Ты мне дал другое...»
— Ну и как вы потом могли поверить и понять, что Он вас любит? — обратилась она к Степану.
— Понять я этого до сих пор не могу, — ответил парень, качая головой, — и чем дольше я Его знаю, тем менее я понимаю, за что Он меня любит, точно так же, как я не могу понять, почему для меня солнце светит и чем я заслужил столько разных благ. Я просто поверил и убедился в этом.
— А как вы убедились? — спросила девушка.
— Я пришёл к Нему со своими грехами, и Он мне их простил. Сделайте то же самое, сударыня, и Он вас также простит. Тот, кто уверен в прощении, тот не сомневается больше в Его любви.
Слушая слова Степана, глаза маркизы раскрывались всё шире и шире, словно в них загорался свет. Маргита, Николай, Аурелий — все они говорят, что Иисус Христос их простил и что Он и её простит. А она думала, что ей сначала надо заслужить Его любовь и только тогда всё будет хорошо. Но как она могла Его любить, когда ещё не просила у Него прощения?
Вдруг она протянула Степану руку.
— Я вас благодарю, но теперь мне пора домой.
Потом она повернулась к Николаю.
— Завтра, — сказала она тихо и залилась румянцем, — я снова приду сюда. Вы будете здесь?
Николай покраснел от счастья.
— Конечно, я буду здесь, если Господь даст хорошую погоду.
Вы придёте и скажете мне, что для вас свет уже засиял?
— Не знаю, может быть. Спокойной ночи!
Степан подвёл ей коня, с восхищением поглаживая его.
— О, пани Тамара, хотя я уже знаю, что Бог всё делает нам ко благу, даже если мы Его и не понимаем, — сказал Николай. — Я многое отдал бы за то, чтобы быть снова в силах проводить вас!
— И это будет, Николай, — утешила она его, как это делают добрые друзья, — и тогда мы с вами пойдём гулять.
Он улыбался. Уже дважды она пыталась отнять свою руку, но он её всё удерживал и подносил к губам. Ему так трудно было расстаться с ней.
Когда она, наконец, ускакала, он долго смотрел ей вслед. На пригорке она обернулась, кивнула ему ещё раз головой и улыбнулась. И эта улыбка дополнила то, что не сказали уста. После этого она скрылась в еловой чаще. Молодой человек закрыл глаза.
— Не печальтесь, — подбадривал его Степан, — ведь она ещё приедет.
Степану так хотелось утешить друга. Он ему искренне сочувствовал и понимал его без слов. Ведь и он во время болезни так смотрел вслед Марийке, словно она навсегда уходила, а он без неё жить не мог. Николай чувствовал, что друг его понимал, и с этого момента Степан стал ему ещё ближе и дороже. Он ему рассказал, в каком неведении отец вырастил свою дочь, и тем самым он вызвал в сердце Степана ещё большее участие к ней.
— Почему вы мне раньше не сказали об этом, пан Коримский?
— спросил он Николая с укором. — Мы могли бы давно молиться за неё и за её несчастного отца. Сделаем же это теперь и попросим Господа, чтобы Он ей сегодня ещё открылся и дал силы засвидетельствовать это перед своим отцом.
Степан подумал, что если бы молодая дама пробудилась к новой жизни и стала бы свидетельницей Христа, то дома ждало бы её мало хорошего. Но эти мысли он оставил при себе, чтобы не тревожить больного друга. Они вместе помолились, прося Господа, чтобы он в Своей любви и милости открылся также и ей, даровав ей силы свидетельствовать в Нём.
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
К великой радости обеих разволновавшихся компаньонок, которые не могли понять, где их повелительница так долго задержалась, Тамара благополучно вернулась домой. И какой любезной она была со всеми, прежде всего со своим отцом, а также с профессором Герингером, который уже неделю находился в Подолине!
Но, когда после ужина все изъявили желание пойти в парк, она извинилась и сослалась на то, что устала за день, а завтра хотела рано встать. Отец сам проводил её в спальню.
— Не больна ли ты, моя жемчужина? — допытывался он.
— Нет, отец, поверь мне. Но мне чего-то не хватает, а чего — я даже объяснить не могу, — ответила она, склонив голову к его плечу.
Он стал упрашивать её поделиться с ним.
— Не сегодня, отец, завтра. Завтра я тебе всё скажу. А теперь оставь меня, пожалуйста, одну.
Он ушёл с тяжёлой душой. Он опасался, что она после очередного улучшения её здоровья, переутомившись, снова может ослабеть.
Он долго не мог уснуть и ночью спал беспокойно.
Между тем Тамара в своей спальне долго стояла у окна на коленях и каялась перед Господом во всём, что её угнетало. Она горько плакала, невольно жалуясь Богу на своего отца за то, что он держал её в таком неведении о любви Своего Создателя и Спасителя.
— Я знаю, что я очень зла, непослушна и своенравна. Никуша так терпеливо переносит свои страдания, лишь бы никого не опечалить, а я что делала? Я постоянно всех мучила! — плакала она. — Ты, дорогой Иисус, за это дал пригвоздить Себя к кресту, Ты умер за меня, а я Тебя и не знала и не взывала к Тебе. Миллионы людей преклоняются перед Тобой, возносят Тебе хвалу и благодарение, а я восхищалась греческими богами и преклонялась перед небесными телами и природой. Я восхваляла человеческий разум, просвещение и всё что угодно, только не Тебя. О, как мне стыдно, что я выросла, как язычница. Если Ты можешь, то прости мне всё это, всю мою вину и по милости Твоей прими меня! Мне так хочется верить, что Ты меня любишь, но это невозможно, пока Ты меня не простишь. О, прости! — взывала Тамара со слезами, так как ей казалось, что всё её моленье бесполезно.
Она поднялась с колен. Со слезами на глазах она посмотрела на звёздное небо. Какое оно было высокое и далёкое! Как Иисус Христос мог её слышать? Но вдруг девушке показалось, будто небо опускается всё ниже и ниже, и стоит только протянуть руку, чтобы достать сияющую ей с высоты звезду.
— Господь Иисус Христос! — воззвала она уже не устами, а сердцем — прости!
И она поверила, что Он её услышал. В ней всё замолкло. Она с уверенностью ждала ответа. Тот, Который сказал: «Ищущие Меня найдут Меня» и «Приходящего ко Мне не изгоню вон», — не обманул бедное дитя тьмы. «Он приклонился ко мне и услышал вопль мой; извлёк меня из страшного рва, из тинистого болота и поставил на камне ноги мои и утвердил стопы мои».
Тамара вдруг почувствовала, что она уже не одна среди тьмы и страха. Что-то в ней и вокруг неё случилось, чего описать она не могла. Непонятная сила свыше потрясла и пронзила её. Беззвучно, как сломанный цветок, она упала.
Когда она очнулась от обморока, начало уже светать. Она оглянулась. Откуда шёл этот свет? Вся её спальня была озарена им.
Она снова закрыла глаза и поняла, что свет этот был в ней.
— Иисус, Ты меня любишь! — возликовала она. Она посмотрела ввысь, протянув обе руки к небу.
— Ты меня простил!..
Спальня ей вдруг показалась тесной. Она выбежала из неё на балкон под открытое небо. Песнь хвалы была на её устах. У неё появилось желание, чтобы это утро никогда не прошло, чтобы ей навсегда остаться наедине с дорогим Иисусом. В то же время ей захотелось поскорее поделиться своим счастьем с другими.
Наконец утренняя прохлада успокоила её. Тамара легла на диван здесь же на балконе, сложила руки и уснула.
Так около восьми часов утра отец, после долгих поисков, нашёл её спящей сладким сном. Он подумал, что она совершила раннюю прогулку и потом уснула. Увидев её, он прогнал прочь все свои опасения. Блаженное выражение её румяного от сна личика делало её такой прелестной, какой он её ещё никогда не видел. Он опустился возле дивана на колени, глядя на неё, как на своё божество. Она вздрогнула. Может быть, почувствовала его взгляд и от этого очнулась.
— Отец, родной мой! — она обеими руками обвила его шею.
— Родная, разве в замке тебе мало места, — укорял он её любя, — почему ты спишь на балконе?
— Я здесь спала? — спросила она, удивлённо оглядываясь. — Ах отец, какая это была чудная ночь! Сначала была тьма и ужасная борьба, а потом — мир, свет и любовь. Отец, ликуй со мной: Иисус Христос меня простил! Он меня любит! Он простил мне и то, что я до сих пор жила во тьме, без Бога и Христа, что я Ему не поклонялась и не любила Его. О, эту любовь постигнуть невозможно!
Обуреваемая чувствами девушка не замечала, какое ужасное действие произвели её слова на маркиза Орано. Такие чувства, какие сейчас волновали душу бессильно прислонившегося к стене человека, овладевают, наверное, строителем, перед глазами которого рушится здание, которое он строил годами. Как заботился маркиз Орпно о том, чтобы дочь его с самого раннего детства окружали только такие люди, которые не знали ни Бога, ни Христа! Как он следил за тем, чтобы имя Иисуса при ней никогда не произносилось! Компаньонкам и слугам по договору было запрещено говорить с ней о Нём. Ни одной религиозной книги она никогда не держала в руках. Он воспитывал её в духе просвещения 19-го века. Он хотел доказать миру, что он и его дитя обойдутся и без Христа. И вдруг его дочь с такой радостью, какую у неё не вызывали никакие сокровища мира, восклицает: «Иисус любит меня!».
Да, его здание рухнуло, это он понял. Слишком хорошо он знал свою дочь. Ой также знал, что этот ненавистный ему Иисус, если Он завладел сердцем, никогда уже не оставит его. «И никто не похитит их из руки Моей», — говорило ему сердце незабываемые слова, которые он когда-то слышал.
— Отец, что с тобой? — воскликнула Тамара вдруг, поражённая внезапным изменением в его лице.
Она подбежала к нему, чтобы обнять его, но он отстранил её и взгляд его, выражавший до сих пор только любовь, пронзил её как нож, и заставил отступить назад.
В этот момент дверь отворилась и на балкон вышел профессор Герингер. Маркиз Орано его заметил. Усилием воли он овладел собой и встретил его с обычной вежливостью. На дочь он даже не смотрел. Тамара, поприветствовав профессора, тихо вышла.
В её салоне на столе лежал Новый Завет. Она раскрыла его, желая найти слова для подкрепления. Взгляд её упал на слова, которые поразили её: «Предаст же брат брата на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их; и будете ненавидимы всеми за Имя Моё; претерпевший же до конца спасётся».
Никто не пояснил Тамаре этот стих, но она его поняла, как поняла вдруг и то, что из-за Иисуса Христа и имени Его потеряет всё, что до сих пор для неё называлось «отеческой любовью».
Удивительно ли, что это открытие её подавило? Ведь у неё на земле не было никого, кроме отца. И снова она опустилась на колени, но не молилась и не плакала. Во всей своей слабости она лежала у ног Христа, на том единственном месте, где можно найти утешение и силу. Вокруг неё вдруг всё посветлело, снова она почувствовала сладость любви Господа, точно так, как прошлой ночью и в это утро. Она вдруг почувствовала, что даже если земной отец от неё отвернётся, у неё есть другой добрый Отец, Который отдал Сына Своего за неё, и что она принадлежит этому Сыну — Иисусу Христу. Теперь она также поняла то, что сказала Маргита о своей матери: что Иисус Христос насытил её.
Она позвала горничную, чтобы причесаться и одеться. Во время завтрака она казалась немного бледной, но сияющей. Она приветствовала всех, в том числе и отца, будто она с ним ещё не встречалась. Он ответил на её приветствие поклоном, и также, будто ничего не произошло, спросил её, хорошо ли она спала. Но в его глазах, которые старались не встречаться с её взглядом, было что-то чужое. Впервые в жизни она узнала, что такое гнев отца.
После завтрака она со своими компаньонками поехала в М., где они хотели купить бумаги для рисования. По дороге Тамара рассказала молодым дамам о своём обращении и попросила их, так как у неё не было договорного обязательства молчать об Иисусе, искать и полюбить Иисуса Христа. На вопрос, знали ли они Его уже раньше, прежде чем доктор Лермонтов к ним пришёл, они ответили утвердительно. Обе они были евангелическими христианками и знали всю историю жизни, страданий и воскресения Иисуса Христа.
С невыразимой печалью она посмотрела на них. «Они знали все. Почему они оставили меня во мраке? Разве они не боялись, что я могла погибнуть навеки?»
Ася плакала и говорила, что им было запрещено говорить с ней об этом. Орфа целовала её маленькую руку и говорила, что ей очень жалко было повелительницу свою, но помочь ей она не могла, так как у неё не было ни веры, ни убеждения, как у пани Марриты Орловской, доктора Лермонтова или как у Тамары сейчас.