Моральный дух команды был достаточно высок. Среди нас царило полное единство, и наше решение своевременно внесено в вахтенный журнал. Каждое предложение о движении корабля обсуждалось демократическим способом. "Вы все-таки командир", - говорили мне офицеры, да и рядовые были убеждены, что это справедливо. Мы все работали эффективно, даже несмотря на недостаток рабочих рук. Младшие в машинном отделении хорошо знали свою работу и выполняли ее и без руководства старшин. Как бы случайно они переместились в их кубрик, и теперь у нас хватало места, чтобы даже вытянуть ноги.
Поскольку мы решили идти вокруг Британии, нужно были принять меры предосторожности, потому что все проходы наверняка патрулировались. Союзники не хотели позволить ведущим деятелям рейха ускользнуть из страны и хорошо знали дерзость своих врагов. Оказалось, что мы правы. Море вокруг Британии беспрерывно патрулировалось долгое время после окончания войны.
Неделя прошла в том же напряжении и с чувством неуверенности, но была и существенная разница: нами больше никто не командовал, каждый из нас боролся за собственную свободу. Много дней подряд мы плыли на глубине 25 футов днем и на глубине шнорка ночью, чтобы зарядить батареи. Эта процедура без перископа выматывала нервы. Было еще одно, чего мы никогда не делали раньше: мы все ходили в спасательных костюмах. Пока мы шли со шнорком, я даже разрешил курить в машинном отделении, так как это был единственный способ отвлечься в эти дни непрерывного напряжения. В конце концов, когда подлодка идет со шнорком, она хорошо вентилируется, и дым не страшен. Дизели сами выпускали длинные языки пламени, когда мы открывали боковые клапаны, чтобы проверить давление или скорость сгорания. Так почему мы должны лишаться одного из немногих удовольствий, еще доступных нам?
После 18 дней без отдыха команда дошла до предела: у всех под глазами черные круги, лица бледные и даже зеленоватые от отсутствия дневного света и свежего воздуха. Даже переборки позеленели от влаги. Постоянно плывя под водой, мы не могли избавляться от отбросов, и они скапливались в отвратительном беспорядке, не говоря о запахах, мухах, червях и других гадостях.
Хотя наша команда уменьшилась на 16 человек, пространство все же было сильно ограничено. Кубрик старшин был длиной 12 футов, шириной около 7, высотой 6 футов 3 дюйма, и в нем помещались 12 человек. Мыло закончилось, стирать одежду приходилось соленой водой, она не успевала высыхать, а то, что не стирали, валялось где попало из-за нехватки места в шкафчиках. Время от времени вахтенный спускался вниз и говорил, что он должен немного вздремнуть. Другие играли в карты. И так продолжалось круглые сутки. Для нас, живущих при искусственном свете, разницы между днем и ночью не существовало. Мы не могли двигаться по лодке без разрешения, чтобы не нарушить дифферент корабля, а взгляду было не на чем остановиться, кроме его унылых пределов.
Наши тела и души как бы находились в заключении. Нечем было заняться, да и не находилось стимула чем-нибудь заниматься, ничто не приносило радости. Мы оказались отрезанными и от природы, и от цивилизации. Однако, как ни страстно желали мы выпустить пар, заорать, поссориться, ударить кого-нибудь, ни один не осмеливался на это, боясь того, что может произойти. Самоконтроль - самое важное для заключенного. Но как долго сохранится он? Мы были только людьми, а жизнь, которую мы вели, казалось, превышала человеческие возможности. Сначала офицеры играли в карты. Время от времени то один, то другой выходил в машинное отделение покурить, чтобы снять напряжение. Постепенно они стали выходить курить все чаще и чаще.
Однажды, когда шнорк был опущен, остановился дизель. Сначала инженер не мог понять причину, но потом обнаружил, что главные соединения истерлись и перегрелись. Честно говоря, это была последняя капля. У нас не было ни перископа, ни знающих специалистов, мы крались под покровом темноты в водах, патрулируемых противником. С единственным двигателем нам понадобится пять часов на перезарядку. "Нет выхода, - подумал я. - В конце концов нас схватят".
Однако наша молодая команда за два дня устранила повреждение. Но казалось, мы попали в полосу неудач. Остановился второй двигатель, и снова пришлось заниматься тем же ремонтом. Но что бы ни было, мы старались держаться жизнерадостно и привыкать к неприятностям такого рода. Действительно, с этого времени ни одни сутки не проходили без каких-нибудь повреждений и неприятных неожиданностей. Мы расплачивались за не сделанный вовремя ремонт.
По временам казалось, что противник преследует нас. Когда бы мы ни подняли шнорк, мы ловили радар приближающихся кораблей или самолетов. На этом отрезке пути оставался только один способ предохранить себя от сюрпризов. Мы останавливали двигатели на короткий промежуток времени, обычно на полчаса, и погружались на "глубину прослушивания". Смысл этого погружения заключался в том, что противник, знавший о нашем приемнике радара, не должен рассчитывать на захват нас врасплох, если будет использовать только радар. По этой причине группы охотников за подлодками оборудовались гидрофонами, улавливавшими звук дизеля на значительном расстоянии. Если на пеленге, указанном гидрофоном, ничего не видно, можно быть уверенным, что слышали подлодку. А если впоследствии подлодка останавливала двигатель, корабль мог предположить, что та тоже использует гидрофоны, и сразу останавливал свои двигатели. Поэтому мы должны были выполнять этот маневр так быстро, чтобы противник на поверхности не успел скрыть свое присутствие, остановив двигатель. Мы каждый миг ожидали услышать взрывы бомб. Однако как бессмысленно было бы утонуть после окончания войны! Каждый день положение становилось все более критическим. Часто мы использовали шнорк по восемь дней подряд, потому что наши батареи не заряжались полностью уже целую вечность. Хотя команда заботилась о них, как если бы они были из самого тонкого фарфора, то одна, то другая выходили из строя, и мы гадали, сколько же времени это будет продолжаться. Мы часто слышали взрывы мин или глубинных бомб на расстоянии. Возможно, они гнались за другими подлодками?
В результате того что семь недель мы видели только одни и те же известные нам лица, многие из нас дошли почти до нервного срыва. Кучи грязи и мусора везде заставляли думать об уборке. Оставался только один выход: разгрузить торпеду, впихнуть на ее место всю грязь и выстрелить сжатым воздухом. Именно тогда начались ссоры, к которым мы рано или поздно должны были прийти. Старший офицер сказал, что можно сберечь много сил и избавиться от грязи, если просто выстрелить торпеду, а не разгружать ее. И вообще, лучше выстрелить все торпеды, поскольку они бесполезны и только занимают место на борту. Все это не лишено смысла, но я понял, насколько важно суметь доказать, что мы не стреляли торпедами после капитуляции и все они находятся на борту. Едва ли прозвучит убедительно, если мы скажем, что просто выстрелили их в море. После резких слов с обеих сторон офицер все еще отказывался понимать меня. Тогда я просто приказал ему выполнять мои указания. Первый раз с тех пор, как наша команда согласилась на определенную манеру поведения, я сыграл роль сторонника строгой дисциплины.
Лето тянулось медленно, а мы двигались на юг. Постепенно становилось все жарче. Плесень широко распространилась, и, хотя мы мыли переборки каждый день, они становились совсем зелеными. Одежда прилипала к телу, из-за мытья только соленой водой все начали чесаться. Некоторые покрылись сыпью, у других появились нарывы, но ничем нельзя было помочь. Мы провели под водой 50 дней, и нам оставалось продержаться, пока не пройдем Гибралтар. Тогда мы сможем всплыть на поверхность ночью. Как мы ждали этого! В любом случае мы снова увидим небо и звезды, а ведь мы почти забыли, как они выглядят.
Однажды один из машинистов пришел ко мне и показал распухший палец на руке. Через несколько дней вся рука опухла и стала мягкой до самого плеча. Я не видел другого выхода, кроме операции, хотя врач на лодке отсутствовал. На подлодках со шноркелем врач не нужен, поскольку они не сталкиваются с самолетами. Пациент сидел в кают-компании с бледными изжелта-зелеными щеками и темными кругами под глазами. При своей длинной бороде он производил впечатление призрака. (На подлодках не принято бриться, так как это может лишить защиты от холода, влаги и масла.) Мы шли на глубине 40 футов. Наверху сияло солнце, или мы так воображали. Передо мной лежали инструменты. Я достал бутылку шнапса, считая его лучшей анестезией. Мы заморозили руку и вскрыли ее. Из раны полилось огромное количество гноя и крови. Операция прошла успешно. Мы меняли повязки каждый час, и через несколько дней кризис миновал. С моей души спала страшная тяжесть. Из-за этой болезни я уже планировал зайти в порт или передать больного на проходящий мимо пассажирский пароход. Но это означало бы крах надежд на Аргентину.
Однако, оставаясь в своей каюте в одиночестве, я все больше начинал беспокоиться. Правильно ли я поступил? Я отвечал за жизнь 31 человека. Даже если они согласились на это предприятие добровольно, фактом оставалось, что большинство из них несовершеннолетние. Как будто для подтверждения моих сомнений я начал ощущать атмосферу недовольства в команде. До меня доходили жалобы, что лучше бы повернуть и отправиться домой, что те, кого мы высадили, вероятно, уже дома, в то время как оставшиеся влачат жалкое существование и могут никогда больше не увидеть дневного света. Я признавал справедливость этих жалоб, потому что, казалось, наше подводное плавание будет продолжаться вечно. Один из людей пришел ко мне с предложением идти в испанский порт. Но теперь мы уже полностью связали себя обязательствами, и я решил стойко защищать свое решение.
- Мы идем в Аргентину, - сказал я ему.
Что-то предстояло сделать, поскольку дисциплина разваливалась. Я подходил к группе ворчавших людей, но при моем приближении они внезапно замолкали. Нервы были напряжены до крайности. День за днем все шло не так, и казалось, ничто никогда не сгладится. Подлодка часто наполнялась паром, который вредил легким и заставлял глаза слезиться и саднить. Это происходило потому, что каждая волна автоматически закрывала клапан шнорка и временно снижала давление, пока клапан не откроется и не впустит свежий воздух. Постоянное изменение давления просто изматывало нас. Отбросы накапливались бесконечно, и мы снова разгружали торпеду, набивали аппарат мусором, выстреливали и снова ставили торпеду на место. Возможно, лучше было бы выстрелить эту проклятую торпеду и разделаться со всем.
В машинном отделении люди просто купались в поте и масле и больше других страдали от отвратительных условий. У нас едва ли остался хоть кусок мыла.
Однажды мне доложили, что один из рядовых украл немного шоколада. Это очень серьезный проступок на подлодке. Все запасы всегда открыты, так как запирать их нет возможности. Если кто-нибудь, проходя мимо, возьмет то, что ему захочется, человек, отвечающий за снабжение, никогда не узнает, чего и сколько осталось. Здесь таится опасность для всех. Кроме того, просто недопустимо воровать у своих товарищей. Команды подлодок считают, что такого не должно случаться, и действительно, это случалось очень редко.
Я решил действовать сурово. Команда хорошо знала мои взгляды. Хотя я никогда не был сторонником сверхстрогости, но определенно не желал терпеть ничего подобного. Без дальнейшего обсуждения дела я созвал специальное собрание в носовом кубрике перед ужином. Когда первый помощник доложил, что все собрались, я надел белую фуражку, синюю форму со всеми орденами и пошел разговаривать с командой. Когда я прибыл, команда встала "смирно".
- Камараден, - начал я, - вы знаете, почему мы собрались вместе. Я не хочу ничего проповедовать или читать мораль. Вы все достаточно взрослые, чтобы отличать правильное от неправильного. Помните, что вы служили в самых лучших войсках. В самые мрачные наши часы вы вели себя так, что история не забудет этого. Нас недаром называют морскими волками. Так неужели вы позволите себе дойти до такого? Вы выглядите, как побитые дворняжки. Вы потеряли всякий интерес к нашей борьбе за свободу, не так ли? И только потому, что сейчас жизнь кажется вам слишком суровой? Потому, что вы не видите солнца и должны проводить все время в этой дыре и не знать, что ждет нас в будущем? Как часто я слышал: "Ох, надо было сделать так, а не так", "Нам не хватит топлива до Южной Америки", "Наши припасы кончаются", "Мы гробим свое здоровье". Вы принимаете меня за дурака? Вы думаете, я не знаю, что делаю, и не предвидел этого? Разве не вы сами по собственной воле доверились мне? Ладно, теперь слишком поздно возвращаться. Я требую, чтобы вы беспрекословно подчинялись моим приказам. Со своей стороны, я не отступлю от задуманного, что бы ни случилось. Вы знаете, что я хочу привести вас к свободе. Удастся ли это, я знаю не лучше вас. Но уверен, что не удастся, если вы будете вести себя так, как ведете последнее время. Когда дело доходит до кражи на борту, это значит, что мы на наклонной плоскости, а путь по ней или к убийству, или к бунту. Этот путь может сделать нас пищей для крыс, и не более. Мы выполняем за врагов их работу. Это чудесный, нечего сказать, конец для гордых подводников.
Теперь послушайте все. Я не случайно говорю о краже у товарищей. Именно это случилось у нас сегодня утром. Нет ничего более презренного, чем красть у своих товарищей. После это-го нам остается только прикрутить замки к шкафчикам и никогда не доверять ни соседу по койке, ни товарищу по работу. Мы должны будем ходить крадучись и оглядываться через плечо, чтобы не получить удар в спину. Но мы до этого не дойдем. Я знаю, что вы порядочные люди, всегда вам доверял. Просто нам слишком много пришлось испытать. Теперь, ради бога, соберитесь с силами и поступите с тем, кто унизил нас, так, как найдете нужным.
Я повернулся, чтобы уйти. Команде снова скомандовали "смирно". Люди ответили на команду с былой сноровкой. Вор получил жестокую трепку, и несколько дней с ним никто не разговаривал. Это совсем не легкое наказание на маленькой подлодке, где все кажется лучше, чем остаться в одиночестве.
Неделей позже мы устроили праздник, что бы отметить вновь обретенное товарищество. В последние несколько дней я постарался держаться отстраненно, но уже через короткое время мы вернулись к отношениям в духе наших важнейших решений. Люди приняли новый договор, и теперь никто не говорил, что мы что-то сделали не так или надо пойти в Испанию. "Виновник" сам пришел ко мне с признанием и стал с этого момента полезным членом нашего общества.
Но хотя настроение улучшилось, оно не компенсировало наш неестественный образ жизни. Мы плыли уже 60 дней и сами стали обрастать плесенью. Последние следы краски исчезли с наших похудевших, заросших бородами лиц. У всех пропал аппетит. Часто в молчаливой полутьме раздавался кашель. Мы работали как автоматы. Не видя дневного света и не получая свежего воздуха в течение двух месяцев, мы фактически стали живыми трупами. Деревянные части лодки начали гнить, конденсат постоянно сочился по переборкам, койки и белье оставались влажными. Когда люди не были на вахте, они просто лежали в своих койках в полном оцепенении. Часто, когда становилось слишком тяжело, мы открывали кислородные цилиндры, но теперь они были почти пусты. Наши помещения почернели от неизбежных выхлопных газов, потому что давление воды становилось слишком большим для выхлопных клапанов, и почти каждый день клубы дыма заполняли подлодку. Сами двигатели были не новыми, и мы не могли позволить им отдыхать, так что постоянное движение с полной скоростью начинало сказываться и на них. То тут, то там выходили из строя важные электрические приборы и механизмы, что было неудивительно в условиях нашей влажности. К счастью, старший электрик оставался с нами, а он был крупным специалистом.
Наконец наступил великий день, когда я решил, что безопаснее подняться на поверхность, и отдал приказ на всплытие. Мы подошли к району, где, как мне казалось, ничем не рискуя, смогли бы идти на поверхности. Все лица засияли радостью, все мысли были полны этим великим событием. Это был наш 66-й день пребывания под водой, и мы долго готовились к этому событию. Сама перспектива освобождения из этого ада, казалось, наэлектризовала нас. Все начали подсчитывать те радости, которые нас ожидают: наконец сможем надышаться свежим воздухом, увидим море и, возможно, звезды в небе. Нужно только одно движение, чтобы врата ада открылись.
Все мы были готовы, весь расчет теперь строился на темноте. Каждый мечтал попасть на мостик. Но мы не могли этого позволить: Гибралтар был слишком близко.
Подлодка медленно поднималась. Я стоял на трапе у люка, положив руку на штурвал. Очень ржавый штурвал. С гидрофона сообщили:
- Все чисто.
Мы поднялись до 10 футов. Я отдал приказ:
- Подъем!
В ушах каждого это прозвучало как волшебное заклинание. Меня охватил восторг. Я чувствовал, что жизнь для всех нас снова начинается. Сжатый воздух зашипел в баках, манометр в рубке пришел в движение - пошел скачками. Это было как подъем в лифте.
- Люк свободен! - закричал инженер. - Давление выровнено.
Я поднял люк и вышел на мостик. Старший офицер вышел за мной, и мы осмотрелись. Вокруг не было ни одного корабля.
Глава 14
ЮЖНЫЙ КРЕСТ
Над головой простирался свод усыпанного звездами неба, позади лунная дорожка искрилась бриллиантовой россыпью, и везде вокруг волновалось безбрежное море. Я смотрел на мир, окружавший меня, с чувством благоговейного восторга. Вдыхать полной грудью чистый свежий воздух - это эликсир для души. Я снова и снова наполнял легкие, потому что после удушливой, пропитанной маслом атмосферы нашей подводной темницы этот морской воздух казался самым ценным из всех даров. Вахтенные поднялись на мостик. Все свободные от вахты столпились в рубке управления, но только немногие могли видеть через люк отблески звезд. "Разрешите одному подняться на палубу?" - обычная формула на борту подлодки, когда кто-то просит разрешения подняться на мостик. Правила предписывают, что, кроме вахтенных, только двое могут одновременно быть на палубе. Но не сейчас. Скоро на палубе оказались все. Только команде машинного отделения пришлось остаться внизу и одному радисту, поскольку мы еще должны были наблюдать за радаром. Нас еще могли преследовать, хотя последние несколько дней прошли без каких-либо нарушений покоя, по крайней мере с этой стороны.
Всех нас охватило волнение. Это были необыкновенные минуты. Мы стояли, не отрывая глаз от звезд - так давно их не видели, а впереди нас ждали и другие радости. Мы уже могли различать звезды Южного полушария, и я показывал их тем, кто никогда не плавал в этих широтах. Наш провинившийся товарищ тоже был здесь, но неприятный эпизод уже забылся, мы снова чувствовали, что мы вместе. Мы смеялись и шутили. Да, мы были счастливы.
- Жизнь стоит того, чтобы жить снова! - заявил Мозес. - Вы не загоните меня в этот старый гроб. Он хуже темницы.
- Прекрасно. Можешь взять шлюпку. Она твоя.
Ночь прошла быстро, но никто не хотел спать. Мы чувствовали себя слишком возбужденными. Казалось, нам даровали полное освобождение от всех обязательств. Волны впереди, волны позади, и морские свиньи вокруг. Не могу выразить словами нашу радость от всего этого. Все прошлые лишения и неприятности забылись - так хорошо было оказаться в живых этой ночью.
Сначала мы решили снова погружаться на рассвете, но потом отложили до восхода солнца. Не хотелось упускать такого зрелища. Солнце вставало, кроваво-красный шар огня над бескрайним простором воды, а мы все стояли и восхищались этим спектаклем. Все молчали, только смотрели и смотрели, не отрывая глаз. Пока мы стояли в молчании, я как будто впервые увидел эти изможденные морщинистые лица, обросшие лохматой бородой, запавшие глаза, серую кожу с желтовато-зеленым оттенком, бледные губы. Эти лица, когда-то свежие и здоровые, за время нашего похода превратились в маски смерти, как будто эти 66 дней оказались труднее, чем вся огромная работа во время войны. Волосы моего старшего помощника стали совсем седыми.
Когда окончательно рассвело, мы лениво погрузились на глубину. Мы придумали, как разделить сутки, поменяв ночь и день: спать днем, а ночью подниматься на поверхность и работать. Конечно, это не касалось вахты. Не то чтобы в этом была большая разница, свет в подлодке был всегда одинаковый: и полдень и полночь ничем не отличались на наших часах. Во всяком случае, именно в полночь мы получали нашу основную еду, после чего отправлялись работать до рассвета, а потом уже шли спать. Таким способом мы получили возможность наслаждаться природой, когда приходило время подниматься на поверхность. Во время этих ночных переходов мы еще принимали меры предосторожности, расчехлили пушки, разобрали и почистили их. Было странно видеть, как хорошо они сохранились даже после проведенного под водой времени. Мы перезарядили их, оставив запасной магазин у каждой пушки. Мы также восстановили палубную вахту в прежней силе и установили поисковый приемник в полном порядке. Если корабли или самолеты атакуют нас, мы будем защищаться, мы не собирались дешево отдавать свои жизни. Если нас заставят сражаться, мы будем сражаться.
За время нашего великого перехода мы узнали, что энергия и сила воли одного человека могут изменить судьбу каждого на борту. Как командир, я обязан был следить, чтобы на лодке царило общее согласие во имя спасения каждого человека. Я носил свою белую фуражку как знак, что несу ответственность за ведение нашего предприятия до самого конца, что бы ни случилось. Я благодарил судьбу за то, что она научила меня руководить людьми, когда я командовал учебной подлодкой на Балтике. Два года назад я бы не справился с той огромной ответственностью, которая легла на мои плечи, но я твердо решил добиваться, чтобы мои приказы выполнялись до последней буквы, и жестко пресекать всякие попытки внести разлад в наши ряды или подорвать дисциплину, пока мы в море.
Казалось, что все самое плохое наконец осталось позади. Все, что мы должны были делать, - это не раскрывать своего предприятия, пока не приведем его к благополучному завершению. Меня беспокоила только одна мысль. Пока мы шли под водой, запасы топлива сократились до 40 тонн. Естественно, некоторые начали рассчитывать и пришли к заключению, что мы никогда не достигнем Аргентины, учитывая, сколько топлива мы уже израсходовали и как далеко нам еще оставалось идти. Это было совершенно правильно, и, на первый взгляд, перспективы выглядели довольно мрачно. Мы прошли 1800 миль с тех пор, как покинули Христианзунд, и израсходовали 40 тонн топлива. Теперь, имея те же 40 тонн, мы должны были пройти еще 5500 миль. Совершенно верно, что наши баки вмещали 120 тонн, когда их устанавливали. Однако в дни, непосредственно предшествовавшие падению Германии, 80 тонн оказались тем количеством, которое мы сумели взять.
Все немецкие резервы были израсходованы, а все планы создать синтетическое топливо или изобрести устройства, позволяющие дольше использовать топливо, разлетелись в пух и прах. То очень небольшое количество, которое наш инженер умудрился сэкономить благодаря своему восхитительному ноу-хау, израсходовалось очень быстро.
После тщательной проработки и обсуждения всех деталей я пришел к выводу, что мы можем позволить себе погружаться только в особых случаях, ведь погружение - очень расточительный процесс. И мы не должны использовать шнорк. Поэтому я приказал идти 10 часов на поверхности на малой скорости с одним двигателем, а остальные 14 часов идти на электромоторах. Мы решили не принимать в расчет любые неудачи, которые могли бы произойти из-за такого медленного движения. Я посчитал, что мы достигнем цели где-то в середине августа. Я надеялся, что к этому времени у нас еще останется около 5 тонн в запасе. Если топливо все же закончится, мы поставим парус и пройдем оставшееся расстояние, полностью использовав все течения и ветры, которые будут нам благоприятствовать. Если же произойдет худшее, мы всегда сможем отправиться в Бразилию.
Настроение команды значительно улучшилось. Мы часто встречали пассажирские пароходы со всеми навигационными огнями, ведь война закончилась. Однажды ночью нас обогнал пассажирский пароход, и мы услышали отдаленные звуки танцевальной музыки.
Люди ходили взад и вперед по прогулочной палубе, а мы смотрели на них и испытывали страстное желание участвовать в этом празднике жизни. В течение целого часа это гигантское судно, настоящее море света, беззаботно проходило мимо нас своим путем. Морской волк, когда-то гроза и ужас океана, превратился в ручного щенка.
Мы снова установили наше устройство для поиска радара. Курить на мостике строго запрещалось. Может быть, это и было чересчур, но я не хотел рисковать. Когда ночью мы шли на поверхности, тем, кто хотел, разрешалось курить, сидя у перископа в боевой рубке. Теперь мы могли настроить приемник и наслаждаться музыкой и, что гораздо важнее, снова слушать новости. После полнейшей изоляции от мира целых два месяца мы могли получить более ясную картину того, что происходит в мире. Из услышанного стало очевидно, что дома все обстоит достаточно скверно. Мы наконец узнали, что случилось после капитуляции. Ничего, что могло бы помочь нам, никакого развала коалиции победителей. Германия шаталась под гнетом поражения. Все это давало пищу для размышлений. Снова и снова я анализировал все события, проведя немало времени в горьких и противоречивых раздумьях. Казалось, я не мог трезво взвесить факты.
Команда не могла говорить ни о чем, кроме положения тех, кто остался на родине. Каждое сердце сжималось от беспокойства и страха за них. Что стало с теми, кого они любили, после оккупации, особенно с беженцами, вероятно вынужденными в самом жалком состоянии вести борьбу, за существование? У них нет ни кровати, чтобы спать, ни одеяла, чтобы укрыться. Они ничего не знают о своих отцах и братьях, а если удается что-то узнать, то новости плохие: он или убит, или остался калекой. И неоткуда ждать помощи, потому что у каждого свои проблемы и нет ни времени, ни сил помочь кому-то еще. Возможно, люди дерутся за кусок хлеба, за картофельные очистки. Старики и дети голодные, а мертворожденные дети стали частью повседневности. Моя мать оставалась в Берлине во время последней битвы, и я всегда чувствовал себя несчастным, когда думал о том, что могло с ней произойти. В таком же положении были и многие другие.
Состояние подлодки было ужасающим. Вся обшивка проржавела. Я отдал приказ старшему помощнику произвести тщательный ремонт. Лодку надо покрасить везде, где потребуется. Надо очистить ржавую плесень с боеприпасов и покрыть их смазкой. Эти 66 дней под водой сказались на лодке так же, как и на нас самих. К сожалению, старший помощник не симпатизировал мне. Он настаивал, что подлодку надо утопить у берегов Аргентины, а потому ремонт - только даровая трата времени и сил. Я порекомендовал ему выполнять приказ и не спорить. Все рядовые до последнего человека оказались на моей стороне, и состояние лодки значительно улучшилось. Большие магазины для скорострельных пулеметов были разобраны, тщательно смазаны и собраны снова. Когда один матрос беззаботно оставил патроны лежать на палубе, чтобы облегчить себе работу, я указал ему на опасность взрыва и посоветовал выполнять свои обязанности точно так, как его учили в школе пулеметчиков. Старший помощник, однако, думал, что знает дело лучше меня, и сделал несколько умаляющих меня замечаний, позаботившись, чтобы я нечаянно услышал их. Я вызвал его в свою каюту и побил, однако он открыто выступил против меня, говоря, что я не имею права ему приказывать и больше ему не начальник, какая бы ни была власть.
Кажется, наступил предел. Я никому не мешал выражать беспокойство или даже критиковать меня, правда в приличной форме. Но тут было совсем другое. Я решил не спорить с ним, однако с горечью сознавал, что его агрессивное поведение угрожает нам раздором среди команды. Я не имел официальной власти или начальников, которые могли бы поддержать меня, я должен был справиться с ситуацией сам. А ведь именно по вине этого офицера вышел из строя перископ, что могло иметь самые неприятные последствия, когда мы шли со шнорком. Он забыл закрепить перископ во время аварийного погружения. В результате под давлением воды на глубине 50 футов оборвались провода, а перископ упал, и все призмы разбились.
Я решил, что его поведение сейчас и те неудачи, за которые он был в ответе, оправдают особые меры. Построив команду, я объявил им, что старший помощник освобождается от всех его обязанностей. Я запретил всем выполнять его приказы или обсуждать с ним что-либо, касавшееся нашего похода. Второй помощник занял его пост.
К этому времени мы приближались к островам Зеленого Мыса, ожидая увидеть их острые пики в любой момент. Мы так давно не видели земли, что глаза в нетерпении буравили темноту. Когда наступил рассвет, стало смутно появляться сначала одна тень, потом другая. Мы не потрудились спуститься под воду. Мы были совершенно уверены, что наблюдателей на острове нет.
Солнце встало, и массивные утесы отвесно поднялись из моря. Это было впечатляющее зрелище. Мы начали различать поля и зеленые лужайки на склонах и в море рыбацкие суда с разноцветными парусами. Чтобы чувствовать себя в безопасности, мы шли на перископной глубине. Правда, наш перископ был слабым, но в этих местах никто не собирался высматривать следы винтов, остававшиеся, когда подлодка шла близко к поверхности. Скоро мы прошли мимо острова, который лежал не больше чем в тысяче метров от нас. Каждый имел возможность посмотреть в перископ и полюбоваться видом людей, работавших на открытом воздухе. Мы все почувствовали, что должны провести здесь хотя бы несколько дней, чтобы восстановить силы. Союзники, конечно, не будут охотиться за нами на островах Зеленого Мыса.
В своей лоции я увидел, что некоторые острова группы необитаемые, и команда буквально запрыгала от радости при мысли высадиться на одном из них. Мы выбрали остров Бланка и, всплыв около него, почувствовали себя в полной безопасности. Все поднялись на палубу полюбоваться спокойным морем, скалами, отражающимися в его голубом просторе, и белыми берегами вдали. Дельфины играли вокруг нас. Казалось, они стараются прыгнуть на нос лодки. Мы были благодарны им за их беспечную игру. В бинокль не просматривалось никаких следов человеческого присутствия, кроме нескольких хижин рыбаков, очевидно убежища на случай непогоды. В это время года все должны быть на более крупных островах. Мы осторожно приближались к берегу, используя электромоторы. В чистой, прозрачной воде проглядывалась каждая скала и отмель, но буруны бушевали так яростно, что мы решили стать на якорь. Позже мы хотели перебраться на берег на шлюпках.
Острова Зеленого Мыса лежат в водах, кишащих акулами. Однако мы быстро преодолели первые колебания насчет купания. Присутствие дельфинов показывало, что опасности нет, а в такой чистейшей воде в любом случае всегда можно увидеть приближение хищника. Не все знают, что дельфины, которые намного быстрее и проворнее акул, собираясь большими "стаями", могут прогнать или даже убить чудовище, многократно превышающее их по размеру. Были даже случаи, когда дельфины спасали людей от акул, образуя защитное кольцо вокруг пловца и подталкивая его к земле своим телом.
Наши усилия добраться до берега провалились из-за бурунов, и нам пришлось ограничиться его видом и радостью, что мы еще живы и находимся в таким прекрасном месте. Мы развлекались греблей на маленьких желтых шлюпках, и время от времени кто-нибудь пытался состязаться с дельфинами или нырять вместе с ними. Но животные никогда не подплывали слишком близко к нам. Не думаю, что мы их беспокоили, они были очень проворны. Ночь была теплой и ясной, и мы устроили на борту праздник, чтобы уничтожить всякое упоминание о ссорах, происходивших в нашем подводном плавании, о нервотрепках тех страшных дней. В первый раз с незапамятных времен мы вместе пели и снова были счастливы. И когда думали о наших соотечественниках, влачивших жалкое существование за колючей проволокой, ясно осознавали, что на свете нет ничего более ценного, чем свобода.
После всеобщего купания утром мы подняли якорь, и наш единственный дизель снова начал монотонное гудение. Держа курс на юг, мы определили место по последнему острову в группе Зеленого Мыса и скоро оставили его далеко позади. Вокруг простиралось гладкое спокойное море, высоко в небе сияло солнце. Целыми днями все лежали на палубе, и вскоре бледные тела начали покрываться загаром. Конечно, это было хорошо. Сыпь и нарывы исчезли за несколько дней, изможденные худые лица снова округлялись. Люди перестали огрызаться и ссориться, а те, кто не разговаривал друг с другом раньше, снова стали друзьями и шутили и смеялись вместе. Мы держали на палубе шланг и постоянно обливались из него. Но конечно, в такую жару все хотели искупаться в море.
Идеально было бы устроить серфинг. Дерева у нас хватало, веревок тоже, и за день доску для серфинга приготовили. Но ее нельзя тащить сзади, так как она может попасть под винты подлодки. Тогда линь прикрепили к носу лодки, и наиболее предприимчивый из нас вскарабкался на качающуюся доску. К ней привязали еще одну веревку для надежности, и тогда серфингист мог кататься стоя, на коленях или даже лежа на доске. Он крутился на волнах, то мягко поднимаясь, то опускаясь на волнах. Это был великолепный спорт. Из предосторожности мы привязывали крепкий ремень вокруг серфингиста, и несколько человек держали его. Когда он падал в море, мы вытаскивали его. Так он держался подальше от винтов и не было необходимости останавливать двигатель. Кроме того, таким способом лодка сохраняла маневренность.
Как только наступал день, первый был уже на доске, остальные ждали очереди. Конечно, мы наглотались соленой воды, потому что ни один из нас не был специалистом в серфинге, а большинство видели его только в кино. Однако даже когда погода стала портиться, команда не могла удержаться от любимого развлечения. Признаюсь, многие сильно поцарапали ноги, карабкаясь на доску или соскальзывая с нее, но это никого не пугало. Никто не простудился, наоборот, все как будто получили новую жизнь. Едва ли кто-нибудь спал внизу, воздух там был слишком зловонным и влажным. Кроме того, там стояла жара. Люди укладывались на одеялах и подушках прямо на палубе. Здесь же мы и ели. Я радовался, что нас никто не видит. Только представьте себе: военный корабль с койками и навесами от солнца, подвешенными между пушек. Мы тренировались в точности попадания по мишеням пустыми бутылками, ловили рыбу гарпуном или с помощью гранат, чтобы разнообразить наш рацион. Летающие рыбы очень вкусны. Особенно восхищались мы маленькими медузами с их радужными перепонками, лениво скользившими по ветру. По сравнению с другими кораблями подлодка обладает огромным преимуществом: она позволяет соприкасаться с удивительным подводным миром. Большинство людей, выходящих сегодня в море, ничего не знают о возможностях, таящихся в глубине. Но мы в подлодке долго учились размышлять о бесконечном богатстве подводного мира и живых существ, обитающих в нем. Однако никогда еще мы не находились под таким впечатлением от изобилия и разнообразия цветов и оттенков.
Когда поблизости оказывались корабли, мы обычно меняли курс, чтобы не попасть им на глаза. Потом мы задумались, нужна ли эта суета, если можно просто замаскироваться. Мы разрезали простыни и парусину на полосы и распределили их так, чтобы издали выглядеть как безвредное грузовое судно. Мы даже оснастили лодку дымовой трубой, разрезав лист жести и приладив его в открытом ящике с промасленной ветошью внутри. Мы соединили его с трубой сжатого воздуха, чтобы ветошь горела поярче. Когда возникала необходимость, клубы дыма, пыхтя, поднимались в небо, разбрасывая искры. При таком убедительном эффекте мы никогда больше не уклонялись от вс