Путь к тому, что «не имеет формы».




Интуитивный характер знания ушу во многом получил свое осмысление после развития в Китае чань-буддизма, который учил о «постижении истины, не опираясь на письменные знаки», о том, что «твое сердце и есть Будда», «нельзя искать Дао вне себя». Приведем забавную чаньскую притчу о том, что состояние духа намного важнее технического мастерства. Будущий чаньский патриарх Шигун был в молодости великолепным охотником и прославился тем, что убивал животное стрелой с первого же выстрела. Однажды, охотясь в лесу, он встретился со знаменитым чаньским мастером Мацзу.
- Кто ты такой? — поинтересовался Мацзу.
- Охотник, — ответил Шигун.
- И ты умеешь стрелять из лука?
- Конечно!
- А сколько животных ты можешь убить одной стрелой?
- Одной стрелой я убиваю одного животного.
- Ха-ха-ха, да ты, видно, не понимаешь, как надо посылать стрелы в цель.
- А ты что, понимаешь, как делать это?
- Я-то, конечно, понимаю.
- А сколько животных ты можешь убить одной стрелой?
- Одной стрелой я могу поразить целое стадо.
— И то, и другое — живые существа. Как же способен ты безжалостно убить все стадо?
— То, что убиваю я, — это пелена заблуждений масс живых существ. А почему ты не стреляешь в пелену своих заблуждений и препятствий на пути к просветлению, замутняющих разум? И с сегодняшнего дня ты избавишься от всех них!

Чаньский патриарх Мацзу, может быть, никогда ранее не учившийся стрелять из лука, умел делать это лучше, чем профессиональный охотник! Его мастерство имело не частный, но всеобщий характер и поэтому, в отличие от Шигуна, его выстрел был внутренним выстрелом. Обратим на это внимание — в теории ушу внешнему удару предшествует внутренний удар, выстрелу — внутренний выстрел, всякому движению — посыл духа и волевого импульса.

"Воля руководит движениями», «Истинный удар проистекает из сердца», «Сначала волевой импульс, затем внешняя форма», — эти сентенции из канонов ушу как нельзя лучше передают смысл внутреннего движения, которое предваряет все внешние приемы. «Волевой импульс» (и) — это не желание сделать что-то, его не следует путать с похожим европейским понятием. На самом деле, это и есть чистота внутреннего Небесного посыла к каждому действию, которая живет в человеке и которую следует лишь реализовать в процессе тренировок.

Гунфу, позволяющее сделать из воинского ремесла «искусство Дао», таким образом, и есть способность предварить всякое внешнее, а следовательно, и переменчиво-непостоянное действие. Само же оно является таким действием, которое воистину существует, которое неизменчиво, то есть которое само по себе и есть Дао.

Молчаливое слово

Всеобщность срединной гармонии и универсализм гунфу объясняют еще одно интересное явление в ушу. Оно связано с традицией объяснения знания и духовной передачи. Гунфу может быть реализовано в любом пространстве, ибо любое пространство может быть превращено в поле внутреннего опыта, не зависящего ни от количества слов, ни от наличия словесных пояснений вообще. Суть гунфу также не зависит от стиля и школы, но лишь от «истинности передачи» и обретения «формы за пределами форм». Значит, существует и «знание за пределами знания». Оно заключено не в объяснении каких-то истин или преподавании каких-то приемов, а в могучем импульсе к странствиям внутрь себя.

В школах царствовала культура молчания и символа как сверхслова. Конечно, это не значит, что вообще никаких слов не произносилось. Скорее наоборот, преподавание всегда сопровождается многочисленными рассказами об истории школы, афоризмами, традиционными поговорками. Но самое главное должно было остаться слегка размытым, хотя постоянно находящемся «в кадре» — то, что утратиться, будучи произнесено, но о чем и не говорить нельзя. Отсюда некий метаязык ушу, позволяющий в любом выражении сохранять «истинную передачу», не подавляя ее всеобщности мелочной конкретикой.

Мастер не нуждается в словах, он «действует недеянием и учит молчанием», как говорит «Даодэцзин». Он сам являет собой методику и конкретизацию традиции ушу. Лишь один его образ, одно его присутствие могло рассказать ученику больше нежели набор приемов.

Китайская традиция неоднократно обыгрывала этот образ «передачи вне слов», и особенно рельефно он проступил в чань-буддизме и различных формах чаньского искусства «молчаливого образа», выразившегося, например, в пейзажной живописи.

Однако истоки внесловесной передачи лежат намного глубже, они заключены в самых древних китайских мистериях. В этом отношении показателен пассаж из «Ицзина"- одного из древнейших посвятительных текстов: «Запись не исчерпает слова. Слово не исчерпает мысли. Значит и мысли совершеномудрого нельзя узреть... Совершеномудрые создали образы, дабы исчерпать мысли». Авторитет «Ицзина» не столько предопределил, сколько подкрепил древний способ познания и восприятия мыслей «совершеномудрых» — через образы, символы и ритуал. Следуя этой доктрине, всякая мысль не может быть выражена словами, но существует возможно вообще обойти уровень мысли человека, непосредственно соприкасаться с небесными образами. Устраняется не только необходимость в писаниях, словах, но даже мыслях. Не случайно психопрактика в ушу говорила об «опустошении сознания», «достижении состояния «вне-мыслия», «гулкой пустоты сознания».

В конечном счете, любое движение в ушу — повторение того, что когда-то делал «совершеномудрый» первопатриарх, а их исполнение — не более, но и не менее, чем соположение себя с образами Дао. «Истинное слово» становится явственно различимым в веках через внутренне зримый, но внешне невидимый образ.

Это позволяет без труда открыть тайны ушу и секреты школы. Их нельзя «выдать» словом. Нельзя словами объяснить и традиционную методику подготовки, так как она была строго индивидуальной, и лишь учитель мог ее определить для каждого в отдельности. О школе, как и о гунфу, нельзя рассказать, их можно только пережить.

Понимание срединной гармонии передается через всеобщее отрицание, как и Дао, которое утверждает себя через глобальное всеотсутствие — его «нельзя назвать», «нельзя выразить словами», «нельзя узреть», «неразличимое». Гунфу всегда равно обретению, а точнее исчерпанию Дао, поэтому и путь к нему лежит через не-знание, вне-мыслие, не-помысел, не-слово — через пустотную бесформенную форму.

Ушу иносказательно по своей сути, символично, так как его нельзя выразить в приемлемых знаковых системах и приходится оперировать образами, символами и ощущениями. Когда устраняются слова и наступает «срединная гармония», то движениям тела и мысли, возвращается изначально положенная внутренняя логика. Вчитаемся в рассуждения Сунь Лутана об истоке «знания вне знания": «Простота ушу заключена в том, что формы кулачного искусства достигают простоты и непритязательности, но тем не менее не приходят в хаос. Начало и конец такого кулачного искусства, а также применение приемов, являются тем, над чем люди никогда не задумываются, но что знают. Тем, что не изучают, но могут совершить. Использование движений тела также являет собой обыденный принцип. Когда человек ничему не обучался, то и применение движений его рук и ног не имеет никаких правил и не может быть упорядоченным. Изучение ушу позволяет человеку познавать вне размышлений и свершать, не обучаясь. Обыденно приемлемые формы обретают срединный порядок, а движения четырех конечностей становятся не хаотичными».

Здесь каждая фраза — шаг к раскрытию парадоксальной сути обучения ушу. Это абсолютная мистерия, проявленная в ритуале боевых искусств. Значит для ушу существует знание, которое предшествует обучению, что никогда не приходит из внешнего мира, но изначально присутствует в душе человека. Это по сути и есть истина предшествующая знанию, пробуждение которой облекает все в одежды срединной гармонии.

Лишь обучение у учителя позволяет обрести знание, суть которого — не-знание, точнее то, что противоположно обыденному знанию. Необходимо не пристально всматриваться в форму движения, но понимать то, что оно давно познано и следует лишь вспомнить его — «не изучают, но могут вспомнить». Обучение превращается не в изучение, но в глобальное воспоминание, возвращение к собственным духовным потокам.

Когда же ученик достигает срединной гармонии в своем сознании (фактически, все обучение было направлено именно на это) можно уже ничего не объяснять — понимание приходит в самом принципе «увэй» — «недеяния». Важно лишь понять — там где ты стоишь, и есть средина «бесконечной бесконечности», и то, что ты делаешь, и есть гунфу. Тогда и достигается «благость» от занятий ушу, или как называл ее Сунь Лутан, «применение форм ушу начинает гармонизировать с Дао». Занятия ушу становятся неотличимы от действия Дао.

"Срединная гармония», где все равно важны и равновелики в общем потоке передачи, и одновременно иерерахичны, ибо кто-то передает, а кто-то воспринимает, устанавливает отношения полной интимной доверительности. Прежде всего это — преданность делу, школе, мастеру. Доверительность как мерило присутствия мастера в ученике позволяла перетекать знанию из одного сосуда в другой. Мастер и ученик являются двумя полюсами, между которыми возникало напряжение, позволявшее создать мир нерасчлененной телесно-духовной интуиции взаимопонимания.

Но народная традиция сохранила доверительность и индивидуальность обучения, бессловесной, но многовыражающей беседы «сердца с сердцем». Тайна ушу заключалась, таким образом, не в технике обучения, но в самом мистериальном подходе к ней, в самой форме бессловесной передачи.

Мастерство боевых искусств всегда понималось как обыденное и как чудесное одновременно. Во многом это связано с идеалом "пустотного", а поэтому и неуязвимого состояния сознания истинного бойца. Сам этот идеал в своем истоке тесно связан с даосской традицией. Примечательно, что многие ранние даосы были прекрасными воинами и нередко странствовали по Китаю с мечом за плечами. В этом смысле примечательная личность одного из самых знаменитых даосских магов Гэ Хуна (1У в.), знактока способов достижения бессмертия, который сводил свое "чудесное мастерство" к "обыденному поступку", при этом рассказывая по сути, о том, что истинное боевое искусство лежит за пределами владения мечом и луком:

"Будучи молодым человеком, я немного обучался стрельбе из лука, но моя сила была слишком мала, чтобы натянуть тугой лук подобно Янь Као. Я верил, что стрельбе из лука учатся лишь потому, что она представляет собой одно из шести искусств, практикуемых благородными мужами, а также для того, чтобы остановить бандитов, разогнать грабителей или охотиться на птиц и животных. Давным-давно, когда я служил в армии, я однажды выстрелил из лука, преследуя всадника. В ответ на мой выстрел два бандита и одна лошадь свалились замертво. Так я сам избежал смерти.

Еще я обучался бою с мечом и щитом, а также одиночному мечу и парными копьями, основанные на малопонятных наставлениях и многозначительных уловках для использования против нападающих. Постигнув эти секретные методы и став их последователем, я сумел оставаться невредимым и добиваться победы, используя эти знания против непосвященных. Неважно, каким образом действовал нападающий, ничто не могло помешать мне.

Позже в жизни я также изучал искусство длинного шеста, который можно использовать против короткого меча или длинной алебарды. Но это также представляло собой мертвые знания низшего порядка. Это искусство сравнимо с обломанным рогом или фениксом без шпор. Где оно может пригодиться? Сверх тех вещей, которые я здесь перечислил, нет, наверное, ничего кроме того, что я уже выучил».



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-08-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: