Прошло около получаса, когда повелитель Подолина открыл глаза. Взгляд его блуждал вокруг, пока не встретился с глазами молодого человека. В этот момент вернулось его сознание.
— Пан Урзин, вы ещё со мной? Почему вы не пошли с остальными?
— Потому что я хотел знать, как вы себя чувствуете.
— Я чувствую себя хорошо. — Маркиз приподнялся и начал двигать руками и ногами, желая убедиться, что они не парализованы.
— Только голова немного тяжёлая, но это пройдёт. А где Бен? Я хотел бы одеться. — Я позову его. Он недавно вышел. Но, может быть, будет лучше, если вы ещё останетесь в постели?
— А гости? А прогулка? Разве вы не знаете, что я здесь хозяин?
— Отчего же, знаю. Но я сказал всем, простите меня за это, что у вашей светлости головная боль и что вы спите. Аурелий успокоил всех и уговорил отправиться на прогулку. Я позволил себе подождать, чтобы вас, пан маркиз, либо сопроводить, либо принести им от вас известие. Я прошу вас, оставайтесь дома.
Маркиз, молча пожав руку провизора, лёг и закрыл глаза. Когда он их снова открыл, взгляд его остановился на молодом человеке.
— Вы спасли мне жизнь, — проговорил он глухо. — Без вас я сейчас, наверное, был бы трупом. Но можете ли вы после случившегося, после подтверждения моих слов, говорить о любви Божией?
— О, пан маркиз, больше прежнего. Он спас вас на краю пропасти. Он мог бы дать вам погибнуть, это было в Его власти. Но Он этого не сделал, потому что Он вас любит и хочет простить. Он ждёт, чтобы вы попросили у Иисуса Христа прощения. Я прошу вашу светлость позволить мне почитать вам немного о моём дорогом Господе.
Вы только что сказали, что я вам спас жизнь. Если это так, то у меня есть определённое право — что-то от вас потребовать. Вот я и требую от вас то, что только сказал.
— Урзин, вы хотите взволновать меня и подвергнуть мою жизнь новои опасности! Вы для этого остались?
— Нет, ваша светлость! Если хотите, можете послушать.
Маркиз пожал плечами и закрыл глаза. Другой на месте Урзина, может быть, закрыл бы книгу и не осмелился воспользоваться таким позволением. Но молодой человек сложил руки, и губы его зашевелились в тихой молитве. И лежащий маркиз услышал Историю страданий Христа так живо и выразительно, что он словно сам был там и переживал ужасные часы в Гефсиманском саду и в доме Каиафы, унижение перед Иродом и Пилатом, смертный приговор и тяжкий путь на Голгофу. Ему казалось, будто наступили те три часа, когда солнце померкло, чтобы никто не видел муки страданий сына Божия, умирающего Агнца.
.. Мирослав был так растроган, что слёзы катились по его щекам, голос его дрожал. Он до конца прочитал историю страдания Иисуса Христа, и когда прозвучали слова: «И, преклонив главу, предал дух», в комнате наступила тишина.
Урзин не смотрел на своего слушателя, а, закрыв руками лицо, плакал. Затослушавший его смотрел на него некоторое время.
— Что с вами? — спросил он, наконец, удивлённо. — О чём вы плачете?
— О попранной ногами любви, о том, что Иисусу Христу так пришлось страдать и умереть за вас, потому что Он вас всегда любил и сейчас любит. Сколько раз Он доказывал вам Свою любовь! Никогда Он вас не наказывал, а вы Его не хотите любить!
О, как это ужасно, что вы Его ненавидите! Чем Он это перед вами заслужил? В чём вы Его можете обвинить? Почему вы Его попираете ногами? Почему вы плюёте Ему в лицо? За что вы Его распинаете? За что вы своим неверием бьёте Его по лицу и подаёте Ему вместо воды жёлчь своей враждебности? Вы стоите над пропастью. И к этой пропасти приближается ваш лучший друг — Тот, Который вас так любит. Который ради вашего спасения оставил небо. Он протягивает к вам руки, вы же бросаете камнями в Него и отталкиваете Его. Если бы вы могли, вы бы сейчас с кулаками набросились на Него. А отверженный Спаситель в течение долгих лет и сейчас печально ждёт у вашей постели и обращается к вам через мои уста ещё раз, может быть, в последний раз: «Приди ко Мне!». У меня сердце разрывается, я не могу больше с вами говорить. Боль меня одолела оттого, что вы Его так отвергаете...
Урзин около постели упал на колени, и ещё никогда в этой комнате не звучала такая молитва. Здесь страждущая душа говорила со своим страждущим отвергнутым Спасителем. Со страстной любовью она льнула к Нему, словно хотела вытереть слёзы из Его глаз, которые вызвала ненависть несчастного маркиза. Затем она обратилась к Отцу и стала умолять Его о милости для того, который так опечалил Иисуса Христа. Она просила произнести и над ним в этот момент Своё мощное «Да будет свет!».
Всё слабее звучал голос Мирослава, пока он не умолк после тихого вздоха. Урзин лежал на полу, спрятав лицо в сложенные руки. Вдруг душераздирающий крик разорвал тишину: «Боже мой! Боже мой!».
Услышав крик, Урзин вздрогнул и быстро поднялся. Маркиз, ломая руки, сидел в постели. Лицо его было перекошено от ужаса. В невыразимом Страхе он протягивал руки к Урзину.
— Повязка упала с глаз моих, — произнёс он отрывисто, — я прозрел. Я вижу, что стою перед судом. Ад, которому я так долго служил, разверзся передо мной. Вся тяжесть моих грехов лежит на мне, я погиб, погиб... и это только справедливо! Я издевался над Ним и бросал в Него камнями, я преследовал Его детей, дочь мою я воспитал язычницей... Мои преступления мне никогда не простятся!
— О, пан маркиз, просите прощения, или вы всё ещё не можете смириться перед Ним. Он ждёт, Он ещё не ушёл. О, просите у Него прощения!
— То, что Он здесь, я чувствую больше вас. Однако я не могу приблизиться к Нему, Он ужасен. Он меня не простит!
— Попытайтесь! И если бы вам пришлось годы просить, у вас всё ещё была бы надежда, что Он вас услышит, ибо Его Царское обетование гласит: «Просите, и дано вам будет». Если вы не постеснялись оскорбить Его передо мной, то и не стесняйтесь покаяться. Идёмте!
— Дайте мне одежду!
Через несколько мгновений маркиз был одет и молча начал расхаживать по залу Его страх и душевные мучения достигли высшей степени. Это была ужасная борьба. Все силы ада набросились на свою жертву, чтобы удержать её.
— О, Урзин! — воскликнул маркиз, вдруг остановившись. — Теперь я знаю, что есть ад! Это ужасные мучения! Я несчастный грешник, а Бог свят. Вся моя потерянная жизнь со всей её ничтожностью и обманом стоит передо мной. Я ничего не заслуживаю, кроме проклятия, и я знаю, что уже осуждён.
— Значит, терять вам больше нечего, так просите же прощения. «Верующий в Меня на суд не приходит», то есть, кто примет Его в вере. Вы знаете историю о медном змее в пустыне?
— Да.
— Как Моисей в пустыне возвысил змея, так и Сын Человеческий должен возвыситься, дабы все верующие в Него не погибли, но имели жизнь вечную. Израильтяне были укушены за их грехи, приговорены к смерти, но как только они, послушавшись, поднимали взор на змея, они спасались. И вы тоже будете помилованы, если послушаетесь. О, взгляните хоть раз на Иисуса Христа!
Ещё мгновенье маркиз стоял, прижав руки к груди, со склонённой головой, затем он рухнул на колени. Сопротивление его было сломлено. Теперь началась та смертельная борьба, когда человек, приходя на Голгофу, должен умереть со Христом, чтобы пробиться к новой жизни. Когда эта борьба была закончена, на дворе был уже вечер. С цветами и с песней, разученной сегодня на прогулке, возвращались друзья с прогулки.
«О, мира спасенье, святая любовь!
За наше прощенье Христос пролил кровь», — звучала песнь по парку через открытое окно, у которого стоял маркиз со скрещёнными на груди руками.
«Наш мир искупил Ом, дал радость, покой.
Весь мир пусть ликует, исполнен хвалой».
Выражение глубокого согласия появилось на преображенном лице маркиза.
«Грехов моих много, и тёмен мой дух,
Но Божьего слова коснулся мой слух,
И сердце смирилось, и слёзы я лью.
Господь Искупитель спас душу мою».
Голоса удалились, потому что дорога, которой шли поющие, повернула в сторону. Но в тот момент, когда певцы подошли к зимнему саду, маркиз уже ждал их.
— Отец! — воскликнула Тамара и бросилась в его распростёртые объятия.
Было заметно, что она, несмотря на чудно проведённые в горах часы, а также зная, что брат Урзин остался с её отцом, всё же беспокоилась о нём.
— Как ты себя чувствуешь, отец?
— Как никогда, дитя моё. Твой несчастный отец этого не заслужил.
Она непонимающе посмотрела на него. Тут подошёл Аурелий.
— Как ваши головные боли, пан маркиз, прошли?
— Не только головные боли прошли, пан доктор, — ответил маркиз взволнованно.
— Но позвольте мне приветствовать остальных гостей.
— Что это, Аурелий? — девушка схватила руку друга.
— Не знаю, Тамара...
— Добро пожаловать, господа, и извините, что я не мог быть с вами, — проговорил между тем маркиз.
— Ах, нам действительно было очень жаль, что вас не было, пан маркиз. Нам было так хорошо вместе, — рассказывал пан Николай весело. — Благодаря вам мы отпраздновали принятие моего внука в нашу семью. И вы, который после Бога являетесь виновником нашего счастья, тоже должны были быть с нами.
— Тогда примите сейчас мои поздравления, пан Орловский, — сказал маркиз, борясь с внутренним волнением. — Позвольте заметить, что так было лучше, ибо я также отметил не менее важную встречу, — его голос задрожал, — а именно: возвращение блудного сына в объятия Отца, Который принял его.
Возглас радости вырвался из уст Тамары. Все стоявшие вокруг были ошеломлены!
— Позволь, Тамара, — обратился маркиз к своей дочери, — просить у тебя прощение за тот грех, который я совершил пред тобой, что я взрастил тебя без Бога, без Христа. Прости меня! Простите меня и вы, мои дамы, — обратился он затем к компаньонкам, — что я вас через контракт заставил быть неверными Господу. Простите и вы меня, доктор Лермонтов, за мои обидные слова. А вас всех, которые указали моей дочери Свет Истины, я благодарю за то, что вы сделали для неё и для меня. Единственное, что я могу сделать, это признать, что я в своём неверии долгие годы грешил против Бога. Я издевался над Христом и ненавидел Его. Именно сегодня душа моя, как никогда, почувствовала свою обречённость, и в этот момент любовь Божия превозмогла мои грехи. Господь мне ещё раз послал Своего свидетеля, и любовь Его благословенного служителя стала орудием для моего спасения. Я уверовал и покаялся. Непостижимо, но верно: Он меня, недостойного, простил.
Никогда маркиз не казался семье Зарканых таким благородным, достопочтимым, как в этот момент, А остальным? На Адама его слова произвели неизгладимое впечатление.
Пан Николай заключил маркиза в свои объятия, и они оба заплакали от счастья.
Тамара плакала на груди Маргиты, а Николай держал её за руки.
Аурелий боролся с неописуемыми чувствами. Ему казалось, что он больше остальных имеет право и обязан восхвалить Господа.
— А где Мирослав? — вспомнили вдруг все, когда торжественный момент прошёл и маркиз повёл своих гостей в замок.
— Отец дорогой, где он? — добивалась особенно Тамара.
— Он пошёл в парк, — ответил маркиз, — и прислал мне оттуда записку, в которой извинился за то, что ему уже пора домой. Он скрылся от твоей благодарности, когда увидел, что дело совершилось, Тамара.
— О, от неё ему не уйти! — воскликнула девушка. — Она его будет сопровождать всю жизнь!
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
В музыкальном салоне горело много свечей. Ужин уже прошёл. У рояля сидели Ася с Лермонтовым и играли в четыре руки. У окна за тяжёлой гардиной стоял Николай Коримский в глубоком раздумье. Важные события он пережил сегодня в Подолине.
Но его мысли снова и снова возвращались к Тамаре. И сейчас его взгляд, словно магнит, тянулся к Тамаре, расхаживавшей с Маргитой по салону. Её белое платье резко отличалось от тёмного платья его сестры. Лица молодых женщин были серьёзны.
«Она моя!» — ликовал Никуша восхищённо, и когда она прошла недалеко от него, он едва удержался, чтобы не обнять её.
Он огляделся в салоне. На диване сидел счастливый дедушка рядом с профессором Герингером. Недалеко от них сидела в кресле Орфа с книгой на коленях. Позади неё прислонился к колонне Адам, провожая Маргиту взглядами, в которых легко можно было прочитать: «Ты мой рай». Все остальные собравшиеся стояли полукругом, не было только одного маркиза Орано.
«Какое здесь богатство, — думал юноша, окидывая взглядом комнату. Эта роскошь угнетала его. — Хотя Тамара и моя, но разница между нами очень велика. Я только сын аптекаря, а она дочь такого богатого человека. Но зачем об этом думать? Зачем омрачать мечты любви? А зачем строить недосягаемые воздушные замки? Разве ты можешь дать Тамаре то, к чему она привыкла?»
Все эти мысли мелькали в этот час в голове Николая Коримского. Он понимал, что не мог дать ей такого богаства, и это удручало его.
«Я уже не свой, я принадлежу Господу. И если бы средства мои позволили, я всё-равно не мог бы положить это богатство к её ногам. Я не должен окружать её такой роскошью, нет! Господу негде было голову приклонить. Конечно, она так привыкла к этому...»
Юноша вспомнил те счастливые минуты, когда он с Тамарой сидел у скалы. Все поднялись выше, а Тамара осталась с ним. Он и сейчас ещё чувствовал её сладкий поцелуй на губах и объятие её нежных рук.
— Почему ты с остальными не пошла посмотреть на окружающую нас красоту? — спросил он её.
— Для меня нет красоты, которую ты не можешь видеть. Я хочу быть там, где ты, — возразила она тихо.
«Может быть, она и у нас была бы счастлива, — подумал он обрадованно. — Но что сказал бы пан маркиз на это?»
Когда они обручились в парке, Николаю казалось, что он должен её защищать и быть её убежищем, если она лишится отца.
Теперь этого не нужно было. У Тамары снова был любящий отец, который теперь сам принадлежал Господу и никогда не обидит свою дочь. Однако он был богатым человеком, а Тамара — его единственной дочерью. Отдаст ли он её мне? Ему вдруг показалось это невозможным, и он почувствовал вдруг такую боль, что прижал руки к груди, чтобы унять её.
— Что с вами, пан Коримский? — произнёс вдруг кто-то рядом с ним.
От неожиданности Николай покраснел. Перед ним стоял маркиз, озабоченно глядя ему в лицо.
— Вас что-нибудь мучает?
— Да, ваша светлость, — сказал Николай, выпрямившись.
У него появилась твёрдая решимостью любой ценой получить ясность в вопросе, который его занимал последнее время, и если это невозможно, покончить с мечтой о любви. Хотя сердце говорило ему, что он свою тайну должен оставить при себе и маркизу ещё необязательно знать о ней, юноша всё же решил, что христианину не подобает поступать так.
— Меня мучает то, что на земле есть различия в обществе и в положении людей, которые могут разлучать сердца, искренне связанные и созданные друг для друга,
— ответил он.
Маркиз отступил. Он заметил выражение боли на лице молодого человека, его взгляд на Тамару, полный любви и печали.
— Умолчать о подобном недостойно христианину, — продолжал Николай. — Я люблю Тамару, и она любит меня. Но я сын простого аптекаря, а она дочь вашей светлости. Между нами большое различие. Ваша светлость — высокий вельможа, а Тамара ваша единственная дочь. Поэтому мной овладела озабоченность при мысли о вашем ответе. Если Господь мне полностью вернёт здоровье и я попрошу руки вашей дочери, пан маркиз, какой ответ вы мне дадите?
Со страхом и мольбой глаза юноши смотрели в лицо маркиза.
Но в тот же миг он очутился в его объятиях.
— Пан маркиз, вы не сердитесь на меня за мою смелость?! — ликовал Николай.
— Нет, Никуша, в сто раз милее видеть мне своё дитя в твоих объятиях, даже если ты поведёшь её в бедную хижину. Я ваше счастье не нарушу, не беспокойся. Но она — моё единственное дитя, и ты уже хочешь её взять у меня?
— Взять? О нет! Мы охотно и терпеливо подождём. Но если вы позволите, мы обручимся, чтобы я, не опасаясь сплетен, мог навещать мою невесту в Подолине. В мире нашу любовь уже заметили бы, так как скрыть её мы не в силах. О, я вас прошу, отдайте мне Тамару, если вы считаете меня достойным её, и позвольте мне сообщить о нашем счастье моему отцу.
— Ты можешь ему сообщить, но сперва спросим Тамару. Позови её сюда.
— Тамара! — окликнул молодой человек девушку, которая только что подошла к другому окну.
Она оглянулась. По её улыбке и по блеску глаз было заметно, что она его искала.
— Ты где пропадаешь, Никуша? Чем ты занят? — спросила она.
Молодой человек склонился к ней. Маркиз наблюдал за шми странным взглядом.
— Я разговаривал с твоим отцом.
— С моим отцом? Он здесь? И о чём ты с ним говорил?
— О нашей любви.
— Никуша!
Она наморщила лоб.
— А разве ему нельзя знать о ней? Он вправе отдать тебя мне или не отдать. Она подняла голову, размышляя. Но вдруг она увидела отца и подбежала к нему, спрятав своё лицо на его груди.
— Тамара, это правда?
Она молчала.
— Верно, что ты хочешь принадлежать Николаю? Он боится, что его состояние тебя не удовлетворит. Будешь ли ты довольна этими условиями?
Голос маркиза дрожал.
— Что Никуша может, то и я смогу. Что его удовлетворяет, достаточно и для меня.
Везде я с ним буду счастлива и несчастна без него, — проговорила она уверенно.
— Однако подумай о том, что с того момента, когда ты предстанешь пред алтарём, ты уже не будешь маркизой Орано.
— О, это меня ничуть не пугает, ведь ты всё равно останешься моим отцом, — засмеялась она от счастья.
Маркиз облегчённо вздохнул.
— Ты сама сделала выбор, любимица моя. Через год будет ваша свадьба, если Господь даст нам здоровья и продлит жизнь. Раньше я тебя не отдам, сокровище моё!
Кто бы утром мог подумать, что этот для всех столь знаменательный день закончится обручением Николая и Тамары? Нет, событий в этот короткий день было слишком много!
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
В Подолине сидели за ужином, когда в дверь комнаты, где в эти дни жил Мирослав Урзин, кто-то постучался. Урзин открыл дверь, и перед ним предстал барон Райнер!
— Добрый вечер, пан Урзин! — Барон обнял молодого человека. — Не ожидали?
Но когда я узнал, что вы здесь один, я не мог не зайти к вам.
Урзин провёл гостя в комнату, пригласив сесть. Он сразу включил свет и опустил шторы.
— Вы к Петру, пан барон?
Райнер кивнул головой.
— Я пришёл, чтобы успокоить его и убедить, что я его не забыл.
Но я рад, что сначала могу поговорить с вами. Вы Петра знаете лучше меня и поэтому сможете помочь мне в одном деле. Когда я в Подграде узнал, где вас можно найти, я очень обрадовался.
— Вы были в Подграде, пан барон? — спросил Урзин участливо.
— Вы мне сочувствуете? Да, этот путь для меня был нелёгким, но долг потребовал этого.
— Я бы это охотно сделал за вас, если бы вы поручили мне это дело.
— Верю, но вы уже так много для меня сделали, что я и не знаю, как отблагодарить вас. Да я и пани X. с Агнессой лично хотел поблагодарить. Я и материально думал о них позаботиться, но семья Орловских опередила меня. Пани
X. переселилась в Орлов. К счастью, я нашёл Агнессу в домике, в котором страдала моя супруга, и она мне ещё раз всё рассказала. Притом я узнал, сколько вы добра сделали для моей бедной Наталии, и понял слова Николая Коримского: «За то, что он сделал, мы ему никогда воздать не сможем». Поэтому я вас прошу, примите хотя бы мою искреннюю благодарность.
— Я её охотно принимаю. Но я вас прошу, не будем больше говорить обо мне.
Мне так хочется узнать о состоянии вашей души.
— Моей души? — Барон удивлённо откинулся назад. — На этот вопрос я вам не могу дать определённого ответа, Урзин. Во всяком случае, состояние её не такое уж хорошее. Боль утраты всё ещё угнетает меня. Представьте себе, какая пустота у меня дома!
Напрасно я стараюсь услышать шорох её лёгких шагов, её голос.
В глазах слуг моих я вижу участие. Я замечаю, что они меня любят, и я ценю их любовь, но это чужие люди. А мысль о том, что это навсегда, угнетает меня.
Однако я чувствую, что одиночество приблизило меня к Богу, к Которому ушла моя супруга и где ей, наверное, хорошо. Я уже трижды отогнал молитвой овладевшее мной отчаяние. Я знаю, если бы я мог прильнуть к Господу так как вы, моя душа нашла бы облегчение... Будучи в Германии, я несколько раз посетил собрания и получил там благословение. Но мне одного недостаёт: мира с Богом. Урзин, помолитесь со мной!
— Охотно, — ответил провизор, склоняясь рядом с Райнером.
— Уже поздно, — сказал барон, когда они поднялись с молитвы,
— мне нужно идти.
— Я вас прошу, пан барон, не уходите, останьтесь у меня на ночь. Никуша очень обрадуется. А завтра я вас провожу в долину Дубравы, если пожелаете.
— Значит, вы пошли бы со мной?
— Да, если Богу угодно. Мне нужно туда пойти проститься.
— Проститься? Вы возвращаетесь в Подград?
— Отпуск у меня ещё не кончился, — улыбнулся Мирослав. — Но без меня пану Коримскому нельзя отлучиться. А так как в семье Орловских очень радостное событие, он, наверное, с удовольствием побыл бы с ними, чтобы разделить эту радость.
— Вот как? Что же там произошло?
Урзин кратко сообщил барону, что пан Николай в докторе Лермонтове нашёл своего внука. Барона это очень заинтересовало. Заметно было, что он искренне радовался за старика и Маргиту, особенно же за Николая Коримского.
— Эту радость, — проговорил он, — Господь даровал Николаю Коримскому за то, что он так благородно отнёсся ко мне.
После того, как Райнер согласился остаться на ночь, Урзин разыскал бабушку Степана и с её помощью приготовил ужин для дорогого гостя. Барон поужинал с аппетитом, чего ещё не бывало после смерти Наталии.
— А когда я смогу принять вас? — спросил он.
— А вы желали бы моего посещения, пан барон?
Молодой провизор отложил ложку.
— Желательно ли мне ваше посещение? Как вы можете такое спрашивать? Я бы много отдал за то, чтобы вы меня не только посетили, но чтобы помогли мне начать новую христианскую жизнь.
Молодой провизор задумался. Барон с любовью и участием смотрел на него.
— Вы приедете, пан Урзин?
— Приехать к вам просто так в гости мне средства не позволяют. Да в такой одежде, как я сейчас, роль гостя в вашем доме мне и не подошла бы. Но если бы вы могли мне дать какую-нибудь работу в вашем доме, пан барон, вы бы меня облагодетельствовали.
— Работу в моём доме, пан Урзин? Вы шутите?
Молодой человек совершенно смутился.
— Я не шучу, пан барон. Обстоятельства заставляют меня оставить аптеку Коримского. Но так как это мои личные дела, о которых я с Никушей говорить не могу, и так как я не могу назвать причины моего ухода, я не вижу возможности поступить на службу в другую аптеку, не обидев этим пана Коримского и Николая. Поэтому мне приходится искать другую работу, чтобы сказать, что работа в аптеке мне вредна. А это правда. Если бы вы, пан барон, могли поручить мне какую-либо работу в вашем доме, вы бы освободили меня от неловкого положении, за что я был бы вам очень благодарен.
Во взгляде юноши было что-то умоляющее и печальное, и барон растроганно взял его за руку.
— Мне ничего другого не остаётся, дорогой Урзин, как сделать вас моим секретарём. Мой секретарь через месяц уходит от меня, потому что получил другое место. Однако я не могу себе представить вас в моём подчинении.
— Почему же нет, пан барон? Сын Человеческий не пришёл, чтобы Ему служили, а чтобы служить, а я Его самый младший слуга. Вы были бы ко мне добры, я знаю, и платили бы мне столько, чтобы я мог прилично одеваться. Если у меня будет одежда и питание, я буду доволен.
— Но кто вам сможет заменить то, что вы оставляете в Подграде? — воскликнул барон взволнованно.
— Никто, пан барон, но оставаться мне здесь нельзя. Где бы я ни был, везде я буду на чужбине и одиноким.
— Значит, вы действительно намереваетесь уйти?
— Приходится. — Голова Мирослава поникла. — В своём счастье они меня легко забудут. Над ними светит свет благодати Божией.
— А ваша начатая работа в Подграде?
Урзин встал.
— Господь от меня не требует ничего невозможного. Он всё усмотрит, не знаю как, но уверен, что усмотрит. Мы не можем, делать людей зависящими от нас, ибо мы сегодня здесь, а завтра, быть может, в другом месте.
— Значит, вы в самом деле должны оставить Подград?
— В самом деле.
— Пообещайте мне, что вы никуда не пойдёте, как только ко мне.
— Вашим секретарём.
Юноша протянул ему руку.
— Моим другом.
Рука опустилась.
— Этого я не могу, пан барон, — сказал Мирослав. — Я не горд, но Никуша сказал бы, что я как друг мог бы жить и у них, а этого я не могу. Но оставим этот разговор. Зачем об этом говорить, если мы совсем не знаем, доживём ли мы до завтрашнего дня.
С усталым видом Урзин Начал убирать со стола.
— Надеюсь, что я вас не обидел, пан Урзин, — сказал барон озабоченно. — Будьте тогда секретарём, если вы иначе не хотите, только идите ко мне.
— Я благодарю вас, пан барон, и если на то воля Божия, то я приду. Извините меня, я сейчас вернусь.
Мирослав вышел. Стоя у окна, барон размышлял: «Интересно, по какой причине ему нужно уходить? Я вижу, что он вынужден так поступить. По своей скромности он думает, что это так просто. Сначала он среди них служил, как добрый самарянин, и теперь думает, что они так просто расстанутся с ним. А я должен принять его на должность секретаря! Я чувствую себя так, будто я Ангела принимаю на службу. Коримский может ещё подумать, что я отбил его у него. Но ведь у него нет другого дела для Урзина, а в аптеке ему стало вредно работать. Но ты,
Урзин, подожди! Если ты будешь у меня секретарём, я тебя постепенно продвину по службе. Ты слишком добр и одарён, чтобы быть всего лишь провизором Коримского».
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
Наступил новый день. На балконе в Подолине стоял Аурелий, скрестив руки на груди. Вчерашние события снова взволновали молодое сердце.
«Моё первое утро новой жизни, — размышлял он. — Я являюсь членом семьи Орловских, как сын Фердинанда Орловского. Я жив, а он мёртв; его покрывает песок пустыни. Много рассказал маркиз дедушке, кроме одного: умер ли мой отец во Христе.
Вчера я об этом ещё не мог спросить, а сегодня я спрошу. Сегодня
— какой чудесный день! Что за день наступил сегодня для дедушки и для меня! Ах, голова дедушки уже побелела, а сегодня только первое утро новой жизни после долгих лет блуждания без света, без Христа! О, благодарность тебе, Иисус Христос, что ты обратил меня к Себе в мои молодые годы, что я в молодости мог ступить на путь Истины! Всю мою жизнь я посвящаю Тебе! И сегодня я обновляю мой обет! О благодарю Тебя, что сегодня, впервые переступив порог Орлова, как сын этого рода, я могу это сделать как свидетель Твоей милости и Истины!»
Радостная улыбка озарила его лицо. «А Никуша сегодня впервые проснётся обручённым женихом. Будучи ещё несколько недель назад между жизнью и смертью, он сегодня жених! Какие чувства овладеют им, когда он проснётся!? А Тамара? Нет, это слишком хорошо! Она приехала сюда, чтобы найти свет своих глаз, и она нашла его. Но кроме этого, она нашла свет своей души и сокровище сердца. А теперь ещё это великое счастье, что её отец обратился к Господу! Зимой нас окружали скорби и мрак, а теперь вокруг нас один свет! Вспомнить страшно, как здесь было, когда пришёл Мирослав. Мирослав — мой любимый брат! Что ты делаешь сейчас? Мы остались вчера все здесь, потому что после того, как Никуша представил свою невесту, нам не хотелось расходиться, а ты остался один. Что ты делаешь сейчас? Я пойду к тебе, пока все ещё спят; я скоро вернусь сюда».
Аурелий оторвал свой взгляд от долины, которая лежала перед ним в ярком утреннем свете, намереваясь идти к Урзину. И только теперь он заметил, что был не один. Позади него, прислонившись к колонне, стоял маркиз.
— Доброе утро, ваша светлость! Вы уже встали?! — воскликнул Лермонтов удивлённо.
— Доброе утро, пан доктор! Тот же вопрос и я могу задать моему гостю.
— Вашему гостю? Домашний врач во всяком случае может вставать раньше своего хозяина, — засмеялся Аурелий весело.
Серьёзное лицо маркиза тоже просветлело.
— Внук пана Орловского не может быть больше моим домашним врачом.
— О, почему же нет? Ведь я не для того учился, чтобы расстаться с наукой.
Я хочу остаться врачом моей будущей невестки, тем более, что я теперь свободно могу говорить с маркизой Тамарой о том, что дорого не только мне и ей, но и вашей светлости.
— Вы и прежде это делали, и я вам благодарен за это. Без ваших решительных действий я, может быть, сегодня ещё стоял бы на краю пропасти, и, наверное, уже погиб бы в ней.
— Слава Господу, что нет больше этой пропасти! Но, пан маркиз, — сказал Аурелий, вплотную приблизившись к нему, — в это прекрасное утро осталась ещё одна тень в моём сердце, которую хотелось бы устранить.
— Тень в вашем сердце? — Маркиз внимательно смотрел на него.
— Да, ваша светлость. Я слышал, что вы рассказали дедушке о моём несчастном отце. И мне хотелось бы ещё одно знать. Если бы я это узнал, счастье моё достигло бы вершины.
— А что вы хотите узнать? — Маркиз отступил от него, мучительное беспокойство овладело им. - Мне больше нечего добавить.
— И всё же! — Светлое лицо Аурелия опечалилось. — Мне больно, но я, как сын, должен об этом спросить, иначе я не могу. Пожалел ли отец мой когда-нибудь о том, что он причинил моей матери и Церкви Божией?
— Да, — глухо вырвалось из уст маркиза.
— Да? Значит, он покаялся?
— Да.
И он получил прощение и мир?
— Христос, по милости Своей, принял его, поверьте мне, доктор Лермонтов, но не спрашивайте больше.
— О, пан маркиз, больше я ничего и знать не хочу! — ликовал Аурелий.
От восторга ему захотелось обнять весь мир, и он обнял того человека, который принёс ему эту радость. И маркиз его не оттолкнул, нет, маркиз прижал его к своей груди.
— Вы этому так рады?
— О, пан маркиз, не спрашивайте! Разве ваше известие не является залогом того, что однажды, как сейчас обнимаю вас, я обниму его там, где мы вечно будем жить, где я буду его сыном, а он — моим отцом?
— Однако вспомните, — голос маркиза дрогнул, — какое зло причинил этот отец вам и вашей матери! Как велика его вина!
— Бог простил его, пан маркиз, этого достаточно. Всё так, как сказал Мирослав: мои родители на небесах примирённые и счастливые навеки.
— Это он так говорил? Когда же?
— Тогда, когда я не мог простить Орловских, обвиняя дедушку в жестокости.
Тогда он навёл меня на мысль, что у Бога тысячи путей и что Он одним из них и отца моего привёл к Себе, соединив с матушкой. Я сейчас хотел пойти к Мирославу.
Позвольте мне, пан маркиз. Я хочу сообщить ему о моём великом счастье.
— Если вы не против, я тоже пойду с вами; я ему тоже ещё обязан.
Через четверть часа они оба ехали верхом через долину Подолина по направлению к горе.
— Может быть, он ещё спит? — сказал маркиз.
— О, Мирослав рано встаёт, он как жаворонок.
Аурелий вспомнил, каким он вчера счастливым пришёл с прогулки. В то же время перед его внутренним взором стояла трагическая история жизни Урзина. Невольно он оглядывал деревья, не висит ли где плетёный гамак со спящим Мирославом. Вдруг Аурелий подумал, что его друг стал тем Давидом, через которого Господь победил Голиафа, ехавшего теперь рядом с ним. Он сам был Иосифом, которого Бог послал для спасения его братьев. Он был героем, победителем! Все его юношеские мечты сбылись, но каким путём! Да, таковы пути Господни!
— Пан доктор! — услышал он вдруг голос маркиза.
— Что угодно, ваша светлость?
— Не известны ли вам материальные обстоятельства пана Урзина?
— Блестящими их назвать нельзя, — ответил молодой человек угрюмо. — Коримский намеревается отдать ему аптеку на выплату. Намерение это хорошее, однако я не знаю, — Лермонтов оглянулся, — примет ли Урзин это предложение. Вам, пан маркиз, я могу сказать, вы меня не выдадите: я вчера нашёл его дневник и прочитал в нём, что он когда-то дал обещание никогда ничего не принимать от Коримских. До сих пор он тратил на себя то, что накопил раньше, и теперь ему нужно уходить, потому что он не может прикоснуться к настоящему своему заработку.
— Как странно! — воскликнул маркиз взволнованно. — Если он не примет предложения Коримского, он уйдёт.
— Вы полагаете? — воскликнул доктор. — Однако вы, наверное, правы.
— Мне очень хотелось бы ему помочь, — сказал маркиз, — уж хотя бы потому, что я его вчера обидел.
— Мирослава?
— Что вы так удивляетесь? Разве я, вас не обижал? — спросил маркиз с явным раскаянием.
— Это совсем другое дело, — возразил молодой человек, — я ещё постою за себя, но Мирослав такой кроткий, такой мягкий — настоящий ученик Господа.
— И всё же я ему сказал, что Господь за всё его верное служение не дал ему даже хорошего платья. Теперь меня это мучает. Я знаю, что он намного богаче меня. Я только ничтожная головня, вырванная из огня, а он верный слуга Божий, которого ждёт венец, но он ещё так молод. В разговоре он признался, что бедность его угнетает и унижает. Он терпеливо несёт своё бремя. Узнайте, пожалуйста, как ему помочь.
— Я постараюсь, пан маркиз. Однако мы почти у цели. Закончим разговор, иначе он может заметить, что мы говорили о нём.
Напрасная забота! По прибытии в Боровце Аурелий нашёл в комнате Мирослава открытку следующего содержания:
«Доброе утро, братья! Я был так счастлив вчерашнему посещению пана барона Райнера! Я оставил его у себя на ночь, так как было уже поздно, а теперь мы вместе отправляемся в долину Дубравы. Господь с вами, до свидания! Ваш Мирослав».
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
В Горке двое учёных, занятые наукой, сидели за своими письменными столами. Адам ве слышал, как дверь отворилась и кто-то вошёл. Но вдруг он почувствовал объятие двух нежных рук, и прелестная головка склонилась над ним для поцелуя. Маленькая рука положила перед ним на стол розу. В этот же момент пришедшая оказалась пленницей.
— Привет тебе, моя Маргита! В первый же день ты выполнешь своё обещание и приходишь сюда, чтобы наши запылённые древние миры оживить блеском твоего присутствия?
— Я пришла за вами.
— За нами? По какому такому важному делу?
— Обед на столе. Не забывайте, что вы ещё не мумии и нуждаетесь в хлебе насущном, — пошутила она, подбежав к столу профессора.
— Ну, подожди у меня! Благодарим за комплимент!
— Простите меня, сударыня! — завертелся профессор на своём стуле, — но я совсем не голоден, и нить моих мыслей может оборваться.
— О, вы её снова найдёте! Идёмте, прошу вас.
Взгляду этих очаровательных глаз никто не мог противостоять. Профессор встал, Маргита взяла его под руку и, шагая рядом со стареньким учёным, она казалась ещё моложе и привлекательнее.
«Она хорошеет с каждым днём», — подумал Адам.
Весело разговаривая, они пришли в столовую. В кресле сидел уже пан Николай, а рядом с ним, положив руку на его плечо, стоял Аурелий.
— Смотри, Маргита, — сказал Адам, — он нас с тобой совсем вытеснит из сердца дедушки!
— Этого я не опасаюсь, — возразила она с сияющими глазами. — Ты уже давно укоренился в его сердце, и у меня в нём есть прочное местечко. Аурелий заполняет лишь ту пустоту, которая образовалась там со времени смерти моей матери и которую никто из нас не мог заполнить; а за это мы должны благодарить Господа.
— Ты права, об этом я не подумал. Дедушка теперь оживёт.
— Какой ты задумчивый! — сказал Адам, обнимая Никушу, стоявшего у окна. — Не о прекрасных ли синих глазах мечтаешь?
— Нет, сейчас нет, — возразил Никуша, краснея.
— Нет? Так о чём же?
Я думаю о Мирославе, скоро ли он вернётся?
— Вот как? Разве он с вами не пришёл?
— Нет, он в долине Дубравы.
— А ты теперь его дождаться не можешь, чтобы поделиться своим счастьем? — поддразнивал его Адам, который очень рад был его обручению.
— Ты прав. Ещё недавно я делил с ним моё несчастье и боль, поэтому мне хочется поделиться с ним и радостью.
— Ну, конечно! Но то, что барон Райнер вчера пришёл к нам.
— Очень интересно! Жаль, что нас не было дома!
— Да, жаль. Но, может быть, он заедет к нам на обратном пути.
— Мне бы очень хотелось поговорить с ним
— Мне тоже. Он приятный человек, прямая противоположность большинст