2) Girl in the Rye
3) Описание фанфика.(от автора) - отсутсвует
5) Мини
6) Жанр: Ангст, Драма, AU
Рейтинг: R
7)https://sasuke-itachi.clan.su/publ/7-1-0-187
Когда на Коноху медленно, с мягким шумом, опустился дождь, - это был один из тех дождей, под которые непременно хочется гулять и ловить прохладные чистые капли раскрытыми губами, запрокинув лицо к плачущему небу, - Саске потерял последнюю надежду: не приедет.
Обиды уже не было - она с некоторых пор стала казаться чем-то глупым и чересчур детским; осталась глухая, вакуумная боль, - там, где-то в самой глубине, - а еще - ноющая, выматывающая, такая привычная тоска.
Зеленые, будто бы глянцевые листья наклонились совсем близко к крыльцу и легко, словно дрожа, трепетали под кристальными, как искренние слезы, потоками.
Из полутемной, перечерченной тусклым светом комнаты долетел звук шагов; Сакура, сильно поправившаяся за последние пару месяцев, с отросшими спутанными волосами, молча подошла сзади к молодому человеку, застывшему на ступенях, с раздражением посмотрела на сильно залитый пол, - порывами ветра дождь долетал даже досюда.
Саске не повернулся к ней, и она, тяжело вздохнув, сделала еще несколько шагов, остановилась прямо рядом с ним, - подняла глаза.
Лицо его было бледное, серьезное, сильно осунувшееся после недавней болезни; под глазами залегли глубокие тени - следы бессонницы, а сами глаза... Как всегда, самые любимые, - глубокие, черные, невероятные. Потухшие. Как всегда.
- Прекрати переживать, - поджав губы, произнесла она - чересчур громко для шелестящего летнего дождя, даже немного раздраженно. - Как будто это в первый раз.
Саске молчал, только на одно мгновение почти неуловимо дрогнули черные ресницы и чуть сильнее сжались пальцы опущенной на деревянную стену дома руки.
Дождь продолжался; с веселым криком, - отдаленным, словно прилетевшим по косым свеже-зеленым линиям, - пробежали дети - двое, оба темноволосые, в одинаковых белых, уже намокших футболках и с чем-то большим в руках, похожим на железную скрученную деталь. Они приблизились еще немного, пронеслись совсем рядом, вырывая друг у дружки странную находку, а потом - бегом пересекли аллею и исчезли в густой, пресыщенной небесными слезами листве.
Сакура хмуро посмотрела на мужа, ожидая хотя бы ответного взгляда, - молодой человек же не обращал на нее никакого внимания, - потом - отошла на пару шагов, достала из кармана халата сигаретную пачку - с каким-то отчаянием выхватила одну и, продолжая бросать короткие взгляды на замершую спину, чиркнула спичкой, с силой зажатой в подрагивающих пальцах.
- Сакура, перестань, - тихо, холодно сказал Саске, не оборачиваясь. - Тебе нельзя курить.
Девушка резко подняла уже влажные, блестящие от подступающих слез глаза и, швырнув сигарету вместе со спичечным коробком в мокрую, сочно-зеленую траву, ушла обратно в дом, громко стуча босыми ногами по холодному полу.
Молодой человек постоял еще пару минут, не обращая никакого внимания на то, что рубашка уже насквозь промокла, а зубы стучат - не то от нервов, не то от холода, и, опустив голову, уже развернулся, чтобы уйти за женой, уже бросал последний, безнадежный взгляд через плечо на пустую, глухую дорогу...
И тут он его увидел.
Наверное, так всегда бывает, когда ждешь кого-то очень сильно, - постоянно закрываешь глаза с глупой, трепещущей надеждой, что вот сейчас снова их откроешь, а темный плащ, сверкающий от ливня, уже появился, и глухо закутанный в него человек улыбается этой детской привычке зажмуриваться в ожидании, - но его все нет и нет, и ничего, ничего не помогает, и готов уже смириться, бросить все к чертовой матери, напиться, возненавидеть себя за веру, - и вот в этот самый момент, когда надежда уже умерла, оставив привычный ожог, его смазанный в дожде силуэт появился, словно из ниоткуда.
Саске резко, судорожно развернулся обратно, вцепляясь пальцами в деревянные перила коротенькой лестницы, изо всех сил вглядываясь в приближающуюся фигуру, - а вдруг, вдруг ошибся, вдруг - не он... - и с каждой секундой понимал, убеждался со срывающимся сердцем - он, он...
Поскользнувшись на мокрых ступенях, - дождь, хлестая по буйной летней траве, разошелся не на шутку, - уже сделал, - не отдавая себе отчета, - два быстрых, резких шага навстречу, но потом вдруг замер, словно увидев себя со стороны, - всего мокрого, бледного, с горящими черными глазами, - и вернулся обратно на крыльцо, сжимая кулаки.
Силуэт, скрытый черным плащом, приближался медленно, спокойно, а Саске боялся даже моргнуть, словно все это, как видение, могло исчезнуть, стоило ему лишь закрыть глаза; кажется, в глубине дома что-то громко, надрывно звякнуло, - но только лишь скользнуло по слуху, по самой его грани, и исчезло, - а вокруг все смешивалось в летнем зеленом дожде, и вот, наконец, заблестел мокрый плащ совсем рядом и тонкий силуэт поднялся по ступенькам.
Саске стоял ни жив, ни мертв, словно скованный невидимыми цепями, и не мог пошевелиться; сейчас все вокруг - и голос Сакуры откуда-то из глуби комнаты, и шум листьев, и мягкий шепот немного успокаивающегося дождя превратились во что-то чужеродное, внешнее, - а мир сузился только до родного бледного лица, и любимых темных уставших глаз, и этого изящного движения, с которым он откинул назад капюшон, а потом - черные, длинные волосы.
Саске молчал, неотрывно глядя на своего брата, а сердце глухо и часто билось где-то в горле, и слов никаких не было, будто он забыл, что нужно говорить в таких случаях.
- Ты все-таки приехал, - вдруг сказал он глухо, разрывая молчание такой глупой, неуместной фразой, словно до сих пор не мог поверить, что все это правда, а не просто очередной сон, который так любил издеваться над ним душными, выматывающими ночами, с садистским удовольствием выкидывая обратно в липкую, безответную реальность.
- Приехал, - тихо ответил Итачи, и по его красивому лицу грустной тенью скользнула легкая, едва уловимая улыбка.
Младший брат все стоял и стоял, чувствуя, как горят глаза от сухих, годами сдерживаемых слез, и дождь снова зашумел, забарабанил по крыше; а потом - будто бы ворвавшись в их скрытый, замкнутый от всех мир, раздался глухой, неестественно ровный голос Сакуры:
- Итачи, добрый вечер.
Тот перевел на нее темные глаза, - девушка тяжело, исподлобья глядела в ответ, - на мгновение задержал взгляд на побледневшем, застывшем лице, скользнул ниже, по халату, отмечая ее странную полноту; а она все так же смотрела на него с чем-то страшным, огромным в светлых глазах, а потом - быстро сделала пару шагов, безжалостно сокращая расстояние, и схватила мужа за локоть.
- Здравствуй, Сакура, - спокойно, с легким кивком ответил Итачи, а потом, вздохнув, стал медленно расстегивать блестящие черные пуговицы - Саске неотрывно следил за его тонкими пальцами.
- Проходи, проходи, - будто бы опомнился молодой человек, - по его щекам начал разливаться легкий румянец, - стряхнул с себя руку жены, и, выхватив из рук брата плащ, повесил его на крючок при входе.
В комнате было по-вечернему темно, прохладно, а еще - немного неуютно, словно здесь и не жила семья вовсе; на кровати жутковатой, бескостной фигурой лежал клетчатый темно-синий плед, шторы были задернуты почти полностью - только лишь сквозь узкий, смазанный серым разрыв мелькал косой дождь в уже темнеющем, наливающемся озоновой свежестью воздухе.
Молчали.
Сакура, кусая губы, стараясь не глядеть на такое неравнодушное, - до ужаса, до дрожи во всем теле, - болезненно бледное лицо мужа, осторожно зажгла свечи - ей почему-то не хотелось включать большую люстру, замершую сейчас неясным образом под потолком, как будто, залив все вокруг ярко-желтым жестоким светом, она еще сильнее почувствует, еще сильнее обрисует, очертит, - угольно-черным контуром, - присутствие этого проклятого человека.
Поставив чайник, она вошла в молчаливую, напряженную тишину комнаты и, продолжая заставлять себя не смотреть на Саске, опустилась рядом с ним на диван, - тот, опустив глаза, неотрывно глядел на свои переплетенные тонкие пальцы; Итачи сидел в кресле, задумчивый, еще более худой, чем раньше, и подрагивающее пламя свечей отражалось в его больших отрешенных глазах.
- Как в городе? - после долгого молчания безжизненно спросила Сакура, не глядя на старшего Учиху. - Все в порядке?
- Я уже три года не живу в Японии, - ответил Итачи тихо. - Поэтому и не имел возможности вас навестить, - Саске вдруг резко поднял на него больные, измученные черные глаза. - Вижу, вы ожидаете пополнения в семействе, - добавил он после некоторой паузы.
Снова повисла выматывающая тишина.
- Ожидаем, - глухо, с запозданием, с каким-то скрытым отчаянием откликнулась Сакура, а потом вдруг, словно решившись, словно смертельно устав сдерживаться, вскинула злые глаза и впилась взглядом в Итачи. - Ваш брат тоже вас ждал каждый год на свой праздник.
- Сакура, - резким, ледяным тоном перебил ее Саске. - Прекрати немедленно.
Но сейчас ей было уже не выдержать этого жестокого, острого, как лезвие, осознания своей абсолютной непричастности к судьбе любимого мужа; это было свыше ее сил, и девушка, сжав до боли зубы, подскочила с дивана и уже открыла было рот, чтобы выплеснуть всю боль, всю ненависть, все отчаяние, которые копились в ней столько безнадежных дней, наполненных равнодушными словами, отрешенными взглядами ярко-черных глаз.
Ему, ему, сказать все, все, ведь это только он виноват в том, что она так глубоко, безнадежно несчастна, только он, его проклятый, так безумно им любимый брат - но, уже ощущая, чувствуя колкие слова на языке, она вдруг натолкнулась на холодные, невероятно спокойные глаза Итачи и, задохнувшись, не вымолвив ни слова, кинулась к шкафу в глубине комнаты.
Она выхватила куртку, быстро одела, - Саске смотрел на нее странными, - с едва уловимой нотой глухой жалости, - неподвижными глазами, - резко дернула молнию вверх - та отчаянно вжикнула - и, остановившись на мгновение, дрожащим, срывающимся от слез и обиды голосом проговорила:
- Я ухожу к Ино, она меня позвала. Если для тебя это вообще имеет хоть какое-то значение, - Сакура резко развернулась, отчаянно-широким шагом пошла к двери и, уже выходя, тихо, со злостью бросила через плечо. - Я постучусь перед тем, как войти.
Дверь гулко, будто бы удивленно хлопнула, качнулись мягкие, красноватые язычки пламени от порыва ветра, - остались вдвоем.
Итачи долгим, темным взглядом смотрел на своего брата, на его дрожащие, бледные руки, резкое, красивое, - еще более красивое, чем пять лет назад, - лицо, на невозможные черные глаза, которые избегали, боялись его взгляда, - на всю эту болезненную, тонкую, словно самый изысканный портрет, привлекательность.
- Прости ее, - неожиданно, изо всех сил пытаясь нарушить это многозначное, до краев наполненное молчание, прошептал Саске, отчаянно отводя глаза от пристального, внимательного взгляда. - Она сама не своя последнее время - совсем не думает, что говорит.
Он замолчал, и тишина снова зазвенела, как натянутая, готовая лопнуть струна, и в ней, в этом мягком неярком свете, звучало, летало образами, обрывками все то, что хотелось, - до боли хотелось, - сказать, сделать, кинуться, обнять, прижаться, ведь столько лет, господи, столько лет прошло, и он сейчас так близко, здесь, в его доме...
- Как твоя работа? - неловко, вымученно спросил Саске, пытаясь унять отчаяние, отчуждение, которые жаркими обжигающими слезами уже подбирались к глазам. - Я что-то слышал - ты начал свое дело?.. – старший брат все так же неотрывно смотрел на него своим невозможным взглядом. - И как продвигается?.. надеюсь, все в порядке... просто сейчас...
- Иди сюда, - тихо, мягко произнес Итачи, и Саске, задохнувшись на полуслове, вскинул на него черные, блестящие глаза, еще не решаясь, еще сомневаясь, правильно ли он услышал, а потом - неуверенно, словно во сне, поднялся на ноги, будто каждую секунду ожидая, что брат передумает, и сделал один шаг, приближаясь, еще один, еще...
А мгновение спустя он, замерев в паре метров, увидел эти глаза так близко, - Итачи смотрел на него открыто, откровенно, - и молодой человек не выдержал - кинулся к нему, уже не обращая внимание ни на свое бешено стучащее сердце, ни на старую, больную клятву самому себе держаться с братом холодно, замкнуто - все это сейчас потеряло всякий смысл.
Он почти упал в объятия Итачи, задыхаясь от хлынувших слез, от любви, от нежности, которые разрывали его изнутри на куски, и все эти годы, - проклятые, страшные годы ожидания, - казались чем-то далеким, черным, и таким ненужным сейчас, когда его наконец-то судорожно обнимали, прижимали к себе самые родные, любимые руки, и перед глазами все плыло, все мешалось, и не было слышно ничего, кроме шума сошедшей с ума крови в ушах.
- Как мне тебя не хватало, боже мой, как не хватало... - шептал он как в бреду, прижимаясь лицом к уже мокрой от собственных слез рубашке. - Почему тебя столько не было, я же так тебя ждал, каждый день думал только, только... - голос сорвался и утонул в слезах, - Итачи мягко, нежно гладил его по волосам, успокаивая.
Саске вдруг поднял голову, - пальцы замерли, прекращая ласку, - и с замиранием, с отчаянной решимостью посмотрел блестящими, сумасшедшими глазами на брата, а потом, всхлипнув, с силой, со стоном прижался губами к сжатым губам.
Итачи, кажется, словно растерялся в первое мгновение, не отвечая, замерев под этим порывом, - но потом, будто опомнившись, сжал его плечи так сильно, что худое тело вздрогнуло от сладкой боли в жарком объятии, и потянул на себя - чтобы как можно ближе, как можно откровеннее...
Они с трудом помнили, как добрались до дивана, и Итачи резко, настойчиво перехватил руки Саске, прижимая их с силой, когда тот, не в силах сдержать стоны под ласками, выгибался, тянулся - отчаянно желая коснуться, только коснуться... Но старший брат больше не позволял ему целовать себя, и теперь только его руки и его поцелуи заставляли Саске терять сознание от наслаждения.
И вдруг, остановившись на грани, - глаза в глаза, широко открытые, жгучие, такие похожие, - Итачи, задыхаясь, прошептал в полуоткрытые губы:
- Я же уйду, ты это понимаешь?.. У тебя семья, мы все равно не сможем...
- Плевать, на все плевать, - простонал Саске, вырывая свои руки из ослабевшей хватки и притягивая его к себе.
А когда все закончилось, - жаркие, запотевшие окна, дрожащий огонь последней свечи на столе, красноватые, уставшие блики на белой коже, - они лежали и слушали тишину, глубокую, объединяющую навсегда, и по щеке Саске уже катилась одинокая, светлая, грустная слеза.
Потом, - многим-многим позже, когда их мир одного дня уже начал растворяться в реальности, раздался резкий, громкий телефонный звонок, и Сакура безжизненным, мертвым голосом сказала, что остается у Ино ночевать и, конечно, желает Итачи счастья в дальнейшем и извиняется за свое поведение - просто нервы.
***
Они почти не разговаривали - слова казались абсолютно лишними, и, когда он уже уходил, - тихо, спокойно, как и появился, - на город опускался поздний вечер, и Саске долго-долго смотрел ему вслед, пока он не повернул, не исчез, - а в разрывах туч остро засверкали далекие, кристально-белые звезды.
Случай
2) Girl in the Rye
3) Описание фанфика.(от автора) - отсутсвует
4)Мир замер, как на старой, заезженной кинопленке. Он увидел его и не поверил своим глазам: сначала показалось, что просто алкоголь играет с ним злые шутки, потом - что он ошибся и это, конечно, не может, не может быть его младший брат, ведь он там, за оранжевым окном, навсегда остался смазанным, неясным образом.
Но ночь обнимала, продолжая слепо улыбаться беззвездным глухим небом, - из ее черных невидящих глаз текли прозрачные дождевые слезы, - и будто бы сама реальность уснула до завтра под ее плач, - и это был он, его брат, его Саске, на самом деле он, - и уже не осталось никаких сомнений, когда этот худой красивый мальчишка немного повернул голову, и Итачи увидел черные, черные глаза и бледность, и кожу, которую не спутаешь больше ни с какой другой, только раз коснувшись...
...
- Итачи... - вдруг тихо, едва слышно позвал его родной, такой знакомый, такой незнакомый - слишком, слишком взрослый - голос.
Молодой человек еще мгновение смотрел в сторону, словно Саске здесь и не было вовсе, а потом - поднял ровный спокойный взгляд на замершее, словно маска, бледное лицо и уже видел, - так четко, словно мог бы читать, видеть душу брата насквозь, - как рвутся через нее все чувства, все эмоции, как проступают сквозь белизну болезненные пятна на скулах, как что-то прорывается в огромных блестящих глазах.
5) Мини
6) Жанр: Романтика, Драма, AU
Рейтинг: R
7) 1 часть https://sasuke-itachi.clan.su/publ/7-1-0-255
2 часть https://sasuke-itachi.clan.su/publ/7-1-0-256
От автора.
Простите мне то, что я так часто пропадаю. Это никогда не зависит от меня - даю слово. Новую главу Господина Н. я, по обыкновению, пишу ночами, но сейчас ночи требуют того, чтобы мои мозги были заняты скорее Университетом, нежели настоящей красотой, поэтому приходится подчиняться. Все-таки мне необходимо это образование, бес бы его попутал.
О тексте: он, начатый недели две назад, был доработан мной на даче под пенье птиц (шучу, - какая, к черту, дача - я уже сгниваю заживо в душном городе под пылью книг). И меня довела учеба, - честно, я сама уже не верю, что все это - моя несчатная больная фантазия, хотя именно здесь я ее почему-то люблю. Такое редко бывает.
П.С. Кто ищет в моих полоумных текстах декадантских истоков - прошу: целая куча различных упоминаний и отсылок в прошлое, литературные герои, застывшие картины, а из конкретного, чтоб понять, в каких красках все это... наблюдать - Винсент Ван Гог "Уличное кафе в Арле" и, пожалуй, "Ночное кафе".
***
Городок, куда они прибыли с раннего, прозрачного в морском ветре утра, был наводнен туристами. Белые широкополые шляпы, разноцветные рубашки, веселые голоса на разных языках, - гавкающие, немецкие, тут же - расплывчато-неясные, английские, поющие - французские, югославские, мягко-восточные, - чемоданы, гул, тревожный, подвывающий бас отходящего дальше, в морские дали, парохода, - все заполнило до отказа небольшой живописный порт.
Стрелка на больших чугунных часах, подвешенных под самым потолком старой таверны, тяжело перевалила за десять; в мутно-дымной, грязной глубине уныло притаились несколько пьяных, полусогнутых, странных, закрытых серыми шляпами силуэтов. За одним из столиков, спрятавшись за английской газетой, - она едва заметно подрагивала в толстых, длинных пальцах, - застыл пожилой господин и изредка, нервно, боязливо бросал короткие взгляды на входную дверь.
- Говорю же - точно он, - в который раз прошептал - чересчур громко - уродливый, с каким-то синюшным цветом кожи, огромный мужчина совсем рядом с барной стойкой и в упор посмотрел на скрытого газетой.
Его сосед - тонкий, прямой, изящный, - будто бы полупрозрачный, - молча покачал головой и мимолетом, легко - едва лишь отмечая - проследил уставшими глазами за очередной рюмкой чего-то мерзкого и остро пахнущего, которое было тут же резким рывком отправлено в огромный разинутый рот.
- Ну что за мерзкое пойло! - гаркнул синюшный, с чувством треснув стеклом по грубому дубовому столу, - бармен, протирая стаканы, громко хмыкнул в ответ, посмотрев на него сверху вниз, из-за дальнего столика на громкий звук подняли головы три пьяных в стельку товарища - один из них, в теплой куртке не по сезону, громко, раскатисто рассмеялся.
- Прекрати пить, - тихо, на одной ровной ноте произнес молодой человек, не глядя на бунтующего соседа.
Тот замолчал, долгим пристальным взглядом посмотрел на тонкое, зыбкое в тяжелом сизом дыме лицо и будто бы на миг залюбовался красотой, - так иногда, исподтишка, спрятавшись в пещерах, хмуро, исподлобья любуется огромное чудовище случайно забредшим в чащу невозможно красивым, гибким, бледным юношей; его легкими, изящными движениями и гладкой белой кожей, и словно дышащей грацией, и грустью в больших глазах, - а само молчит, молчит, не смея пошевельнуться, не смея даже дышать, будто бы сам вдох огромных легких способен спугнуть нежданную недоступную...
- И почему я должен подчиняться какому-то двадцатилетнему мальчишке, - буркнул он в ответ, стряхивая с себя оцепенение, и грузно навалился на стол, в упор уставившись маленькими черными глазами в отстраненное, холодное, ускользающее лицо.
- Если ты будешь столько пить, то вероятность того, что мы не выполним заказ, будет повышаться с каждой новой рюмкой, - устало произнес тихий голос.
Синюшный помолчал, а потом - усмехнулся в ответ, скользнув по бледной гладкой коже рыщущим, задыхающимся взглядом, и, продолжая тяжело буравить молодого человека глазами, произнес негромко:
- Итачи... Как только мы выполним дело... завтра же уедем, верно? У меня сейчас должен быть долбанный отпуск, - он снова начал распаляться - кровь играла, приливая к синеватым щекам. - А я здесь, в этой дыре...
- Говори тише, - холодно перебил его Учиха, бросая быстрый взгляд вверх на прислушивающегося к разговору бармена: у того от любопытства даже стаканы замерли в руках, а тряпка повисла мертвой тканью почти до пола. - Ты уедешь завтра в полдень на пароме - он прибудет ночью. Я отправлюсь с утра поездом.
- Не вместе? - с разочарованием, которое так желало быть скрытым, но все равно зазвучало едва уловимыми, полупьяными нотами, хрипло спросил синюшный.
- Нет, - отрезал Итачи, поднимая уверенный, серьезный - только лишь легким блеском в нем сверкнула едва заметная ирония - взгляд на напарника. - Это было бы слишком опасно.
- Если бы нас засекли, мы бы уже были трупы, - недоверчиво глядя в спокойные холодные глаза, начал было сосед, придвигаясь чуть ближе, - на Итачи резко дохнуло запахом плохого алкоголя. - Я вот что тут сообразил, - после некоторой паузы продолжил он - молодой человек же оставался неподвижен, только лицо его с каждой секундой каменело, - может быть, мы могли бы...
В этот момент из-за двери раздался - словно бы из другой, забытой реальности - приближающийся шум голосов: приятный, немного капризный женский и низкий, грубоватый мужской; свет чиркнул по темному грязному полу, рисуя тусклый изогнутый квадрат, потом - мелькнула тонкая бледная рука, черные волосы, - голоса уже были здесь, два мира схлестнулись, - и к барной стойке, обессиленно обмахивая свое лицо рукой, подошла миловидная, еще молодая женщина, а за ней, остановившись в паре шагов, исподлобья глядел на внутренности помещения высокий хмурый мужчина.
Синюшный, бросив на них незаинтересованный раздраженный взгляд, разочарованно вздохнул, - его так вероломно прервали на самом важном, на том, что уже так давно хотелось сказать, - повернулся всем корпусом к напарнику, собравшись с мыслями, поднял серьезные глаза - и обомлел.
Итачи сидел рядом с ним, замерев на месте, неотрывно глядя на вошедшую пару, - его лицо было белое, словно снег, и эта бледность казалась просто угрожающе мертвенной в глухом тяжелом дыме; в этот миг он будто бы не дышал вовсе, и Кисаме, выпучив глаза, с какой-то растерянностью и подступающей липкой дрожью смотрел в такое незнакомое, уязвимое, красивое лицо, а потом - словно повинуясь инстинкту - проговорил:
- Ты их знаешь?..
- Молчи, - глухим, чересчур низким голосом произнес Итачи, с трудом отрывая глаза от странной пары, - женщина стояла совсем рядом, и он видел, видел ее подрагивающие руки, зажатую в тонких пальцах кисть уже увядшей сирени. - Пожалуйста, только молчи.
Синюшный пораженно выдохнул, - он в первый раз слышал просьбу от этого холодного равнодушного человека, - а потом перевел непонимающий взгляд вверх, на даму, которая, нетерпеливо поджимая губы, - это, казалось, было различимо даже в таком дыме, - ожидала бармена; Учиха, отвернувшись, уже и не смотрел в их сторону.
- Ах, ну подойдите же!.. - воскликнула, наконец, она на английском, вертя в одной руке ветку с цветами - те бешено крутились в нервных пальцах; бармен, вытерев еще один стакан, помялся на месте и лишь потом, почесав затылок, подошел к ней.
- Дайте мне стакан воды, - едва скрывая раздражение, произнесла она, теперь обмахиваясь цветком. - У меня страшно болит голова...
- Какую? - буркнул бармен, приблизив к ней чересчур большую, с лысиной, голову.
Женщина словно растерялась в первый момент и непонимающе нахмурилась в ответ, потом - с легким испугом обернулась к мужчине, - тот стоял, широко расставив ноги, и с пренебрежением смотрел на старые, обшарпанные стены; заметив ее взгляд, он сделал два шага к стойке, - теперь Кисаме даже чувствовал тепло и эту легкую вибрацию, исходящую от его тела, - и низко сказал:
- Простую. Минеральную, - бармен сухо поджал губы в ответ и нехотя отправился вглубь своего мутного, хмурого обиталища. - Побыстрее пожалуйста! - резко добавил мужчина, неотрывно следя за ним глазами. - Моей жене плохо.
- Боже, - простонала женщина, обессиленно проводя ладонью по лбу. - Как же я устала...
Ее муж, опершись одной рукой о барную стойку, настороженно, словно бы ожидая, что она может в любой момент упасть в обморок, следил за ее лицом; бармен, гулко стуча стаканами, возился где-то в дымной глубине.
- Все из-за меня, - продолжала она, чуть не плача. - Мы вообще не должны были здесь сходить... Этот город...
- Ничего, - хмуро ответил муж, наклоняясь к ней ближе, - и тут же брезгливо скривился - его рука вляпалась во что-то липкое. - Это все качка. Поспишь ночью нормально, а завтра, в полдень, отплывем на пароходе. Мы ничего не теряем.
Казалось, его глаза говорили совсем другое, с недовольством глядя на нее, и она расстраивалась все больше, - но тут подошел лысый бармен и с напускной ленивостью поставил перед ней бутылку воды, - женщина тут же принялась отвинчивать крышку, - недовольно назвал цену и, дождавшись своей купюры, повертел ее в руках и молча отправился дальше протирать стаканы.
Кисаме сидел не дыша, продолжая бросать короткие косые взгляды на пару, - он видел их лица поразительно отчетливо, - а потом медленно перевел обеспокоенный взгляд на Итачи: Учиха замер, не шелохнувшись; рука, тонкая, худая, бледная, невозможно изящная, застыла на столе, и синюшному просто до дрожи хотелось схватить ее своей огромной грубой лапой, смять, прижать, - к нему всему хотелось прикасаться, ощутить, что он - не видение, не цветная картинка в воображении, а на самом деле здесь, на самом деле существует, но нельзя, нельзя, - эта проклятая недоступность, ледяной барьер, опасная сила, - но как же хочется сломать, сломать эту красоту.
Синюшный шумно, жарко выдохнул, - мужчина у барной стойки, оторвавшись от жены, бросил на него брезгливый скользящий взгляд; в другом конце, сквозь мутную пелену, громким басом раскатился пьяный смех.
- Мне легче, - уставшим полушепотом произнесла женщина, отставляя стакан. - Мы можем... Послушай, - вдруг резко, испуганно, словно эта мысль пронзила ее, воскликнула она, судорожно оборачиваясь к выходу, - а где...
- Я его отправил снять нам номера, - перебил муж сухо.
Кисаме неотрывно смотрел на тонкую бледную руку перед собой, и сердце предательски стукнуло в плохом предчувствии, когда он увидел, как дрогнули длинные пальцы от этих слов.
- Дорогой!.. но он же еще совсем ребенок, а тут - незнакомый город, вдруг... - она говорила все быстрее, в ее словах все более резко, откровенно проступала паника. - Я думала, он нас ждет у входа, пойдем, пойдем скорее...
Она уже тянула его за рукав дорогого пиджака, словно совершенно позабыла, как буквально минуту назад умирала от усталости и духоты, - и муж, раздраженно вздохнув, пошел за ней, и уже на выходе - голоса снова пропадали, затихали, растворялись, будто бы послушно возвращаясь в свой мир, - еще донесся его хмурый низкий тон:
- Ты слишком о нем заботишься. Ему уже пятнадцать, что из него вырастет, если ты...
Голоса пропали, смешались, превратились в гулкий неразличимый фон - только изредка вырывался еще обрывок слова или фразы; потом - через мгновение - снова появился искривленный прямоугольник на полу, ворвался выбеленный свет, предпортовый гул стал громче, - и все смолкло.
- А хороша телка, - вдруг пробасил веселый голос из угла - и вся компания разом, будто подхватывая этот самый голос, залилась в пошлом мужском плебейском хохоте, и даже бармен, продолжая протирать стаканы, криво ухмыльнулся.
Кисаме перевел взгляд на склоненное лицо напарника - Итачи молчал, опустив голову.
***
Наверное, день прошел чересчур быстро, - как же редко это бывает при такой удушливой летней жаре, когда минуты ползут, словно разморенные солнцем, сытые змеи, и тугие шумные разноцветные голоса словно бы застревают солнечными проблесками в пресыщенном раскаленном воздухе. Море блестело нестерпимо ярко, как и с утра, но над ним уже поднималась, мелькала, становясь все чаще и чаще, эта необъяснимая гулкая рябь подступающего к каменному городу вечера, а потом, в этом мельтешении, начали проявляться густые полные краски: зажигалось розоватое, с золотой каймой, небо, и невозможно белое солнце, постепенно тускнея, обессиленно начало спускаться к горизонту.
Это было невероятно простое задание для них, - хотя для них вообще практически все было неприлично простым, - и уже к шести часам вечера они были полностью свободны, и теперь оставалось только хорошенько напиться и ждать следующего дня, когда, наконец, можно будет покинуть этот мерзкий портовый городишко.
Так думал Кисаме, распластавшись по огромной, немного накренившейся из-за неровности пола кровати, глядя в белый потолок, весь покрытый длинными, продолговатыми, словно абстракционистские узоры, трещинами. Тяжело, равномерно поднималась огромная грудь, втиснутая в старую, пропахшую потом рубашку; раскинутые, словно в распятии, мужицкие руки с трудовыми мозолями неосознанно гладили серое, в мелкую сетку, покрывало; на одной ноге, с закатанной до колена грязной штаниной, краснела бордовым длинная свежая рана среди густых, черных - почти как шерсть - волос.
Он казался таким огромным, страшным, с этой дышащей в могучем теле силой, что любой бы, наверное, испугался, только лишь взглянув на грубое серьезное лицо в красных отблесках проникающего в унылую комнату солнца, и сам он ощущал в себе невозможную власть над всем, что хоть каким-то образом касалось физического, мускульного, - но вот когда его глаза только лишь касались болезненной бледности напарника, с ускользающей красотой, эфемерной, хрустально застывшей в ровном взгляде, в плавных точных, - таких смертельно изысканных, - движениях, то этому огромному монстру казалось, что он - всего лишь жалкий дрожащий карлик, несовершенный, грубый и неповоротливый.
Тонкий молодой человек сидел за маленьким круглым столом, - Кисаме, повернув голову, молча смотрел на его бледный спокойный профиль, - и осторожно держал в пальцах какую-то старую, потрепанную тетрадь, слегка наклонясь над ее страницами; лицо его было все так же холодно непроницаемо.
- Что ты там читаешь? Мемуары?.. - усмехнулся мужчина, подперев рукой огромную голову, - очертились через рубашку напряженные мышцы.
Итачи не ответил, осторожно отложил в сторону тетрадь, - на обложке было что-то нарисовано яркой броской гуашью, - и, повернув голову к открытому окну, горящему сквозь густые, чуть шевелящиеся ветви огненно-рыжим закатом, тихо сказал:
- Завтра в час ты должен отплыть на пароме, поэтому не нужно вливать в себя литры того, что ты называешь выпивкой.
- Ты опять за свое?.. - раздраженно, угрожающе тихо проговорил Кисаме, приподнимаясь с кровати, - ногу остро пронзила колющая боль, но он даже не поморщился. - Это было один раз, и я...
- Мне этого хватило, - вздохнул Учиха, продолжая смотреть в окно, и огромного мужчину вдруг покоробило неожиданно больно такое невнимание, такая холодная отстраненность, - ведь уже три, три чертовых года! - за которой переливалась, синела эта душа, эта красота, которую было не тронуть, - и он грузно поднялся с кровати - та жалобно, предупреждающе скрипнула, - и сделал два рваных, быстрых шага к застывшему за столом Итачи, а потом уже протянул руку, сжимая в кулак вторую от нервов, как вдруг, словно льдом, ледяной водой по разгоряченному железу, не глядя:
- Кисаме.
Тот замер на полпути, - рука застыла, так и не коснувшись черных гладких волос, - и, казалось, даже эти белые уродливые стены смеялись над его неуклюжестью, над его ничтожеством; Кисаме шумно выдохнул сквозь сжатые акульи зубы и, не говоря ни слова, послушно вернулся на кровать. Лег. Отвернулся к хохочущей стене. Долго смотрел в темнеющее ухмыляющееся окно.
Потом он провалился в какую-то полудрему, а когда открыл глаза, с трудом приподняв словно налившиеся свинцом веки, стен практически не было видно и за окном уже дышала южная, с подступающим дождем-рыданием ночь.
- Я пойду прогуляться, - вдруг раздался ровный, спокойный голос за спиной - Кисаме, услышав его, закрыл глаза.
Повисла тишина.
- Я тоже, только чуть позже, - после некоторой паузы, глухо, безнадежно отозвался огромный мужчина, замерший на кровати. - Пойду - сниму кого-нибудь на ночь.
- Только... - начал было Итачи холодно, но тут же его перебило шумное, тяжкое дыхание.
- Знаю. Сюда никого не приведу.
Он слышал, чувствовал, - как если бы то место, где находился сейчас Учиха, горело и переливалось неземным светом, - как бесшумно, словно и не касаясь ногами пола, напарник что-то собирал за его спиной, - а потом, все - таки не выдержав, Кисаме резко повернулся на другой бок и, рывком поднявшись, с отчаянным вызовом произнес, глядя куда-то поверх смазанного силуэта:
- Я решил: уйду на всю ночь, сюда возвращаться не буду - нечего тут валяться, - темный тонкий силуэт, будто бы колеблясь, замер напротив смутного очертания стены. - Думаю, мы с тобой больше не увидимся.
- Хорошо, - тихий, едва различимый голос, и уже через мгновение Кисаме остался один в этой комнате, сжимая кулаки; и ему так хотелось сейчас кого-нибудь, ну хоть кого-нибудь, чтобы не думать, чтобы заполнить жаждущую пустоту.
Луна часто задышала в окно, и на приоткрытое стекло уже брызнули первые капли летнего дождя.
***
Боже мой, боже мой...
Быть этого не может
он здесь
просто не может
не может не может не может -
из всех городов мира.
Его лицо было как всегда непроницаемо, - и люди, идущие навстречу, медленно, с улыбкой, которая бывает только в отпуске, завороженно любовались им издали, но вмиг отводили взгляд, как только слегка приближались; все вокруг было таким сладко-расслабленным, летним, жарким, с легкой прохладой дождя, и гуляющие пары перешептывались, и шептали высокие деревья, закрывая их от пристального черного неба. Звезд, конечно, не было. Наверху повис летний густой шум прохладных капель - вдали шумело разбуженное приятной непогодой море, и на лунной серебряной дорожке уже показался черной громадой подходящий к пристани пароход, а потом - раздался густой, долгий его голос, и кто-то радостно закричал в стороне, за огромными кустами сирени, а девушка, совсем рядом, восторженно захлопала в ладоши.
- Приехали, приехали!.. Пошли на пристань! - она, запыхавшаяся, совсем еще молоденькая, с ос<