Время составления начального текста все ученые ограничивают серединой XV в. – 1440 г. (М.М. Михайлов, П.М. Мрочек-Дроздовский), 1446 г. (А.И. Филиппов, Б.М. Кочаков), 1456 г. (И.Д. Беляев). Как и в какой степени редактировался памятник неясно. Твердо установлено лишь то, что Новгородская Судная грамота дошла до нас в редакции 1471 г.
Положение отдельных категорий населения помогают определить различные княжеские Уставы: Устав князя Святослава Ольговича 1137 г. о церковной десятине, Устав князя Ярослава 60-ж гг. XIII в. о мостех, Устав великого князя Всеволода о церковных судах, людях и мерилах торговых, Рукописание князя Всеволода. Важную роль играет Новгородская первая летопись –древнейшая летопись Новгородской республики, создававшаяся в XIII – XVI вв., являющаяся одним из главных источников наших знаний о культуре, быте и общественно-политическом и правовом устройстве Новгорода удельного периода.
При всей неполноте отдельных источников взаимное дополнение имеющихся грамот в сопоставлении их с другими источниками вполне позволяет определить основные характеристики новгородской правовой системы.
Прежде всего, они дают возможность определить положение основных социальных групп Новгородской земли.
Учитывая значительные размеры ремесленного производства и посреднической торговли с Западной Европой и Востоком, а также участие новгородцев во внутренней торговле, естественной выглядит заметная роль тех социальных слоев, которые были связаны с этими видами деятельности (торгово-ремесленные слои, боярство). При этом, немалая часть притока богатств в Новгород определялась развитием аграрного производства и лесных промыслов, находившихся под контролем боярства, которое к тому же играло значительную, а подчас определяющую роль в политическом процессе. Развитие многоотраслевого хозяйства, существенный объем государственной работы активно стимулировали социальную дифференциацию. Следует учитывать и переходный во многом характер происходивших процессов, который, пусть не полно и не в достаточной мере, отражается в источниках. Это порождает немалые сложности в создании детальной и непротиворечивой картины юридического положения тех или иных групп. Тем более, что законодатель не стремится давать определения хорошо знакомых ему социальных явлений.
В результате, в новгородских источниках наряду с вполне традиционными боярами, купцами, смердами или холопами, встречаются большие, вячшие, старейшие, добрые, нарочитые, молодшие, одерноватые, милостники, половники, закладники, земцы, своеземцы, сябры, серебряники, и др.
Наиболее ранняя и, одновременно, длительная, сохранявшее свое значение до конца существования независимой республики, форма дифференциации новгородцев заключалась в разделении на две категории – старейших и молодших. Характер каждой из них вполне передают присущие им синонимические ряды: «большие», «лучшие», «добрые», «передние», «вячшие», «нарочитые», «мужи» – для первой, и «меньшие», «черные», «простая чадь», «люди», «людины» – для вторых. Все эти определения не имеют четких границ, часто носят оценочный характер, однако, в целом, фиксируют как само деление, так и положение этих групп в обществе.
Развитие социальной дифференциации привело к появлению (параллельно с сохранением двухчастного) трехчастного деления – на бояр, житьих и черных людей. Соответственно, среди исследователей возник интерес к качественному определению новой категории – житьих. Большинство из них фактически сошлось на том, что житьи должны быть отнесены к верхней части новгородского общества – к старейшим[166], различаясь лишь в конкретной трактовке того, какие именно слои населения должны быть включены в эту группу. Наиболее близкой к реальности, но, одновременно, слишком общей представляется позиция О.В. Мартышина, определившего житьих как «торгово-промышленную верхушку городского населения»[167]. К очевидным характеристикам этой группы относится обладание заметным имуществом и финансовыми средствами, занятие торгово-промысловой деятельностью, конкурентная борьба с боярством, возможность организовывать самоуправляемы корпорации, занимать некоторые должности.
Состав категории молодших (простая чадь, «черные люди») также был достаточно сложен, включая самые разнообразные социальные группы свободного новгородского «плебса»: торговцев, мелких ремесленников, наемных работников, городской люмпен-пролетариат. Имея сравнительно немного возможностей переместиться в разряд житьих, они существенно чаще оказывались перед опасностью закабаления, похолопления как альтернативой голодной смерти.[168]
Молодшие также проявляли политическую активность, прежде всего, в ходе работы вечевых собраний, однако, чаще всего, отстаивая не собственный групповой интерес, а выступая на стороне тех или иных боярских партий. Их представители не могли занимать выборные должности, но в ряде случаев включались в состав официальных новгородских посольств (например, при заключении договоров с великими князьями Дмитрием Ивановичем 1371 – 1372 гг., Василием Васильевичем 1435 г.)
В правовом отношении все свободные житель Новгорода были равны между собой: «а судити… всех равно, как боярина, так и житьего, так и молодчего человека».[169] Однако представительство в судебных коллегиях предоставлялось лишь боярам и житьим. Деление на старейших и молодших касалось только жителей непосредственно Новгорода и не затрагивало сельского населения волостей и колоний.
Старейшие, житьи, молодшие представляли собой достаточно аморфные, многокомпонентные, связанные лишь самыми общими потребностями группы. Более сплоченными, объединенными, обладающими определенным сходством интересов были социальные слои боярства, купечества, ремесленников, земледельцев, холопов.
Наиболее активны и заметны среди них, конечно, бояре, ведущие свое происхождение либо из среды местной славянской родоплеменной знати, либо из состава княжеской дружины. Выделение летописцами огнищан и гридьбы (гридей), отмечаемое вплоть до XIII в., возможно являлось следствием особого статуса (или престижа[170]) и сохранения какой-то связи с князем, однако постепенно эта часть боярства проникается местными интересами и сливается с основной массой бояр. Знатность рода, являвшаяся важным элементом системы самоидентификации, создавала значительные трудности для проникновения в состав боярства небоярских элементов, поэтому в политической жизни Новгорода на протяжении столетий мы видим действующими представителей одних и тех же семейств.
Традиционно новгородских бояр рассматривают как крупных землевладельцев, однако такое положение они занимают сравнительно поздно, по-видимому, опять же не ранее XIII-XIV вв. На ранних этапах развития этой группы вся земля находилась в общеновгородской собственности, а главным источником боярских доходов являлось исполнение должностных обязанностей (в т.ч. по сбору налогов) в рамках той или иной территории на базе системы «кормлений» – получения «корма» (денег и натуральных продуктов) с управляемого ими населения как своего рода платы за осуществление своих функций. Подобная система нередко приводила к злоупотреблениям[171], но в тех условиях она была, по-видимому, единственно возможной в обеспечении управленческой деятельности. Со временем, происходит нечто вроде «приватизации» государственных доходов, сбор которых начинает рассматриваться как традиционное и неотъемлемое право определенных родов, фактически превративших управление в наследственно-родовое. Часть полученных таким образом ресурсов использовалась для приобретения в собственность новых земель (возможно, сначала лишь пустошей), постепенно населявшихся земледельцами, уже обязанными выполнять определенные повинности в пользу землевладельца. На более поздних стадиях частой формой получения земель становились пожалования Новгородом боярам уже населенных земель.
Другой формой увеличения доходов являлись ростовщические операции, весьма вероятно связанные в основном с кредитованием торговой купеческой деятельности. В историографии существовало мнение о непосредственном участии бояр в торговле (А.И. Никитский, Н.И. Костомаров и др.)[172], однако источники не дают однозначного ответа на этот вопрос. Как бы то ни было, бояре были заинтересованы в развитии новгородской торговли и активно поощряли ее независимо от того, прямым или косвенным образом она служила средством их обогащения.
Экономическая мощь вполне соответствовала силе политического воздействия на развитие Новгородской республики. Через Совет господ, возможность влияния на решения веча и другие рычаги боярство на протяжении длительного времени достаточно успешно проводило в жизнь свои интересы. Это хорошо видно на примере политики установления и сохранения независимости Новгорода главным проводником которой несомненно являлись бояре.
Впрочем, единство боярства было весьма условным. Само оно делилось на «партии», как правило, связанные с концами. Ведущим общественно-политическим (и одновременно хозяйственным) элементом организации Новгорода являлись боярские кланы-патронимии [173] – весьма устойчивые[174] большие боярские семьи, включавшие ее главу и ближайших и дальних родственников, окруженных большим числом связанных с ними и зависимых от них людей (например, милостников). Клановые связи нередко приобретали территориальный характер, охватывая часть окрестных жителей, уличан, для получения поддержки которых им предоставлялась та или иная помощь, осуществлялись работы по благоустройству, устраивались пиры. Внутри концов могло быть несколько таких гнезд, как сотрудничающих, так и конкурирующих между собой.
Но даже соперничающие внутри концов группы быстро обретали единство в случае противостояния с боярскими кланами других концов, выступая как солидарное сообщество. С другой стороны, нередки были и союзнические взаимоотношения концов, возникавшие либо на базе общебоярских (общеновгородских) интересов, либо в борьбе на уровне Торговой и Софийской сторон. Столь большое число противоречий, возникающих и распадающихся союзов придавало новгородской политической жизни весьма острый характер.
Политическая и экономическая роль боярства определяла их фактически исключительное право на замещение высших выборных должностей в Новгородской земле: посадников, тысяцких и воевод и др. Не платили они и податей.
Впрочем, обратной стороной этого влияния был и больший спрос, большая ответственность, прямо устанавливаемая законодательством. Ст. 6 Новгородской судной грамоты подчеркивает, что одно и то же правонарушение будет иметь разную ответственность для боярина, житьего и молодшего человека, причем для первого – наивысшую.[175] Именно бояре оказываются чаще всего оказываются объектом судебных преследований по государственным преступлениям.
Наряду с боярством важную роль в жизни Новгорода играло многочисленное купечество, также занимавшее прочные экономические позиции. В то же время, достаточно трудно понимать под этой группой особый социальный слой, поскольку заниматься купеческой деятельностью мог, по сути дела, любой новгородец. В результате, купец – это и гость, занимающийся внешней торговлей (независимо от того, внутрирусской или зарубежной), и скупщик промысловой и сельскохозяйственной продукции, и мелкий торговец, имеющий стационарное торговое место, и коробейник, занимающийся разносной торговлей.
Часть купцов объединялась в самоуправляющиеся профессиональные корпорации- общины – своеобразные гильдии, подобные той, что возникла вокруг церкви св. Ивана на Опоках («Иванское сто», «купечество иваньское»). Последняя была признана официально, получив специальную Уставную грамоту князя Всеволода (Рукописание князя Всеволода). В соответствии с этой грамотой во главе объединения были поставлены старосты от житьих, черных людей и от купцов, (в т.ч. 2 – от купцов)[176], чтобы «управливати… всякие дела иванския, и торговая, и гостинная и суд торговои», в которые «не вступатця… посадником..., ни боярам новгородским». Членство в общине определялось крупным вступительным взносом: «а хто хочет в купечство вложиться в ываньское даст купьцем пошлым вкладу 50 гривен серебра, а тысяцкому сукно ипьское [ипрское – от фландрского г. Ипр]… А не вложится хто в купечество …то не пошлый купец».[177] Все это делало Ивановскую «гильдию» общиной преимущественно состоятельных торговцев, имевшей привилегии не только самоуправления, но и управления торговой деятельностью остального купечества.
Судя по некоторым обмолвкам летописей, существовали и другие подобные гильдии, создававшиеся на основе общности предмета (прасолы – торговля солью) или места (заморскиая) торговли. Как и Ивановское сто они создавались при церквях, которые использовались в т.ч. как каменные складские помещения, позволявшие избежать потерь от частых пожаров. Хотя в этих объединениях присутствовали элементы, сближавшие их с западноевропейскими гильдиями, как представляется большинству исследователей, явным их аналогом они так и не стали. Они не имели самостоятельного права голоса при принятии политических решений (только купечество в целом), собственного правового обеспечения (за исключением некоторых льгот), монополии на ведение торговых операций (хотя стремление купцов к монополизации имело место – иностранным торговцам запрещалось торговать в Новгороде в розницу, князю – без посредничества новгородских купцов.
Все более выделяются в купеческой среде крупные предприниматели, в своей деятельности выходящие за рамки собственно торгового дела, включающиеся в скупку, а затем и производство ремесленной продукции, приобретая земли не меньшие по размерам, нежели у иных бояр.
Заметна политическая роль купечества в целом. Оно участвовало вместе со всем Новгородом в отстаивании независимости от князей, его представители входили в состав делегаций для переговоров с князьями, иностранными государствами. Купцы были участниками военных мероприятий; поскольку торговля в те времена была делом весьма опасным, они и сами были хорошими воинами, и нередко содержали дружины для защиты товаров, которые использовались в общеновгородских походах, в обороне от нападений.
Купцы относились к разряду податных, но в то же время привилегированных в области суда и повинностей групп. Они имели право не платить дикую виру, князьям было запрещено привлекать их к повозной повинности[178], переманивать новгородских купцов, превращая их в закладников. В последнем случае, впрочем, речь шла не столько о привилегиях купцов, сколько об ограничении прав князя, поскольку закладничество здесь было не столько долговым обязательством под личный или имущественный залог, сколько добровольным подданством, в любой момент могущим быть расторгнутым по желанию закладника. Становясь закладником, купец платил князю подати, получал от него суд и защиту, оставаясь при этом купцом. Сделка была взаимовыгодна: князь получал дополнительные доходы, купец, жертвуя свободой, получал покровительство.
Большинство населения Новгорода составляли ремесленники. Неблагоприятные условия для занятия сельским хозяйством и вытекающая отсюда значительная роль промыслов наряду с выгодным расположением города на перекрестке путей несомненно способствовала развитию здесь ремесленных специальностей.
Как предполагает абсолютное большинство исследователей, ремесленники были организованы в некие объединения по производственному принципу (по аналогии с купеческими), хотя источники дают для таких утверждений весьма немного оснований. Ссылки обычно делаются на такие факты как строительство представителями той или иной ремесленной специальности церквей, расселение по производственному принципу, закрепившееся в территориальных названиях (Гончарский конец, Плотницкий конец), наличие необходимости в проведении артельных работ (прежде всего – строительных) и существование крупных дружин каменщиков, плотников, лоцманов, носильщиков, лодочников.
Если о существовании объединений можно обнаружить хотя бы какие-то, пусть и косвенные сведения, то о внутренней их организации источники молчат вовсе.[179] Поэтому историки как правило, опираются на логические предположения. Уже само отсутствие информации подводит к выводу о том, что ремесленная организация находилась едва ли не в зародышевом состоянии и вряд ли могла соответствовать западноевропейской цеховой системе. Правда, в Псковской судной грамоты мы встречаем мастера и учеников, аналогично тому делению, которое существовало в Европе, но, во-первых, само по себе внутреннее устройство мастерской мало, что дает для понимания характера взаимоотношений между мастерскими, а во-вторых, она не проясняет и вопроса об организации отношений мастер – ученик, кроме того, что последний за учебу должен платить «учебное». Предполагается, что коль существовало объединение, должно было существовать и какое-то руководство – староста или мастер, но каковы его функции и полномочия, сказать что-либо трудно.
Как сами ремесленники, так и окружающие вовсе не рассматривали их как единую социальную группу: знают лишь кузнецов, плотников кожевников, мастеров, и т.д. Вероятно, ремесленная элита, владельцы крупных мастерских высокопрофессиональные мастера, подобно крупным торговцам, воспринимались в качестве житьих, тогда как большинство характеризовалось как молодшие, черные люди. Однако где проходила эта граница, сказать практически невозможно.
Отсутствие понимания собственной особенности, отличности от других (а значит собственного интереса), включенность в состав клановых боярских группировок (многие ремесленники жили на территории усадеб, находясь в зависимости от их хозяев) делала ремесленников удобным средством, используемым в межбоярской борьбе.
Особое место в социальной системе Новгорода играло духовенство. Опираясь на значительные земельные богатства монастырей, тесную связь церкви с торговлей и значительную роль во власти владыки, оно активно участвовало как в экономической, так и общественно-политической жизни.
Духовенство играло немалую роль в продолжающемся процессе христианизации, что также увеличивало его влияние на протекание процессов, происходящих в Новгородской земле. В то же время, отдаленное от митрополии, и, тем более, основных центров православия, оно сосредоточилось не столько на развитии религиозной жизни, сколько на укреплении материального положения, теряя в результате и внутреннюю гармонию, и авторитет в глазах части населения. Недаром в XIV – XV вв. в Новгороде и Пскове возникает крупное еретическое движение стригольников, обвиняющее духовенство в обмирщенности, пьянстве, склонности к стяжательству и взяткам и ставящие под сомнение «в праве духовенства быть посредником между людьми и богом»[180].
Внутренняя жизнь духовенства определялась, как и раньше, ее внутренними уставами. Одновременно, вокруг церкви формировался слой церковных людей, полностью ею контролировавшихся и управляемых (нищие, задушные, прощенники).
Земледельческое население в Новгороде – это «смерды », «сироты», «крестьяне », «селяне», «миряне», однако чаще других названий используется термин «смерды». В отечественной литературе за долгие годы сложилась традиция отождествлять их с крестьянами (хотя есть и иные подходы, разбиравшиеся в гл. 5 раздела II). Новгородские смерды в своем развитии вместе с государством прошли длительную эволюцию в развитии своего социального и правового статуса. Первоначально они – собственники, или, точнее, сособственники, совладельцы земли совместно с государством и в рамках системы общинного землевладения. Государство как верховный собственник имело право передачи этих территории во владение того или иного боярина, монастыря, а также провести размежевание земель общины и частного владельца. Однако и смерды (как община, так и отдельные лица), в свою очередь, могли возражать против передачи земель определенному владельцу или способа размежевания.
Наряду с государственными пожалованиями, источником попадания смердов в зависимость могли стать сугубо индивидуальные причины: разорение земледельца, недостаток земли, неурожай и многие др. В зависимости от формы приобретения нового статуса или условий, на которых он был получен, такие смерды назывались «закладниками », «половниками », «захребетниками ».
Смерды были объединены в общины – органы крестьянского самоуправления, избиравшие старосту, вероятно, руководившего общим сходом и текущей общинной деятельностью. Важнейшей обязанностью общины был разруб повинностей.
Однако постепенно внутри общины начинают появляться и формы индивидуального землевладения, по крайней мере, об этом свидетельствуют факты купли-продажи земель смердами. Таким образом, общинное землепользование подрывается как извне – наступлением боярского и монастырского землевладения, так и изнутри – выделением внутри общины земель, находящихся в распоряжении отдельных крестьян.
Вместе с этим формируются и различные группы смердов: с одной стороны, государственные «черносошные », сидевшие на своей земле на общинном или индивидуальном праве, единственным хозяином которых являлся Новгород, и к которому они «тянули повинностями», с другой – владельческие, выполняющие повинности в пользу непосредственного господина. Предполагается, что на первых порах повинности и тех, и других мало чем отличались по уровню обременительности для крестьян. Передача земель из фонда государственных земель в частное владение не вызывала смены положения, поэтому нам мало что известно о каких-либо заметных конфликтах, связанных с изменением статуса земель. Хотя общее бремя их несомненно возрастало.
В обязанности смердов по отношению к городу входила уплата дани с различных видов сельскохозяйственного производства – скотницких кун (от скотоводства) и поралеского (с земледелия), судебных пошлин, выполнение подводной повинности (перевозки городских грузов, доставка дани в город), обеспечение кормом прибывавших из городов представителей администрации, участие в градостроительстве. Владельческие крестьяне несли близкие по видам и объему повинности («по старине»), однако по соглашению с общиной (которая сохранялась и при переходе земли к боярину или монастырю, но дополнялась вотчинной администрацией) часть из них могла заменяться. Ряд исследователей (Б.Д. Греков, В.Л. Янин) полагали, что и после передачи земли частным владельцам за Новгородом сохранялась какая-то часть повинностей, однако источники не подтверждают этого. В то же время, по всей видимости контроль за взаимоотношениями смердов и новых владельцев земли со стороны Новгорода сохранялся.
Наряду с экономической зависимостью новые владельцы получили и права управления крестьянским населением своих земель. Первыми такие права в соответствии с княжескими уставами получили монастыри, но с XIV в. подобный же процесс начинается и в отношении частных землевладельцев. Первоначально объем власти над крестьянами был ограниченнее, чем у церкви, однако к середине XV в. их права, в основном, сравнялись.
Более высокий уровнем зависимости характеризовались новгородские половники, обрабатывавшие арендованные у господина земли орудиями труда, приобретенными благодаря полученной от него ссуде, и обязанные за это выплачивать долю (не обязательно половину) произведенного продукта (а не абсолютную норму, характерную для крестьян-общинников).
Несмотря на переход в иную систему зависимости, крестьянин не терял свободы окончательно (другое дело, что в средневековом обществе, где каждый человек является членом какой-либо корпорации – родовой, сословной, служебной, общинной и т.д. – и связан с ней обязательствами понятие «свободы» более чем относительно). Он мог перейти от одного господина к другому или на свободные земли, естественно, при условии выполнения своих обязательств. Поскольку источники дают сведения о частых случаях ухода крестьян, можно предположить, что для многих повинности были нелегкими.
В целом, если говорить о тенденциях в отношении крестьян, можно отметить постоянное уменьшение числа государственных и увеличение владельческих смердов, расширение власти господ над ними и ограничение их свободы. В то же время, процессы эти не получили своего завершения в рамках Новгородской республики и приобрели позднее новые черты в результате распространения на них московских и общерусских порядков.
Дальнейшее развитие получает и институт холопства, называемый в Новгороде одерноватой челядью. С одной стороны, он сохраняет черты, хорошо известные по Русской правде – бесправный статус, выражавшийся, в частности, в безнаказанности господина за его убийство. С другой стороны, по-видимому, можно говорить о некотором уменьшении абсолютной власти господина над холопом, о чем свидетельствует появление с XIV в. в договорах с князьями формулы «а холопа… не судити твоим судиям без господаря». Тем самым, если до сих пор даже в случае совершения преступления вне господского двора холопу запрещалось выступать в суде в качестве какой-либо из сторон, то теперь он становился самостоятельным объектом княжеского судебного разбирательства, хотя и при обязательном участии хозяина. Новгородская судная грамота уже допускает и участие холопа в суде в качестве свидетеля (если обвиняемый – холоп), тогда как Русская правда случае разрешала только сослаться на его показания при отсутствия других доказательств с обязательной оговоркой о «словах холопа». Все это отчетливо показывает укрепление положения холопа.
Таким образом, развитие социальных институтов в Новгороде характеризуется несомненным, хотя порой и архаизированным демократизмом, усилением процессов социализации и социальной дифференциации, усложнением системы социальных отношений, укреплением индивидуального начала, интенсификацией взаимодействия государства и личности и даже некоторой «гуманизацией».
Это, в частности, можно увидеть и в увеличении влияния женщин в Новгороде по сравнению со временами Киевской Руси. Правда, если одни обращали внимание лишь на некоторые правовые изменения, вроде уравнения имущественных прав мужа и жены (М.Ф. Владимирский-Буданов), то другие полагали, что они достигли здесь полного равенства с мужчиной (Н.И. Костомаров). Как бы то ни было, но пример Марфы Борецкой, на завершающем этапе истории республики фактически взявшей на себя руководство сопротивлением Москве, позволяет говорить о возможности для новгородских женщин участвовать в общественной жизни.
Важным новшеством новгородской социально-экономической системы является формирования института собственности в отношении земли, начало осуществления различных операций с ней (купля-продажа, дарение, аренда). Первые дошедшие до нас документы, касающиеся купли-продажи земли, относят уже к XII в. – это данная Антония Римлянина о покупке земли «у Смехна да у Прохна у Ивановых детей у посадничьих» (не позднее 1147 г.) и вкладная посадника Славенского конца Ивана Фомина на остров Муром и озеро Муромское 1181 – 1186 гг., в которой продавец подтверждает свои права на землю ссылкой на купчую грамоту деда.[181] Подлинность непосредственных датировок этих грамот вызвала споры в исторической литературе, но каковы бы ни были их действительные даты, более важен сам факт становления института земельной собственности.
Конечно, сам термин «собственность » в Новгороде еще отсутствует, однако именно это содержание вкладывается в понятие «владения». Новшеством являлось и прекращение действия древнего принципа приложения труда как определяющего фактора права на землю и замена его на прямо противоположный: собственность на землю есть основание воспользоваться ее плодами («Чья земля, того и хлеб»; «На чьей земле, того и сено»).
Основанием для возникновения права земельной собственности в Новгороде являлись во-первых, овладение никому не принадлежащей землей (независимо от того, была ли она ничья, или бывший собственник от нее отказался), во-вторых, приобретение прав на землю в связи с осуществлением должностных функций, в-третьих, давность владения («старое владенье»), и в-четвертых, – переход права на землю от первого приобретателя путем законных передач и укреплений. Если на начальном этапе преобладали первые способы укрепления земли в собственность, то в последующем наиболее распространенным стал последний.
В особую форму землевладения в Новгородской республике оформилась общая земельная собственность. Хотя она обладала чертами коллективности и выделилась из общинной собственности, ничего общего с последней она не имела. По мнению О.В. Мартышина совместные владельцы земли в Новгороде «получили специальные названия – «земцы», «сябры» (себренники)»[182]. Земцы и сябры объединяются им в общую категорию не по социальному, а по правовому принципу: среди них были представители всех слоев населения и сословий – и городского, и сельского, и бояр, и купцов, и великих смердов, и мастеров, и т.д. Сябры – это люди, имевшие долю в общем земельном участке, т.е. совместные владельцы земли. «Каждому из совладельцев принадлежала определенная доля общей недвижимости, не выделяемая в натуре. Практика… выработала правило, запрещающее отчуждать долю в общей собственности минуя совладельцев, если последние желали ее приобрести. Совместное владение прекращалось разделом».[183]
Таким образом, развитие системы землевладения в Новгородской земле характеризовалось заметным продвижением в сторону формирования собственности в виде индивидуально-частного института, несомненного сокращения как государственных, так и коллективно-общинных форм. Более того, забегая вперед, можно, по-видимому говорить, что в этом отношении Новгород превзошел не только предшествующую «киевскую» систему поземельных отношений, но и последующую – «московскую».
Да и в целом, в жизни Новгородской земли проявился ряд тенденций, часто представляющихся исследователям в качестве своего рода неосуществленной альтернативы последующим историческим процессам, особенно заметно ставшим проявляться после того резкого поворота в развитии, который произошел в результате монголо-татарского нашествия.