Происхождение псевдонима

Излюбленный жанр Тэффи – миниатюра, построенная на описании незначительного комического происшествия. Своему двухтомнику «Юмористических рассказов» она предпослала эпиграф из «Этики» Б.Спинозы: «Ибо смех есть радость, а посему сам по себе – благо». Этот эпиграф точно определяет тональность многих ее произведений:

Попытки Тэффи писать социальные фельетоны со злободневной проблематикой, которых ожидала от нее редакция газеты «Русское слово», не принесли весомых творческих результатов. К счастью, возглавлявший газету «король фельетонов» Влад Дорошевич учитывал своеобразие дарования Тэффи и поэтому разрешал ей писать по собственному усмотрению. Свою позицию он объяснял так: «Нельзя на арабском коне воду возить».

«Я боялась разъяренных харь…»

В конце 1918 вместе с популярным писателем - сатириконовцем А.Аверченко Тэффи уехала в Киев, где предполагались их публичные выступления. Скитания по югу России продолжались полтора года (Одесса, Новороссийск, Екатеринодар...)

Кисловодск встретил ее «идиллической картиной»: зеленые холмы, мирно пасущиеся стада и черная виселица на горе. Тэффи взобралась на эту гору, постояла под виселицей, раздумывая, как может сложиться ее дальнейшая судьба. Друзья твердили, что большевики ее непременно повесят... Может быть, здесь, под виселицей, и сложилось у нее окончательное решение - уехать. Впрочем, сама Тэффи уверяла, что это было решено еще в Одессе, когда она увидела струйку крови у ворот комиссариата.

В книге «Воспоминания»(1931), которая представляет собой не мемуары, а скорее автобиографическую повесть, Тэффи воссоздает маршрут своих странствий и пишет: «Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъяренных харь с направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти. Я так устала от всего этого. Я больше этого не хотела. Я больше не могла».

Однако в последние часы на новороссийской набережной у парохода «Великий князь Александр Михайлович» Тэффи еще верила, что к весне 1920 года, через несколько месяцев, вернется на родину, а на палубе вдруг внезапно почувствовала, что не увидит Россию никогда.

«Дрожит пароход, бьет винтом белую пену, стелет по берегу черный дым. И тихо, тихо отходит земля. Не надо смотреть на нее. Надо смотреть вперед, на синий широкий, свободный простор... Но голова сама поворачивается, и широко раскрываются глаза, и смотрят, смотрят... И все молчат. Только с нижней палубы доносится женский плач, упорный долгий, с причитаниями. Страшный черный бесслезный плач. Последний. По всей России, по всей России... Вези!

Дрожит пароход, стелет черный дым. Глазами, до холода в них раскрытыми, смотрю. И не отойду. Нарушила свой запрет и оглянулась. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела навеки, и веки видеть буду, как тихо, тихо уходит от меня моя земля»

Во всей литературе русского зарубежья нет строк, более пронзительных, окрашенных такой жгучей болью расставания с Россией. Там осталась большая половина жизни, уютная московская квартира, близкие и друзья, всероссийская слава…

Казалось бы, у Тэффи не было причин так остро переживать разлуку с родиной. В Париже многие годы жил ее брат, генерал Н.А.Лохвицкий, а самой ей незачем было бежать от большевиков, за ней не числилось никаких грехов. Но стоит обратиться к фельетонам Тэффи, напечатанным в «Русском слове», чтобы перед нами предстала писательница, которая не только прекрасно разбиралась в сумятице политических событий, захлестнувших Россию, но и имела свое собственное мнение о них, отстаивала свою позицию.

«Немножко о Ленине»

В июне-июле 1917 г. Тэффи пишет фельетоны «Немножко о Ленине», «Мы верим», «Дождались», «Дезертиры» и др. С «твердокаменными» марксистами и их вождем писательница познакомилась еще в 1905 г., работая в газете «Новая жизнь». Большевики по-человечески неинтересны Тэффи: они кажутся ей фанатиками идеи, они поглощены мелкими партийными «делами» и дрязгами, разговорами о съездах и резолюциях, о 10 франках, которые Ленин «зажулил» у меньшевиков.

«Все эти беседы для постороннего человека были неинтересны и уважения к беседующим не вызывали. Они никогда не говорили о судьбах России, никогда не волновало их то, что мучило старых революционеров, за что люди шли на смерть», - пишет Тэффи в воспоминаниях «45 лет»

Тэффи убеждена, что за ленинцами идет самая отсталая, безграмотная часть народа: солдат, который, услышав слово «аннексия», думает, что это женское имя («Опять бабу садить! Долой ее, к черту!»); старуха, от души пожалевшая низвергаемую на митингах «хидру реакции» («Дай ей бог, сердешной, пошли ей...»), а еще те, кто пользуется смутным временем, чтобы прикарманить чужое имущество: взломщики, громилы, просто жулики.

Она задает вопрос: «Разве не дискредитировано теперь слово «большевик» навсегда и бесповоротно? Каждый карманник, вытянувший кошелек у зазевавшегося прохожего говорит, что он - ленинец».

Все происходящее после 4 июля 1917 года Тэффи рассматривает, как «великое триумфальное шествие безграмотных дураков и сознательных преступников». Она не щадит Временное правительство, рисует полный развал армии, хаос в промышленности, отвратительную работу транспорта и почт. Она убеждена: если большевики придут к власти, воцарятся произвол, насилие, хамство, а в Сенате вместе с ними будут заседать лошади. «Ленин, рассказывая о заседании, на котором были Зиновьев, Каменев и пять лошадей, будет говорить: - Было нас восьмеро».

На Тэффи не подействовал ни магнетизм Распутина, ни авторитет Ленина. Если в облике Распутина она подчеркивает его исключительность, то в облике Ленина - ординарность.

Герой фельетона «Немножко о Ленине» - тупой догматик, который лишен всякой политической интуиции и не может предвидеть поворотов истории. Рисуя его портрет, Тэффи пишет: «Лоб нехороший: очень выпуклый, упрямый, тяжелый, не вдохновенный, не ищущий, не творческий, набитый лоб».

В литературном портрете Ленина отразилась позиция автора-эмигранта, долгие годы жившего в Париже, читавшего все, что писалось о Ленине в буржуазной прессе после Октября. Ленин всегда был чужд ей и неинтересен, ибо не проявлял внимания к человеку, которого Тэффи всегда изучала изнутри.

Пристрастность Тэффи и ее злую иронию можно объяснить только тем, что все ленинцы, анархисты, громилы, провокаторы сливаются для нее в одно собирательное лицо, выступающее с балкона Кшесинской. И она, верившая в идеи социальной справедливости в годы первой русской революции, теперь восклицает: «Какая огромная работа - снова поднять и очистить от всего этого мусора великую идею социализма!».

Фельетоны Тэффи созвучны «Несвоевременным мыслям» М.Горького и «Окаянным дням» И.Бунина: в них - та же тревога за Россию. Ей, как большинству русских писателей, пришлось очень быстро разочароваться в свободе, которую принесла с собой Февральская революция. В июне 1917 г. Тэффи еще не смущали беспорядки в стране, бесконечные митинги и сходки, необработанные поля, бесчинства на железных дорогах. Она верила, что революция была исторически необходима и совершилась в стране, когда Россия «уже умирала. Все равно она уже умирала». Однако в июле она ощутила, что праздничный период русской истории кончился и надвигается нечто тревожно непонятное. По улицам несли плакаты «Долой десять министров-капиталистов!», и Тэффи, разочаровавшись в Керенском, загрустила о сильной власти. «Правительство должно править — знать твердо дорогу, сдерживать, поворачивать, останавливать и гнать», — писала она.

Русский человек образца 1917 г. кажется Тэффи настолько ошалевшим и отупевшим от всего происходящего, что его можно сравнить с психически больным. В фельетоне «Семечки» она иронизирует, что какая-то часть народа превратилась в семеедов, заплевавших всю Россию шелухой от семечек. Тупое равнодушие сменяется у них буйным бешенством, во время которого толпа «семеедов» способна на любые эксцессы.

Писательница также осуждает ту часть интеллигенции, которая, разуверившись в народе, собирается «уехать, чтобы глаза не глядели». Дезертиры для нее - не темные солдатские массы, которые бегут с фронта, а господа интеллигенты, готовые бросить Россию в годы разрухи.

Обращаясь к российской интеллигенции, она пишет: «…Если любишь родину, не ищи и ты своего, хотя бы даже в выгодной позе перед народом. И если рухнет все, и вместо триумфальной колесницы повезут по нашему великому пути только черные трупы, — пусть бы каждый из нас мог сказать: «В этом падении моего толчка не было. Слабы мои силы и малы, но я отдал их все целиком. Я был простым рядовым работником, простым солдатом, защищающим свободу, как мог и чем мог»»

Вот откуда та безмерная горечь расставания с родиной, которая поглотила Тэффи, когда она взошла на палубу парохода. Вот откуда образ черного бесслезного плача: ведь от нее самой остался только черный труп, когда она катилась вниз по карте, «по огромной зеленой карте, на которой наискось было напечатано «Российская империя». Как и Аверченко, она пыталась защищать свободу хотя бы малыми силами, и уехала не случайно, а вполне сознательно, поняв, что больше ничего сделать не может.