Кому Иисус Христос не явился, тот попирает Его или даже отталкивает Его. Явился ли Он вам всем? Знаете ли вы Его исцеляющую силу? Он исцеляет все греховные раны.
Я наблюдал, как моя бабушка обращается с травами. Она их моет и растирает между двумя камнями, чтобы весь сок вытек.
Тогда только получается лекарство от ран. Так жил и Иисус Христос — чистым и незапятнанным в этом мире, а потом Он отдал Свою кровь для исцеления нас от ран греха. Примите этот бальзам в ваши сердца, и вы исцелитесь, и будете любить Его.
Недавно у меня была рана. К ней приложили мазь из какой-то травы, на которую я прежде не обращал никакого внимания. Но теперь я знаю, как она мне помогла и как она заживила мою рану. Теперь я на это растение никогда не наступил бы, оно стало мне дорогим.
Примите и вы кровь Иисуса Христа в ваши раненые сердца, и вы никогда больше не будете попирать Его. Вы узнаете, как Он благ, и будете Его любить.
Когда ученики спросили Христа, почему Он хочет явиться им, а не миру, Он им ответил: «Кто любит Меня, тот соблюдает слово Моё». Этим человеком могу быть я, можешь быть ты и всякий, кто хочет соблюдать заповеди Господни. «И Отец Мой возлюбит его, и Мы придём к нему и обитель у него сотворим». Это слова Истины. Когда я был омыт и исцелён кровью Иисуса Христа и начал соблюдать заповеди Его, Бог исполнил на мне Своё обетование. Я отдал Ему своё сердце, а Он через Духа Святого сотворил обитель во мне. Раньше в сердце моём жил дьявол, и я исполнял волю дьявола. Сегодня же во мне, что угодно Господу, и в этом блаженство!
Смотрите, мы здесь почти все несведущие, бедные люди, но Иисус Христос хочет явиться нам. Высокопоставленные и образованные не хотят Его иметь. Не равняйтесь с ними и не думайте, что если они Его не знают, то и вы Его не можете познать.
Я на военной службе видел таких мудрецов и великих мира сего. Ни один из моих офицеров не верил в Иисуса Христа или в Бога, и я подумал: если эти господа не верят, то и мне, глупому крестьянину, не нужно верить. Однако это привело меня на край ада. И если бы не милость Божия и любовь Иисуса Христа, я сегодня, наверное, шатался бы по улицам Н. с тяжким бременем греха на душе!
Из этих образованных господ ещё ни один не познал Иисуса Христа, хотя я им этого от души желал бы. Они до сих пор как рабы служат плоти, миру и дьяволу, и если не обратятся, они погибнут. А я, недостойный, спасён! Так и вы все можете быть спасены. Просите Господа Иисуса Христа, чтобы Он исцелил вас Своей кровью. Но не думайте, что вы так просто можете сказать:
«Я Его люблю». Ибо Он говорит: «Кто Меня любит, тот соблюдает заповеди Мои». Любовь нужно доказать, и если её у вас пока нет, то это говорит лишь о том, что Он ещё не смог явить вам Свою любовь. Аминь.».
— Аминь, — тихо повторило несколько голосов из собрания.
Если Маргита иногда не понимала Урзина, а лишь догадывалась, о чём он говорит, то этого молодого крестьянина она понимала полностью, потому что он говорил просто, и ей казалось, что всё им сказанное касалось только её одной.
Последней она пришла на собрание и первой ушла. Туда она торопилась, обратно же шла медленно, погружённая в размышления.
Прежде она гордилась своим чистым евангелическим убеждением, тем, что она различала истину и заблуждение, а теперь Маргита должна была признать, что была одной из тех, кому Иисус ещё не явился, и что она ещё не отдала Ему своей любви за Его страдания. Теперь она знала, что отличало Урзина от остальных её знакомых. Он от всего сердца любил Иисуса Христа, Который явился ему. И этот молодой крестьянин — тоже. Как ясно он это объяснил: Иисус — врач, а Его кровь — лекарство от греховных ран.
«Но я не знаю, в чём состоит моя греховность, — подумала молодая женщина, — кроме того, что я не любила Иисуса Христа.
Но ведь я Его не знала, и виноваты в этом те, кто неверно меня воспитал».
«Те, кому Иисус Христос-гще не мог явить Себя, попирают Его. Омой Его кровью своё сердце, чтобы оно исцелилось, и ты полюбишь Его», — говорил ей внутренний голос.
«Но моё сердце уже освобождено от мрака, в котором она вводилось, и я определённо буду Его любить, — уговаривала себя Маргита. — А завтра я признаю Его перед людьми, во что бы то ни стало!»
В глубоких размышлениях Маргита пришла домой. Здесь ждала её почта, письмо от дедушки, к которому было приложено письмо от Адама Орловского. Тень негодования омрачила лицо Маргиты. Ей хотелось оставить письмо непрочитанным, но так как этого желал дедушка, она его прочла.
Адам писал, что он в начале мая или в конце апреля вместе с Орано приедет домой, чтобы в Орлове вместе с ним написать научный труд. После его завершения они снова отправятся в путешествие. Он писал, что Орано сердечно благодарит за помощь в приобретении имения. Он осведомлялся о самочувствии дедушки, состоянии здоровья Николая Коримского. Затем он спрашивал о двух друзьях, но ни единьм словом не обмолвился о ней, лишь к концу письма поблагодарил её за привет и ответил ей тем же.
Здесь же следовала дедушкина приписка: «Так как ты ему ещё ни разу не передавала привета, я это сделал за тебя, дитя моё».
Это её рассердило. Она отбросила письмо.
«Теперь он подумает, что она пытается приблизиться к нему или намерена изменить своё поведение в отношении него, и они после его возвращения помирятся! О нет, никогда! Пусть он работает вместе с профессором в Орлове, а она с дедушкой переселится в Горку, и они останутся там до тех пор, пока он не уедет.»
«Это невозможно, — говорил её разум. — Дедушка на это не пойдёт; ты почаще должна приезжать в Орлов, нельзя давать повода для сплетен».
«Это верно, но и в Орлове можно так жить, чтобы не видеть того, кого не хочешь видеть. Да, но где же та новая жизнь, о которой говорил молодой крестьянин?
Иисус Христос заповедал прощать и любить, в том числе и врагов своих, и: «Кто любит Меня, тот соблюдает слово Моё».
«Ах, мой Иисус, я могу и хочу делать всё, что угодно Тебе; только его я не могу простить! Слишком сильно он меня обидел. Я бы его любила, но он оттолкнул меня и мою любовь прежде, чем, мы встретились. Он осмелился намекнуть на долг моей верности ему. Он не доверял мне, так как я дочь человека, которого он подозревает в супружеской неверности. Нет, такое не прощают!»
Маргита долго и горько плакала. Да, она вправе ненавидеть мужа, но мира у неё в душе не было.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
В роскошном дворце маркиза Орано-Вернинг в Каире после двух дней опасений и забот царила великая радость. Молодая госпожа появилась без сопровождения в крытом саду, затем одна отправилась в оранжерею, что свидетельствовало о том, что она видела хорошо.
«Что скажет хозяин, когда вернётся от вице-короля? Вчера было невозможно смотреть на его бледное, измученное лицо!» — шептались слуги. Между тем их повелительница прохаживалась в похожей на райский сад оранжерее, где зелёный собранный под стеклянным куполом занавес приглушал слишком яркий свет.
Ах, какая была здесь красота! Но девушка её словно не замечала. Она ходила, как во сне. Маленькие, украшенные жемчугом руки не выпускали фотографию: она то её прижимала к своей груди, то подносила к глазам и смотрела на неё, словно ожидая от неё ответа на все вопросы. Девушка мечтала о далёкой стране, куда отец хотел её повезти, мягкий климат которой должен был её исцелить. Ах, скорее бы отправиться туда! Если пройдёт слишком много времени, то она не увидит уже той волшебной красоты, о которой рассказывал Орловский. Для неё наступит ночь, и как тогда жить? Две слезы скатились по её щекам.
Девушка была ещё так молода. У неё было всё, что только можно было иметь.
Но если бы она лишилась зрения, то потеряла бы весь мир, ибо она знала только один свет. О том свете, который светит во тьме, она не имела понятия; ведь не было никого, кто сказал бы ей об этом. Собственно, это было довольно странно, потому что её бабушка со стороны отца была француженкой. Род Орано во время преследования христиан в Испании был среди других мучеников. Отец был последним его потомком и принадлежал, как все его предки, к евангелической церкви. Мать девущки, княгиня Вернинг, была англичанкой, и весь её род принадлежал к англиканской церкви, — и всё же дочь не имела понятия о Свете, который никогда не меркнет.
В европейских кругах Каира маркиз Орано-Вернинг — имя это он получил в день свадьбы вместе с большим состоянием жены — считался одним из открытых характеров, которые даже не стараются скрывать свою ненависть против христианства.
Если он раздаривал на благотворительные цели большие суммы, то вклада на какоелибо религиозное дело у него никто не мог просить. Так как маленькая маркиза очень рано осиротела, он сам руководил воспитанием своей любимицы, причём он следил за тем, чтобы головка его дочери не засорялась, как он сам выражал» ся, каким бы то ни было нездоровым учением.
Зато головка эта была наполнена различными иностранными языками и некоторыми научными знаниями. Тамара Орано свободно владела испанским, английским, арабским, французским и немецким языками. Не знала она лишь того, что написано на всех языках: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную».
Её учили любить природу и преклоняться перед законами её. Но когда закон природы лишил её зрения, это не могло её утешить.
И если уж не миновать той страшной ночи, то она хотела бы оттянуть её хотя бы до их переезда в Европу. Ведь она ещё никогда не видела шумящего ручья и прекрасной весны, которые Орловский ей описал. Ещё никогда она не слышала соловья и кукушку в лесу. Ах, хоть бы ещё год прожить при свете перед наступлением ночи девушка бросилась в кресло и закрыла лицо руками; ей стало страшно. Ей хотелось плакать, это облегчило бы её, но плакать ей запретили. Она протянула руку к серебряному колокольчику на мраморном столике и позвонила. Из-за миртового куста выскочила и подбежала к ней девочка лет семи в пёстрой одежде.
— Что прикажете, повелительница?
— Господин маркиз уже дома?
— Нет ещё. Ваше величество прикажет его позвать?
— Нет, позови Орфу.
Девочка исчезла. Вскоре перед печальной повелительницей стояла стройная молодая дама, полуегиптянка, полуиспанка.
— Почитать вам вслух, дорогая повелительница? Только что прибыли новые книги и ноты. Ася их уже играет. Нельзя вам быть, такой печальной. Ваш отец очень обрадуется, когда узнает, что вы сами сюда пришли!
— А что это за новые ноты и книги? — спросила девушка с интересом. — Есть ли среди них жизнеописание Вашингтона, которое я заказала?
— Я ещё не всё пересмотрела, дорогая повелительница, однако, мне кажется, что нет. Если позволите, я принесу книги сюда.
— Нет, я пойду с тобой. Это жизнеописание должно быть!
Лицо её омрачилось.
Через несколько минут обе дамы находились в холле, являвшемся продолжением оранжереи, где два больших зеркала отражали прелестный образ молодой девушки, рассматривающей книги. Но выражение её лица становилось всё мрачнее.
На вопрос компаньонки: «Что прикажете прочитать?» последовал полукапризный, полупечальный ответ:
— Когда не выполняют моих заказов, я должна слушать то, чего не хочу, да?
Ничего мне из этих книг не надо читать! Отнеси их в библиотеку отца!
— Но, повелительница, маркиз будет опечален. Ведь он хотел вас обрадовать.
— Меня обрадовать? Никто не хочет меня обрадовать, никто!
— Повелительница дорогая, не плачьте, ах, не плачьте!
Растерявшись, молодая дама стояла перед своей рассерженной повелительницей.
Искреннее сострадание и любовь выражало её смуглое лицо.
— Ах, что я вижу — моя маркиза плачет! — проговорил вдруг рядом с ней заискивающий голос. — А я разучила такую чудную пьесу! Вы позволите мне, не правда ли, вам её сыграть?
Другая компаньонка, по внешности настоящая француженка с живыми глазами и хорошими манерами, наклонилась к маркизе, опускаясь на одно колено.
— Можно, я сыграю? Эта музыка, этот божественный дар, вас утешит.
Молодая дама подбежала к дорогому роялю, открыла его и начала так завораживающе играть, что повелительница встала и подошла к играющей.
Между тем Орфа, расставляя книги на полке, с большим интересом углубилась в чтение одной из них.
Музыка сделала своё дело. Печаль и огорчение исчезли с нежного лица повелительницы. Оживлённо беседуя, она едва услышала, что её прислуга уже во второй раз объявила о чьём-то приходе.
— А кто пришёл? — спросила маркиза.
— Его милость, пан Орловский.
Голубые глаза девушки загорелись.
— Прошу его войти!
— О, это очень вежливый господин, — похвалила его молодая француженка. — Вчера и позавчера он осведомлялся о вашем самочувствии, а сегодня пришёл сам.
— Он спрашивал обо мне?
Видно было, что внимание молодого человека ей по душе. Он за короткое время стал их добрым другом. Как она радовалась его приходу! Ведь пан Орловский каждый раз приносил ей добрую весть или рассказывал что-либо интересное, над чем она долгое время размышляла в одиночестве.
И сегодня она с радостью протянула ему руку.
— О, я и не ожидал, — удивился пан Адам, усаживаясь в предложенное кресло, — что маркиза сама меня встретит!
— Увы, — покачала она головой, — это только на время, а потом снова наступит ночь.
— Зачем об этом думать, дорогая маркиза? Уже скоро мы отправимся в путь.
— Вы думаете, что снег там уже растаял?
— Наверное. Но вы же знаете, что сперва мы посетим Италию, а затем Германию; а между тем там и весна наступит, и мы с ласточками прилетим на мою родину. Только что я получил телеграмму от вашего управляющего. Ремонт в Подолине идёт полным ходом. Однако, дорогая маркиза, как бы они там ни старались, такую красоту, как эта, они не сумеют создать.
— И не надо. Интереснее находить новое.
— О, это верно!
— А я вот что хотела спросить, пан Орловский, — Тамара достала фотографию,
— что вот здесь, перед замком?
— Маленькая узкая долина, а в ней бедная деревушка, а на другой стороне — горы.
— А за горами? — девушка не заметила, как внезапно помрачнело лицо пана Адама, однако это не ускользнуло от компаньонок маркизы. — Что там? — спросила она ещё раз.
— На другой стороне находится имение Горка, оно принадлежало моему деду.
— Вот как? — сказала маркиза удивлённо и заинтересованно. — А кому оно принадлежит сейчас?
— Он подарил его своей внучке.
— Вашей кузине? И она там живёт?
— Да, иногда, по крайней мере, я думаю.
И снова компаньонки заметили растерянность на лице гостя.
— Тогда мы с ней будем почти соседями. Вы как считаете, посетит она меня когданибудь?
— Конечно, если вы пожелаете; но только в том случае, если вы и нам окажете честь посетить Орлов.
— Мы обязательно придём, — пообещала девушка по-детски. — Только я не знаю, понравится ли моим компаньонкам у вас, — добавила она, мило улыбаясь.
— О, для нас везде рай, где вы, дорогая маркиза, — уверила её Ася.
— Мы с удовольствием побываем в незнакомой стране, — сказала Орфа немного спокойнее.
— Однако мы отвлеклись. Мы говорили об имении, в котором живёт ваша кузина. Как её, собственно, зовут?
— Маргита Орловская.
— Маргита? Какое хорошее имя! Орловская — значит она дочь вашего дяди, не правда ли?
— Нет, тёти — дочери дедушки.
— Значит, она была замужем за Орловским?
Ему было трудно ответить. Если бы Тамара не так скоро должна была оказаться вблизи Горки, он мог бы ответить коротким «да». Сказать же теперь: «Она моя жена», когда он раньше об этом ничего не говорил, было Адаму слишком неприятно. Оставить дело невыясненным, пока Тамара не приедет в Подолин, тоже было нехорошо. Что бы она подумала о нём? Да, положение было трудным. И вдруг за дверью послышалось: «Тамара, любимая, ты здесь? И у тебя гость?».
Пожалуй, пан Адам уже давно никого так радостно не приветствовал, как сейчас входящего маркиза Орано. И вскоре он забыл этот неприятный для негс момент. И вообще он изо дня в день всё больше забывал всё, даже свои археологические исследования, ибо его постоянно занимала несчастная судьба молодой дочери востока с печальными голубыми глазами.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
— Добрый день, тётя, как тепло у вас! Позвольте мне немного погреться.
— О, пожалуйста, пан Урзин! Откуда вы идёте? На улице такой ветер, будто зима хочет вернуться.
Бог даст, этого не будет.
Молодой провизор снял свой плащ и подсел к огню. Пани Прибовская подложила в печь дров.
— Вот посмотрите, пан Урзин, — сказала она, разворачивая довольно большой пакет, какую я сделала покупку. Пан Коримский мне поручил купить материал на костюмы для обоих учеников. А сегодня приходил сюда знакомый человек с мануфактурой, так я у него и купила. Что вы скажете?
— Хорошее сукно, и цвет красивый.
— Верно? И только по два гульдена за метр. Это же недорого!
Он мне так дёшево уступил материал, потому что это был остаток.
У него было также очень хорошее чёрное сукно, и я подумала, что оно вам бы очень подошло, пан Урзин.
— Мне? — удивился молодой провизор. — Мне, слава Богу, одежды сейчас не нужно, у меня достаточно.
— Так уж и достаточно! — возразила пани Прибовская недовольно. — У вас всего два костюма, и ваш выходной костюм уже далеко на новый.
— Вы знаете, тётя, сколько одежды было у Иисуса Христа?
Едва ли две, а ученик не больше своего учителя.
— Это так, но если я закажу для учеников костюмы, они будут лучше одеты, чем вы, пан Урзин.
— Только из-за этого меня никто-не примет за ученика — для этого я уже слишком стар.
— Это отговорка. Но почему вы так скупитесь для себя? Люди подумают, что вы так мало зарабатываете у пана Коримского, что не в состоянии даже прилично одеваться.
— Если это вас так беспокоит, дорогая тётя, — сказал молодой человек, приветливо улыбаясь, — то я ещё сегодня отдам свой выходной костюм погладить, и вы увидите, что он будет, как новый, потому что он сделан из хорошего сукна. Новый костюм я сейчас действительно не могу купить; да если бы и мог, я бы не хотел этото. Но раз мы уже говорим об одежде, вы не считаете, что у меня слишком мало белья?
— О нет, белья у вас достаточно, пан Урзин.
— Тем лучше!
— Но, пан Урзин, вы говорите, будто вы самый бедный человек.
А я однажды слышала, как пан Коримский сказал доктору Лермонтову, сколько он вам будет платить. Скоро уже четверть года, что вы здесь, вы получите заработанные деньги и тогда сможете приобрести всё необходимое.
Женщина ещё что-то хотела сказать, но вдруг замолкла. Ей показалось, что слова её больно задели молодого человека. Едва заметное выражение боли промелькнуло на его лице, но пани Прибовская это заметила. Она была рада, что пан Урзин начал другой разговор, и решила никогда больше не говорить с ним на эту тему.
Стук в дверь вскоре прервал их разговор.
— Это вы, Генрих? Скоро мы все соберёмся у пани Прибовской,
— приветствовал Урзин старшего ученика.
Улыбка осветила серьёзное лицо юноши.
— Я только хотел спросить пани Прибовскую, не знает ли она, где вы, пан Урзин.
— Ах, Генрих, оставьте пана Урзина! Он не успел ещё присесть, а вы его уже ищете.
— Дело зовёт, пани Прибовская. Мы получили несколько рецептов, и один из них я не могу разобрать.
— Мы скоро к вам придём, а пока до свидания!
Молодые люди отправились в лабораторию.
— Я вам ничего не буду подсказывать, Генрих. На моих глазах вы самостоятельно приготовите эти лекарства.
— А если я ошибусь, пан Урзин?
— Но ведь я буду следить за вами и, если надо, помогу.
Через полчаса всё было сделано. Юноша так старался, что ему даже стало жарко.
— Ну, вот и хорошо! — похвалил его Урзин. — Всё правильно сделали. Вам уже можно поручать самостоятельно готовить лекарства.
— О, конечно, если бы я знал, что вы рядом, я действовал бы увереннее.
— Со мной было то же самое. Вы удивляетесь? Не думайте, что я хоть один порошок от кашля делаю без надзора. Мой Господь стоит рядом со мной и вовремя поправляет меня. Всю ответственность я возлагаю на Него. Прежде, чем приступить к приготовлению лекарства, я предаю Ему мои руки, мою память, мой разум и всё моё внимание. Ему предаю я мои глаза, чтобы они хорошо видели весы, и мои руки, чтобы они не дрожали. Тогда я чувствуй себя уверенно.
Под этим надзором и вы, дорогой Генрих, с сегодняшнего дня будете готовить лекарства. И я уверен, что вы никогда не повредите человеку, ибо мой и ваш Господь Иисус Христос этого не допустит. У вас уже достаточно опыта и знаний. Когда вернётся пан Коримский, я буду просить его аттестовать вас и произвести в помощники. А вы, Генрих, обещайте мне, что будете стараться освоить руководство всей аптекой.
— Я обещаю вам, пан Урзин, что я всему научусь от вас, — сказал юноша преданно, — потому что знаю, что вы желаете мне добра. Только не просите пана Коримского, чтобы он меня теперь уже снял с ученичества.
— Это почему же? Разве вам не хочется поскорее помогать вашей матери?
— Это так, но пан говорит, что он пошлёт меня тогда в город в большую аптеку и даст мне свою рекомендацию. Однако я ещё не хотел бы разлучиться с вами. Вы привели меня к новой жизни, к Иисусу Христу, но у меня ещё так мало опыта. О, помогите мне, чтобы я, пока вы здесь, мог оставаться с вами.
С умилением Урзин провёл рукой по лицу юноши и привлёк его по-братски к себе.
— Я сказал вам, что буду просить пана Коримского произвести вас в помощники. Я тоже хочу быть с вами столько, сколько это угодно Господу. А сейчас упакуйте и отправьте, пожалуйста, лекарства, а я посмотрю, что делает Ферко.
— А потом вы позволите прийти к вам, пан Урзин?
— Разумеется! До свидания!
— Ах, пан провизор, ну как тут не злиться, — воскликнул чуть не плача ученик Ферко, когда Урзин вошёл в аптеку. — Этот олух пришёл и попросил порошок от головной боли, а теперь принёс его обратно и говорит, что ему нужен был другой. Откуда я могу знать, что ему нужно, если у него нет записки!
— Успокойся, Ферко! — сказал провизор ученику, затем повернулся к мальчику в рваной одежде и спросил его приветливо, кому нужен этот порошок и от чего?
— Для мышей!
— Разве у вас так много мышей?
— Хватает, везде бегают.
— Что ж ты сразу не сказал, что тебе нужен порошок от мышей, — вмешался раздражённый Ферко, а попросил порошок от головной боли?
— А мне как раз такой порошок и нужен, чтобы мыши заболели и не могли выходить из своих норок.
Весёлый смех пана провизора развеселил и Ферко. Он тоже засмеялся, а вместе с ними и мальчик.
— Неплохо ты придумал, — сказал Урзин, гладя мальчика по его взъерошенной голове. — Но такой порошок тебе не поможет; ты пойди домой и поставь мышеловки. Вот тебе твоя монета. Купи за неё кусок сала, на него мыши сразу пойдут.
— Его я лучше сам съем, — пробормотал мальчишка и, смеясь, выбежал из аптеки.
— Он ведь только посмеялся над нами, сказал Ферко обиженно. Я ему этого не прощу.
— Что ты, Ферко! «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим»
— Но ведь он над вами смеялся, пан Урзин!
— Если Господь Иисус Христос из-за меня вынес столько насмешек, то кто я, чтобы меня не мог высмеять такой мальчишка?
Разговор прекратился из-за прихода покупателей.
— Этот мальчишка настоящий проказник, — рассказывал потом Ферко Генриху Он развеселил даже пана провизора, а я думал, что он и смеяться-то не умеет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Прошло несколько дней. Была ночь. В доме спали, только в комнате провизора ещё горел свет. Часы показывали одиннадцать, когда вдруг кто-то позвонил у ворот.
Звук колокола прозвучал по всему дому, но крепко уснувшие слуги его не услышали.
Через минуту провизор открыл дверь: перед ним стоял пан Коримский.
— Вы ещё не спали? — Коримский подал молодому человеку руку. — Добрый вечер, пан Урзин.
— Что случилось, пан Коримский? Почему вы возвращаетесь раньше и без предупреждения? — спросил Урзин удивлённо.
Он взял из рук кучера тяжёлый чемодан и сумку аптекаря и понёс их в дом.
— Не трудитесь, — попытался остановить его Коримский.
— Позвольте, я это сделаю с удовольствием.
Во взгляде Урзина было столько радости и просьбы одновременно, что ему нельзя было отказать.
— Прошу, зайдите ко мне, — сказал Коримский, открывая дверь своей комнаты.
Поставив чемодан и сумку, Урзин помог хозяину раздеться, взял у него шляпу и перчатки. Он устало откинулся на угол дивана.
— Как вы все здесь поживаете? — спросил аптекарь, которому внимание молодого провизора, пришлось по душе.
— У нас, слава Богу, всё хорошо; только пани Прибовская получила печальное известие: её золовка тяжело заболела; она — пошла её навестить и вернётся только завтра к десяти часам.
— Вот как? Это печально, — сказал Коримский участливо.
— Сегодня поступило несколько писем. Я не успел переправить их вам. Меня это огорчило, а теперь я вижу, что и это рука Господа, — сообщил провизор. — Хотите их просмотреть? Прошу!
Просматривая почту и читая письма, Коримский не заметил, как провизор достал из шкафа маленький чайник, наполнил его водой, поставил на огонь и затем вышел. Он поднял голову только тогда, когда дверь отворилась и молодой человек начал накрывать на стол.
— Что вы делаете, Урзин? Мне кажется, что вы приготовили мне ужин; но мне не хочется есть.
Это вам только так кажется, пан Коримский. Стакан чаю и что-нибудь к нему не помешает с дороги.
Вы так быстро всё приготовили! Как вам это удалось, когда дома нет пани Прибовской?
— О, — улыбнулся молодой человек, — меня произвели в экономы! Прошу, отведайте! Мясо хорошее и пирог свежий.
— Вы так аппетитно всё подали, что и не откажешься. Но почему нет прибора для вас?
— Спасибо, я ужинал.
— Но чашку чаю вы всё же выпейте со мной.
— Благодарю вас. Но позвольте спросить, как поживает молодой пан?
Пан Коримский опечалился.
— Я не могу сказать, что хорошо. Он всё ещё очень слаб. Кроме того, как он мне признался, его угнетает тоска по родине. Поэтому я и приехал посмотреть, как продвигаются работы в Боровском доме и какая у нас здесь погода.
— Всё готово, пан Коримский, и почти уже неделя, как здесь чудная весенняя погода; если она не изменится, то через несколько дней всё зацветёт. Тоска — скверная болезнь. Пусть молодой пан вернётся домой. Я уверен, что близость любимой сестры для него будет полезнее остального.
— Вы считаете? Но у нас весной так холодно, а он и так постоянно мёрзнет.
— Если холодно, то надо топить, а ещё лучше дома греет любовь. Чужбина есть чужбина. Это так же, как с нашими душами. По-настоящему они могут согреться только дома, на нашей вечной родине.
Коримский смотрел в лицо говорящего: в нём было что-то трогательное. Под впечатлением этого чувства он взял руку молодого человека в свои.
— Я забыл вам ещё что-то сказать. Никуша тоскует не только. по родине и по сестре, но, как он мне сказал, и по вас.
Бледное лицо молодого человека покраснело. Загадочные его глаза засветились счастьем, и всё его лицо на мгновенье засияло.
На тонких губах осталось невысказанное слово.
— Оба они вас часто вспоминали, — сказал Коримский далее. — Если бы вы была с нами, Никуша, может быть, не так торопился бы домой. Подействовало и то, что с Аурелием что-то случилось. Хотя он это и скрывает, Николай уже заметил, что ему трудно казаться весёлым. Он мне рассказал, что тот наследовал от своего дяди имение, но вместе с тем — и семейную тень, которая ляжет теперь и на его жизнь. Больше он ничего не рассказал, и я не стал его расспрашивать. Я думаю, что ему было бы хорошо иметь доверенное лицо. Никуша им теперь не может быть. Вот, если бы вы могли войти в его доверие и узнать, что моего благодетеля угнетает. Вы знаете, что я ему многим обязан. Я был бы вам очень благодарен, если бы вы узнали, чем я мог бы ему помочь.
— Я это знаю, пан Коримский.
Урзин высвободил свою руку из рук Коримского, убрал волосы со лба и сказал:
— Однако есть обстоятельства и тени, о которых мы никому не можем рассказать, и тогда мы считаем счастьем, что можем унести их с собой в могилу. Если это подобный случай, то я не смогу выполнить вашу просьбу, пан Коримский. Тяжелее всего обвинять своих родных перед другими. Семейные тени имеют всегда один и тот же корень: грех.
Последнее слово было произнесено так тихо, что Коримский скорее догадался, чем услышал его. Но он не стал дальше расспрашивать провизора.
Выпив чай, он начал читать последнее письмо и не заметил, как Урзин, взяв чемодан и сумку, вышел с ними. Когда Коримский через четверть часа зашёл в свою спальню, он нашёл её проветренной, освещённой, с раскрытой постелью. А
Урзин как раз наливал воду в умывальник и приготавливал всё необходимое.
Аптекарь невольно наблюдал за ним. С каким нежным вниманием он заботился о его удобствах! У него уже было два провизора: первый — после свадьбы, а второй — десять лет назад. Но с Урзиным ни одного из них нельзя было сравнить. Они выполняли свои обязанности, получали свой гонорар и больше ни о чём не заботились.
Яркий свет лампы освещал двигающуюся фигуру молодого человека. Вот он стал на колени возле кровати, доставая из ночного столика домашние туфли. Затем он сложил руки над углом подушки и склонил на них своё лицо. Прислонившись к двери,