Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Ф.И. Тютчев «Silentium»
«Понятия об искусстве так же
условны, как понятия о добре и зле.
Каждый век, каждая страна смотрят
на добро и зло различно; что
считается доблестно в одной стране,
то в другой признается
преступлением.»
Алексей Апухтин.
«Рознь языков» ясна человечеству со времен Вавилонской башни. Языковой барьер труден, но очевиден. Чужой язык (жаргон, диалект), как Цербер, сторожит свое царство. Этого сторожа нельзя обойти, подкупить, обмануть, но с ним можно подружиться: его можно выучить. Не сразу, не так быстро, не «английский за три недели», но можно, и миллионы людей этот барьер преодолевают.
Однако, знание языка еще не гарантирует радостей общения. «Через 15 лет выучишь английский и будешь говорить сам с собой». Для того, чтобы «говорить с другими», легко и эффективно общаться, нужно преодолеть еще и барьер культурный – гораздо более грозный, опасный и трудный.
Чем же барьер культур труднее, «хуже» барьера языков?
В отличие от языкового, он невидим и не ощущаем. Столкновение с другими, чужими культурами всегда неожиданно. Родная культура воспринимается как данное, как дыхание, как единственная возможность видеть мир вокруг себя, жить по определенным, родным правилам, в соответствии с общепринятыми нормами, традициями, привычками. Осознание своей культуры как одной из многих, отдельной, особенной, приходит только при столкновении (знакомстве, взаимодействии) с иной культурой, особенно той, которая живет в иных странах, то есть иностранной.
Впрочем, и в одной стране, у одной нации, объединенной одним языком, могут быть весьма значительные различия культур, обусловленные самыми различными факторами, в том числе как местом проживания, так и принадлежностью к разным социальным группам.
Простой пример «локального конфликта культур» привел первокурсник факультета иностранных языков МГУ Сергей Макаров, приехавший учиться в Москву с юга России: «Там, где я живу (на Кавказских Минеральных Водах) принято, когда ты подходишь к своему знакомому, а рядом с ним стоят еще несколько человек, ты должен поздороваться и с ними тоже. В Москве же парень подходит, здоровается только со своим другом, начинает разговор: «Как дела? Что новенького?» и игнорирует остальных. На мой взгляд, это неуважение к людям».
Мелкий, пустяковый конфликтик, даже не конфликт, но настроение испорчено, московские равнодушие и дистантность задевают чувства, обижают, возникает барьер между своими и чужими.
Таким образом, наряду с общенациональной культурой, существуют культуры локальные и социальные. В языкознании разновидности национального языка такого рода называются диалект и жаргон. Культурология еще не имеет общепринятых терминов для аналогичных понятий (может быть, диакультура и аргокультура?). Культурные различия зависят от пола (этим занимаются гендерные исследования), возраста, уровня образования и т.п. Иными словами, люди (и, соответственно, их культуры) делятся не только на нации, народы и народности, но и на женщин и мужчин, «отцов» и «детей», образованных (у русских этот слой называется интеллигенция) и необразованных, рабочих, крестьян и служащих и т.п.
Более того, у каждой семьи как «ячейки общества», как мини-общества есть своя разновидность, свои особенности национальной культуры, обусловленные идиокультурами (по аналогии с идиолектом) членов этой семьи.
Итак, культурный барьер невидим, он подобен стеклянной стене, отгораживающей свою культуру от других, и становится очевидным только при знакомстве с иной культурой, только в момент столкновения. Разумеется, неприятно набить себе шишку, столкнувшись с неожиданным, невидимым препятствием. Индивидуальная культура также, подобно стеклянной капсуле, закрывает человека, и всякая встреча, знакомство, общение с другим человеком благоприятны и эффективны только в случае преодоления культурных различий. Сколько прекрасных пар, сколько семей разрушилось от неосознания культурного барьера, его невидимости до столкновения.
Конечно, культурный барьер опаснее и «хуже» языкового: он скрыт, на нем шапка-невидимка.
В канун Нового 2001 года, когда весь мир захлебывался от энтузиазма, восторга, страхов и надежд в связи с наступлением не просто Нового Века, но и Нового Тысячелетия, мои коллеги и друзья из Института стран Азии и Африки МГУ подарили мне календарь. Обычный Новогодний подарок. Но на нем была надпись: «Общество выпускников Института стран Азии и Африки желает всего наилучшего в григорианском 2001, мусульманском 1418, китайском 4699, индийских 1176, 2057, 5761, 1922, афинском 19993, еврейском 5761, японском 13 году Хэсей!»
Хорошо работать в классическом университете! Коллективный разум дает столько пищи для размышлений. Только успевай – и не ленись! – подхватывать.
Информация календаря ИСАА мгновенно «открыла глаза» и повернула сознание.
Во-первых, устойчивое словосочетание «весь мир» неверно в подавляющем большинстве контекстов. Это «весь наш мир», т.е. в данном случае мир тех людей, которые живут по григорианскому календарю. И это только мы – абсолютное меньшинство в мировом масштабе – вступаем в Новый век, Новое тысячелетие и почему-то ждем чего-то нового и необыкновенного для «всего мира». А «весь мир» живет по другим, очень разным календарям, и в Индии два соседа могут встречать в одну и ту же ночь 1176 и 5761 год.
И хотя календарь – это нечто формальное и условное, так как родившийся в один прекрасный день человек не знает, в какую культуру, язык и год он случайно попал (и это как бы и не имеет никакого значения для его восприятия мира), по мере взросления и осознания себя в определенном месте, времени и обществе, по-видимому, среди многих других факторов окажет влияние и факт летоисчисления: пять с половиной тысяч или одна тысяча лет за твоей спиной определят некоторую разницу в менталитете.
А вот и пример из жизни как раз на эту тему.
«… Казалось бы, как может привести к скандалу поздравление с Новым годом? Однако на моих глазах именно это и произошло. Дело в том, что согласно иудейской религии Новый год празднуется в сентябре. Соответственно, один израильтянин поздравил всех с Новым годом именно в сентябре. Немец откликнулся шутливой репликой: «Тогда уж и с Рождеством заодно»! – подразумевая, что христианский Новый год еще не скоро. В результате завязалась обширная переписка, в которую втянулось множество участников, обвинявших друг друга в сионизме, антисемитизме, фашизме и прочих грехах. Вот какие последствия может вызвать совершенно безобидное поздравление».[1]
Повышенный, я бы даже сказала болезненный, интерес к разнице культур, разумеется, не случаен. Он вызван многими все теми же неоднократно упомянутыми социально-историческими причинами, главные из которых: 1) преодоление барьеров расстояний с помощью технического и информационного прогресса; 2) небывалые ранее возможности общения; 3) небывалая ранее миграция населения земли: учеба, работа за рубежом и, главное, беженцы, которые исчисляются миллионами; панмиксия как следствие этой миграции. 4) все усиливающийся процесс глобализации, требующей неслыханного ранее уровня международной и межкультурной коммуникации.
Изучение этих проблем требует усилий и знаний представителей всех гуманитарных наук: культурологов, психологов, социологов, историков, филологов, философов. От решения этих вопросов зависит будущее человечества. Именно они составляют тот «человеческий фактор», который может свести на нет достижения научно-технического прогресса.
Итак, «удивительные открытия» (яркий пример того, как «глаза открылись»), очевидное - невероятное.
Во-первых, мы все очень разные, мы видим, слышим, любим и ненавидим по-разному, у нас разные представления о мире и людях, разные системы ценностей, разные нормы поведения, то есть разные культуры.
Во-вторых, мы все без исключения живем в счастливой уверенности, что только наша культура – единственно правильная, возможная и нормальная. Именно это и называется научно - этноцентризм. Отсюда и наша слепота, и, соответственно, невидимость культурного барьера, и культурные конфликты, шоки, войны.
Итак, разница культур. Разница образов жизни, привычек, обычаев, отношения к миру, к жизни, к людям, разница реакций, разница характеров. Все это так очевидно, банально, так легко это понять – и так трудно осознать, признать и помнить. Еще один удивительный парадокс homo sapiens – Человека, претендующего на звание Разумного.
Так, например, теоретически мы, разумеется, понимаем, что на вкус и цвет товарищей нет, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, что у разных культурных общностей разные системы ценностей, разные представления о таких понятиях, как красота, ум, честность, патриотизм и так далее и тому подобное. И все равно на практике мы только свои представления считаем нормой и обычно ходим в чужие монастыри именно со своим уставом.
Н.Г.Чернышевский в своей магистерской диссертации «Эстетические отношения искусства и действительности» в 1855г., провозглашая принцип «прекрасное есть жизнь» с позиции материалистической эстетики, отмечал, что понятия красоты женщины у крестьян и у аристократов резко различаются. Действительно, красивая русская крестьянка должна быть крепкой, румяной, «кровь с молоком» - все это признаки физического здоровья, без которого не справиться с «долюшкой женской – вряд ли труднее сыскать». Великий русский народный поэт Н.А. Некрасов дал народное представление о русской красавице: «красавица миру на диво – румяна, стройна, высока, во всякой одежде красива, ко всякой работе ловка». Обратите внимание на смысл этих хрестоматийных, избитых школьной программой слов: здоровая, пышная («сидит, как на стуле, двухлетний ребенок у ней на груди») женщина, которой не надо отвлекаться на туалеты (она во всякой одежде красива), не надо тратить на эту ерунду драгоценное время и способности ко всякой работе: в семье, в поле, на огороде, в домашнем хозяйстве. Наоборот, аристократическая красавица должна быть худенькой, бледной, стройной, грациозной, с тонкими чертами лица, олицетворяя своим обликом способность к духовной, а не физической работе. Провинциальные барышни пили разбавленный уксус, чтобы прогнать компрометирующий их социальное положение здоровый румянец со щек.
Разница представлений о красоте внутри одной – русской – культуры очень ярко представлена в гениальном «Коньке-Горбунке» П.П. Ершова. Иванушка-дурачок должен, по приказу Царя, найти и похитить дивную и несравненную Царь-девицу. Его первая встреча с загадочной заморской красавицей вызывает у Ивана, народного героя русских сказок, такую реакцию.
«Хм! Так вот эта Царь-девица!
Как же в сказке говорится, -
Рассуждает стремянной, -
Что куда красна собой
Царь-девица, так что диво!
Эта вовсе не красива:
И бледна-то, и тонка,
Чай, в обхват-то три вершка;
А ножонка-то, ножонка!
Тьфу ты! Словно у цыпленка!
Пусть полюбится кому,
Я и даром не возьму» [2].
Когда же позже Месяц Месяцович (почему-то, несмотря на мужской род своего имени, оказывающийся матерью Царь-Девицы) спрашивает Иванушку:
«…Что, здорова ли она?
Не грустна ли, не больна?»
Иван упорствует в своей оценке:
«Всем бы, кажется, красотка,
Да у ней, кажись, сухотка:
Ну, как спичка, слышь, тонка,
Чай, в обхват-то три вершка;
Вот как замуж-то поспеет,
Так небось и потолстеет:
Царь, слышь, женится на ней.
(там же)
Царь-девица – типичная аристократическая красавица, и ее худоба и бледность наводит Ивана на мысли о болезни «сухотке». Но добрый герой сказки Ершова хочет подбодрить мать несчастной некрасивой девушки и дает ей надежду: может, будет выглядеть лучше, когда выйдет замуж и потолстеет.
В XX веке противопоставление двух разных типов женской красоты стало еще более значимым, поскольку очень остро встал вопрос классовой принадлежности. Это наложило отпечаток на визуальные виды искусства – живопись, скульптуру.
После революции 1917 года, в связи с проведением весьма прямолинейной гендерной политики, в советской прессе облик трудящейся женщины формируется по контрасту с женщиной нетрудящейся.
«В каждом типе изданий, в соответствии с его задачами и читательской аудиторией формируется и транслируется свой тип женственности. Условно их можно обозначить как «аристократический тип» и «рабоче-крестьянский». «Аристократический тип» - это образец рафинированной, изнеженной женщины, похожей на героиню немого кинематографа начала века. В отличие от субтильной фигурки первого типа «рабоче-крестьянские» женщины были коренасты, у них была короткая шея, широкие плечи, сильные руки. Существенное различие было представлено и в лицах, «героини труда» были круглолицы, с довольно крупными, иногда грубыми чертами».[3]
В наши дни образец женской красоты по нормам западной культуры – это очень высокая, очень худая и стройная женщина с очень длинными и стройными ногами. Все кинозвезды, топ-модели, манекенщицы, современные красотки, украшающие обложки глянцевых журналов, соответствуют этим нормам. На них работает «высокая мода» всего западного мира, для них шьют туалеты, подбирают обувь, украшения и модные цвета лучшие художники и модельеры. Шоу-бизнес конкурсов красоты объявляет заранее точные параметры размеров, объемов и веса в сантиметрах и граммах. Все это – нормативные требования современной культуры, соответствующие представлениям о женской красоте.
Маленькое отступление без комментариев: один из популярнейших в нашей стране анекдотов из серии «Армянское радио спросили…» отвечал на вопрос о том, каких женщин любят мужчины: 50% мужчин любят полных женщин, а 50% - очень полных женщин.
Кстати, язык как хранитель культуры помнит то, что совершенно забыли и не замечают его носители: русское слово «худой», наряду со значением тощий, не упитанный, не толстый имеет устаревающее значение плохой, которое сохраняется, главным образом, в устойчивых выражениях (фразеологизмах) – худой мир лучше доброй ссоры, худого слова не скажешь. Иначе говоря, худой – это и худой, и плохой, а толстый – это только толстый.
Синонимы слова худой имеют в основном отрицательные оттенки (коннотации): худощавый, сухой, сухощавый, исхудалый, жилистый, поджарый, тощий, костлявый, сухопарый, отощалый (разг.), худущий (прост.), скелет, мощи (разг.), глиста (груб. прост.), кощей (разг.), выдра (груб. прост.), кожа да кости, одни кости, мешок костей, живые (или ходячие) мощи, драная кошка (груб. прост.), худой как щепка, можно ребра пересчитать [4].
Слово толстый, само по себе не комплиментарное, имеет гораздо больше позитивных синонимов: полный, полнотелый, дородный, солидный, упитанный, пухлый, сытый [5].
Таким образом, налицо определенное противоречие между языком – продуктом деятельности и жизни всего народа – и культурой, насаждаемой определенными социальными группами, имеющими доступ к власти и средствам массовой пропаганды.
А теперь еще одно отступление-загадка: угадайте, к какой категории женщин – худых или толстых – относится автор?
Не успела поставить точку, а в газете – «голос народа». В рубрике «Я не понимаю…» вопрос прямо по нашей теме и, что особенно ценно, – ответ эксперта. Привожу полностью (Аргументы и факты № 31, 2005г.)
«…почему меня агитируют за тощих?
Лет 100 назад в моде были женщины с формами, как на картинах Рубенса или Кустодиева. А сегодня нам как идеал красоты подают тощих безгрудых манекенщиц. Я не понимаю, почему меня убеждают любить женщин, которых на ощупь от мужчины и не отличишь? С. Авилов, Московская обл.
Отвечает историк моды профессор Александр Васильев:
- Стиль унисекс торжествует сегодня, во-первых, потому, что большинство модельеров свою продукцию адресуют группе населения от 16 до 22 лет, которые в этом возрасте еще не отличаются пышными формами. Взрослых покупателей гораздо труднее убедить в том, что они должны любить блузки именно розового цвета, а джинсы – непременно расшитые блестками, а кольцо носить именно в пупке. Подростков легче убедить. Они проще расстаются с деньгами.
Во-вторых, современная мода создается в основном мужчинами «неадекватной» сексуальной ориентации. Мужчина нормальной ориентации женщину обычно раздевает, а нетрадиционной – одевает. И, возможно, сменится еще одно поколение, прежде чем мы вернемся к моде на невысоких и полненьких красоток».
Однако, по-видимому, эксперт ошибается в прогнозах, судя по данным газеты «Московский Университет»:
«Давнишние разговоры о том, что 90/60/90 – не красота, а болезнь, что «синдромом куклы Барби» уже больны многие девочки, лозунги «Долой «вешалок», даешь нормальных!» привели к появлению на страницах американского «Космополитена» необычной рекламы. Средства для ухода за телом представляют обычные полные, бледные и малоухоженные женщины.
Лично меня это явление повергло в ужас. Непривлекательность отталкивает. Но народ говорит: «Да!». Почему средства от морщин рекламируют девочки? Я больше поверю образу своей соседки, чем той идеальной картинке.
По данным NEWSWEEK, процент продаж компании уже вырос на 35%»[6].
Создается впечатление, что в современном обществе крепнет «оппозиция» к сантиметрам и граммам как главному и обязательному параметру женской красоты. Принцип конкурса красоты на звание «Мисс Корякия» был озвучен так: «Мы отказались от европейских цифр 90-60-90, для нас главное – естественность в корякских танцах» (телепередача 10 марта 2007г., канал «Россия», 8.00).
По-видимому, главным советом по вопросу воспитания толерантности к чужим культурам может служить мудрая пословица «о вкусах не спорят». Это относится ко всем без исключения аспектам системы ценностей у различных культурных общностей. В качестве иллюстрации этого положения, завершим раздел о женской красоте, следующим фактом. Девушки из южноафриканского племени кхоза специально носят длинные челки, чтобы стать косоглазыми. Считается, что это сделает их гораздо более привлекательными. (Большая книга веселого досуга. «Ридерз Дайджест», 2005г., 22 декабря).
И, наконец, свидетельства языков по вопросам оценки внешности в разных культурах. В английском языке зеленые глаза (green eyes) вызывают неприятные ассоциации, поскольку являются признаком зависти и ревности. В русском языке зеленые глаза – это признак интересной, романтической внешности.
«В славянском фольклоре голубые глаза – это признак чистоты, красоты, добра. Но арабами голубой цвет глаз считается признаком дурного человека, это признак коварства и обмана. По-видимому, такая оценка ориентирована на привычную, а потому положительно оцениваемую картину мира: у славян более распространены голубые глаза, а у арабов – черные. Кроме того, исторически сложилось так, что именно «голубоглазые» являлись основными противниками арабов: «В толковом словаре «ал-Мунджид» зафиксирован фразеологизм al-aduww al-azraq «заклятый (букв. «голубой») враг» и дается следующее объяснение: «заклятый враг», так как у большинства византийцев, с которыми арабы сильно враждовали, были голубые глаза, это и послужило причиной называть лютых врагов «голубыми».[7]
По поводу представлений о понятии «умный» в разных культурах будет правильно привести отрывки из работы Анны Фенько «Трактат об уме».
«Африка: удачливые и осмотрительные. В России часто приходится слышать о человеке: умный, но невезучий, или умный, но не умеет ладить с людьми. Если вы скажете так в Африке, вас никто не поймет. Это все равно что сказать: он очень способный, вот только читать и писать никак не научится.
Дело в том, что в большинстве африканских культур быть умным значит быть удачливым, причем в первую очередь - в социальных отношениях. А для этого необходимо разбираться в людях и уметь найти с ними общий язык. Когда родителей из племени чева в Центральной Африке попросили описать, какими качествами должен обладать умный ребенок, они перечислили здравый смысл, сообразительность, послушание, общительность и почтение к старшим. Среди народности баоуле в Уганде умными людьми считаются те, кто готов прийти на помощь, послушен, почтителен, обладает знаниями, проявляет ответственность и инициативу в делах, полезных для общины. Технические знания и умения ценятся только тогда, когда они используются в интересах семьи или деревни.
В других африканских странах представления об интеллекте также включают в качестве обязательного элемента социальную компетентность. Так, в Зимбабве умный человек должен в первую очередь быть осмотрительным и осторожным, способным распознать тайного врага. В Мали и Кении умным считается тот, кто умеет себя вести, знает ритуалы и правила, умеет производить на других хорошее впечатление и заводить друзей. Когда студентов из Кении просили объяснить смысл комедии Грибоедова «Горе от ума», они сказали, что это очень смешная пьеса про глупого человека, который постоянно совершает ошибки и поэтому со всеми ссорится.
Азия: воспитанные и практичные. У японцев понятие «интеллект» включает в себя пять независимых критериев, наиболее важный из которых - социальный навык. Обладающий им человек общителен, весел, приветлив, умеет хорошо говорить. Второй критерий - восприимчивость к общественным ценностям - описывает человека скромного, умеющего принять точку зрения другого и «знающего свое место». Последний термин отражает типично японское представление о том, что каждому человеку отведена определенная роль, в соответствии с которой следует себя вести, не выходя за ее рамки. Только на третьем месте у японцев наиболее привычный нам критерий - эффективность решения задач, работоспособность и навыки планирования. Два последних критерия - оригинальность и грамотность. Умение хорошо, грамотно читать и писать для Японии - большая редкость и признак высокообразованного человека.
Китайцы представляютсебе умного человека как социально ориентированного, все делающего правильно, практичного и ответственного. В понятие «интеллект» у китайцев входят осторожность, умение наблюдать и подражать. Интеллектуальные способности любопытного, склонного к познанию нового или критически настроенного человека вызывают у китайцев большие сомнения. Так что их мнение по поводу Чацкого наверняка совпало бы с мнением африканцев. Умный человек в традиционной китайской культуре - это скорее Фамусов, то есть чиновник, сумевший сделать удачную карьеру. Типичный интеллектуал западного типа - любознательный естествоиспытатель, неутомимый в поисках новых открытий, или чудаковатый профессор, изобретающий вечный двигатель, - тоже не кажется жителю Азии обладателем большого ума.
Америка: общительные и респектабельные. Концепция ума и глупости среднего американца, в принципе, не очень отличается от азиатских и африканских представлений об интеллекте. На первое место американцы ставят практический интеллект: способность правильно оценивать ситуацию, принимать верные решения, добиваться поставленных целей. На втором месте находится умение складно говорить, а на третьем - знание правил поведения в обществе (например, пунктуальность) и широта интересов.
Россия: хитрые и беспринципные. Традиционные представления русского человека об уме и глупости восходят к фольклорному образу Ивана-дурака. Он дурак только поначалу: сидит на печи, а в конце концов оказывается умнее своих братьев и получает в награду царскую дочь. Сказочный дурак всегда вызывал симпатию своей добротой, жалостливостью и самоотверженностью. В России никогда не любили «больно умных», подозревая их в эгоизме и мелкой расчетливости.
Образ симпатичного «умника» появился только в XIX веке и представлял собой рассеянного и беспомощного в быту университетского профессора или гениального изобретателя.
Время, когда быть дураком в России было выгодно, прошло. Все хотят быть умными. При этом новые российские представления об интеллекте определяются не столько перечислением позитивных качеств, сколько противопоставлением традиционному фольклорному образу дурака, у которого отсутствие практического интеллекта компенсировалось добродушием и открытостью. Противоположный персонаж - это умный злодей, извлекающий выгоду из чужой беды, или хитрец, обводящий простаков вокруг пальца. Наше коллективное сознание изо всех сил пытается полюбить этот образ, найти в нем что-то хорошее, но это никак не удается. Поэтому умный человек у нас приобретает черты какой-то зловещей антисоциальности: он или жулик, ловко укравший деньги у государства, или кровопийца-чиновник, ограбивший простой народ. Этот антигерой постсоветского сознания вызывает смесь ненависти, зависти, восхищения и желания подражать. Пожалуй, это самая оригинальная из всех известных на сегодняшний день концепций ума»[8].