"Путь Дао — это бесформенное и
безымянное начало конца всех вещей.
Начинаться и заканчиваться, не зная
почему — вот величайшая тайна из тайн"
Ван Би (Ш в), даосский мистик
Гунфу и "искусство Дао"
Ушу не столько путь жизни, так как не учит, как надо жить, но это скорее философия духа, ибо оно дает возможность духовной самореализации человека. В этом основа всех китайских боевых искусств. Такой подход сложился не сразу, для окончательного оформления духовной сути ушу потребовались века, при этом базовые философские понятия ушу сложились не раньше ХУП в., хотя им предшествовала даосская и буддийская эзотерическая традиция.
До сих пор из уст многих носителей ушу, в основном в сельской местности в провинциях Хэнань, Хунань, Хубэй можно встретить рассуждения об ушу как об "искусстве Дао" (дао шу) или "технике Дао" (дао цзи), что в полной мере отражает традиционный взгляд на боевые искусства в Китае. Именно таким образом ушу называлось внутри сектантских школ ушу еще два-три века назад и именовать его таким образом могли только члены школ между собой (т.н. члены "внутренней линии" - нэйсянь). "Искусством Дао» называли в Китае немало явлений. В древности это были магические действия шаманов и даосская практика изготовления пилюли бессмертия. Позже к «искусству Дао» были причислены каллиграфия, архитектура, живопись, разбивка миниатюрных садов, стихосложение, все чаньские искусства. В этом же ряду стояло и ушу, образуя завершенную композицию китайских традиционных искусств. В любом «искусстве Дао» присутствует оттенок внутренней святости, природной изначальной целостности. Такие искусства порождены универсальным характером самого Дао и символично говорят о его всеприсутствии, поэтому будучи одинаковыми по своему внутреннему наполнению, в своей внешней ипостаси приобретали разные формы — один человек выводит на тончайшей бумаге замечательные иероглифы, другой в один взмах кисти рисует вековую сосну и вечные горы, третий — вкладывает всю душу в выполнение комплекса ушу. В конце концов практика таких искусств приводила к обретению «Небесного сияния» (тяньгуан) и практиковали «искусства Дао».
С "работой Дао", которое "ничего не делает, а все вершится само собой" (Лао-цзы) связано понятие гунфу. Термин "гунфу" долгое время во всем мире был значительно более популярен, чем "ушу". Нам он шире известен в его западном искаженном чтении как "кунфу" или "кунг-фу" — именно так сегодня на Западе называется вся совокупность китайских боевых искусств. Как уже говорилось, в современном Китае понятия "ушу" и "гунфу" выступают как полные синонимы для обозначения боевых искусств, Правда, сегодня ряд ассоциаций боевых искусств, созданных в США китайцами-эммигрантами, стремится разделить эти два понятия, подчеркивая, что "ушу" — это искажение древнего боевого искусства, созданное в коммунистическом Китае и предоставляющее собой не более, чем вид спорта, в то время как "гунфу" и есть истинный вид китайских боевых искусств. В реальности, это не совсем верно, поскольку и тот и другой термин параллельно употреблялись еще два-три столетия назад, хотя следует признать, что "гунфу" имеет более богатую гамму оттенков, нежели "ушу".
Понятие "гунфу" обычно следует понимать контекстуально. Это "высшее мастерство", "великая работа", "упорный труд", "подвижничество", "время" (точнее - "наличие времени для выполнения какой-то работы"). В ушу этот термин пришел из неоконфуцианства где он обозначал момент реализации и обретения полноты жизненности, достигнутый после медитации или "пестования своих внутренних природных свойств".
Уже с глубокой древности понятие "гунфу" употреблялось и как "время" и как "долгая работа, выполняемая с особым мастер-ством" (так, например, характеризовался правитель Чан Ванцзюнь в эпоху Хань, который мог работать таким образом девяносто с лишним дней без отдыха). С УП в. оно стало пониматься и как грандиозный успех правителя, мудреца или другого великого чело-века, плоды которого пошли на благо людям. Более того, наличие такого "гунфу" в деятельности правителя становится едва ли не важнейшей характеристикой его деяний, и горе было тем, кто по-добно, например правителю Ян Синю, был обвинен в отсутствии гунфу - это было равносильно покрытию позором.
Наличие гунфу понимается как универсальное понятие, поскольку гунфу, приобретенное в одном деле, скажем в ушу, распространяется и на все другие области жизни человека. Отсюда же и происходят многочисленные рассказы о мастерах ушу, которые были известными философами, поэтами, астрономами и т.д.
Время-гунфу понималось как величайшая драгоценность — ведь именно располагая временем, можно достигнуть этого гунфу. Иначе, как сказано в трактате даосского мистика Гэ Хуна (III-IV вв.) рождаются люди, которые «не ценят ни искусства, ни письмена — лишь понапрасну теряют время (гунфу)». Обратим внимание на то, что гунфу в смысле «великое делание» и «драгоценное, с умением проведенное время» уже в древности стали синонимичны. Интересно, что у Гэ Хуна мы, вероятно, впервые встречаем параллельное использование двух вариантов написания первого иероглифа "гун" из слова "гунфу". Первый вариант означает "деяние", "достижение", "действие", "мастерство", второй - "работа", "ремесло", "мастерство". Поскольку оба варианта в устном языке звучат абсолютно одинаково, то оба понятия стали абсолютно взаимозаменяемыми, а китайские толковые словари рассматривают их как синонимы. Такая взаимозамена во многом объясняется также и тем, что понятие "гунфу" во многом принадлежало к устной фольклорной традиции сектантских обществ и школ боевых искусств, где подавляющее большинство знаний передавалось изустно.
В историческом сочинении У в. "Нань ци шу" ("История ди-настии Южная Ци") уже явным образом означает "достижение", "учение". В неоконфуцианстве "гунфу" (обычно иероглиф "гун" в две графемы "работа" и "сила") осмыслялось как "нравственное усилие", ведущее к духовной самореализации, самораскрытию и внутреннему озарению.
И все же особую популярность понятие "гунфу" приобретает в народных школах медитативного "внутреннего искусства" (нэйгун), где занимались упорядочиванием циркуляции ци в организме, сложной психопрактикой, "просветлением изначального лика" человека. И именно из этих школ гунфу постепенно стало обозначением особого мастерства в боевых искусствах.
В ушу понятие "гунфу" использовалось в двух смыслах: во-первых, как высшее откровение на пути самопостижения, обретение мастерства как способности духа принимать чудесность мира и доверять (синь) ему, во-вторых, как совокупность времени и усилий, затраченных на достижение такого мастерства. К этому близко одно из современных значений слова гунфу — «свободное время». Гунфу — это и цель, и путь к ней, высшее достижение и неторопливая, кропотливая работа.
С ХVII в. термин гунфу стал всеобщим для боевых искусств, даже потеснив слово «ушу» и тот сакральный смысл, который ему сопутствовал. Особенно широко он использовался в тайных обществах и религиозных сектах типа знаменитого «Белого лотоса» (Байляньцзяо), где под гунфу понималось боевое искусство совмещенное с медитативной практикой. Показательно, что в ряде школ внутренней семьи понятие "гунфу" соотносится с «Тяньгун» — «Небесным мастерством», причем эти термины в трудах теоретиков ушу использовались как взаимозаменяемые. Тем самым подчеркивался смысл гунфу как высшего мастерства, имеющего космическое ("небесное") звучание и происхождение: оно спонтанно воплощается на земле через ряд "пресветлых учителей" (мин ши) "внутреннего искусства". Такое толкование гунфу связано с представлением о мистической "работе Дао, "которое ничего не делает, но все вершится само собой" ("Дао дэ цзин"), а также с даосской концепции "праздности" и "отдохновения" как высшей и "работы духа" в противоположность "внешнему" механическому выполнению движений.
Считается, что для достижения гунфу необходимы три составные части — терпеливые занятия, правильное окружение и опытный учитель. Замечательный пассаж по этому поводу мы встречаем у известного мастера тайцзицюань Чэнь Синя (Х1Х в.): «Современные ученики, не прилагая усердия (гун), сразу же стремятся достичь успехов, прикладывают минимум усилий и стремятся к большим достижениям. Разве это похоже на то, о чем говорил Конфуций: «Сначала — трудности, лишь затем — успехи"? Так спросим же, что в чем же заключено использование гунфу. Необходимо следовать тому, о чем говорил Мэн-цзы (знаменитый философ-конфуцианец — А.М.): занимаясь делами, не будь прямолинеен, освободи сердце от пренебрежения, насильно не форсируй ситуацию и лишь тогда сумеешь (обрести успех). Когда не ясны принципы, то идут к пресветлому учителю; когда не ясна дорога, посещают добрых друзей. Когда становятся известны принципы и ясна дорога, а цель все ещё не можешь достичь, то в течение долгого времени посвяти себя неутомимому гунфу, и ты придешь к цели. Спросим, сколько времени необходимо для этого? Малый успех приходит через три года, большой — через девять лет. Горячий сердцем сумеет приложить все усилия для этого».
Предание ушу хранит немало историй об «обучения по аналогии», когда мастер не столько непосредственно обучал последователя технике ушу, сколько каким-либо необычным и своеобразным образом приобщал его к самому понятию «гунфу». Иногда учителя шли от самых обычных вещей, например, заставляли неофита годами вращать мельничный жернов, чтобы он привык использовать не силу рук, а «силу земли», которая через ноги и поясницу поднимается в руки, или носить доверху наполненные водой ведра через овраги и камни из самого дальнего колодца, не пролив ни капли, и тем самым овладевая искусством мягкого, незаметного передвижения. После такого обучения гунфу реализовывается как бы само собой, естественно и незаметно, а самим приемам ушу в этом случае можно уже обучить за несколько месяцев. В этом процессе проявляется самое важное в понимании смысла боевых искусств, присущее Китаю — вместо того, чтобы начинать с утомительных технических экзерсисов, ученика сразу пытаются привести к истоку, «семени» любого возможного движения в этом мире, или, как говорили, «чтобы любоваться верхушкой древа, надо прежде посадить его корень».
Поскольку гунфу существует вообще, без относительного вида деятельности, то оно может придти и при готовке пищи, и при занятиях каллиграфией, и при тренировке в ушу. Нужно лишь «знать, что делаешь», т.е. понимать «семя движения», которое заключено в мире доформенном, в пространстве вселенского хаоса, в Дао ("О, смутно-туманное, но в нем заключено Семя" — "Дао дэ цзин"). «Обучение по аналогии» позволяет отвлечься от узкого понимания мастерства в ушу лишь как умения ловко наносить удары или красиво двигаться и придает ему универсальный, вселенский характер постижения "семени", сути мастерства. У Чжуан-цзы есть известная притча о чудесном стрелке, который, дабы научиться стрелять без промаха часами наблюдал за летающей мухой, за снующим взад и вперед челноком, тренируя «истинное видение», и лишь потом взялся за лук, после чего этом не было равных ему.
Идея о "знании на уровне семени", которое и есть гунфу, приходит в ушу из даосского атнропокосмизма. В даосской теории прослеживается мысль, что высшим умением обладает само Дао, так как оно создало весь мир или, правильнее говоря, «из него проистекают мириады существ», оно вскармливает их, дает возможность развиваться, при этом не властвует над ними. Само же Дао ни у кого не «училось» и, что самое непостижимое, Дао ничего не делает, «но нет того, что оставалось бы не сделанным». И все это потому, что оно «смутно-туманно, но в нем заключено семя. Хотя оно туманно-смутно, но оно содержит образы». Проще говоря, в нем присутствует зародыш всех вещей и явлений, которому оно «дает быть». Именно становится основой для осмысления гунфу с весьма необычной стороны: можно обладать высшим мастерством, ничему не обучаясь конкретно. А это значит, что мудрец — мастер не обязан «знать все», а должен обладать лишь определенным состоянием сознания, которое означает его приобщение к Дао. «Умеет» на самом деле, конечно же, Дао, а совершеномудрый на земле воспроизводит его посылы в конкретных действиях. Становится понятной и известная сентенция Конфуция о том что благородный муж не должен уметь делать многое, так как его благая сила — дэ априорно позволяет ему знать смысл вещей.
Известный мастер боевых искусств и ученый ХУ1 в. У Шу описывает забавную историю, демонстрирующую нам связь «обучения по аналогии» и гунфу. Эта история касается возникновения стиля Эмэйского копья, характеризующегося крайне запутанными передвижениями. Два монаха пришли к известному учителю, про которого ходили слухи, что он обладает тайными методами боя с копьем, и стали упрашивать старика открыть им хотя бы часть секретов. Сначала мастер лишь рассмеялся, не ответив ничего, но после долгих уговоров согласился взять их в ученики. Но обучение оказалось неожиданным — учитель послал их в лес рубить дрова, чем они и занимались в течение двух лет, даже не приступая к тренировкам. А через два года учитель с улыбкой (это вообще характерная черта описания мастеров — улыбка, смех, показывающие игровой характер, символическую суть их обучения) сказал им: «Вы вдвоем упорно и настойчиво трудились и теперь уже можете идти дальше. Я владею 18 способами прямых уколов копья, 12 способами ударов руками, взаимного использования защиты и нападения (т.е. блокировки удара противника и одновременной контратаки — А.М.) — сокрушительным боевым искусством. Если, в течение долгого времени рубя дрова, вы научились управлять своими руками через сердце, то даже не зная способов движения руками и передвижений, вы уже содержите это в себе в скрытом виде». По сути, в этом и заключается смысл ушу — содержать в себе в скрытом виде (юй) знание не только о всевозможных приемах, но и мировых трансформациях вообще.
Можно, обучаясь чему-то одному и поняв его корень, произрастающий из Дао, овладеть всем. Именно об этом говорит чань-буддийская поговорка «Все вещи возвращаются к одному, а одно восходит к своему истоку — пустоте Дао».
Самым простым, хотя далеко не самым полным примером такого "всеобщего гунфу" является изучение техники самозащиты в ушу. Можно отработать десятки и сотни комбинаций, но все варианты предусмотреть невозможно, равно как невозможно предусмотреть все жизненные ситуации. Но можно, дойдя до корня какого-то конкретно явления, охватить своим пониманием весь мир, так как суть всех вещей в мире едина. В этом случае изучать все ушу, все стили, направления, приемы не имеет смысла, ибо уже постигнуто то общее, что стоит за ними, да и не только за ними. А тот, кто обрел это запредельное понимание и умение и назывался в китайской традиции человеком, обладающим Высшей благодатью или Благой мощью — дэ. Именно он никогда не ошибается, так как потенциально умеет делать все, ничему не учится, но все умеет, не соперничает с людьми, а люди не враждуют с ним, не навязывает себя, а люди уважают его, не ищет общения, а все стремятся поговорить с ним. Он фактически вскармливает людей, своей Благой мощью, так как дошел до понимания сути вещей.
Китайские народные легенды постоянно подчеркивают запредельность всякого мастерства, достигаемого в занятиях ушу. Оно даже может помочь одолеть призраков. Одна из китайских легенд из старого сборника, посвященного демонологии, рассказывает, например, о неком Сун Дасяне — «Суне Великом мудреце», который как-то расположился на ночь в заброшенном павильоне, что в западном пригороде города Наньяна. Никто не рисковал останавливаться в этом месте, поскольку все гости, заходившие туда, пропадали. И лишь Сун, войдя в павильон безо всякого оружия, спокойно уселся играть на лютне — занятие, достойное великого мудреца, которое одобрял сам Конфуций. И вот в полночь явился перед Суном чудовищный призрак — «с выпученными глазами, острыми зубами, а облика был ужасающего». Сун же продолжал спокойно играть на лютне, а призрак вышел на улицу и вернулся в павильон с головой мертвого мужчины.
- Не хочешь ли себе подушку под голову, — поинтересовался призрак у Суна бросил голову к его ногам.
- Прекрасно, — ответил Сун, — мне как раз некуда приложить голову на ночь. Возьму-ка я это вместо подушки.
Призрак удалился, а затем вернулся вновь и предложил:
- А не померяться ли нам силами в поединке (шоубо)?
- Замечательно, — живо откликнулся Великий мудрец.
С этими словами Сун подскочил к призраку, сделал ему обратный обхват за поясницу, и так сжал, что призрак даже двинуться не смог, да так умер. А когда расцвело, Сун увидел, что тело призрака превратилось в лисицу-оборотня. С тех пор никто не тревожил посетителей в этом павильоне.
Интересно, что в западной демонологии призрака можно уничтожить только особыми способами — заклинаниями, заговоренным оружием, серебряными пулями, но никак не голыми руками. В Китае борьба с призраками велась тем же методами, заговорами и даосскими магическими приемами, но ушу считалось вполне достойным и эффективным методом уничтожения оборотней, ибо в сознании китайцев ничем не отличалось от магического искусства. Не случайно на ранних этапах и боевое искусство и искусство даосских магов обозначалось одним иероглифом — «шу».
Для проявления гунфу не нужна какая-то особая сложность форм. Наоборот, основа всякого китайского искусства — простота и отсутствие вычурности. Комплексы шаолиньской традиции очень просты по своим элементам, хотя предполагают огромную внутреннюю работу. Китайского знатока живописи не смущает монотонное нагромождение скал и тускловатые тоновые переливы китайского пейзажа. Стихи Ли Бо и Ду Фу почти болезненно трогают душу своим простым одиночеством мудрости, оставляя предельный простор для внутреннего творчества.
Здесь эстетика простоты, или как говорили в Китае, «неприхотливых цветов» и «неприукрашенной красивости» (сухуа) обнажала истинность каждой вещи, доказывала аутентичность всякого жеста жизни. Лао-цзы учил, что форма не должна скрывать или превосходить собой внутреннего содержания, ее функция — лишь указывать, что за внешним декором скрывается нечто, что обладает абсолютной ценностью, хотя и не видимой, а на ранних этапах обучения даже не предполагаемой. Когда внутренняя сущность мира постигнута, когда разум озарен восхищением «неприукрашенной красотой», а весь временной поток сведен в «вечное настоящее», тогда исчезает вообще понятие формы. Здесь предельное наполнение равнозначно пределу пустоты. Лао-цзы учил, что «Если стремишься постичь Дао нельзя быть драгоценной яшмой, но надо стать простым камнем». Он же сравнивал истинного мудрец с куском необработанного дерева (пу) — символ предельной естественности, неотторжимости от изначальных форм мира. Истина внезапна именно своей простотой и какой-то неприкрашенностью, ибо она ничем не отличается от естественного хода вещей в мире — «цзыжань».
Гунфу изливает себя в простоте и скромности. Символизм форм и их нарочитая подчеркнутость должны обнажить абсолютную глубину внутренних образов. Здесь адекватность человека «дыханию мира» важнее хитроумности.
«В ушу нет ничего особенного», — эта многократно повторяемая в китайских трактатах фраза может стать лейтмотивом всего нашего повествования. В ушу нет действительно какой-то запредельной сложности, а вот для постижения гунфу, которое стоит за приемами, требуется особая работа духа. Поняв смысл гунфу вообще, можно научиться его частному проявлению — ушу — за краткий период времени.
Если быть более точным — достижение гунфу отнюдь не заключается в напряженной, утомительно-изматывающей работе сознания, которое должно быть вообще отключено. Сознание человека уже перестает существовать, он именно «не думает». Современные наставники в монастыре Шаолиньсы учат заниматься ушу в состоянии "не-думания" или "вне мыслия" (у нянь). Канон тайцзицюань подчеркивает: «Чтобы овладеть чем-то, вы должны как можно меньше использовать свое сознание». Наставники ушу самым различным образом передавали это ощущения слияния с вселенскими трансформациями, когда субъективное отражение мира уже не довлеет над человеком: «и Небо и человек — все пронизано единым ци», «единотелесность», «нет ни меня, ни другого — все сливается в круговорот единого Ци».
Не случайно многие стили включают в себя лишь два-три комплекса, и на их основе ученики постигают все многообразие оттенков ушу — сначала технических, а затем и внутреннее-духовных. В результате человек как бы перешагивает через ограниченность внешних форм, и овладев внешним движением, начинает видеть его внутреннюю сущность, понимаемую как гунфу. Именно эту способность имел в виду учитель тайцзицюань Чэнь Синь, говоря: «Изучающий ушу движется от того, что имеет форму, к тому, что не имеет и следа, постигая в этом Небесном искусстве (тяньгун) сокровенно-утонченное начало».
Вот он — удивительный смысл высших этапов боевых искусств! Не сильный удар, не ловкое движение, не непобедимость (это все вторичное), а «сокровенно-утонченное начало», при котором ушу становится уже не искусством боя, а именно Небесным искусством, т.е. связующим звеном человека и Неба. «То, что не имеет и следа» — это один из многочисленных синонимов Дао, однако обратим внимание, что мастер Чэнь Синь избегает вообще как-то называть его.
В процессе тренировки боец концентрируется на каких-то образах, приводя сознание в спокойное и ровное состояние, не замутненное никакими чувствами. Собственно именно "спокойное сознание" или "покой сердца" традиционно называют китайские мастера в качестве рецепта достижения гунфу, а Сунь Лутан замечал по этому поводу: «Вскармливай корень души и успокаивай сердце, пестуя тем самым Дао». «Покой сердца» «позволит бойцу совершать удивительное» — «взметаться в небо как грозный дракон, приземляться как удар грома, поднимаясь, не обладать формой, опускаясь — не оставлять и следов». Человек, подобный Дао (ведь это его атрибуты — «бесформенность» и «бесследность"), обладает какой-то удивительной глубиной сердца и эмоций, сверхпокоем души, позволяющими сделать все. Здесь нет даже места решимости или упорству — абсолютное спокойствие, недвижимость духа. Это особый, тип концентрации, которая не требует концентрации, которую в шаолиньском монастыре именуют "достижение самадхи вне самадхи". Это особая праздность, умиротворенная незамутненность духа. Весьма показательно, что гунфу можно достичь и в беззаботной беседе, и в практике ушу, и в написании иероглифов, и даже в прогулке по саду, чем обычно занимались благородные конфуцианские мужи.