Вулкан, находившийся не на середине острова, а ближе к северо-западному побережью, как будто служил границей двух этих зон.
На юго-западе, на юге и на юго-востоке нижние уступы горных отрогов совсем исчезали под зелёным плащом лесов. Зато на севере можно было проследить все их разветвления и увидеть, как они, постепенно понижаясь, уступают место песчаным равнинам. Как раз с северной стороны в те далёкие времена, когда происходили извержения вулкана, потоки лавы, вытекавшие из него, проложили себе широкую дорогу и вымостили её своей застывшей толщей вплоть до того остроконечного мыса, который закрывал бухту с северо-востока.
Сайрес Смит и его товарищи пробыли на вершине горы не меньше часа. Остров лежал перед ними, словно рельефная раскрашенная карта с обычной расцветкой: зелёным цветом обозначались леса, жёлтым — пески, голубым — воды. Всю его поверхность они могли охватить глазом, для взгляда их оставались непроницаемы только лесные чащи, глубокие и узкие долины, где стояла тень, да теснины ущелий, черневшие у подножия вулкана.
Оставалось разрешить ещё один вопрос, чрезвычайно важный для участи наших аэронавтов, потерпевших крушение.
Был ли это обитаемый остров?
Журналист первым задал вслух этот вопрос. Всем казалось, что, после того как они обозрели остров с вершины горы, на такой вопрос уже можно дать отрицательный ответ.
Нигде не заметно было творений рук человеческих — ни селений, хотя бы состоявших из жалких лачуг, ни одиноко стоящих хижин, ни сетей, ни рыбачьих лодок у берега. В воздух не поднималось ни малейшей струйки дыма от костра, которая указывала бы на присутствие человека. Правда, длинная, похожая на хвост аллигатора оконечность острова, протянувшаяся на юго-запад, отстояла от наблюдателей на тридцать миль, и даже зоркие глаза Пенкрофа не могли бы увидеть на таком расстоянии человеческого жилья. Невозможно было также приподнять зелёную завесу, прикрывавшую три четверти поверхности острова, и поглядеть, не таится ли в лесной глуши какой-нибудь посёлок. Но обычно население тихоокеанских островов, этих клочков суши, словно выплывших из морской пучины, живёт на побережье, а тут побережье казалось совсем пустынным.
Словом, до более полного исследования можно было предполагать, что остров необитаем.
Но что, если сюда наведывались, хотя бы ненадолго, туземцы с каких-нибудь соседних островов? Ответить на этот вопрос пока было невозможно. На пятьдесят миль вокруг не виднелось никакой земли. Но ведь пятьдесят миль нетрудно одолеть в малайских прао или в больших полинезийских пирогах. Всё зависело от расположения острова: стоит ли он одиноко среди океана, или находится недалеко от каких-нибудь архипелагов. Удастся ли позднее Сайресу Смиту без инструментов определить широту и долготу острова? Задача очень трудная. А так как пока ещё ничего не известно, не мешает принять меры предосторожности на случай возможного посещения острова соседями-дикарями.
Общее знакомство с островом было закончено, определены его конфигурация и рельеф, вычислена площадь, установлены его гидрография и орография. На плане, наскоро составленном журналистом, было в общих чертах обозначено расположение лесов и равнин. Теперь следовало спуститься по склону горы и исследовать остров в отношении его минеральных богатств, его растительного и животного мира.
Но прежде чем подать сигнал к отправлению, Сайрес Смит обратился к товарищам с маленькой речью.
— Друзья мои, — сказал он с обычным своим спокойствием и серьёзностью, — волей всемогущего нас забросило на этот маленький клочок земли. Здесь нам с вами придётся жить, и быть может, очень долго. Разумеется, возможно, что нежданно-негаданно придёт нам помощь, если мимо нашего острова случайно пройдёт корабль… Я говорю «случайно», потому что остров весьма невелик, здесь не найдётся ни одной естественной гавани, пригодной для стоянки кораблей, и боюсь, что он находится вне обычных путей морских судов, то есть гораздо южнее курса кораблей, которые плавают к тихоокеанским архипелагам, и гораздо севернее курса тех судов, которые ходят в Австралию, огибая мыс Горн. Таково наше положение. Я ничего не хочу скрывать от вас…
— И хорошо делаете, дорогой Сайрес, — горячо отозвался журналист. — Вы же имеете дело с настоящими мужчинами. Мы доверяем вам. Можете на нас рассчитывать. Правда, друзья?
— Я во всём, во всём буду вас слушаться, мистер Сайрес, — сказал Герберт, сжимая руку инженера.
— Я везде и всюду пойду за вами, хозяин! — воскликнул Наб.
— А я вот что скажу, — заявил моряк. — Пенкроф никогда от работы не отлынивал! И если хотите, мистер Смит, мы из этого острова сделаем маленькую Америку! Понастроим здесь городов, проложим железные дороги, проведём телеграф, и в один прекрасный день, когда мы тут всё преобразим, цивилизуем, мы преподнесём этот остров правительству нашей страны. Только я об одном вас прошу…
— О чём? — спросил журналист.
— Давайте смотреть на себя не как на несчастных людей, потерпевших крушение, а как на поселенцев, прибывших на этот остров с определённой целью — основать тут колонию!
Сайрес Смит не мог удержаться от улыбки. Предложение моряка было принято. Затем инженер поблагодарил своих товарищей за доверие и добавил, что крепко рассчитывает на их энергию и на помощь неба.
— Ну что ж, пора в обратный путь к Трущобам! — воскликнул Пенкроф.
— Одну минутку, друзья, — остановил всех инженер. — Мне думается, надо дать название и нашему острову, и каждому мысу, и косе, и речкам, которые мы тут видим.
— Отлично, — сказал журналист. — В будущем это упростит дело, когда нам придётся говорить о какой-нибудь местности на нашем острове.
— Правильно! — согласился моряк. — Очень удобно, когда можно указать, куда или откуда идёшь. И как-то, знаете, приличнее получится, будто мы в путном месте находимся.
— В Трущобах, например, — лукаво заметил Герберт.
— Верно, — подтвердил Пенкроф. — Очень подходящее название и само собой пришло мне на ум. Оставим за нашим первым становищем это название, так и будем говорить: «Трущобы». Согласны, мистер Сайрес?
— Конечно, Пенкроф, раз вы так окрестили их.
— Да, конечно, и другим местам названия придумать нетрудно, — продолжал, разохотившись, моряк. — Возьмём названия из книги про Робинзона — мне Герберт много читал из неё. Помните, как там написано? «Бухта Провидения», «коса Кашалотов», «мыс Обманутой надежды»!
— Нет, лучше не так, — возразил Герберт. — Лучше назовём заливы и мысы именем мистера Смита, мистера Спилета, именем Наба…
— Моим именем? — воскликнул Наб и улыбнулся широкой улыбкой, сверкнув белоснежными зубами.
— А почему бы и не назвать твоим именем? — заметил Пенкроф. — «Бухта Наба». Очень даже хорошо получается. «Мыс Гедеона»…
— Нет, по-моему, надо дать такие названия, чтобы они постоянно напоминали нам о родине, — ответил Гедеон Спилет.
— Да, для главных пунктов — для бухт, для заливов — так и надо сделать, — сказал Сайрес Смит. — Я вполне с этим согласен. Например, ту большую восточную бухту назовём: бухта Соединения, а ту широкую бухту у восточного берега бухтой Вашингтона. Гора, на которой мы сейчас стоим, пусть называется гора Франклина, а озеро, что лежит перед нашими глазами, пусть носит имя Гранта. Право, друзья мои, так лучше всего. Пусть эти названия напоминают нам о родине и о тех благородных гражданах, которые прославили её. Но для рек, для маленьких заливов, для мысов, для скал, которые мы видим с высоты этой горы, я предлагаю выбрать такие названия, чтобы они говорили об их контурах, о каких-нибудь их особенностях. Такие названия лучше запоминаются и будут иметь практическую пользу. Очертания нашего острова такие удивительные, что нам нетрудно будет придумать для них какие-нибудь образные названия. Что касается тех речек, которых мы ещё не видели, но, возможно, увидим в различных концах лесистой части острова, когда отправимся её исследовать, тех заливов и бухточек, которые впоследствии обнаружим, — то будем давать им названия по мере наших открытий. Что вы скажете, друзья мои?
Предложение инженера было принято единогласно. Остров лежал перед глазами путников, словно развёрнутая карта, и оставалось только дать названия каждому мысу, каждому заливу и возвышенности. Гедеон Спилет записывал эти названия, и географическая номенклатура острова была окончательно установлена. Прежде всего записали следующие наименования, предложенные инженером: бухта Соединения, бухта Вашингтона, гора Франклина.
— А теперь, — сказал журналист, — я предлагаю назвать вон тот полуостров, что тянется к юго-западу, Извилистым, а длинный каменистый мыс, которым он кончается, — назвать Змеиным, потому что он в самом деле похож на изогнутый хвост змеи.
— Принято, — сказал инженер.
— А вон тот залив, на другом конце острова, ужасно похож на раскрытую пасть акулы, — сказал Герберт. — Назовём его залив Акулы.
— Ловко придумал! — воскликнул Пенкроф. — Погоди, и мы от вас не отстанем. Тот мыс, что защищает бухту, предлагаю назвать мыс Челюсть.
— Но ведь там два мыса, — заметил журналист.
— Ну что ж, — сказал Пенкроф, — пусть у нас будут Северная Челюсть и Южная Челюсть.
— Записано, — заключил Гедеон Спилет.
— Надо ещё дать название тому остроконечному мысу, что виднеется у юго-восточного берега, — напомнил Пенкроф.
— Тому, что у края бухты Соединения, — добавил Герберт.
— Мыс Коготь, — тотчас отозвался Наб — ему тоже хотелось стать крёстным отцом какой-нибудь частицы общего владения.
Наб очень удачно придумал название — мыс действительно казался страшным когтем того фантастического животного, которое своими необыкновенными очертаниями напоминало остров. Пенкрофа привело в восхищение это весёлое занятие, дававшее простор воображению. Вскоре возникли новые названия.
Реку, ставшую для обитателей острова источником питьевой воды, ту самую реку, близ которой они нашли себе прибежище, назвали рекой Благодарения, в знак искренней признательности к провидению.
Островок, на который их выбросило, получил название островок Спасения.
Широкое плато, которое простиралось за карнизом береговой гранитной стены, возвышавшейся над Трущобами, и давало возможность охватить взглядом всю обширную бухту, назвали плато Кругозора. И наконец, непроходимые чащи, покрывавшие полуостров Извилистый, окрестили лесами Дальнего Запада.
Итак, всем доступным взгляду пунктам в разведанной части острова были даны названия. Решили, что список их будут пополнять, по мере того как появятся новые открытия.
По солнцу инженер приблизительно определил положение острова в отношении стран света, и оказалось, что бухта Соединения и плато Кругозора лежат на востоке. Но Сайрес Смит собирался на следующий день заметить точное время восхода и заката солнца, положение солнца на небе на середине пути от восхода до заката и рассчитывал точно установить, где находится северная сторона острова, — в Южном полушарии в момент своей кульминации (то есть в полдень) солнце стоит на севере, а не на юге, в противоположность тому, что мы видим в Северном полушарии.
Итак, всё было закончено; новым островитянам оставалось только спуститься с горы Франклина и направиться к своему убежищу в Трущобах, как вдруг Пенкроф воскликнул:
— Ну и хороши же мы!
— Почему? — спросил Гедеон Спилет; закрыв свою записную книжку, он уже собрался тронуться в обратный путь.
— Острову-то, острову забыли дать название!
Герберт хотел было предложить, чтобы острову дали имя Сайреса Смита, — он знал, что товарищи дружно будут приветствовать такое предложение, но инженер опередил его.
— Друзья мои, — сказал он взволнованно, — назовём наш остров в честь благороднейшего гражданина Американской республики, в честь человека, который борется сейчас, защищая её единство. Пусть эта земля будет островом Линкольна!
В ответ на предложение Сайреса Смита все радостно крикнули «ура».
В тот вечер колонисты перед сном говорили о своей родине и о той ужасной войне, которая обагряет её кровью. Они питали твёрдую уверенность, что скоро Юг потерпит поражение, и благодаря Гранту и Линкольну правое дело граждан северных штатов восторжествует!
Это было 30 марта 1865 года. Разве могли они знать о том, что шестнадцать дней спустя в Вашингтоне произойдёт злодейское преступление, что в страстную пятницу Авраам Линкольн падёт от руки фанатика.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Проверка часов. — Пенкроф доволен. — Подозрительный дым. — Красный ручей. — Флора острова Линкольна. — Фауна. — Горные фазаны. — Охота на кенгуру. — Агути. — Озеро Гранта. — Возвращение в убежище.
Поселенцы острова Линкольна бросили вокруг последний взгляд, обогнули кратер по узкой закраине и стали спускаться; через полчаса они уже были на первом плато, там, где останавливались на ночлег при подъёме.
Пенкроф заявил, что уже пора завтракать, и по этому поводу Сайрес Смит и журналист решили сверить свои часы.
Надо сказать, что у Гедеона Спилета часы не пострадали от воды, так как его первым выбросило на берег, где он оказался вне досягаемости для волн. Часы у него были с превосходным механизмом — настоящий карманный хронометр, и журналист ежедневно заводил их самым тщательным образом.
Сайрес Смит, разумеется, не мог заводить свои часы, пока лежал без сознания в дюнах. А тут он завёл их и, определив по солнцу, что время близится к девяти часам, соответственно перевёл стрелку часов.
Гедеон Спилет хотел было последовать его примеру, но Сайрес Смит остановил его, схватив за руку, и сказал:
— Нет, дорогой мой, подождите. У вас часы поставлены по ричмондскому времени?
— Да, Сайрес.
— Стало быть, часы у вас отрегулированы по меридиану этого города, — то есть, можно сказать, почти по меридиану Вашингтона.
— Совершенно верно.
— Знаете что? Не переводите стрелки. Заводите свои часы аккуратнейшим образом, но стрелок не касайтесь — пусть будут так, как есть. Это нам пригодится.
«Для чего?» — подумал моряк.
За завтраком все ели с завидным аппетитом и уничтожили весь запас дичи и орехов. Но Пенкрофа это нисколько не беспокоило — не беда, по дороге можно ещё добыть провианта. Топ, наверно, не насытился своей скудной порцией и поднимет в лесу какую-нибудь дичь. Кроме того, моряк уже подумывал, не попросить ли инженера Смита изготовить пороху и парочку охотничьих ружей, — он считал, что для Сайреса Смита это не представит затруднений.
Уходя с места привала, Сайрес Смит предложил товарищам идти к Трущобам другой дорогой. Ему хотелось поближе познакомиться с озером Гранта, так красиво обрамлённым деревьями. Стали спускаться по гребню одного из отрогов, меж которых, вероятно, брала начало речка, питавшая озеро. Дорогой наши колонисты вели разговор о своём острове, употребляя придуманные ими сообща названия, и легко понимали друг друга. Герберт и Пенкроф (первый — совсем ещё мальчик, а второй — человек по-детски простодушный) были в восторге, и моряк, широко шагая, говорил:
— Здорово-то как, Герберт, а? Теперь уж, голубчик, никогда не заблудишься. Хочешь — иди мимо озера Гранта, хочешь — через леса Дальнего Запада, к реке Благодарения, — всё равно выйдешь к плато Кругозора, а значит, попадёшь к бухте Соединения!
Путники решили, что дорогой можно разбиться на группы, но не очень отдаляться друг от друга. Весьма возможно, что в густых лесах на острове водятся хищные звери, и благоразумие требует держаться начеку. По большей части впереди шли трое — Пенкроф, Герберт и Наб, предшествуемые неутомимым Топом, который успевал обрыскать каждый кустик. Гедеон Спилет и Сайрес Смит шли вместе; журналист держал наготове свою записную книжку, чтоб занести в неё любое происшествие; молчаливый Сайрес спокойно шагал рядом с ним, отходя в сторону лишь для того, чтобы подобрать образцы минералов или сорвать какое-нибудь растение, и без лишних разговоров прятал то и другое в карман.
— Что это он там подбирает? — бормотал Пенкроф. — Я всё смотрю, смотрю, а не вижу тут ничего дельного. Стоит нагибаться за такой ерундой!
Около десяти часов утра маленький отряд уже спускался по последним отрогам горного хребта. На склонах попадались лишь кусты да изредка одинокие деревья. Затем путь пошёл по равнине длиною около мили, а дальше темнела опушка леса. Земля здесь была бугристая желтоватая, словно опалённая огнём, и повсюду были разбросаны извергнутые вулканом большие глыбы базальта, для охлаждения которого в земной коре согласно исследованиям Бишофа понадобилось триста пятьдесят миллионов лет. Однако нигде не замечалось следов лавы — некогда она изливалась главным образом по северному склону вулкана.
Сайрес Смит уже думал, что до речки, протекавшей, как он полагал, под деревьями, на краю долины, они дойдут без всяких приключений, как вдруг увидел, что, навстречу им опрометью бежит Герберт. Наба и моряка не видно было за скалами.
— Что у вас там, мальчик? — спросил Гедеон Спилет.
— Дым! — воскликнул Герберт. — Между скалами, в ста шагах отсюда, дым поднимается!
— Значит, тут есть люди? — взволнованно сказал журналист.
— Не надо показываться им на глаза, пока не узнаем, с кем мы имеем дело, — предостерёг товарищей инженер. — Может быть, на острове живут дикари, а встреча с ними, по-моему, более опасна, чем желательна. Где Топ?
— Убежал вперёд.
— И не лает?
— Нет.
— Странно. Постараемся всё-таки позвать его.
Через несколько мгновений инженер, Гедеон Спилет и Герберт присоединились к товарищам и так же, как они спрятались за базальтовыми глыбами.
И тут все они явственно увидели, что в воздухе клубами поднимается дым характерного желтоватого цвета.
Инженер негромко присвистнул, подзывая Топа; собака тотчас подбежала к нему, и тогда Смит знаками велел товарищам подождать его, и тихонько стал пробираться между скалами.
Колонисты замерли, с тревогой ожидая результатов разведки, как вдруг послышался голос Сайреса Смита, громко окликавшего их, и они стремглав бросились к нему. Все четверо мигом очутились возле инженера и прежде всего были поражены неприятным едким запахом, пропитавшим воздух.
По этому запаху Сайрес Смит сразу догадался, откуда идёт дым, сначала вызвавший у него тревогу, которая не лишена была оснований.
— Этот дым или, вернее, эти испарения — дело рук самой природы, — сказал он. — Нам просто-напросто встретился сернистый источник. Если у кого болит горло, пожалуйста, тут прекрасно можно излечиться.
— Эх, жаль! — воскликнул Пенкроф. — Жаль, что нет у меня простуды!
Путники направились к тому месту, откуда поднимался дым. Они увидали довольно обильный сернистый источник, бежавший между скалами; воды его, поглощая кислород из воздуха, издавали едкий запах сернистой кислоты.
Сайрес Смит окунул в источник руку и нашёл, что вода маслянистая. Отпив глоток из горсти, он сказал, что у неё чуть сладковатый привкус, температура же её, как он полагал, была девяносто пять градусов по Фаренгейту (35 градусов выше нуля по стоградусной шкале). Герберт спросил, на чем он основывает такое определение?
— Да просто на том, дитя моё, что, когда я опустил руку в источник, у меня не было ощущения холода, да и горячей вода мне тоже не показалась. Следовательно, у неё температура человеческого тела, то есть около девяносто пяти градусов по Фаренгейту.
Отметив на карте сернистый источник, пока не имевший для них практической ценности, колонисты направились к опушке густого леса, отстоявшего на несколько сот шагов дальше.
Как и предсказывал инженер, там бежала речка, быстрая речка с чистой, прозрачной водой; её высокие берега были красноватого цвета, что свидетельствовало о наличии окиси железа в породах, из которых они состояли. По цвету берегов колонисты тут же дали речке название: «Красный ручей».
Да это и действительно был просто глубокий и светлый ручей, бравший начало в горах; то равнинной дремотной речкой, то бурным горным потоком, то мирно протекая по песчаному дну, то с сердитым рёвом прыгая по скалистый порогам или низвергаясь водопадом, одолевал он свой путь к озеру; ширина его была где тридцать, где сороке футов, а длина — полторы мили. Вода в нём оказалась пресная, и это позволяло предположить, что и в озере пресная вода. Обстоятельство это пришлось бы очень кстати, если б на берегах озера нашлось убежище более удобное, чем Трущобы.
Деревья, под сенью которых ручей пробегал несколько сот футов, по большей части принадлежали к породам распространённым в умеренном поясе Австралии и в Тасмании, и не похожи были на те хвойные деревья, которые встречались уже в исследованной части острова — в нескольких милях от плато Кругозора. В то время года, то есть в начале осени (в Южном полушарии апрель месяц соответствует нашему октябрю), они ещё не лишились листвы. Больше всего тут росло казуарин и эвкалиптов; некоторые из этих пород весной, вероятно, давали сладкую манну, подобную восточной манне. На полянах вздымались купы могучих австралийских кедров, а вокруг рослая высокая трава, именуемая в Австралии «туссок», но кокосовых пальм, которых так много на архипелагах Тихого океана, совсем не было — должно быть, остров отстоял, слишком далеко от тропиков.
— Как жаль! — сетовал Герберт. — Кокосовая пальма — очень полезное дерево, да и орехи у неё превкусные.
Птиц в лесу было множество, и они свободно порхали между ветками эвкалиптов и казуарин, — довольное жидкая зелень этих деревьев не мешала их полёту. Чёрные, белые и серые какаду, пёстрые попугаи всех цветов и оттенков, ярко-зелёные корольки с красным хохолком, небесно-голубые лори, — бесчисленное крылатое племя блистало красками, будто живая радуга, и поднимало оглушительный разноголосый гам.
Вдруг из зелёной чащи донеслись диковинные, нестройные звуки: то слышались звонкие птичьи трели, то кошачье мяуканье, то рычание зверя, то какое-то причмокиванье, как будто щёлкал языком человек. Позабыв о всякой осторожности, Наб и Герберт бросились к кустам. К счастью, там не оказалось ни грозных хищников, ни притаившегося дикаря, а сидело на ветках полдюжины самых безобидных существ — певчих птиц пересмешников, которых называют «горные фазаны». Несколько метких ударов дубинкой прекратили концерт этих имитаторов, а колонистам досталась на обед превосходная дичь.
Герберт указал своим спутникам на диких голубей, красавцев с бронзовыми крыльями, — одни украшены были великолепным хохолком, другие зелёным воротником, как их собратья на берегах залива Маккуори; но голуби и близко не подпустили к себе охотников так же, как вороны и сороки, улетевшие стаями. Выстрелив из ружья мелкой дробью, можно было бы уложить большое количество этих пернатых, но пока что у наших охотников не было не только дробовиков, не было у них ни копий, ни дротиков, ни пращей; впрочем, примитивное оружие вряд ли бы здесь помогло.
Беспомощность охотников сказалась ещё яснее, когда мимо них пронеслась стая каких-то четвероногих; они мчались вприскочку и вдруг делали прыжок длиной футов в тридцать, словно взлетали на крыльях; они промчались через лес так быстро и прыгали так высоко, что казалось, будто они, как белки, проносились с дерева на дерево.
— Кенгуру! — воскликнул Герберт.
— А их едят? — тотчас справился Пенкроф.
— Потушить на медленном огне, так получишь кушанье вкуснее всякой дичи! — ответил журналист.
Не успел Гедеон Спилет договорить, как моряк, воодушевлённый его словами, а вслед за ним и Наб и Герберт бросились вдогонку за кенгуру. Напрасно Сайрес Смит звал их, пытался остановить. Но тщетны оказались и попытки догнать кенгуру, которые на упругих своих ногах отскакивали от земли, словно резиновые мячи. Через пять минут охотники совсем запыхались, а кенгуру исчезли в чаще. Топа постигла такая же неудача, как и его хозяев.
— Мистер Сайрес, — сказал Пенкроф, когда Смит и Спилет догнали их. — Мистер Сайрес, сами видите, осязательно надо нам сделать ружья. В силах мы их сделать?
— Может быть, — ответил инженер. — Но прежде всего мы сделаем лук и стрелы. Я уверен, что вы научитесь так же ловко владеть ими, как австралийские охотники.
— Лук и стрелы? — с презрением переспросил Пенкроф. — Лук и стрелы — ребячья забава!
— Какой вы гордец, дружище, — заметил журналист. — А ведь долгие века люди пользовались этим оружием, и его было им достаточно, чтобы обагрять мир кровью. Порох — совсем ещё недавнее изобретение, а война, к несчастью, так же стара, как род человеческий!
— А ведь это верно, мистер Сайрес. Ей-богу, верно! Вот я всегда так — скажу не подумавши. Вы уж извините!
Но Герберт, страстно увлекавшийся естествознанием, своей любимой наукой, снова заговорил о кенгуру.
— Кстати сказать, — заявил он, — мы натолкнулись на таких кенгуру, которых поймать очень трудно. Это были огромные животные с пушистым серым мехом. Но, если не ошибаюсь, существуют кенгуру чёрные и кенгуру рыжие; есть ещё горные кенгуру, есть кенгуру-крысы. С ними гораздо легче совладать. Всего насчитывают двенадцать видов кенгуру…
— Герберт, — наставительно сказал моряк, — для меня существует только один вид кенгуру, называется он «жареный кенгуру», а вот его-то как раз нам с тобой не досталось.
Все невольно рассмеялись, услышав эту новую научную классификацию, созданную Пенкрофом. Добряк не скрывал своей досады, думая о том, что пообедать придётся только певчими фазанами, но судьба ещё раз смилостивилась над ним.
В самом деле, Топ, чувствовавший, что тут затронуты и его собственные интересы, рыскал по всем кустам; голод ещё обострил его чутьё. Возможно, он прежде всего заботился о самом себе, и если б схватил зубами какую-нибудь дичь, охотникам ничего бы не досталось однако Наб предусмотрительно следил за ним.
Время приближалось к трём часам дня; вдруг собака нырнула в густые заросли кустарника, и вскоре глухое рычание показало, что она схватилась с каким-то животным.
Наб кинулся к месту сражения и увидел, что Топ пожирает какую-то зверушку. Через десять секунд уже нельзя было бы узнать, какую, — она исчезла бы в желудке Топа. К счастью, собака натолкнулась на целый выводок, — на земле лежали бездыханными два других грызуна (добыча Топа принадлежала к породе грызунов).
Наб, торжествуя, вышел из кустов, держа в каждой руке будущее жаркое. Зверьки были крупнее зайца и покрыты жёлтой шкурой с зеленоватыми подпалинами. Хвост же у них был очень куцый, можно сказать зачаточный.
Наши охотники, как жители Соединённых Штатов, сразу узнали в этих зверьках марасов — разновидность агути, но несколько крупнее своих собратьев, живущих в тропических странах; марасы — настоящие американские кролики, длинноухие зверьки, вооружённые с каждой стороны челюстей пятью коренными зубами, что как раз и отличает их от агути.
— Ура! — крикнул Пенкроф. — Жаркое имеется! Теперь не стыдно и домой возвратиться!
Прерванное ненадолго путешествие возобновилось. Колонисты по-прежнему шли берегом Красного ручья, нёсшего свои прозрачные, чистые воды под нависшим сплетением ветвей казуарин, банксий и гигантских каучуковых деревьев. Великолепные лилейные растения, достигавшие двадцати футов высоты, и какие-то незнакомые юному натуралисту древовидные кустарники склонялись к ручью, журчавшему под сенью зелёных сводов.
Ручей заметно становился шире, Сайресу Смиту казалось, что они уже приближаются к устью. И в самом деле, лишь только колонисты вышли из лесной чащи, где они дивились прекрасным деревьям, показалось и устье Красного ручья.
Исследователи вышли к западному берегу озера Гранта. На озеро действительно стоило посмотреть. Оно достигало почти семи миль в окружности, а площадь его равнялась двумстам пятидесяти акрам; спокойную водную гладь окаймляли самые разнообразные деревья. С восточной стороны сквозь живописные просветы местами сверкало на солнце море. Северный берег озера изгибался плавной дугой, представлявшей контраст с резкими очертаниями южной его оконечности. На этом маленьком Онтарио собралось множество водяных птиц. В нескольких стах футах от южного берега из воды выступала одна-единственная скала, заменявшая собой «тысячу островов», которыми славится озеро того же названия в Соединенных Штатах. Здесь жили десятки супружеских пар зимородков-рыболовов; стоя на каком-нибудь прибрежном камне, важные, неподвижные, они подстерегали проплывавшую мимо рыбу, вдруг с пронзительным криком бросались в воду и, нырнув, через мгновение взлетали, держа добычу в клюве. А дальше, на берегах и в островке, чинно расхаживали дикие утки, пеликаны, водяные курочки, красноголовки, щурки, которых природа наделила языком в виде кисточки, два-три представителя лирохвостов, красивейшей породы пернатых, у которых хвостовые перья изящно загнуты в виде лиры.
Вода в озере оказалась пресной, прозрачной и синеватой; а взглянув на пузырьки, в изобилии поднимавшиеся на поверхность воды, и на широко расплывавшиеся по ней круги, можно было с уверенностью сказать, что в озере этом очень много рыбы.
— А право, прекрасное озеро! — восхитился Гедеон Спилет. — Вот бы здесь пожить!
— Поживём! — лаконично ответил Сайрес Смит.
Желая вернуться в Трущобы кратчайшим путём, путники дошли до южного конца озера, где берега сходились под углом. Не без труда прокладывая себе дорогу в лесных зарослях, которых ещё не касалась рука человека, они двинулись дальше к побережью, держа направление на южную часть плато Кругозора. В эту сторону они прошли две мили; наконец раздвинулась последняя завеса деревьев, и перед глазами путников возникло плато, зеленевшее густой травой, и необъятная ширь океана.