вечна. Но она встречается редко, и вам, сэр, как видно, не посчастливилось
ее испытать!") Любя, мы почти отрываемся от своего эгоистического "я". Как
прав был Платон, говоря, что, обнимая красивого мальчика, он находится на
пути к добру. Я сказал: почти отрываемся, потому что испорченная
человеческая природа легко может загрязнить самые чистые наши помыслы. Но
постижение этой истины - пусть мельком, пусть ненадолго - большой дар и
имеет непреходящую ценность именно потому, что переживается нами с такой
силой. О, хотя бы однажды возлюбить другого больше, чем самого себя! Почему
бы этому откровению не стать рычагом, который приподнимет мир? Почему бы
отрешению от самого себя не послужить точкой опоры для создания нового мира,
который мы будем заселять и расширять, покуда не возлюбим его целиком больше
самих себя? Об этом мечтал Платон. Его мечта - не утопия.
Не буду утверждать, что все эти глубокие мысли пришли мне в голову,
пока я лежал в постели в то первое утро, утро первого дня творения.
Возможно, меня осенили только некоторые из них. Я чувствовал себя так, будто
вторично родился, будто вся моя плоть преобразилась - такое смиренное
изумление мог бы испытывать человек, если бы ему довелось восстать из
мертвых. Тело мое было не то из масла, не то из лилий, не то из белого
воска, не то из манны, не то еще неизвестно из чего. Конечно, пламя желания
согревало и одушевляло все эти блаженные и незапятнанные видения, но оно не
казалось чем-то отдельно существующим, точнее, я вообще ничего не
воспринимал в отдельности. Когда физическое желание и любовь неразделимы,
это связывает нас со всем миром, и мы приобщаемся к чему-то новому.
Вожделение становится великим связующим началом, помогающим нам преодолеть
двойственность, оно становится силой, которая превратила разъединенность в
единство, когда Бог даровал нам блаженство. Я томился желанием и в то же
самое время никогда еще не чувствовал себя таким раскованным. Я лежал в
постели и представлял себе ноги Джулиан - то голые, коричневатые, как
скорлупка яйца, то обтянутые колготками - розовые, лиловые, черные. Я
представлял себе ее волосы, сухие и блестящие, отливающие тусклым золотом и
низко растущие сзади на шее. Я представлял себе ее нос, который так и
хотелось погладить, надутые губки, как рыльце зверька, всю ее
сосредоточенную мордочку. Представлял небесную голубизну ее акварельных
английских глаз. Представлял себе ее грудь. Я лежал и чувствовал себя
счастливцем и праведником (я хочу сказать, что все мои мысли были абсолютно
целомудренны).
Я встал и побрился. Какое наслаждение бриться, когда ты счастлив! Я
внимательно посмотрел на свое лицо в зеркале. Оно было свежим и молодым. На
нем все еще была та же восковая маска. Я действительно казался другим
человеком. Ликующая энергия, распиравшая меня, разгладила щеки и стерла
морщины вокруг глаз. Я тщательно оделся и не торопясь выбрал галстук. О еде
я все еще не мог думать. Мне казалось, что мне никогда больше не нужно будет
есть, я смогу жить, насыщаясь одним воздухом. Я выпил немного воды. Выжал
апельсин, движимый скорее теоретическими соображениями, что я должен все же
чем-то питаться, чем вернувшимся аппетитом, но сок был слишком густой и
приторный, я не смог отхлебнуть даже глотка. После этого я прошел в гостиную
и вытер пыль. Во всяком случае, смахнул ее с гладких поверхностей. Как
прирожденный лондонец, я терпимо отношусь к пыли. Солнце еще не настолько
поднялось, чтобы осветить кирпичную стену дома напротив, но небо было
пронизано яркими солнечными лучами, и вся комната озарялась рассеянным
светом. Я сел и принялся думать о том, что мне делать со своей новой жизнью.
Может показаться смешным, но быть влюбленным - это тоже занятие.
Человек, посвятивший себя Богу, превращает жизнь в непрерывное
священнодействие, как пишет Герберт: "Убирая комнату, я исполняю твой,
Господи, закон" {Парафраз из стихотворения английского поэта XVII в.
Герберта "Эликсир".}. Это очень похоже на то, что делает влюбленный,
последнее - только частный случай. Так я, стирая пыль для Джулиан,
разумеется, совсем не помышлял о том, что она когда-нибудь снова сюда
придет. Теперь я позволил себе взять в руки ее "Гамлета", который так и
лежал на инкрустированном столике. Это было школьное издание. Имя прежней
владелицы Хейзел Бингли было зачеркнуто и детским почерком, вероятно уже
давно, написано: "Джулиан Баффин". Какой почерк у Джулиан сейчас? Я видел
только открытки, присланные ею, когда она была еще маленькой. Получу ли я
когда-нибудь от нее письмо? Представив себе такую возможность, я
почувствовал слабость в ногах. Я внимательно просмотрел книжку. Текст был
испещрен удивительно глупыми замечаниями Хейзел. Было тут и несколько
пометок Джулиан (должен признаться, таких же глупых), относившихся скорее к
поре ее занятий в школе, чем ко "второму периоду" ее знакомства с пьесой.
"Слабо" было написано против слов Офелии: "О, что за гордый ум" {Шекспир.
Гамлет, акт III, сцена 1. Перевод Б. Пастернака.}, - мне показалось это не
совсем справедливым. И "лицемер" в том месте, где Клавдий в раскаянии
пытается молиться. (Разумеется, молодые не могут понять Клавдия.)
Некоторое время я изучал книжку, собирая рассыпанные по ней цветы.
Затем, прижав ее к груди, начал размышлять. Мне было по-прежнему ясно, что
мое новое "занятие" ни в коей мере не исключает моей работы. И то и другое
было послано мне одной и той же высшей властью и не для того, чтобы они
соперничали, но дополняли друг друга. Очень скоро я непременно начну писать
и буду писать хорошо. Я совсем не хочу? сказать, будто мне пришла такая
пошлая мысль, что я буду писать о Джулиан. Если стремишься к совершенству,
жизнь и искусство не должны пересекаться. Но я уже почувствовал, как в
голове у меня запульсировало, и ощутил покалывание в пальцах - верный
признак, что пришло вдохновение. Детища моей фантазии уже начали роиться у
меня в мозгу. Тем не менее пока меня ждали более легкие задачи. Я должен
наладить свою жизнь, и теперь у меня есть для этого силы. Я должен
повидаться с Присциллой, должен повидаться с Роджером, должен повидаться с
Кристиан, должен повидаться с Арнольдом, должен повидаться с Рейчел. (Теперь
все это вдруг показалось очень просто.) Я не сказал себе: "Я должен
повидаться с Джулиан", - я смотрел спокойными, широко раскрытыми глазами
через этот божественный пробел на мир, в котором не было места злу. О том,
чтобы уехать из Лондона, не могло быть и речи. Я выполню все, что мне
предстоит, но и пальцем не "шевельну для того, чтобы снова увидеть мою
ненаглядную. Думая о ней, я радовался, что вовремя отдал ей одно из своих
драгоценнейших сокровищ - золоченую табакерку "Дар друга", - теперь бы я уже
не мог этого сделать. Она унесла с собой эту невинную вещицу, взяла, сама
того не зная, залог безмолвной любви, принесенный в дар сокровенному,
принадлежавшему только ей одной счастью. Отныне в безмолвии я буду черпать
силы. Да, это было еще одно открытие, и я за него ухватился. Я буду писать
потому, что сумею сохранить молчание.
Некоторое время я с благоговением размышлял о своем новом прозрении;
когда вдруг зазвонил телефон, я подумал: "А вдруг это она", - и сердце чуть
не выскочило из груди.
- Да.
- Говорит Хартборн.
- А, добрый день, старина? - Я почувствовал несказанное облегчение,
хотя все еще едва переводил дух, так я был возбужден. - Рад, что вы
позвонили. Может быть, встретимся? Как насчет того, чтобы вместе пообедать?
Ну хоть сегодня?
- Сегодня? Ну что ж, я как будто свободен. Итак, в час на нашем обычном
месте?
- Прекрасно! Правда, я в некотором роде на диете и мало что могу есть,
но буду рад вас видеть. До скорой встречи. - Улыбаясь, я положил трубку. В
это время раздался звонок в дверь. Мое сердце снова устремилось в пустоту.
Замок никак не открывался, я чуть не застонал.
На пороге стояла Рейчел.
Когда я увидел ее, я выскользнул из квартиры и, закрыв за собой дверь,
произнес:
- Ах, Рейчел, до чего же приятно вас видеть. Мне нужно кое-что срочно
купить - может, пройдемся вместе?
Я не хотел ее впускать к себе. Ведь она могла бы войти в гостиную и
сесть в кресло Джулиан. Кроме того, я предпочитал говорить с ней не в
интимной обстановке, а под открытым небом. Но я был рад видеть ее.
- Можно мне войти и присесть на минутку? - спросила она.
- Мне просто необходимо глотнуть свежего воздуха. Такой чудесный день.
Пойдемте лучше вместе.
Я стремительно зашагал по двору, а затем - по Шарлотт-стрит.
Рейчел явно принарядилась: на ней было шелковое, красное с белым,
платье, с низким квадратным вырезом, открывавшим ее усыпанную веснушками
грудь и выступающие ключицы. Сухая, морщинистая шея слегка напоминала шею
пресмыкающегося, лицо более гладкое, более тщательно загримированное, чем
всегда, было maussade {Недовольное (фр.).}, как говорят французы. Вьющиеся,
только что вымытые волосы распушились, придавая голове форму шара. При всем
том она выглядела красивой женщиной, утомленной, но не сломленной жизнью.
- Брэдли, не так быстро.
- Простите.
- Пока я не забыла. Джулиан просила захватить "Гамлета", которого она у
вас оставила.
Я не собирался расставаться с этой книжкой. Я сказал:
- Я хотел бы оставить ее у себя на некоторое время. Это неплохое
издание. Я нашел там кое-что любопытное.
- Но это же школьное издание.
- Тем не менее прекрасное. Теперь его не достанешь.
Позже я сделаю вид, что потерял книгу.
- Как мило, что вы вчера побеседовали с Джулиан.
- Мне было только приятно.
- Надеюсь, она вам не очень надоела?
- Ничуть. Вот мы и пришли.
Мы зашли в писчебумажный магазин на Ретбоун-плейс. Тут для меня было
полное раздолье; действительно, в хорошем писчебумажном магазине мне все
нравится, все хочется купить. Тут все дышало свежестью и чистотой! Блокноты,
писчая бумага, тетради, конверты, почтовые открытки, ручки, карандаши,
скрепки, промокашки, чернила, скоросшиватели, старомодный сургуч и
новомодная клейкая лента.
Я сновал от полки к полке, Рейчел за мной.
- Мне надо купить тетради, которыми я обычно пользуюсь. Скоро мне
предстоит много писать. Рейчел, можно мне купить что-нибудь для вас?
Пожалуйста. У меня настроение делать подарки.
- Что с вами, Брэдли, вы какой-то ошалевший.
- Вот. Посмотрите, какая прелесть.
Мне просто необходимо было осыпать кого-нибудь подарками. Я выбрал для
Рейчел моток красной тесьмы, синий фломастер, блокнот со специально
разграфленной бумагой, лупу, модную сумку-портфель, большую деревянную
защипку, на которой золотыми буквами было написано "срочно", и шесть
почтовых открыток с башней Почтамта. Я заплатил за покупки и вручил Рейчел
сумку со всем этим добром.
- Вы, кажется, в хорошем настроении, - сказала она, явно довольная, но
все еще немного maussade. - А может быть, теперь мы вернемся к вам?
- Мне ужасно жаль, но я сговорился рано пообедать с одним приятелем и
не собираюсь возвращаться домой. - Меня все тревожила мысль о кресле, и я
боялся, как бы она снова не захотела забрать книжку. Это вовсе не означало,
что мне было неприятно разговаривать с Рейчел. Мне это даже доставляло
удовольствие.
- В таком случае давайте где-нибудь посидим.
- На Тоттенхем-Корт-роуд есть скамейка как раз напротив магазина Хилза.
- Брэдли, я не собираюсь сидеть на Тоттенхем-Кортроуд и смотреть на
магазин Хилза. Разве пивные еще не открыты?
Она была права. На мои размышления ушло больше времени, чем я
предполагал. Мы зашли в бар.
Это было современное, лишенное всякой индивидуальности заведение,
вконец испорченное пивоварами: все было отделано светлым пластиком (в пивных
должно быть темно, как в норе), но лившийся в окна свет и распахнутые
настежь двери сообщали всему какой-то южный аромат. Мы подошли сначала к
стойке, а затем сели за пластиковый столик, на который кто-то уже пролил
пиво. Рейчел взяла себе двойную порцию виски без содовой. Я взял лимонад с
пивом, лишь бы что-нибудь взять. Мы посмотрели друг на друга.
Я подумал, что с тех пор, как был "повержен", я впервые смотрю в глаза
другому человеку. Это было приятно. Я расплылся в улыбке. Я чувствовал себя
так, словно еще немного - и я начну раздавать благословения.
- Брэдли, вы сегодня правда какой-то необычный.
- Странный, да?
- Очень милый. Вы просто замечательно выглядите. Вы помолодели.
- Рейчел, дорогая! Я так рад вас видеть. Расскажите же мне обо всем.
Давайте поговорим о Джулиан. Она очень умная девочка.
- Я рада, что вы так думаете. Не уверена, что я того же мнения.
Спасибо, что вы наконец ею заинтересовались.
- Наконец?
- Она уверяет, что всю жизнь пытается обратить на себя ваше внимание. Я
предупредила ее, чтобы она не слишком обольщалась.
- Я сделаю для нее все, что смогу. Правда, она мне очень нравится. - Я
рассмеялся, как сумасшедший.
- Она такая же, как все они теперь. Эгоистка. Сама не знает, чего
хочет. Что ей в голову взбредет, то и делает. И все и вся презирает. Обожает
отца, а сама только и знает, что отпускает по его адресу шпильки. Сегодня
она заявила ему, что вы считаете его сентиментальным.
- Рейчел, я как раз последнее время думал, - сказал я (на самом деле
мне это только что пришло в голову), - возможно, я несправедлив к Арнольду.
Я Бог знает когда последний раз читал его. Я должен перечитать все его вещи,
возможно, теперь я отнесусь к ним совсем иначе. Вам ведь нравятся его
романы, правда?
- Я его жена. И совершенно необразованная женщина, как мне непрестанно
твердит моя дорогая дочь. Но мне вовсе не хочется сейчас об этом говорить. Я
хочу сказать... впрочем, прежде всего простите, что я опять вам надоедаю.
Скоро вы начнете считать меня невропаткой, еще подумаете, что у меня есть
пунктик.
- Что вы, Рейчел! Я так рад вас видеть. Какое у вас красивое платье! Вы
просто очаровательны!
- Спасибо. Я так несчастна, после всего что произошло. Я знаю, жизнь -
всегда безнадежная неразбериха, но сейчас я совсем запуталась. Знаете, когда
все очень плохо и никак не можешь уйти от своих мыслей, - это невыносимо.
Поэтому я и пришла к вам. Арнольд все поворачивает так, что я оказываюсь
виноватой, и я действительно виновата...
- Я тоже виноват, - проговорил я, - но сейчас я чувствую, что все можно
исправить. Зачем продолжать войну, когда можно жить в мире. Я зайду к
Арнольду, и мы как следует обо всем...
- Постойте, Брэдли. Неужели вы опьянели от такой ерунды. Вы ведь,
кажется, даже не притронулись к пиву. Зачем вам торжественно обсуждать все
это с Арнольдом? Мужчины, правда, обожают откровенничать и выяснять все до
конца. Я вообще не уверена, что мне хочется, чтобы вы с Арнольдом сейчас
встречались. Я только хотела вам сказать вот что... Брэдли, вы слушаете?
- Да, конечно, дорогая.
- Когда мы виделись в последний раз, вы очень хорошо и, пожалуй,
правильно говорили о дружбе. Я знаю, я была слишком резка...
- Нисколько.
- Я хочу сказать, что принимаю вашу дружбу. Я нуждаюсь в ней. И еще я
хочу сказать - так трудно подобрать слова, - мне было бы горько сознавать,
что для вас я просто престарелая хищница, которая от отчаяния и в отместку
мужу решила затащить вас к себе в постель...
- Уверяю вас...
- Все совсем не так, Брэдли. Мне кажется, я недостаточно ясно
выразилась. Я вовсе не стремилась найти мужчину, который бы успокоил меня
после семейного скандала...
- Я именно так и понял...
- Мне нужны именно вы. Мы знакомы целую вечность. Но я только недавно
поняла, как много вы для меня значите. Вы занимаете совершенно особое место
в моей жизни. Я уважаю вас, я восхищаюсь вами, я доверяю вам и... ну,
словом, я люблю вас. Это-то я и хотела сказать.
- Рейчел, это же чудесно! Я просто в восторге.
- Брэдли, перестаньте шутить.
- Я говорю совершенно серьезно, дорогая. Люди должны любить друг друга,
любить проще - я всегда это чувствовал. Ободрять, поддерживать друг друга.
Мы непрерывно мучаемся и обижаемся исключительно в целях самозащиты. Надо
быть выше этого, понимаете, выше, и свободно любить, ничего не опасаясь. Вот
в чем истина. Я знаю, что я в своих отношениях с Арнольдом...
- Ах, при чем тут Арнольд? Я говорю о себе. Я хочу... я, должно быть,
немного пьяна... скажу напрямик: я хочу, чтобы между нами были совершенно
особые отношения.
- Но они такие и есть.
- Помолчите. Я говорю не о связи - не потому, что я не хочу этого,
может быть, и хочу, сейчас это не важно, но потому, что так было бы слишком
сложно. Вас на это просто не хватит, у вас не тот темперамент или не знаю
еще что, но, Брэдли, мне нужны вы.
- Я и так ваш!
- Перестаньте смеяться, не будьте таким легкомысленным, у вас такой
самодовольный вид - что с вами стряслось?
- Рейчел, не волнуйтесь. Каким вы захотите, таким я и буду. Все очень
просто. Как, несколько неопределенно, но с elan {Порывистостью (фр.).},
выразилась тезка Джулиан, все будет прекрасно, все будет прекрасно и все
вообще будет прекрасно.
- Я хочу, чтобы вы хоть на минуту стали серьезны. Вы все время
отделываетесь шутками, просто невыносимо. Брэдли, поймите, это очень важно:
вы будете любить меня, будете мне верны?
- Конечно.
- Будете настоящим, преданным другом на всю жизнь?
- Ну конечно.
- Я, право, не знаю... но все равно... спасибо. Вы смотрите на часы,
вам пора идти. Я останусь здесь... я хочу подумать... и выпить немного. Еще
раз спасибо.
Выйдя на улицу, я увидел в окно, что она сидит, уставившись в стол, и
медленно водит пальцем, размазывая лужицы пива. На лице ее застыло хмурое
отсутствующее выражение, словно она что-то припоминала, и это было как-то
очень трогательно.
Хартборн спросил про Кристиан. Он немного знал ее. До него, вероятно,
дошли слухи о ее возвращении. Я говорил с ним о ней просто и откровенно. Да,
я видел ее. Она, безусловно, изменилась к лучшему - и не только внешне. Мы
встретились совершенно миролюбиво, как вполне воспитанные люди. А Присцилла?
Она ушла от мужа и сейчас живет у Кристиан. "У Кристиан? Это просто
удивительно!" - заметил Хартборн. Я с ним согласился. Но, в сущности, это
только доказывает, какие у нас всех прекрасные отношения. В свою очередь, я
спросил Хартборна о работе. Что, эта нелепая комиссия все еще заседает?
Мейтсон получил повышение? Появились уже новые уборные? А та смешная
женщина, которая разносит чай, все еще у них? Хартборн заметил, что у меня
очень "бодрый и беззаботный" вид.
Я действительно собирался в Ноттинг-хилл, но сначала решил зайти домой.
Мне необходимо было подкрепиться мыслями о Джулиан, побыть некоторое время в
тишине и одиночестве. Так святые отшельники возвращаются в храмы, так
странствующие рыцари черпают силы в причастии. Меня тянуло отправиться прямо
домой и сидеть, никуда не выходя, на случай если она позвонит, но я знал,
что это чистейший соблазн, и поборол его. Если я хочу, чтобы все шло хорошо,
я никак не должен менять свой образ жизни - пусть все останется прежним;
нужно только помириться со всеми, и я чувствовал, что теперь мне это будет
легко. По дороге домой я зашел в книжный магазин и заказал полное собрание
сочинений Арнольда. Книг оказалось слишком много, и я не мог их с собой
взять, к тому же в магазине нашлись не все. Продавец обещал мне прислать их
в ближайшее время. Проглядывая список, я обнаружил, что многого совсем не
читал, а кое-что читал так давно, что уже ничего не помнил. Как можно в
таком случае судить о человеке? Я понял, что был глубоко несправедлив. "Да,
пожалуйста, все до одной", - сказал я, улыбаясь продавцу. "И стихи, сэр?" -
"И стихи тоже". Я даже не подозревал, что Арнольд пишет стихи. Какой же я
после этого подлец! Заодно я купил лондонское издание Шекспира в шести
томах, чтобы со временем подарить его Джулиан взамен ее "Гамлета", и,
продолжая все так же улыбаться, отправился домой.
Входя во двор, я увидел Ригби, своего соседа сверху. Я остановил его и
завел было дружеский разговор о погоде, но он прервал меня:
- Вас там кто-то ждет у двери.
У меня перехватило дыхание, я извинился и бросился к подъезду. Но это
был Роджер. Хороший костюм и военная выправка сразу бросались в глаза.
Увидев меня, Роджер сразу сказал:
- Послушайте, прежде чем вы начнете...
- Роджер, дорогой, заходите, выпьем чаю. А где Мэриголд?
- Я оставил ее в кафе, тут недалеко.
- Ну так пойдите и приведите ее, отправляйтесь не мешкая: я буду
счастлив ее видеть! А я пока поставлю чайник и накрою на стол.
Роджер вытаращил на меня глаза и покачал головой - он, видно, думал,
что я сошел с ума, но все же отправился за Мэриголд.
Мэриголд была принаряжена: маленькая полотняная синяя шапочка, белый
полотняный сарафан с темно-синей шелковой блузкой и довольно дорогой шарф в
синюю, белую и красную полоску. Она немного напоминала девушку-моряка из
музыкальной комедии. Только была поокруглей, с характерным для беременных
самодовольным и чуть капризным выражением лица. На ее загорелых щеках играл
яркий румянец здоровой и счастливой женщины. А глаза все время улыбались, и
просто невозможно было не улыбнуться ей в ответ. Переполнявшее ее счастье,
наверно, стлалось за ней по улице как облако.
- Мэриголд, вы сегодня прехорошенькая! - сказал я.
- Куда это вы гнете? - спросил Роджер.
- Садитесь, садитесь, простите меня, пожалуйста, - просто у вас обоих
такой счастливый вид, что я не могу удержаться. Мэриголд, вы скоро станете
матерью?
- К чему эти дурацкие шуточки?
- Что вы! Что вы! - Я расставлял чашки на ночном столике из красного
дерева. Кресло Джулиан я успел отодвинуть подальше.
- Через минуту вы опять начнете злиться, как в прошлый раз.
- Роджер, пожалуйста, не волнуйтесь, говорите со мной совершенно
спокойно. Давайте относиться друг к другу мягче и разумнее. Мне очень
неприятно, что в Бристоле я был так резок с вами обоими: я расстроился из-за
Присциллы, я и сейчас расстроен, но я совсем не считаю вас злодеем. Я знаю,
что такое случается.
Роджер усмехнулся, глядя на Мэриголд. Она в ответ широко улыбнулась.
- Я хочу, чтобы вы были в курсе, - сказал он, - и если вы не против, я
хочу, - чтобы вы кое-что для нас сделали. Но сперва вот это. - И он поставил
рядом со мной на пол огромную открытую сумку.
Я взглянул на сумку и запустил в нее руку. Бусы и разные побрякушки.
Эмалевая картинка. Маленькая мраморная или еще Бог весть из чего сделанная
статуэтка. Два серебряных кубка и остальное в том же роде.
- Очень мило с вашей стороны. Присцилла будет очень довольна. А где
норка?
- Сейчас дойдет и до этого, - проговорил Роджер. - Вообще-то я ее
продал. Когда я вас видел в последний раз, я ее уже продал. Мы, когда
покупали ее с Присциллой, договорились, что в случае чего можно будет ее и
продать. Она получит свою половину. Со временем.
- Пусть не беспокоится, - сказала Мэриголд, прижимая свою нарядную
синюю лакированную туфельку на платформе к ботинку Роджера. Она все время
ритмично покачивала рукой, рукав ее блузки то и дело касался рукава Роджера.
- Здесь украшения, - сказал Роджер, - и все вещи с ее туалетного
столика, а платья и все остальное Мэриголд уложила в три чемодана. Куда их
послать?
Я написал адрес в Ноттинг-хилле.
- Я не стала класть старую косметику, - сказала Мэриголд, - и еще там
было много рваных поясов и другого старья...
- Может, вы скажете Присцилле, что нам хочется сразу же получить
развод? Содержание ей, конечно, будет выплачиваться.
- Нуждаться мы не будем, - сказала Мэриголд, и рукав ее блузки коснулся
рукава Роджера. - После того как малыш родится, я снова начну работать.
- А что вы делаете?
- Я зубной врач,
- Это прелестно! - Я рассмеялся просто от joie de vivre {Радость бытия
(фр.).}. Подумать только, эта очаровательная девушка - зубной врач!
- Вы, конечно, рассказали про нас Присцилле? - невозмутимо
поинтересовался Роджер.
- Да. Все будет прекрасно, все будет прекрасно, как сказала Джулиан.
- Джулиан?
- Джулиан Баффин, дочь одного моего друга.
- Дочь Арнольда Баффина? - спросила Мэриголд. - Я прямо обожаю его
книги. Это мой самый любимый писатель.
- Дети мои, вам пора идти, - сказал я, поднимаясь. Мне нестерпимо
хотелось остаться одному со своими мыслями. - С Присциллой я все улажу. А
вам обоим желаю всяческого счастья.
- Признаться, вы меня удивили, - сказал Роджер.
- Присцилле не станет легче, если я наговорю вам гадостей.
- Вы такой милый, - сказала Мэриголд.
Я думал, что она меня поцелует, но Роджер решительно повел ее к двери.
- Прощайте, очаровательный зубной врач! - крикнул я им вслед.
Закрывая дверь, я услышал, как Роджер сказал:
- Он, должно быть, пьян.
Я вернулся в гостиную и лег, уткнувшись лицом в черный шерстяной ковер.
- Угадай, что у меня тут в сумке? - сказал я Присцилле. Это было в тот
же вечер. Меня впустил Фрэнсис. Кристиан нигде не было видно.
Присцилла все еще находилась наверху, в "новой", но уже изрядно
обшарпанной спальне, обитой искусственным бамбуком. Видно, она только что
встала. Грязные простыни на овальной кровати были скомканы. Облаченная в
белый, больничного вида банный халат, она сидела на табуретке перед низким
сверкающим туалетным столиком. Когда я вошел, она пристально разглядывала
себя в зеркале и, кивнув мне без тени улыбки, снова повернулась к зеркалу.
Она напудрила белой пудрой лицо и накрасила губы. Вид у нее был нелепый,
точно у престарелой гейши.
Ничего мне не ответив, она внезапно схватила баночку с жирным
кольдкремом и стала наносить его толстым слоем на лицо. Крем смешался с
помадой и сделался розовым. Присцилла стала размазывать эту розовую массу по
всему лицу, по-прежнему жадно разглядывая себя в зеркале.
- Посмотри, - сказал я, - посмотри, что у меня тут.
Я поставил статуэтку на стеклянную поверхность туалетного столика.
Рядом я положил эмалевую картинку и малахитовую шкатулку. Вытащил груду
перепутавшихся бус.
Присцилла взглянула на разложенные вещи, но не прикоснулась к ним, а
взяла бумажную салфетку и начала стирать с лица розовую массу.
- Это все притащил Роджер. И смотри, я принес тебе твою женщину на
буйволе. Правда, он немного прихрамывает, но...
- А норковый палантин? Ты видел Роджера?
- Да, видел. Послушай, Присцилла, я хочу тебе сказать...
Без крема лицо Присциллы было грубое и все в пятнах. Пропитанную
красноватым кремом бумажную салфетку она уронила на пол.
- Брэдли, я решила вернуться к нему, - проговорила она.
- Присцилла...
- Я сделала глупость. Не надо было от него уходить. Он этого не
заслужил. Мне кажется, я без него буквально с ума схожу. Мне уже никогда не
быть счастливой. Одной так страшно. А здесь все так бессмысленно, и я одна и
одна. Даже в самой ненависти к Роджеру что-то было, в этом был какой-то
смысл, и хоть я была несчастна из-за него, а все равно он принадлежал мне. Я
ко всему там привыкла, и дела находились - ходить по магазинам, убирать
квартиру и готовить, и, даже если он не возвращался домой к ужину, я все
равно готовила ему, накрывала на стол, а он не возвращался, и я сидела и