Рудольф Роккер: Анархизм и анархо-синдикализм
(Anarchism and Anarcho-Syndicalism. – London: Freedom, 1973)
Идеология анархизма
Анархизм – это определенное интеллектуальное течение социальной мысли, чьи сторонники пропагандируют отмену экономических монополий и всех политических и социальных институтов принуждения. Вместо капиталистического экономического порядка анархисты хотят создать свободную ассоциацию всех производительных сил, основанную на совместном труде, который бы имел своей единственной целью удовлетворение необходимых потребностей каждого члена общества. Вместо современных национальных государств с нежизнеспособным механизмом политических и бюрократических институтов, анархисты желают создать конфедерацию свободных коммун которые будут связаны единством экономических и социальных интересов и будут строить свои отношения на основе взаимного соглашения и свободного договора.
Любой, кто глубоко изучает экономическое и политическое развитие современной социальной системы понимает, что эти характеристики возникают не из утопических идей нескольких расфантазировавшихся новаторов, а являются логическим исходом существующих социальных несоответствий, которые с каждой новой фазой сегодняшних социальных условий, заявляют о самих себе все более отчетливо и более нездорово. Современный монополистический капитализм и тоталитарное государство являются всего-навсего последней стадией развития, которая никак не могла бы полностью проявить себя как-либо иначе.
Зловещее развитие нашей современной экономической системы, ведущее к значительному накоплению социальных благ в руках привилегированного меньшинства и к постоянным репрессиям огромных масс людей, подготовило дорогу для существующей политической и социальной реакции и связало их во всех смыслах. Оно пожертвовало общими интересами человеческого общества ради личных интересов отдельных людей, и таким образом систематически подтачивало отношения между людьми. Люди забыли, что промышленность не является самоцелью, а должна быть всего лишь средством обеспечения материального существования и сделать доступными ему блага высшей интеллектуальной культуры. Где промышленность является всем, где труд теряет свою этическую важность и человек становится ничем, там проявляется истинный ужас экономического деспотизма, чьи плоды не менее страшны плодов политического деспотизма. Оба взаимно дополняют друг друга, и подпитываются из одного источника.
Наша современная социальная система расколола изнутри социальный организм каждой страны на враждебные классы, а снаружи разбила общий культурный круг на национальности; и классы и нации противостоят друг другу с открытым антагонизмом, и их постоянные битвы сотрясают совместную социальную жизнь непрекращающимися конвульсиями. Две мировые войны за полстолетия и их ужасные последствия, и постоянная угроза новых войн, которая сегодня возвышается над всеми народами, являются только логическими последствиями этого невыносимого состояния, которое может лишь привести к дальнейшим вселенским катастрофам. Тот факт, что большинство государств обязаны сегодня тратить большую часть ежегодного дохода на так называемую национальную оборону и ликвидацию старых военных долгов является доказательством несостоятельности современного состояния; это должно ясно дать всем понять, что предполагаемая защита, которую государство предоставляет человеку, конечно, приобретена слишком дорого.
Все возрастающая власть бездушной политической бюрократии, которая надзирает и охраняет жизнью человека от колыбели и до могилы порождает все более серьезные препятствия на пути сотрудничества между людьми. Система, которая каждым своим действием жертвует благосостоянием больших масс людей, целых наций ради эгоистичного стремления к власти и экономических интересов небольшого меньшинства должна обязательно разорвать все социальные связи и привести к постоянной борьбе всех против всех. Эта система привела к величайшей интеллектуальной и социальной реакции, которая нашла свое выражение в современном фашизме и идеи тоталитарного государства, далеко превосходя одержимость властью абсолютной монархии прошлых веков и стремясь принести каждую сферу человеческой жизни под контроль государства. «Все для государства, все в государстве, ничего вне государства!» стало лейтмотивом новой политической теологии, которая является вариацией системы церковного богословия, для которой Бог есть все, а человек есть ничто, так что современное политическое кредо гласит, что государство все, а гражданин ничто. Так же как и слова «воля Божья» служили для оправдания воли привилегированных каст, также сегодня за волей государства скрываются эгоистичные интересы тех, кто считает себя призванным интерпретировать эту волю в своем собственном смысле и принуждать к ней других людей.
В современном анархизме мы имеем слияние двух великих течений, которые ранее и начиная с Французской революции нашли свое характерное выражение в интеллектуальной жизни Европы: социализм и либерализм. Современный социализм развивался, когда выдающиеся наблюдатели социальной жизни пришли к все более и более глубокому пониманию того, что политические конституции и изменения формы правления никогда не смогут дойти до корня величайшей проблемы, которой мы называем социальный вопрос. Его сторонники признали, что выравнивание социальных и экономических условий ради блага всех, несмотря на прекрасные теоретические предположения, не представляется возможных до тех пор, пока люди разделены на классы на основании их владения или невладения собственностью, классы, само существование которых исключает заранее любую мысль о подлинном обществе. И таким образом развилось убеждение, что только путем ликвидации экономических монополий и совместным владения средствами производства, условие социальной справедливости становится реальным, состояние, в котором общество должно стать реальным сообществом, и человеческий труд более не будет служить целям эксплуатации, но обеспечит благосостояние каждого человека. Но как только социализм стал собирать свои силы и стал движением, так сразу же на свет вылезли некоторые расхождения во мнениях, по причине влияния социальной среды в различных странах. И то, что каждая политическая концепция от теократии до цезаризма и диктаторы повлияла на некоторые фракции в социалистического движения является фактом.
Между тем два других великих течения политической мысли, оказали решающее значение на развитие социалистических идей: либерализм, который сильно влиял на продвинутые умы в англосаксонских странах, Голландии и Испании в частности, и демократия в том смысле, которому Руссо дал выражение в общественном договоре, и которое нашло своих наиболее влиятельных представителей в лидерах французского якобинства. В то время как либерализм в своих социальных теория отталкивался от индивида и желал свести деятельность государства к минимуму, демократия опиралась на абстрактную коллективную концепцию, всеобщую волю Руссо, которую стремились утвердить в национальном государстве. Либерализм и демократия были исключительно политическими концепциями, и так как большинство изначальных последователей обоих течений едва рассматривали экономические общественные условия, дальнейшее развитие этих условий не могло быть практически согласовано с основополагающими принципами демократии, и в ещё меньшей мере с принципами либерализма. Демократия со своим девизом равенства всех граждан перед законом, и либерализм с его равноправием мужчин и женщин, оба были разбиты о реалии капиталистической экономики. До тех пор пока миллионы людей в каждой стране продают свой труд ничтожному меньшинству собственников, и утопают в нищете, если они не могут найти покупателей, так называемое равенство перед законом остается просто благочестивым мошенничеством, так как законы создаются теми, кто распоряжается общественными богатствами. Но таким же образом не может быть и речи о правах человека, так как право кончается там, где один вынужден подчинятся экономическому диктату другого, если не хочет голодать.
Как и либерализм, анархизм олицетворяет идею о том, что счастье и процветание человека должны быть стандартом во всех социальных смыслах. И вместе с великими представителями либеральной мысли у него также присутствует идея сведения функций правительства к минимуму. Его сторонники проследили данную мыслью до ее предельного заключения, и желают устранить все учреждения политической власти из жизни общества. Когда Джефферсон заключает основной концепт либерализма в словах: «То правительство лучше, которое управляет меньше всего», анархисты говорят вслед за Торо «То правительство наилучшее, которое не управляет вообще».
Вместе с основателями социализма, анархисты требуют отмену экономической монополии в каждой форме и поддерживают совместное владение землей и другими средствами производства, использование которых должны быть доступно всем без исключения, поскольку личная и социальная свобода возможна лишь на основе равных экономических условий для всех. В рамках социалистического движения анархисты представляют ту точку зрения, что борьба против капитализма в то же самое время должна быть борьбой против всех институтов государственного принуждения, поскольку в истории экономическая эксплуатации всегда шла рука об руку с политическими и социальными притеснениями. Эксплуатация человека человеком и господство человека над человеком неразделимы и эти условия неразделимы.
До тех пор пока группы имущих и неимущих людей сталкиваются друг с другом в своем антагонизме в обществе, государство будет необходимым для имущего меньшинства как способ защиты своих привилегий. Когда это условие социальной несправедливости исчезает, чтобы уступить место более высокому порядку вещей, который не будет признавать никакие особые права и будет иметь в своей основе сообщество общественных интересов, правительство над людьми должно будет уступить экономическому администрированию и социальным вопросам, или, говоря словами Сен-Симона: «Настанет время, когда искусство правительственного управления людьми исчезнет. Новое искусство займет его место, искусство администрирования вещами». В этом смысле анархизм должен рассматриваться как разновидность добровольного социализма.
Это распространяется также на теорию Маркса и его последователей, согласно которой государство, в форме диктатуры пролетариата, является необходимым промежуточным этапом на пути к бесклассовому обществу, в котором государство, после устранения всех классовых конфликтов, а затем и самих классов самоликвидируется и исчезнет с лица земли. Согласно этой концепции, которая полностью ошибается в истинной природе государства и значении в истории фактора политической власти, оно является лишь логическим следствием так называемого экономического материализма, который видит во всех явлениях истории просто неизбежные последствия способов производства того времени. Под влиянием этой теории люди стали рассматривать разные формы государства и другие социальные институты как «юридическую и политическую надстройку экономической доктрины» общества, и думали, что они нашли в ней ключ к любым историческим процессам. В действительности же каждый этап истории предоставляет нам тысячи примеров того, каким образом экономическое развитие стран было задержано на столетия государством и его политической властью.
Перед возвышением церковной монархии, Испания, индустриально, было самой передовой страной в Европе, и занимала первое место в сфере экономического производства практически во всех областях. Но спустя столетие после триумфа христианской монархии большинство индустрий куда-то исчезли, а то что осталось, выжило в жалком состоянии. В большинстве отраслей промышленности произошел возврат к более примитивным методам производства. Сельское хозяйство разрушилось, оросительные каналы превратились в руины, и обширные территории страны были превращены в пустыни. Королевский абсолютизм в Европе, с его глупыми «экономическими декретами» и «индустриальным законодательством», которые жестоко наказывали любое отклонение от предписанных методов производства и не допускало никаких новых изобретений, заблокировали индустриальный прогресс в европейских странах на многие века, и препятствовало её естественному развитию. И даже сейчас после ужасного опыта двух мировых войн, властная политика больших национальных государств оказывается серьезным препятствием на пути реконструкции европейской экономики.
В России, однако, где так называемая диктатура пролетариата стала реальностью, желания определенной партии иметь политическую власть предотвратило какое-либо действительное социалистические преобразование экономической жизни и принудило страну к перемалывающему рабству государственного капитализма. Диктатура пролетариата, которую наивные души считают неизбежной переходной ступенью к настоящему социализму, превратилась сегодня в ужасный деспотизм и новый империализм, который ни в чем не отстает от тирании фашистских государств. Утверждение что государство должно продолжить своё существование до тех пор, пока общество не будет более разделено на враждебные классы, звучит в свете всего исторического опыта, как плохая шутка.
Каждый тип политической власти предполагает специфическую форму человеческого рабства, для обслуживания которого он был создан. Подобному тому, как внешне, по отношению к другим государствам, государство должно создать определенные искусственные антагонизмы для того, чтобы оправдать своё существование, также и внутреннее разделение общества на касты, ранги и классы является существенным условием его постоянства. Развитие большевистской бюрократии в России в рамках мнимой диктатуры пролетариата, которая никогда не была ничем иным кроме как диктатурой маленькой клики над пролетариатом и всеми россиянами является просто новой вариант старого исторического опыта, который повторялся бесчисленное множество раз. Этот новый правящий класс, который сегодня стремительно превращается в новую аристократию, отделен от обширных масс российских крестьян и рабочих столь ясно как привилегированные классы и касты в других странах над народными массами. И эта ситуация становится еще более невыносимой, когда деспотическое государство отказывает низшим классам в праве жаловаться на существующие условия, так что любой протест является прямым риском для жизни.
Но даже гораздо более высокая степень экономического равенства, чем та, что существует в России, не будет являться гарантом от политического и социального угнетения. Экономическое равенство само по себе не является социальным освобождением. Это именно то, чего все школы авторитарного социализма никогда не понимали. В тюрьме, в монастыре, в бараках каждый найдет достаточно высокий уровень экономического равенства, поскольку все обитатели получают одинаковые жилье, пищу, униформу, задания. Древнее государство Инки в Перу и Иезуитское государство в Парагвае принесли равные экономические условие для каждого жителя стационарной системе, но, несмотря на это, там преобладал самый мерзкий деспотизм, и человек был просто автоматом высшей воли, на решения которой он не имел ни малейшего влияния. Не без причин Прудон видел в «социализме» без свободы наихудшую форму рабства. Стремление к социальной справедливости может правильно развиваться и быть эффективным только в том случае, когда оно вырастает из человеческого чувства свободы и независимости, и основывается на этом. Другими словами, социализм будет свободным или его не будет вовсе. В признании данного факта находится подлинное и глубочайшее основание анархизма.
Институты служат для тех же причин в жизни общества, что и физические органы в растениях и животных; они являются органами социального тела. Органы не развиваются случайно, они обязаны своим происхождением определенным потребностям физического и социального окружения. Измененные условия жизни порождают измененные органы. Но орган всегда выполняет функцию, для выполнения которой он развивался, или связанной с ним. И он постепенно исчезает или становится рудиментарным тогда, когда его функция не является более необходимой организму.
То же самое верно и для социальных институтов. Они, точно также, не появляются случайно, а вызываются к жизни особыми социальными нуждами, чтобы служить определенным целям. Таким образом, современное государство развивалось, после того как экономические привилегии и связанное с ними классовое расслоение, становились все более заметными в структуре старого социального порядка. У недавно возникших имущих классов была потребность в инструментах политической власти, чтобы сохранить их экономические и социальные привилегии над массами своего народа, и распространить их и на другие группы человеческих существ. Таким образом, возникли подходящие социальные условия для эволюции современного государства как органа политической власти для насильственного покорения и угнетения неимущих классов. Данная задача существенная причина их существования. Их внешние формы изменились в ходе исторического развития, но функции остались прежними. Они даже постоянно расширялись в той мере, в какой их последователи преуспели в дальнейшем подчинении себе областей социальной активности. И, точно так же, как функции физического органа не могут быть произвольно изменены так, чтобы, например, нельзя было, по желанию, слышать глазами или видеть ушами, так же никто не может, по желанию, преобразовать органы социального угнетения в инструмент освобождения от угнетенных.
Анархизм не является патентованным решением всех человеческих проблем, не утопия совершенного социального порядка (как его часто называют), так как он в принципе отвергает все абсолютные схемы и концепции. Он не верит ни в какую абсолютную правду, ни в какие конечные определенные цели человеческого развития, но в неограниченное совершенство социальных моделей и условий человеческой жизни, которые всегда натягиваются после высших форм выражения, и которому, по этой причине, нельзя ни назначить определенный предел, ни установить какую либо фиксированную цель. Самое большое зло в любой форме власти состоит в том, что она всегда пытается загнать богатое разнообразие общественной жизни в определенные формы и приспособить их к определенным нормам. Чем сильнее его последователи себя ощущают, тем в более полной мере они преуспевают в том, чтобы принести каждую сферу общественной жизни себе службу, тем более калечащим является их влияние на действия всех творческих культурных сил, тем более болезненно влияет на интеллектуальное и социальное развитие власти и страшное знамение нашего времени, так как демонстрирует с ужасной ясностью до сколь чудовищной степени может развиться Левиафан Гоббса. Это идеальный триумф политической машины над разумом и телом,рационализация человеческой мысли, чувств и поведения в соответствии с установленными правилами чиновников и, следовательно, конец всей истинной интеллектуальной культуры.
Анархизм признает лишь относительную значимость идей, институтов, и социальных условий. Тем самым он не является фиксированной, замкнутой на самой себе социальной системой, а скорее определенная тенденция в историческом развитии человечества, которая в противоположность интеллектуальному охранительству всех клерикальных и государственных институтов, борется за свободное беспрепятственное раскрытие всех индивидуальных и общественных сил жизни. Даже свобода всего лишь относительна, не абсолютная концепция, так как она имеет тенденцию постоянно расширять свою область и затрагивать более широкие круги разнообразными способами. Для анархистов, свобода не является абстрактным философским принципом, но жизненно важная конкретная возможность для каждого человека полностью развить все способности и таланты, которыми природа наделила его, и повернуть их в социальное русло. Чем меньше в естественное развитие человека вмешивается церковноы или политическое попечение, чем более эффективная и гармоничная будет личность человека, тем более она будет становиться мерой духовной культуры общества, в котором он вырос. Это является причиной того, почему все великие культурные периоды в истории были периодами политической слабости, поскольку политические системы всегда основываются на механизации, а не органическом развитии общественных сил. Государство и культура являются непримиримыми противоположностями. Ницше, который не был анархистом, очень четко выразил это, когда написал: «Никто в конце концов не может потратить больше чем он имеет. Это считает хорошим для людей; это считает хорошим для народов. Если кто-то растрачивает себя на власть, на высшую политику, на бережливость, на коммерцию, на парламентаризм, на интересы милитаризма, если кто-то отчуждает значение разума, серьёзности, воли, самообладания, который посвящает себя одной вещи, он не будет иметь этого для другого. Государство и культура, никто не может сомневаться в их антагонизме: культурное государства просто напросто современная идея. Одно живет на другом, одно процветает за счет другого. Государство и культура, никто не может сомневаться в их антагонизме: культурное государства просто напросто современная идея. Одно живет на другом, одно процветает за счет другого».
Где влияние политических сил на творческие силы общества сводится к минимуму, там культура процветает лучше, так как политическое правление всегда стремится к однородности и имеет тенденцию подчинять все аспекты социальной жизни своей опеке. И в этом, она оказывается в неизбежном противоречии творческих устремлений и культурного развития, которое всегда ищет новые формы и области социальной деятельности, и для которой свобода выражения, многогранность и непрерывное изменение вещей, столь же жизненно необходимы как жесткие формы, мертвые правила, и насильственное подавление идей для сохранения политической власти. Каждое удачное произведение работы возбуждает желание добиться совершенства и более глубокого вдохновения, каждая новая форма становится провозвестником новых возможностей развития. Но власть всегда пытается сохранить вещи такими, какие они есть, чтобы надежно закрепить стереотипы. Это было причиной всех революций в истории. Держава действует только разрушительно, всегда склоняясь к помещению каждого проявления социальной жизни в смирительную рубашку его правил. Ее интеллектуальное выражение - мертвая догма, его физическая форма - грубая сила. И эта недалекость ее целей накладывает свой отпечаток на ее представителей, что часто делает их глупыми и жестокими, даже если они изначально были наделены лучшими таланты. Тот, кто постоянно пытается подвергнуть все механизации в конце концов сам становится машиной и теряет человеческие чувства.
Именно из этого понимания современный анархизм возник и черпает свою нравственную силу. Только свобода может вдохновлять людей на великие дела и обеспечить интеллектуальные и социальные преобразования. Искусство управления людьми никогда не было искусством воспитания и вдохновения их к приданию новых форм своей жизни. Угнетающее принуждение имеет в своем распоряжении только безжизненное упражнение, которое душит любую жизненно важную инициативу в самом зародыше и несет дальше только субъекты, не свободных людей. Свобода является сущностью жизни, движущей силой всего интеллектуального и социального развития, создателем каждый нового взгляда на будущее человечества. Освобождение человека от экономической эксплуатации и от интеллектуального, социального и политического угнетения, которое находит свое наивысшее выражение в философии анархизма, является первым условием для развития более высокой социальной культуры и нового человечества.
История анархистской философии от Лао-Цзы до Кропоткина
Анархистские идеи обнаруживаются почти в каждом известном периоде человеческой истории. Мы находим их в трудах китайского мудреца Лао-Цзы (Направление и правильный путь), и у более поздних греческих философов, гедонистов и киников и других, которые выступают за так называемое естественное право, и в частности у Зенона, основателя школы стоиков и оппонента Платона. Они нашли выражение в учениях гностиков Карпократа в Александрии, и имели безошибочное влияние на определенные христианские секты в Средние века во Франции, Германии, Италии, Голландии и Англии, большинство которых пали жертвами самых жестоких преследований. В истории Богемской Реформации, они нашли сильного представителя в Петре Хельчицком, который в своей работе, «Сеть Веры», изложил то же суждение о церкви и государстве, что и Толстой несколькими веками позднее. Среди великих гуманистов был Рабле, который в своем описании счастливо аббатства Телема (Гаргантюа) представил картину жизни, освобожденной от всех авторитарных ограничений. Из других пионеров либертарного мышления упомянем еще Ла Боэтта, Сильвена Марешаля, и превыше всех Дидро, в чьих многотомных писаниях обнаруживается множественные высказывания, говорящие о великом уме, избавившим себя от любых авторитарных предрассудков.
Между тем, было сохранено для более недавней истории дать отчетливую форму анархистской концепции жизни и связать её с непосредственными процессами в социальной эволюции. Это было сделано впервые Уильямом Годвином (1756-1836) в его великолепно задуманной работе, «Исследования о политической спарведливости и её влияния на общую добродетель и счастье» (Лондон 1793). Работа Годвина была, можно так сказать, созревшим плодом долгой эволюции концепций политического и социального радикализма в Англии, идущих от Джорджа Бьюкенена вплоть до Ричарда Хукера, Джерарда Уинстенли, Алгернона Сиднея, Джона Локка, Роберта Валле и Джона Беллерса до Джереми Бентама, Джозефа Пристли, Ричарда Прайса и Томаса Пейна.
Годвин очень ясно определил, что причину социального зла следует искать не в форме государства, а в самом факте его существования. Но он также признал, что люди могут жить вместе естественно и свободно, когда надлежащие для этого экономические условия заданы, и человек не подвергается более эксплуатации со стороны других, утверждение, которое большинство представителей простого политического радикализма, почти полностью проигнорировали. Отсюда позднее они были вынуждены постоянно идти на большие уступки государству, которое они стремились свести к минимуму. Идея Годвина о безгосударственном обществе предполагала общественную собственность на землю и инструментами труда, и ведение экономической жизни свободными кооперативами производителей. Работа Годвина имела сильное влияние на продвинутые круги английских рабочих и наиболее просвещенные круги либеральной интеллигенции. Самое важным является то, что он внес свой вклад в молодое социалистическое движение в Англии, что нашло своих наиболее зрелых последователей в Роберте Оуэне, Джоне Грее и Вильяме Томпсоне, этот явный либертарный характер, который он имел долгое время, и который никогда не принимался в Германии и многих других странах.
Также следует упомянуть французского социалиста Шарля Фурье (1772-1832) с его теорией привлекательного труда, как одного из пионера либертарных идей.
Но все же наиболее сильное влияние на развитие анархистской теории имел Пьер Жозеф Прудон (1809-1865), один из наиболее интеллектуально одаренных и, безусловно, наиболее многогранный писатель современного социализма. Прудон был полностью погружен в интеллектуальную и социальную жизнь своего времени, и это его повлияло на его отношение ко всем вопросам, которыми он занимался. Поэтому, его не стоит судить, так, как он уже был судим его многочисленными последователями, так как многие его предложения были рождены нуждами того времени. Среди множества социалистических мыслителей своего времени он был тем, кто наиболее глубоко понимал причины социальных нестыковок, и обладал, кроме того, величайшей широтой взглядов. Он был открытым противником всех систем, и видел в социальной эволюции вечное стремление к новым и высшим формам интеллектуальной и общественной жизни; он был убежден в том, что эволюция не может быть ограничена никакими абстрактными формулами.
Прудон противостоял влиянию якобинской традиции, которая доминировала в мышлении французских демократов и большинства социалистов того периода, с той же решимостью что и вмешательству централизованного государство и экономической монополии в естественные процессы социального развития. Избавление общества от этих двух раковых наростов являлось для него великой задачей революции девятнадцатого века. Прудон не был коммунистом. Он осуждал собственность просто как привилегию эксплуататоров, но он признавал право собственности на средства производства для всех, обеспечивающегося в индустриальных группах, связанных между собой свободным договор, пока это право не служило для эксплуатации других людей и до тех пор, пока полный продукт личного труда обеспечивался каждому члену общества. Такая ассоциация, основанная на взаимодействии (взаимности), гарантирует реализацию равных прав каждого в обмен на общественные услуги. Среднее рабочее время, необходимое на работу над каким-либо продуктом станет мерой его ценности и базисом взаимного обмена. Таким образом, капитал лишается своей власти и полностью зависит от совершенной работы. Будучи доступным для всех, перестает быть инструментом эксплуатации. Такая форма экономики делает политический аппарат насилия излишним. Общество станет содружеством свободных коммун, которые выстроят свои отношения, ориентируюсь на их потребности, самостоятельно или совместно с другими, и в котором свобода человека равная свободе других не ее ограничение, но безопасность и подтверждение. «Чем свободнее, независимее и инициативней человек в обществе, тем лучше это для общества».
Эта организация федерализма, в которой Прудон видел ближайшее будущее, не устанавливает определенных ограничений будущих возможностей развития, и предлагает широчайший простор индивидуальной и общественной деятельности. Отталкивается от этого пункта федерации, Прудон также боролся со стремлениями к политическому и национальному единству пробуждающегося национализма своего времени, который нашел себе таких сильных сторонников как Мадзини, Гарибальди, Лелевеля и других. В этом отношении он более ясно видел сущность национализма, чем большинство его современников. Прудон оказал сильное влияние на развитие социализма, особенно в латинских странах.
Идеи, сходные с экономическими и политическими концепциями Прудона распространялись последователями так называемого индивидуалистического анархизма в Америке, нашедшего свое выражение в лице таких представителей как Иосия Варрен, Степан Перл Андрюс, Уильям Б. Грин, Лисандер Спунер, Бенджамин Р. Таккер, Эзра Хейвуд, Фрэнсис Д. Тэнди и многих других, хотя ни один из них не смог достигнуть той широты взглядов, которой обладал Прудон. Особенность этой школы либертарной мысли состояла в том, что представители её брали свои политические идеи не у Прудона, а из традиций американского либерализма, почему Таккер и мог высказать следующее утверждение: «Анархисты являются просто последовательными джефферсиниаснкими демократами».
Уникальное выражение либертарных идей можно найти в книге Макса Штринера (Иоганн Каспар Шмидт) (1806-1856) «DerEinzigeundseinEigentum» («Единственный и его собственность»), которая, и это действительно так, быстро канула в Лету и не оказала никакого влияния на анархистское движение как таковое. Книга Штринера является по преимуществу философской работой, которая рассматривает зависимость человека от так называемых высших сил на протяжении всего его извилистого пути, и не робка в заключении выводов из знаний, приобретенных во время исследования. Эта книга сознательного и умышленного повстанца, которая демонстрирует неуважение к любой власти, однако экзальтированна, и потому сильно подталкивает к независимому мышлению.
Анархизм нашел зрелого сторонника с сильной революционной энергией в лице Михаила Бакунина (1814-1876), который основывал свои идеи на учении Прудона, но расширил их в экономическом плане, когда он вместе с коллективистским крылом Первого интернационала защищал коллективную собственность на землю и других средства производства, и пожелал запретить право частной собственности только на продукт индивидуального труда. Бакунин также был противником коммунизма, который в его время имел совершенно авторитарный характер, в таком который вновь нашел свое выражение в большевизме: «Я не коммунист, потому что коммунизм объединяет все силы общества в государстве и поглощается им; потому что он неизбежно ведет к концентрации всей собственности в руках государства, в то время как я ищу отмену государства – полное устранение всех принципов авторитарности и государственного покровительства, которое под прикрытием того, что хочет сделать человека моральным и цивилизованным, до сих пор всегда порабощает, подавляет, эксплуатирует и уничтожает человека».
Бакунин был непоколебимым революционером и не верил в мирное урегулирование существующих внтуриобщественных конфликтов. Он признавал, что правящие классы слепо и упрямо сопротивлялись всем возможностям больших социальных реформ, и соответственно видел единственное спасение в интернациональной социальной революции, которая бы отменила все институты политической власти и экономической эксплуатации, и ввела вместо них Федерацию свободных ассоциаций производителей и потребителей, для обеспечения потребностей их повседневной жизни. Поскольку он, как и многие его современники, верил в непосредственную близость революции, он направил всю свою огромную энергию к объединению всех по-настоящему революционных и либертарных элементов в пределах и вне Интернационала, дабы оградить грядущую революцию от любой диктатуры или любого регресса к старым условиям. Таким образом, он стал в совершенно особом смысле создателем современного Анархистского движения.
Анархизм обрел ценного сторонника в лице Петра Кропоткина (1842-1921), который поставил себе задачу сделать достижения современного естествознания доступными для развития социологической концепции анархизма. В его гениальной книге «Взаимная помощь как фактор эволюции», он изложил мнения против так называемого социал-дарвинизма, последователи которого пытались доказать неизбежность существующего социального устройства исходя из дарвинистской теории борьбы за существование, поднимая борьбу сильных против слабых до железного закона природы, субъектом которого также является и человек. В реальности эта концепция находилась под сильным влиянием доктрины Мальтуса, согласно которой «стол жизни» не распространяется на всех, и что лишние должны просто смириться с этим фактом. Кропоткин показал, что такой взгляд на природу как на поле неограниченной войны, является лишь карикатурой на реальную жизнь, и что на ряду с жестокой борьбой за существование, которая ведется зубами и когтями, в природе существует и другая тенденция, которая выражается в социальной комбинации слабых видов и поддержании рода, эволюции социальных инстинктов и взаимопомощи. В этом смысле человек не является творцом общества, но общество является творцом человека, поскольку он унаследовал от видов, которые предшествовали ему социальный инстинкт который один лишь дал ему возможность сохранить себя в своей первой окружающей среде от физического превосходства других видов, и обеспечить невиданный рост развития. Второе демонстрирует устойчивый регресс тех видов, тенденция которых в борьбе за существование намного превосходит первое,