§ 173
Единство брака, которое в качестве субстанциального есть лишь глубина чувства и настроенности, в качестве существующего же обособлено в обоих субъектах, становится в детях единством самого для себя сущего существования и предметом, который они любят как свою любовь, как свое субстанциальное наличное бытие. С природной стороны предпосылка о непосредственно наличных лицах – в качестве родителей – становится здесь результатом, и это продвижение проходит в виде бесконечного прогресса рождающихся и предполагающих друг друга поколений. Это тот способ, которым простой дух пенатов[8][6] выражает в конечной природности свое существование в качестве рода.
Прибавление. Отношение любви между мужем и женой еще не объективно, ибо, хотя чувство и есть субстанциальное единство, оно еще не имеет предметности. Этой предметности родители достигают лишь в своих детях, в которых они видят целое их связи. Мать любит в детях супруга, отец любит в них свою супругу; для обоих в ребенке перед ними предстает их любовь. Если в имуществе единство заключено лишь во внешней вещи, то в детях это единство пребывает в духовной сфере, в которой родители любимы и которую они любят.
§ 174
Дети имеют право получать питание и воспитание на средства общего семейного имущества. Право родителей на услуги детей как услуги основано на общности заботы о семье вообще и ею ограничивается. Так же и право родителей в отношении произвола детей определяется целью, которая состоит в дисциплинировании и воспитании детей. Цель наказаний есть не справедливость[9][7] как таковая, а субъективна и моральна по своей природе н состоит в устрашении еще плененной природой свободы и возвышении всеобщего в сознании и воле детей.
Прибавление. Человек не обладает инстинктивно тем, чем он должен быть, ему надлежит это обрести. На этом основано право детей на воспитание. Так же обстоит дело с народами при патриархальном правлении: люди получают пропитание из складов и не рассматриваются как самостоятельные и совершеннолетние. Услуги, которых родители вправе требовать от своих детей, могут поэтому иметь своей целью только воспитание и относиться лишь к нему: они не должны быть чем-то для себя, ибо отношение к детям[10][8] как к рабам – самое безнравственное отношение вообще. Главным моментом воспитания[11][9] является дисциплина, смысл которой в том, чтобы сломить своеволие ребенка, истребить в нем чисто чувственное и природное. Не следует думать, что здесь можно обойтись добротой, ибо именно непосредственная воля действует, руководствуясь непосредственными фантазиями и прихотями, а не основаниями и представлениями. Если детям приводят основания, то им самим предоставляют решить, следует ли эти основания признавать, и ставят поэтому все в зависимость от их желания. На том, что родители составляют всеобщее и существенное, основана необходимость послушания детей. Если не воспитывать в детях чувство подчинения, вызывающее стремление стать взрослыми, в них развивается дерзость и нескромность.
§ 175
Дети суть в себе свободные, и жизнь есть непосредственное наличное бытие только этой свободы; поэтому они не принадлежат как вещи ни другим, ни родителям. Их воспитание имеет с точки зрения отношений в семье своим позитивным назначением то, чтобы нравственность была доведена в них до непосредственного, еще свободного от противоположностей чувства и чтобы душа ребенка прожила в этом чувстве как основе нравственной жизни свою первую жизнь в любви, доверии и послушании. Однако негативное назначение того же отношения состоит в том, чтобы возвысить детей над той природной непосредственностью, в которой они изначально пребывают, превратить их в самостоятельных и свободных личностей и сделать тем самым способными выйти из природного единства семьи.
Примечание. Рабское положение детей в римском обществе[12][10] – один из наиболее позорящих это законодательство институтов, и это оскорбление нравственности в ее наиболее глубокой и хрупкой жизни представляет собой один из важнейших моментов для понимания всемирно-исторического характера римлян и их ориентированности на правовую формализацию. Необходимость получить воспитание присутствует в сознании детей как присущее им самим чувство быть неудовлетворенными в себе, как они суть, как влечение принадлежать к миру взрослых, в котором они предчувствуют нечто высшее, как желание вырасти. Педагогика, пользующаяся игрой как средством воспитания, принимает уже само ребяческое как нечто имеющее значимость в себе, предлагает его в качестве такового детям и снижает в их понимании серьезность дела и самих себя до ребяческой формы, которую сами дети не считают чем-то достойным внимания. Стремясь таким образом представить в глазах детей незавершенность, ощущаемую ими как завершенность, и внушить им удовлетворение ею, данная педагогика нарушает и оскверняет их собственную, истинную, лучшую потребность и порождает частью безучастность и невосприимчивость к субстанциальным отношениям духовного мира, частью презрение к людям, которые представляли им в детстве этот мир ребяческим и презренным, а затем наслаждающимся собственным превосходством, тщеславием и самомнением.
Прибавление. Ребенком человек должен находиться у родителей в сфере любви и доверия, и разумное должно явить себя в нем как его собственнейшая субъективность. В первые годы особенно важно материнское воспитание, ибо нравственность должна быть укоренена в ребенке как чувство. Следует заметить, что в целом дети любят родителей меньше, чем родители детей, ибо они движутся к самостоятельности и крепнут, следовательно, оставляют родителей за собой, тогда как родители видят в них объективную предметность своей связи.
§ 176
Так как только брак есть непосредственная нравственная идея и тем самым имеет свою объективную действительность в глубине субъективной настроенности и чувства, в этом заключена первая случайность его существования. Так же как недопустимо принуждение при вступлении в брак, не может быть и правовой позитивной связи, которая была бы способна принудить к совместной жизни субъектов, если у них возникли антипатия, раздор и враждебные чувства и действия по отношению друг к другу. Но необходим некий третий нравственный авторитет, который мог бы выступить в защиту права брака, нравственной субстанциальности, против голого мнения о подобных отношениях и против случайности настроения данного момента и т. д., который способен был бы отличить это состояние от тотального отчуждения и констатировать последнее, чтобы лишь в таком случае позволить расторгнуть брак.
Прибавление. Так как брак зиждется лишь на субъективном, случайном чувстве, он может быть расторгнут. Напротив, государство разделения не допускает, ибо оно основано на законе[13][11]. Брак, правда, должен быть нерасторжимым, но здесь дальше этого долженствования идти нельзя. Однако, поскольку брак есть нечто нравственное, он может быть расторгнут не произвольно, а лишь посредством решения нравственного авторитета, будь то церковь или суд. Если наступило тотальное отчуждение, как, например, при нарушении супружеской верности, то и религиозный авторитет должен разрешить развод.
§ 177
Нравственный распад семьи состоит в том, что дети, ставшие вследствие воспитания свободными личностями, признаются совершеннолетними правовыми лицами, способными обладать собственной свободной собственностью и основать собственную семью – сыновья в качестве глав семьи, а дочери в качестве жен, – семью, в которой они теперь находят свое субстанциальное назначение, по отношению к которой их первая семья как лишь первое основание и исходная точка отступает на задний план; еще меньшими правами обладает абстракция рода.
§ 178
Естественный распад семьи вследствие смерти родителей, особенно отца, ведет к наследованию имущества; по своему существу это наследование есть вступление в собственное владение в себе общим имуществом, – вступление во владение, которое при более отдаленных степенях родства и при характерном для гражданского общества рассеянии, делающем самостоятельными лица и семьи, становится тем более неопределенным, чем более теряется настроенность единства и чем в большей степени каждый брак становится отказом от прежних семейных отношений и основанием новой самостоятельной семьи.
Примечание. Странная фантазия усматривать основание наследования в том обстоятельстве, что вследствие смерти владельца имущества оно становится бесхозным и в качестве такового принадлежит тому, кто первым вступил во владение им, а во владение им большей частью вступают родственники, так как они обычно находятся в ближайшем окружении умершего, причем такой обычный случай якобы в целях сохранения порядка возводится позитивными законами в правило, – такая фантазия оставляет без внимания природу семейных отношений.
§ 179
Вследствие такого распада возникает свобода для произвола индивидов, которые могут либо вообще употреблять свое имущество, руководствуясь желанием, мнением и целями единичного, либо рассматривать круг друзей, знакомых и т. д. как свою семью и объявлять это вместе с вытекающими из этого правовыми следствиями наследования в завещании.
Примечание. В образовании такого круга, в чем и могло бы заключаться нравственное оправдание воли, направленной на подобное распоряжение имуществом, такую большую роль играет, особенно поскольку оно ведет к завещанию имущества, случайность, произвол, намеренное преследование эгоистических целей и т. д., что нравственный момент становится чем-то очень смутным и признание права произвольно составлять завещания чаще становится поводом для оскорбления нравственных отношений, для подлых усилий и столь же подлой зависимости; вместе с тем это позволяет также глупому произволу и хитрости связывать с так называемыми благодеяниями и дарами на случай смерти, после которой моя собственность и без того перестает быть моей, условия, дающие повод и оправдание для удовлетворения тщеславия и мучительного деспотизма.
§ 180
Принцип, согласно которому члены семьи становятся самостоятельными правовыми лицами (§ 177), ведет в кругу семьи к некоторому произволу и различению между естественными наследниками; чтобы не нарушать основных отношений, оно может, однако, иметь место лишь в самых ограниченных размерах.
Примечание. Принципом права завещания не может быть только прямой произвол умершего особенно потому, что такой произвол противостоит субстанциальному праву семьи, чья любовь и уважение к умершему члену семьи только и может заставить ее считаться после его смерти с выраженным им произвольным решением. Подобный произвол не содержит для себя ничего такого, к чему следовало бы относиться с большим уважением, чем к семейному праву, вернее, наоборот. Ведь значимость последней воли заключается лишь в произвольном ее признании другими. Такая значимость может быть ей преимущественно придана лишь постольку, поскольку семейные отношения, которыми она поглощается, становятся более отдаленными и менее действенными. Недейственность же таких отношений там, где они в самом деле существуют, относится к области безнравственного, и расширенная значимость такого произвола за счет подобных семейных отношений содержит в себе ослабление такой нравственности. Превращение этого произвола внутри семьи в основной принцип наследования и относится к упомянутой выше жесткости и безнравственности римских законов, согласно которым отец мог даже продать сына в рабство, а если другие отпускали его на волю, то он возвращался во власть отца и лишь после троекратного освобождения становился действительно свободным; согласно этим законам, сын в римской семье вообще не становился de jure совершеннолетним и правовым лицом и мог владеть в качестве собственности лишь военной добычей peculium castrense, a после того, как он вследствие троекратной продажи в рабство и отпуска на волю выходил из-под власти отца, он без завещания не наследовал вместе с теми, кто еще оставался под семейным игом. Жена (если она вступала в брак не в состоянии рабства in manum conveniret, in mancipio esset, а в качестве матроны) также принадлежала не столько семье, в основании которой она участвовала и которая действительно была ее, сколько той семье, откуда она происходила, и поэтому была исключена из числа наследников имущества ее действительной семьи так же, как члены этой семьи не наследовали имущество супруги и матери. О том, что по мере роста чувства разумности безнравственность этих и других подобных им законов была устранена в порядке судебных решений, например с помощью выражения bonorum possessio[14][12] (то обстоятельство, что между этим выражением и выражением possessio bonorum[15][13], свою очередь есть различие, принадлежит к тем познаниям, обладание которыми делает человека ученым юристом), вместо hereditas filia[16][14] посредством фикции превращалась в filius[17][15], выше уже упоминалось как о печальной необходимости для судей вводить разумное с помощью хитросплетений, чтобы устранить хотя бы некоторые последствия дурных законов. С этим связана также и ужасная неустойчивость важнейших институтов и беспорядочное введение в действие законов, направленное против возникающих из существующего положения зол. Какие безнравственные последствия имело для римлян это право произвольного составления завещания, достаточно известно из истории, из описаний Лукиана и других. В самой природе брака как непосредственной нравственности заключено смешение субстанциального отношения, природной случайности и внутреннего произвола; поскольку у римлян вследствие рабского состояния детей и других указанных и связанных с этим определений, в частности вследствие легкости разводов, произволу отдавалось преимущество перед правом субстанциального, так что даже Цицерон – а сколько прекрасного написано им о honestum[18][16] и decorum[19][17] в его «De officiis»[20][18] и в других сочинениях! – счел возможным развестись с женой, чтобы с помощью приданого новой жены расплатиться с долгами, то следует сказать, что порче нравов пролагался законный путь, или, скорее, в законах заключена ее необходимость.
Использование института наследственного права для сохранения блеска семьи посредством субституций, фидеикомиссов, исключения из числа наследников дочерей в пользу сыновей или всех остальных детей в пользу старшего сына или вообще посредством введения какого-либо неравенства отчасти нарушают принцип свободы собственности (§ 62), отчасти основаны на произволе, который в себе и для себя не имеет никакого права на признание, конкретнее же на мысли, что надо поддержать этот род или дом, а не эту семью. Но не этот дом или род, а семья как таковая есть та идея, которая обладает таким правом, и посредством свободы имущества и равенства в наследственном праве сохраняются вернее, чем посредством противоположного, как нравственная форма, так и семья. В такого рода институтах, как в римских, право брака (§ 172) вообще не признается; не признается, что брак служит полным основаньем для создания собственной действительной семьи и что по сравнению с ней то, что вообще именуется семьей, stirps, gens[21][19], становится с каждым поколением все более отдаленной и недействительной абстракцией (§ 177). Любовь, нравственный момент брака, есть как чувство любви, направленное на действительных, наличных индивидов, а не на нечто абстрактное. О том, что рассудочная абстракция проявляет себя как всемирно-исторический принцип Римской империи, см. ниже,§ 357. Относительно же того, что высшая политическая сфера необходимо приводит к признанию права первородства и неприкосновенного родового имущества, проистекающего не из произвола, а из идеи государства, см. ниже,§ 306.
Прибавление. У римлян в более ранние времена отец мог лишать своих детей наследства, мог и убивать их; позже уже не разрешалось ни то, ни другое. Это непоследовательное соединение безнравственного с более нравственными установлениями последующего времени пытались ввести в систему, а сохранение этой системы привело к трудностям и ошибкам в нашем наследственном праве. Завещания могут быть, правда, разрешены, но при этом необходимо исходить из того, что это право на произвол возникает или возрастает вместе с распадом семьи и отдалением друг от друга ее членов и что так называемая семья на основе дружбы, которую создает завещание, может быть признана только при отсутствии ближайших членов семьи, созданной браком, и детей. С завещаниями вообще связано нечто превратное и неприятное, ибо в завещании я объявляю, кто те, которые пользуются моей благосклонностью. Но благосклонность произвольна; ее можно тем или иным путем добиться хитростью, связать с тем или иным нелепым основанием и ради этой благосклонности от будущего наследника можно требовать самого низкого поведения. В Англии, где вообще чрезвычайно распространены чудачества, с завещаниями связывается бесконечное множество нелепых затей.