Если и существует на свете что-нибудь, чем бы я занялся кроме апноэ, то это, без сомнения, подводная ловля омаров. Сознаюсь, что именно благодаря ей (не считая, естественно, дельфинов) я выбрал себе дорогу, которая стала моей судьбой: поиск рефлекса погружения в человеке. Если позволите, коротенький взгляд в прошлое, назад в мою жизнь в тот период, когда я работал (или, вернее сказать, всего лишь развлекался) с дельфинами Майамского океанариума.
Шел 1959 год. Два моих товарища по погружениям, американец и корсиканец, на парусном судне, где командовал Александр Римиальди, вернулись после круиза по Багамским и Антильским островам. За время своего плавания они открыли группу засушливых и практически забытых остальным миром островов к северу от Гаити, которые, выражаясь географическим языком, входили в цепь Багамских островов. Это были Теркс и Кайкос, расположенные между 21 и 22° с. ш. и 71 и 72° з. д. в 90 морских милях к северу от Гаити, в 720 милях к юго-западу от Бермуд и в 600 милях от воздушной трассы на Майами. Из тридцати островов только восемь были обитаемы. 5,5 тыс. человек населения были представлены в основном неграми, и, кроме, как в главном городе Грэнд-Терксе, нигде не было ни одной гостиницы. Но морское дно являло собой чудо красоты, прозрачности и невообразимого обилия фауны, особенно омаров, ловля которых не стала еще в то время основной индустрией, хотя их собирали тысячами с помощью вершей и сетей, и лишь редкий абориген, более смелый, чем другие, шел под воду, чтобы достать их крючком, закрепленным на деревянном шесте.
Там есть, чем заняться,— сказали мне мои товарищи. Таким образом, в конце 1959 г. я попрощался с Клоуном и другими земными и морскими друзьями Майамского океанариума и уехал с американским компаньоном на новейшем судне “завоевывать” острова Кайкос. Впрочем, было бы правильным сознаться, что это они завоевали меня. потому что я никогда не прекращаю говорить о них. Мы с моим компаньоном Бадди Клайном поставили подводную ловлю омаров на широкую ногу. В считанные годы все молодые люди деревни Кокбурн-Харбур сделались превосходными апноистами. В нагни дни там, должно быть, насчитывается их человек пятьдесят, продолжающих черпать из этого природного, похоже, неисчерпаемого резервуара тысячи омаров ежедневно, составляющих главное богатство этих затерянных островов. Здесь я пережил незабываемые моменты. Отсюда возникли в двух моих документальных фильмах и стали главными героями романа “Голубая бездна” такие персонажи, как мой дражайший морской брат Буль Джон и само место действия — гигантская и таинственная синяя впадина.
Японские ама
В наши дни по побережью Японии рассыпан целый маленький мир ныряльщиков и ныряльщиц, традиционное и единственное занятие которых — подводный сбор устриц, раковин, морских ужей и водорослей, предназначенных для индустрии жемчуга, питания и разного другого использования. Эти ныряльщики зовутся ама. Для европейца от этих слов веет чем-то экзотическим и мелодичным. Мне же, родившемуся на Дальнем Востоке, прожившему там до 12-летнего возраста и постоянно возвращающемуся туда (особенно в Японию) в зрелом возрасте, этот термин вдвойне близок, я воспринимаю его совсем по-домашнему. Гувернантки, занимающиеся в Китае с детьми европейцев, а в нашем доме их было несколько, зовутся “ah-mah”. Кроме того, на пляжах Японии моими товарищами в играх часто были дети ныряльщиков-ама. Хотя слово “ама” употребляют как к ныряльщику-мужчине, так и к ныряльщице-женщине, оно вызывает, скорее, образ женщины. Мысль о женщине-ныряльщице, особенно обнаженной, была всегда и соблазнительна, и поэтична. Невозможно не вспомнить о сиренах. Во время моих недавних посещений Японии я неоднократно бывал в обществе ама и погружался со многими из них. Они очаровательны, хотя и не обязательно красавицы. Я никогда не забуду их визит-сюрприз на хрупких цветастых лодочках во время моей попытки погружения на 75 м на озере Футо, на полуострове Идзу, к югу от Токио в 1970 г. Восемнадцать тысяч японских ама, официально зарегистрированных и облагаемых налогом, живут сегодня общиной в своих деревнях и практикуют профессиональное погружение в апноэ, пользуясь традиционными методами, истоки которых восходят к глубокой древности. Некоторые японские хроники, например, Гиси-Вадзин-Ден (Gishi Wajin Den), датированные 268 г. до н. э., уже упоминают о них. Многочисленные города и деревни, чьи названия связаны со словом “ама”, свидетельствуют о значительном распространении в прошлом этой деятельности. А существование нагромождений ракушек, идентичных об-
наруженным у кйоккенмодингеров, доказываем сходство образа жизни этих двух этнических групп, таких далеких во времени и в пространстве, какими являются ама в Японии и наши ныряльщики-протоскандинавы, и в то же время подтверждаем древность этой практики. Таким образом, изучение современного поведения этих традиционных маленьких сообществ, где погружение хотя и потеряло свой первоначальный священный характер, но сохранило, однако, многие обряды и ритуалы, ставшие принадлежностью праздников, будет иметь исключительное значение для познания способа обитания и пропитания некоторых народностей, живших 10 тыс. лет назад в Европе. В архаичном японском языке слово “ама” означает “океан”, из глубокой древности доносимся еще один смысл — “ныряльщик”. Идеограмма ныряльщика (а изображение очень красивое) означает “самурай моря”, а ныряльщицы прозаичнее — “женщина моря”. Мужчины-ама посвящали себя подводной рыбной ловле вручную или с гарпуном, однако эта их деятельность практически исчезла. Зато женщины-ама все еще выполняют эту важную функцию в японской экономике, несмотря на то что их число значительно уменьшилось. Именно они обеспечивают сбор устриц для индустрии, производящей жемчуг, и бесконечное число морских пищевых продуктов, водорослей и ракообразных, до которых японцы большие охотники. Изучение ама в Японии, так же как и их эквивалента на полуострове Корея хае нио (hae nyo — женщины моря) и ям-coo (iam-soo — синьоры-ныряльщицы), длится многие сотни лет. Хроники XVI и XVII вв. очень точны в описании их жизни и содержат множество подробных документов о свободном погружении в апноэ и практических технических рекомендаций по рыбной ловле и сбору подводных растений и моллюсков. Рискую повториться, но нужно прежде всего хорошо понять, что погружение за дарами моря не есть простой эпизод или времяпровождение. Речь идет, наоборот, о социальной и экономической деятельности, которая есть суть поступков и методов, сложившихся со временем, строго подчиненных критериям эффективности и максимальной производительности, хотя они и не были никогда приложены к какой-нибудь теории современного техницизма, а приведены в “рабочее состояние” чисто эмпирически. Несмотря на разбросанность ама почти по всему берегу Японии, отсутствие средств передвижения, изоляцию, в которой находилось сообщество каждой эпохи, способы их погружения всегда подразделялись на три категории, три типа, которые обнаруживались всюду, когда у человека на нашей планете возникала необходимость к погружению.
а) Коидзодо, или какидо, — наиболее простой, практикуемый самыми молодыми ама, ученицами, а также старыми женщинами. Погружение коидзодо не требует использования лодки и происходит прямо с берега в местах ловли рыбы, поэтому не превышает 4 — 5 м. Женщина тащит за собой поплавок с сеткой, в которую кладется добыча и к которому привязана веревка, чтобы он не уплыл. Время погружения короткое — от 15 до 20 сек.
б) Накаидзодо, или фунадо,—тип погружения, разработанный уже более тщательно, им пользуются девушки, занимавшиеся коидзодо в течение нескольких лет, их возраст колеблется между 17 и 20 годами, и работают они в группе из 10—15 человек с лодки, ведомой двумя ловцами. На этих последних лежит также роль наблюдателей за безопасностью ама-ныряльщиц. Апноэ накаидзодо составляет от 30 до 45 сек. Погружения уже более глубоки и достигают 6 —8 м. Каждая девушка уходит с лодки с буем-поплавком, который служит ей и вместилищем добычи. Когда холод становится чувствительным, ныряльщицы возвращаются на пляж, где хороший костер согревает их для последующих серий апноэ.
в) Оидзодо — в эту категорию входят те, кого мы называем настоящими профессионалами. Их возраст колеблется от 20 до 50 лет. Они полностью овладели техникой апноэ и погружаются до 25 — 30 м. Для экономии сил и запаса кислорода систематически применяются грузы или пояса с балластом и блоки для подъема. И этот способ также достаточно древний, о нем упоминается в текстах, датированных XI в. Описание погружений оидзодо на острове Хекура показывает, до какой степени этот метод был усовершенствован. До 1974 г. ныряльщицы острова Хекура действительно походили на сирен, так как по традиции погружались обнаженными. Молодая девушка отвозилась на место погружения в индивидуальной лодке мужем или родственником. Ама острова Хекура, таким образом, ничего не имела из одежды, если не считать веревочного пояса с кайганом, напоминающим поросячье копытце, который служил ей для выкорчевывания ракушек устриц из скал. В зависимости от региона ама входила в воду вниз головой либо ногами, держа в руках 10—15 килограммовый груз или балласт в виде маленьких свинцовых брусков, закрепленных на веревочном поясе, очень похожем на наши современные пояса для погружения. В обоих случаях ама привязывалась к лодке длинной веревкой, самой настоящей пуповиной, пропущенной через закрепленный на борту блок. Достигнув дна, женщина снимала балласт, который сразу же вытягивался на поверхность ее товарищем, и быстро приступала к сбору; в нужный момент она дергала за веревку, и человек в лодке как можно быстрее буквально вырывал ее из воды. Сегодняшняя техника не изменилась, разве что ама надевают изотермический комбинезон и ласты. Время апноэ колеблется от 45 до 60 сек, но может достигать в случае необходимости двух минут. Таким образом, ама-оидзодо совершает в среднем 50 погружений утром, за которыми следуют еще 50 полуденных. Между этими погружениями она отдыхает лежа, делая гипервентиляцию легких, которая сопровождается долгим свистом, слышимым издалека. На лодке установлена своего рода жаровня, около которой ныряльщица согревается и пьет горячий чай, когда уже действительно становится холодно. Существуют, разумеется, многочисленные частности, свойственные географическим зонам, в особенности в том, что касается одежды. Если раньше ама ныряли обнаженными, то сейчас они носят хлопчатобумажную рубашку или неопреновый костюм. Однако в целом применяемые методы, выработанные веками интенсивных погружений, идентичны как в провинции Хима, где наибольшая концентрация ама, так и на полуострове Идзу.
Новая техника погружения со сжатым воздухом, изотермическими костюмами, ластами и прочими ухищрениями, позволяющими любому сухопутному маскироваться под морское млекопитающее, сводит к минимуму этот благородный и здоровый вид деятельности людей, издревле живущих дарами моря. Постепенно ама становятся частью местного туристского колорита. На Хекурс довольно часто какая-нибудь из них соглашается погрузиться обнаженной, что является пикантной подробностью для фотографов и аттракционом для туристов. Единственной уступкой прогрессу осталось применение очков, впервые вырезанных из бамбука сотню лет назад. В остальном же отсутствие техники устанавливало естественное экологическое равновесие между ныряльщицей, ограниченной средствами сбора, и подводной флорой и фауной.
Ловцы-итомены
В 1970—1971 гг., когда я был в Японии, тренируясь для спортивных рекордов на 75, 76 и 80 м (этот последний не был утвержден по техническим причинам), все мы говорили о необычайных ловцах-апноистах — итоменах. О них рассказывали как о жестоких, агрессивных индивидуумах, живших сектами, которые практиковали любые возможные ремесла. Короче: “Держись от них подальше!” Тем сильнее было мое удивление и даже разочарование при первой встрече с представителями этого вида “обособленных людей” в Окинаве и на острове Исигаки. Сначала действительно я и моя подруга нашли их довольно мрачными. Через несколько дней мы узнали, чем это объясняется. Дело в том, что ловец-итомен чрезвычайно горд, и это проявляется в настоящем женоненавистничестве. Итомены не терпят присутствия женщины на борту, кто бы она ни была, так как женщина, утверждают они, неизбежно создает проблемы независимо от ее воли. Поэтому моей спутнице самым категоричным образом было запрещено подниматься на борт лодки, где я находился с итоменами. Конечно, встречался я далеко не со всеми и не видел их всех за работой, но те, с которыми я погружался в воды Окинавы или Исигаки, не произвели на меня особого впечатления, и их имена память не сохранила. В этих регионах ныряльщики-итомены практикуют систему подводной рыбной ловли широкими сетями, которые подвешены на поверхности к буям и разворачиваются под водой наподобие шатра. Часть пловцов и ныряльщиков, таща за собой лини, к которым привязаны всевозможные шумящие предметы, располагается полукругом, спугивая косяки рыб, наблюдая за ними все через те же традиционные деревянные очки и загоняя их в направлении сети. Так выглядит эта прекрасно слаженная коллективная работа тридцати отдельных человек. Когда рыба поймана, сети складываются вручную водолазами и вместе с завернутой в них рыбой поднимаются на поверхность, В море или у себя дома ловец-итомен полновластный хозяин. Жители цивилизованных стран и особенно феминистки, вероятно, не испытают большой симпатии к этим “орлам моря”, которые презирают женщин до такой степени, что продают продукты рыбной ловли собственным женам.
Иные страны, иные нравы!
Баджао
Между морями Южно-Китайским, Сулу и Сулавеси, к юго-востоку от азиатского побережья, на юг от Тайваня и на север от Калимантана простираются “чётки” из 7100 островов, из которых 90% необитаемы, а 60% не имеют даже названия. Это фантастическое скопление маленьких тропических райских кущ, открытых мною несколько лет назад, в те времена, когда я возвращался из Японии, образует Филиппины: смешение культур, религий и языков (там насчитывается 80 различных диалектов), где такие современные города, как Манила или азиатский Майами, находятся на расстоянии ружейного выстрела от самых заброшенных и одиноких регионов на Земле, где обитают на деревьях и в гротах едва ли не самые первобытные из известных существ. Нужны годы, чтобы глубоко исследовать эту область земного шара, и я рассчитываю, что скоро вернусь туда.
Наиболее сильное воспоминание об этих местах связано с моими погружениями вместе с баджао — последними настоящими бродягами, “кочевниками моря”, людьми свободными, поэтами. Благодаря двум моим друзьям — Рикардо Палома, вице-президенту регионального отдела компании “Филиппин эйрлайнз”, и Майклу Джонсу, музыканту и поэту, директору большой организации ныряльщиков “Сэквесты” в Маниле,— я смог встретить несколько семей баджао, и в частности старого морского волка, чьи советы помогли мне достичь моих знаменитых 100 м. Мы находились на борту восхитительной яхты Майкла “М. И. Изабелла”, переделанной в отличную платформу для погружений, и плавали в широком коридоре на юг от большого острова Миндоро. Местом, выбранным нами для погружений, был еще девственный атолл Апо: кристально прозрачные воды, изобилие морской фауны — уголок действительно исключительный. Несколько лодок с живущими на них баджао отваживались плавать рядом, обычно они промышляли гораздо дальше к югу, в море и в архипелаге Сулу. Майкл много рассказывал мне об этом маленьком народе моряков и рыбаков, народе гордом, полном достоинства, до крайности сектантском, живущем веками как “над”, так и “под” водой, но всегда за бортом общества.
В большей части баджао — мусульмане. Говорят они на различных диалектах. Если они не погружаются, значит, находятся на борту своих лодок или в деревнях, расположенных в лагунах, в домах на сваях, словом, вся их жизнь проходит целиком на фоне моря. Большинство из них начинает плавать и нырять гораздо раньше, чем научится ходить, совершенно так же, как известные “дети воды” великой реки Меконг недалеко от Бангкока. В основном дети баджао, особенно мальчики, не имеют возможности ходить в школу. Их школа — Природа и Море, их учителя - их родители. У них врожденное чувство клана, и особенно семьи. Они действительно морские кочевники, но не передвигаются поодиночке: вся семья плывет одновременно, подчиняясь ветрам и течениям этой обширной и живописной области, которой являются моря Сулавеси и Сулу с бесчисленными гостеприимными островками. Одна из таких семей прибыла в прекрасный апрельский день, полный солнца и зеркального моря, к нашему кораблю, стоящему на якоре среди коралловых рифов, окаймляющих атолл Апо. Лодка, которая, должно быть, была длиной с десяток метров, имела двойной балансир. Несмотря на более чем скромное водоизмещение и крохотную жилую площадь, там царил такой беспорядок, что можно было подумать, что мы очутились в уголке местного рынка: большие камышовые корзины с провиантом; рыба, развешанная для сушки на шпагатах, натянутых на центральной мачте, парус которой был сложен здесь же; еще живые черепахи, перевернутые навзничь; клетки с курами, скрытые в тени импровизированной крыши из банановых листьев, и при этом еще оставался маленький пятачок, где свободно разгуливали петухи. Под крышей центральной кабины, напоминавшей скорее соломенный шалаш, среди дыма маленькой жаровни и приятных запахов приготовляемой пищи беспорядочно метались полуголые члены всех возрастов этой многочисленной фамилии. Именно там, на этой лодке, я встретил старого Педро Агинальдо. Педро был не только отцом клана и семьи, но также самым опытным ныряльщиком своей области. Чтобы достичь больших глубин, скажем 30 м, Педро пользовался, как и все баджао, плоским камнем, весящим около 8 кг, вырезанным в форме плавника с двумя большими дырами, чтобы иметь возможность просовывать в них пальцы и регулировать угол погружения, изменяя его наклон. Таким образом можно замедлять или ускорять погружение. Достигнув дна, ныряльщик приступает к работе, а затем его вместе с камнем вытягивает за веревку в лодку помощник. Эта элементарная схема нашла себе место на всех широтах, она же вызвала к жизни и мою систему тормозного балласта и шара для ускоренного подъема. Свое первое погружение Педро совершил в 7 лет и продолжает до сих пор, несмотря на свои 80. И хотя его кожа покрыта морщинами от солнца и морской соли, выглядит он отлично, я дал бы ему максимум 60. Секрет его хорошей формы, как он мне позже поведал после нашего совместного погружения на 20 м, был чеснок. Весь день он буквально пожирал его огромными порциями (у него были все зубы). С тех пор я последовал его совету и тоже начал есть много сырого чеснока, особенно по возвращении в Италию и на остров Эльба для тренировок к погружению на 100 м. К большому удивлению всех моих “суб” (подводников), в течение нескольких недель мое время нахождения в апноэ значительно улучшилось. Совпадение? Не думаю. Прямой эффект воздействия чеснока на бронхи и легкие известен с древности; чеснок рекомендуют астматикам и туберкулезникам — словом, чудо, а не средство. Он использовался даже для лечения некоторых кишечных заболеваний. На Востоке, когда во время знойного лета повышается влажность, несколько съеденных зубцов способны поддержать организм в хорошем состоянии. Египтяне при строительстве своих пирамид уничтожали его в огромном количестве по тем же причинам. А не считается разве, что секрет бархатистой, нежной, как фарфор, кожи прекраснейших китайских женщин кроется в разумном употреблении чеснока и растительного масла? Чеснок, по-видимому, эффективен и при переохлаждении тела, головных болях, катарах дыхательных путей. Логично предположить, что он может стимулировать, например, участие некоторых резервных легочных альвеол, которые обычно не функционируют полностью, что объяснило бы увеличение времени апноэ.