Рост значения «новых» угроз безопасности по окончании «холодной войны» (терроризм, наркотрафик, организованная преступность, нелегальная иммиграция и т.д.) заставляет уделять внимание анализу транснациональных акторов. Еще с конца прошлого столетия терроризм и войны с «врагом без границ»1 стали регулярно упоминаться в ряду серьезных угроз международному порядку. Но несмотря на формальную осведомленность о таковых, терроризм удивительным образом не вызывал особого беспокойства. Казалось, что он существует почти двести лет и не оказывает особого влияния на мировое развитие. Терроризм воспринимали просто как часть социально-политического ландшафта в отдельных беспокойных странах и регионах. Только сентябрьские события 2001 года, заставившие заговорить о транснациональном терроризме, об изменении масштаба и значения терактов, произвели переворот в умах политиков и экспертов, общественном сознании мира в целом, и современном стратегическом мышлении.
Масштабность задач, которые оказались по силам террористическим организациям, подобным «Аль-Каиде», показалась ряду авторов достаточным основанием даже для постановки вопроса о «начале нового этапа мировой политической истории». Удар террористов по американским городам, утверждают они, можно было интерпретировать как начало «учредительной войны» – общемирового по сути конфликта, способного изменить принципы функционирования системы международных отношений.
Сходными по роли были Тридцатилетняя война, вызвавшая к жизни Вестфальскую систему; наполеоновские войны, положившие основание Венской; и Вторая мировая война, породившая Ялтинско-потсдамский порядок. Подобные обобщения искушают «красивостью». Однако принять их можно как минимум с оговоркой. Война с международным терроризмом может дать начало принципиально иной системе международных отношений, чем современная, лишь в случае победы международного терроризма и поражения доминирующей державы в лице США, которая в сегодняшней ситуации фактически выступает гарантом выживания старой системы традиционного доминирования государств в мировой политике.
Явление миру феномена международного терроризма напрямую связано с эффектом глобализации. До последнего времени преобладающей оставалась точка зрения, согласно которой возникновение международного терроризма – следствие архаичной и асимметричной реакции на глобализацию со стороны мировых аутсайдеров, не способных вписаться в новые правила игры. В расхожих западных интерпретациях, часто воспроизводимых и в работах отечественных авторов, ситуация описывается как «столкновение глобализирующихся мировых политических и социально-экономических процессов и новых институтов» с «мутировавшими традиционалистскими идеологиями и организационными практиками». При этом в «анализах» неизменно всплывают уже неприлично банальные и по-прежнему аналитически бесполезные ссылки на «столкновения цивилизаций». Международный терроризм представляют деятельным отрицанием «всего западного» и/или квинтэссенцией примитивного антиглобализма, сравнимого по бессмысленности и беспощадности с британским луддизмом XIX века.
Другой вариант объяснения международного терроризма строится на анализе особой роли, которую в его становлении сыграла ближневосточная политика США. Поддержка авторитарных арабских режимов (от Египта до Саудовской Аравии) и произраильская политика Вашингтона, как полагают некоторые авторы, навлекли гнев группы арабских крайних традиционалистов на западные элиты, в первую очередь на американскую. Стремление оказать действенное сопротивление глобализации предстает как побочный результат международных конфликтов на Ближнем Востоке. Поскольку - согласно подобным интерпретациям - победа национально-патриотических сил в арабских странах возможна лишь в случае прекращения поддержки, которую Запад оказывает правящим там непатриотичным режимам, то цель «патриотов» должна состоять в том, чтобы отвратить от поддержки таковых. Террор – средство достижения этой цели.
К такой точке зрения склоняются некоторые отечественные авторы, не всегда правомерно акцентирующие антизападную направленность терроризма. Часть из них полагает, что антиизраильские настроения, равно как и подогреваемый перекосами глобализации антиамериканизм и антизападнический комплекс, изначально определяют лицо современного международного терроризма2.Другие исходят из того, что «глобализация - это не процесс становления единой цивилизации, разделяющей пресловутые “общечеловеческие ценности”, а процесс экспансии “западной” модели общества и приспособления мира к ее потребностям»3. В этом смысле международный терроризм выступает как одно из возможных проявлений глобальной «гражданской войны», предвестник грядущего «реванша» Юга над благополучным, но «угасающим» духовно и демографически Севером4.
Однако при всем своеобразии подобных интерпретаций связь международного терроризма и процессов глобализации прослеживается здесь довольно четко5. И в самом деле – трудно ее не заметить: так называемые «новые» международные террористические организации удивительно легко освоились в меняющемся мире с проницаемыми границами и размывающимся территориальным суверенитетом. Они усвоили новые приемы и методы организации, адаптировались к стремительному развитию коммуникационных и информационных технологий. В этом плане они не только не архаичны (особенно на фоне полных бюрократической рутины государств), но и выглядят провозвестниками нового и передового организационного принципа в мировой политике - сетевого. Так называемые новые международные террористические организации смогли приобрести свое нынешнее влияние только в условиях проницаемости международных границ и размывания суверенитетов, что во многом и было результатом глобализации. Освоив такие ее плоды, как развитие коммуникационных и информационных технологий, современные террористы блестяще адаптировались к передовым принципам самоорганизации, создав уникальные транснациональные сетевые организации.
Глобализация вообще позволила всем негосударственным субъектам играть более заметную роль в международной политике. Но при этом возникновение новых субъектов действия далеко не всегда укладывалось в логику становления глобального гражданского общества. Часто оно означало всемирную активизацию маргиналов (the rise of «global idiots»)6. Поэтому логично возникает один из ключевых вопросов нашего времени: способно ли в принципе государство оказаться в состоянии войны с негосударственным субъектом (террористической сетью) или даже частным субъектом?
По-видимому, развитие транснациональных террористических сетей дает нам основания для позитивного ответа на этот вопрос. Причем вопреки устоявшемуся мнению подобный вывод основывается не только на анализе событий «антитеррористической войны», начатой Соединенными Штатами против «Аль-Каиды» осенью 2001 г. или громких заявлений ее главы Усамы бен Ладена о «войне с крестоносцами», но и исходя из роли и места транснациональных акторов в конфликтах на постсоветском пространстве - в Средней Азии и в Чечне. Но если государство в самом деле воюет с не-государством, то феномен своеобразной «приватизации» войны действительно существует. Данное обстоятельство реально означает существенный поворот в эволюции международных отношений, мировой политики и, возможно, наиболее чувствительный удар по принципу государственного суверенитета. Метафора «нового средневековья», запущенная в научный оборот в середине 90-х гг. прошлого века целым рядом западных авторов7, в некотором смысле перестает быть лишь метафорой. На самом деле негосударственный актор оказывается – как минимум в общественном восприятии – вровень с самой мощной державой мира: «США – против “Аль-Каиды”».
Представление о том, что войны ведутся только между государствами, возникло относительно недавно. Монополия государства на войну утвердилась не ранее середины XVII в. (Вестфальский мир, положивший начало государствоцентричной системе международных отношений). С этого же времени и можно употреблять термин «международные отношения» в строгом (или узком) его смысле – как отношения прежде всего между суверенными государствами. Достигнув пика к середине XX века, эта система вступила в пору трансформации, в ходе которой тенденция к размыванию государственного суверенитета (особенно в Европе) казалась достаточно очевидной.
В рамках трансатлантического ядра потоки ресурсов, информации, загрязнений оказывали влияние на экономику, политику и культуру различных политических сообществ «поверх границ», в каком-то смысле «обесценивая» значимость института государства. Транснациональная мировая экономика, международные стандарты поведения и интервенционистские практики мировых держав оставляли все меньше места государственному суверенитету. Одновременно после террористических актов в Нью-Йорке и Вашингтоне стало очевидно: даже самые могущественные державы не в состоянии на сто процентов гарантировать выполнение одной из центральных функций государства - обеспечение безопасности граждан.
Что же касается не принадлежащих к трансатлантическому ядру государств, то там эта тенденция проявилась в несколько иной форме. Часть новых государственных образований Азии, Африки, Латинской Америки и Балканского полуострова составили «неудавшиеся» государства. Они оказались не способны контролировать свои границы, обладали неэффективными государственными институтами, не могли гарантировать дееспособность правовой системы. Нередко «национальная мощь» таких стран раздроблена между конкурирующими группами. Уровень жизни в подобных государствах низок. Вот почему эти государства являют собой благоприятную «почву» для нелегальных организаций. Не последнюю роль здесь играют и коррумпированность правящих элит или их явная слабость. В такой обстановке террористы с 1990-х годов и стали создавать свои постоянные базы в Афганистане, Йемене и Судане.
Долгое время «несостоявшиеся» государства выпадали из поля зрения ведущих мировых держав. Разумеется, интеллектуалы время от времени посвящали им статьи и книги, обсуждали темы социальных и политических кризисов, экономической деградации, голода терроризма на симпозиумах в интерьерах фешенебельных курортов или в уютной атмосфере университетских городков. Однако подобными проблемами никто не занимался всерьез.
Между тем со временем становится все очевиднее, что «несостоявшиеся государства» выступают своеобразными территориями-изолятами в рамках процесса глобализации. Обширные регионы Африки, а также целый ряд стран Азии как бы выпадают из мирового глобализационного процесса. Они не имеют никаких или почти никаких перспектив вписаться в него естественным, «легальным» путем. Эта задача уже неразрешима даже через иммиграцию в «страны ядра». Потребность последних в прямом «импорте» дешевой рабочей силы падает, а на смену ей приходит стремление экспортировать трудоемкие производства за пределы развитых стран. В такой ситуации в бедной части мира распространяются представления о том, что приобщиться к благам глобализации фактически можно только полулегально или нелегально.
Сомнительно, чтобы «неудавшиеся государства» (например, Афганистан или Сомали) были способны выступать «спонсорами» международного терроризма. Наоборот, слабые и бедные страны с коррумпированными правителями могут попасть в финансовую зависимость от богатых криминальных сетей, в том числе наркоторговых. В реальности можно говорить о государственных образованиях - реципиентах финансовых вливаний террористических сетей, способных подкупать местные элиты и спонсировать распространение на соответствующих территориях собственных идей и ценностей. Сети, связанные с наркотрафиком или иными источниками незаконных доходов, фактически выступают хозяевами подобных государственных образований, сохраняя экстерриториальность и полную свободу маневра. В рамках таких отношений между транснациональными террористическими сетями и правительствами организации типа «Аль-Каиды» могут обладать привилегией экстерриториальности и полной свободы маневра.
С середины 1990-х гг. «Аль-Каида» субсидировала в Афганистане движение «Талибан». Отряды ее боевиков играли важную роль в междоусобной войне талибов с Северным альянсом. Снабжая талибов всем необходимым - от денег и живой силы до технических средств – «Аль-Каида» стала в Афганистане настолько влиятельной силой, что ее не удается «выдавить» их этой страны вот уже в течение трех лет после формального свержения в декабре 2001 г. союзного ей режима в Кабуле силами американских и британских солдат. Степень влияния «Аль-Каиды» позволяла оказывать ей неограниченное воздействие на политику Афганистана.
При сопоставлении ресурсов и возможностей «Аль-Каиды» и Соединенных Штатов сама мысль о возможной войне этих двух несопоставимых величин может показаться абсурдной. Проблема однако в том, что «Аль-Каида» – это сетевая структура, не несущая никаких обязательств ни перед населением стран базирования, ни даже перед своими рядовыми членами, не ограниченная в выборе целей и средств. «Аль-Каида» не ограничена какой-то единственной зоной базирования, ее финансовые средства рассредоточены по разным географическим ареалам, во многих странах находится и контролируемые ей потенциальные базы отдыха, лечения, укрытия. Она – нигде и всюду одновременно, имея возможность получать скрытую поддержку от своих сторонников даже изнутри Америки и стран Западной Европы. Между тем США или любая другая страна мира – государство с широкими обязательствами как внутреннего (безусловное обеспечение безопасности собственной территории, граждан и т.д.), так и международно-правового плана. К тому же оно обременено и инерционно мыслящей бюрократией, которая не склонна к международному сотрудничеству и придерживается традиционного бюрократического стиля ведения дел. Современные бюрократы не владеют технологиями борьбы с «сетевым противником». Вот почему США начали войну с Афганистаном и особенно с Ираком, хотя должны были бы признаться в неумении и неспособности воевать с террористическими сетями и заняться сложнейшей работой по выявлению и ликвидации финансовых, политических, юридических и прочих транснациональных структур, которые поддерживают международный криминал в жизнеспособном состоянии, в том числе внутри и изнутри Соединенных Штатов. Определяющим моментом здесь выступает не различие потенциалов, а принцип организации.
Сети представляют собой самоорганизующиеся полицентричные структуры, ориентированные на решение конкретных задач и состоящие из автономных (иногда временных) групп. Для них характерны децентрализация власти и ответственности, а также преобладание горизонтальной направленности нежестких связей. Являясь открытыми структурами, сети способны к расширению путем включения в себя новых узлов, если те решают аналогичные задачи и исповедуют сходные ценности (т.е. используют аналогичные коммуникационные коды). Они прекрасно приспособлены к проникновению в органы власти и управления, к коррупционным практикам, обладают устойчивостью и способностью к регенерации. Сети подвижны и потому трудноуязвимы. Они жизнеспособнее жестко централизованных организаций обычного типа.
Для терроризма второй половины XX века было типично наличие террористического подполья с разными «крыльями», группами или фракциями. Одновременно существовали и связанные с ним легальные политические партии, призванные формулировать и оглашать идеи террористов. Примером таких организаций можно считать такие четко структурированные террористические организации, как «Ирландская Республиканская Армия» и баскские сепаратисты. А их политическими лицами стали, соответственно, партии «Шинн Фейн» и «Эри Батасуна».
С экстремистами, организованными таким образом, можно было вести диалог, завязывая его с более умеренными элементами в их руководстве. Такие контакты позволяли предотвращать хотя бы неконтролируемое насилие («терроризм без правил») со стороны боевых групп. Безусловно, в рядах террористов случались расколы, и всегда существовала угроза, что часть боевиков выйдет из под контроля организации и начнет собственную вендетту. Однако в целом ситуация длительное время оставалась контролируемой.
Старая модель терроризма предполагала наличие идеологического центра и боевой организации при нем и вокруг него. Финансовые возможности подобных организаций были ограниченными, а структуры управления уязвимыми. Подобного рода организации нуждались в спонсорстве (финансовом и политическом), главным образом - извне.
При сетевом типе организации невозможно выделить главное организующее звено. «Центр» в сети существует лишь в идейном, идейно-политическом и иногда (но не обязательно) в финансовом смыслах. Оперативно и организационно в сети не бывает центра, а значит, фактически не бывает «сквозной» иерархии. Сеть может быть управляемой только с согласия самих управляемых. Каждый из узлов самостоятельно и в значительной мере бесконтрольно корректирует свои программные установки и акции. И отсутствие иерархической соподчиненности - не дефект, а неотъемлемое свойство сети, придающее ей дополнительную гибкость и устойчивость. Участники сети - добровольная коалиция. Выход кого-то из них из борьбы не способен парализовать деятельность сети в целом.
В целом трансформация террористических сообществ происходит в последние годы по пути освоения сетевых форм организации. Данная тенденция нередко проявляется даже в случаях с ранее вполне иерархичными организациями и структурами. Так при такой вполне традиционной и централизованной организации, как ФАТХ, в качестве некоего аппендикса возникли горизонтально интегрированные, построенные по сетевому принципу и способные подключиться к международной террористической сети группы «Бригад мучеников Аль-Аксы».
Сетевая модель организации позволяет ей достигать большей конспиративности и эффективности. Ей иногда легче финансировать себя, так как в условиях глобализации практически невозможно проследить движения предназначенных террористам спонсорских денег. Фактическое сращивание отдельных звеньев транснационального криминала и транснационального финансового бизнеса служит интересам и того, и другого. Вот отчего возникают феномены бизнес-террористов, подобных Усаме бен Ладену, или неформальные, но устойчивые «деловые» связи террористов в Чечне с чеченскими и нечеченскими бизнес-группами в других регионах России, включая их фактических представителей в государственной власти.
В связи с распространением информационных технологий у террористических организаций появляется возможность быстро координировать свои акции. При этом идеологический центр может не принимать непосредственного участия в подготовке операций в конкретном месте, ограничиваясь общим руководством и постановкой задач. Все это неизбежно создает впечатление фантомности организации в целом. (Не случайно, ряд авторов высказывает сомнения даже в самом факте существовании «Аль-Каиды», предпочитая ссылаться на «миф» о ней как элемент информационно-психологического давления террористов на общественное мнение.)
В последнее время принято выделять три основных варианта организации сетей.
Первый – это сегментированная, полицентричная, идеологически интегрированная сеть (SPIN - segmented, polycentric, ideologically integrated network). Она считается самой опасной, внутренне сплоченной и при этом хотя бы относительно понятной моделью.
Второй – многоцелевые террористические группы (multiple-issue-terrorism), которые отличаются от первых отсутствием идеологической целостности. Их цели множественны, а мотивы подвижны и аморфны. Подобные террористические сети способны абсорбировать разнородный человеческий материал от преступников до представителей теневого бизнеса. Иногда на базе переплетения нескольких сетей такого типа (собственно террористических, наркоторговых, контрабандных, финансовых) могут возникать причудливые сетевые конгломераты, но их возможности почти не поддаются аналитической оценке.
Третий – узко специализированные террористические группы (single-issue-terrorism). Таких организаций может быть много, но все они сосредоточены на требованиях одного рода (т.н. «тоннельное видение» проблем). Как правило, к этой группе относят правых и левых радикалов, зеленых, наиболее агрессивных защитников прав животных, противников абортов, борцов за запрет генной инженерии и т.п. Другое дело, что из-за узости социальной базы они не могут рассматриваться в качестве угрозы миропорядку.
Пока говорить о глобальной террористической сети в строгом смысле можно только применительно к «Аль-Каиде». Знания о ней остаются фрагментарными. Не ясно, насколько важную роль в ней играют структуры под непосредственным управлением бен Ладена. Не понятно, насколько действенна связь между отдельными «узлами» организации и ее формальным руководящим органом Маджлис-аш-Шура. Невозможно (по крайней мере, по данным открытой печати) даже оценить эффективность горизонтальных связей между узлами организации8.
Очевидно, что: в 90-х годах прошлого века Усама бен Ладен создал террористическую организацию в форме разбросанных по миру ячеек, которые на основе общего идеологического согласования с центром могут действовать совершенно автономно.
Правда, не совсем понятно, насколько создание именно глобальной сети отвечало его замыслам Во всяком случае обстоятельства складывались таким образом, что в техническом и структурном плане сетевая организация оказалась почти идеально подходит для достижения провозглашенных им целей. При создании «Аль-Каиды» были соединены западные принципы рационального управления с исламскими технологиями: «управления через согласование целей» (management by objectives) и «управления через делегирование» (management by delegation). Возможно, что выбор такого типа организации был неслучайным: он оказался возможным в силу наличия в окружении бен Ладена значительной когорты «афганских арабов», людей, воевавших на стороне афганских моджахедов в период пребывания в этой стране советских войск. Эти люди были спаяны общими ценностям и убеждены в том, что уже однажды одержали победу над сверхдержавой в лице СССР. Однако имея значительной боевой опыт, они не имели столь же очевидно выраженного опыта в политике и потому нередко занимали маргинальное положение в собственных странах. По возвращении домой ветераны были встречены с подозрением: власти закономерно опасались их воинственности и бунтарского духа. «Уход в террор» был в этих условиях их реакцией на непризнание. Не только новые технические возможности, связанные с развитием информационных технологий, но и неформальные связи бывших фронтовиков легли в основу возникших между ними сетевых отношений, невозможных без взаимного доверия и взаимного делегирования полномочий9. Основными консолидирующими факторами сети выступили воинствующий религиозный экстремизм под исламскими лозунгами и деньги10.
Отсчет террористической активности «Аль-Каиды» идет с середины 1990-х годов. И уже в 1998 г. бен Ладен официально декларировал создание «Всемирного исламского фронта борьбы с иудеями и христианами». «Аль-Каида» обладает чертами революционного движения и одновременно конспиративной организации, способной вести террористическую войну. Она включает в себя отряды профессиональных боевиков и террористов - мобильных, фанатичных и способных действовать в разных условиях и обстоятельствах. Своего рода филиалами организации стали солидарные с ней независимые боевые группы, постепенно сплетающиеся между собой и с ней в довольно плотную сеть транснациональных террористических структур. Некоторые ее части известны – «Исламский джихад» в Египте, «Иттихад аль-исламия» в Судане и «Джемаат исламия» в Индонезии и на Филиппинах и т.д. Другие представляют собой так называемые «спящие», глубоко законспирированные группы единомышленников.
Фактически сеть – не монолитная организация, а конгломерат движений и организаций, придерживающихся общего стратегического видения ситуации и методов борьбы. Правда, вокруг самого бен Ладена существует «твердое ядро» его последователей. Оно выстраивает общую стратегию, разрабатывает формы финансирования, решает вопросы внутренней безопасности. Но даже это ядро многонационально и не однородно в политическом плане. Сила бен Ладена в том, что он смог уловить и сплавить энергию исламских брожений, искреннее стремление к очищению и обновлению ислама в агрессивную политическую идеологию, глобальную по масштабам притязаний и антизападную по содержанию. Заметим, что эта идеология оказалась понятной и легкой для усвоения.
В результате группы радикальных исламистов по всему миру стали рассматривать борьбу с местными правительствами, иными этническими и конфессиональными группировками в широком международном контексте – при этом под углом зрения героизированной жертвенности, который не оставляет места проблеме ценности отдельной человеческой жизни. В этом смысле исламский идеологический экстремизм выступает в роли революционной идеологии, целью которой провозглашается не просто изгнание «крестоносцев», иудеев и их пособников в лице местных светских правителей, но своего рода исторический передел соотношения позиций в мире в пользу исламской уммы.
На современном этапе эксперты, как правило, выделяют три основных мегастратегии террора.
Во-первых, террор может выступать как средство принуждения сильных слабыми. Этот метод позволяет более слабым cубъектам влиять на действия более сильного противника. Так действуют упоминавшиеся группировки баскских и ирландских террористов, в сходном ключе интерпретировалась на Западе и деятельность чеченских боевиков. Подобной стратегии соответствуют такие отечественные определения терроризма, как «системы использования насилия для достижения политических целей посредством принуждения государственных органов, международных и национальных организаций, государственных и общественных деятелей, отдельных граждан или их групп к совершению тех или иных действий в пользу террористов во избежание реализации последними угроз по отношению к определенным лицам и группам, а также к объектам жизнеобеспечения общества, источникам повышенной опасности для людей и окружающей среды».
Во-вторых, террор как способ ведения войны. В этом случае речь идет о рациональном и осознанном выборе тактики террора со стороны более слабого государственного или квазигосударственного образования (а теперь еще и экстерриториальной сети) в борьбе с более сильным противником. В качестве примера американскими и израильскими исследователями рассматривается случай Палестинской автономии. В период второй интифады руководством ряда палестинских террористических организаций (прежде всего, ХАМАС) была, по всей видимости, сделана осмысленная ставка на проведение террористических атак территории Израиля, в том числе с использованием «шахидов». В данном случае террор рассматривался уже не просто как средство давления на более сильного оппонента, а как способ ведения боевых действий, причем на территории противника. Терроризм выступил здесь весьма действенным и приемлемым (с точки зрения соотношения критериев стоимость/эффективность) средством ведения боевых действий, а не только средством политического давления. Он - всего лишь эффективный способ нанесения максимального ущерба противнику слабой в военно-техническом отношении стороной при минимальных собственных издержках, проявление сознательно избранной тактики действий13.
Наконец, террор может выступать и как средство революционного преобразования. До последнего времени данная стратегия состояла на вооружении сходящих с арены организаций, ставивших перед собой социально-политические цели. Теперь она оказалась востребована такими псевдорелигиозными организациями, как «Аум синреке» в Японии и структурами «Аль-Каиды». Цель террористических групп – уже не трансформация старого общества, а буквальное создание нового мира путем полного разрушения старого.
В реальности перечисленные стратегии не существуют в чистом виде. Давно и повсеместно наблюдается их взаимное переплетение.
Прежде всего, современность предоставляет террористам широкие возможности в выборе оружия. Помимо привычного огнестрельного и холодного оружия в их распоряжении могут оказаться такие плоды научно-технического прогресса, как оружие массового уничтожения (ОМУ) или новейшие информационные технологии. Помимо огнестрельного и холодного оружия в их распоряжении могут оказаться и новейшие технологии. По оценке экспертов, в ближайшем будущем значительное распространение может получить терроризм с применением оружия массового поражения и кибер-терроризм.
И все же на современном этапе наиболее важную роль продолжает играть терроризм с применением обычных вооружений. Это - захват заложников, угон средств передвижения, подрывы зданий, транспортных средств, объектов инфраструктуры. Его эффективность при применении взрывчатых веществ и огнестрельного и холодного оружия достаточно высока, а последствия терактов хорошо прогнозируемы.
Терроризм с применением ОМУ не нуждается в новых организационных формах. Он требует лишь специфического психологического профиля самих террористов и наличия у них целей, не предполагающих избирательности при проведении акций. При этом не обязательно даже стремление террористов нанести максимальный урон. Гибель людей может выступать не целью, а побочным следствием действий террористов (например, акции секты «Аум синреке» были призваны ускорить приближение «конца света»). Но проведение подобных терактов довольно сложно технически, а их эффективность трудно прогнозировать. Из десятка терактов с применением химических средств (зарина), предпринятых этой сектой, только одна оказалась действительно чрезвычайно тяжелой по последствиям (12 погибших и более 1000 пострадавших). Подобным же образом обстоит дело и с биопрепаратами14.
Ядерное оружие, к счастью, в кустарных условиях невозможно изготовить. Самая простая ядерная бомба требует создания целого производственного цикла. И как отмечают западные специалисты, пока подобные технологии недосягаемы даже для таких мощных террористических организаций, как «Аль-Каида». Доступным для производства террористами может оказаться радиологическое оружие. Однако по сравнению с затратами на создание «грязной» радиологической бомбы, потенциальный эффект от ее применения террористами также трудно прогнозируем, как и в случае с химическими веществами. Серьезной проблемой на сегодняшний день остается нераспространение ядерного оружия, предотвращение попадания в руки террористов готового, промышленно изготовленного ядерного боеприпаса и обеспечение контроля над оборотом расщепляющихся материалов15.
Кибертерроризм выглядит наиболее технологически совершенным и морально «чистым», не связанным, как правило, напрямую с гибелью людей. Он представляет собой вмешательства в работу электронных систем управления с помощью хакерства и создания компьютерных вирусов. Однако последствия вторжения в электронные сети не всегда предсказуемы и потому чрезвычайно опасны. Для осуществления актов «киботажа» («кибернетического саботажа») не требуется практически никакой организации и сверхсложного оборудования, что способно сделать кибертерроризм одним из наиболее распространенных видов террористической активности.
Реакция государств на возникновение новых типов угроз запаздывает. Наиболее сильные международные акторы, от действий которых напрямую зависит отношение к терроризму и выработка режимов противодействия ему, не готовы пока выступать против терроризма совместно. США стремятся использовать союзников для решения собственных задач, не сообразуя свои интересы с их преференциями. Об этом косвенно свидетельствовало провозглашение Д. Рамсфелдом новой доктрины, ориентированной на создание ad hoc коалиций («миссия определяет коалицию»). Об этом же говорит и продемонстрированная администрацией Дж. Буша готовность наносить превентивные удары по территории любых стран, заподозренных в поддержке терроризма16 практически без согласования со своими партнерами по широкой антитеррористической коалиции. Подобная политика заставила многие страны мира отстраниться от Вашингтона (в частности, от его действий в Ираке). В этой связи можно напомнить предостережение, высказанное известным американским ученым и политическим диссидентом Н. Хомским: «Тем, кому чужды нормы поведения Саддама Хусейна, придется брать на себя нелегкое бремя доказательства того, что они имеют право на применение силы. Возможно, такое бремя им по плечу, но это и надо доказать, а не просто провозгласить»17.
Американские эксперты полагают: для достижения успеха контртеррористические действия США должны соответствовать ряду важных критериев:
- свидетельствовать о превосходстве Вашингтона в силе, целеустремленности и решительности;
- демонстрировать последовательность и эффективность предпринимаемых мер;
- соответствовать ценностям американского общества и критерию моральной обоснованности для внешнего мира;
- предусматривать как меры принуждения, так и стимулы поощрения18.
Использование военного потенциала и применимость доктрин устрашения в новых условиях имеет существенные ограничения - как в связи с высокой мобильностью лидеров и гибкостью механизмов управления террористическими организациями, так и в силу недопустимости значительного «сопутствующего ущерба» (недопустимостью не только моральной, но и функциональной - наличие жертв среди гражданского населения расширяет базу для рекрутирования новых членов в рамках террористических сетей). Увеличение финансирования силовых ведомств в их нынешнем состоянии (структура, задачи, средства и т.д.) оказывается весьма затратным и в целом неэффективным ответом на угрозу терроризма. Оно ориентировано на реагирование и не может с высокой степенью вероятности гарантировать предотвращение террористических актов. Поэтому в рамках контртеррористических операций осевым моментом должна стать делегитимизация терроризма как метода политики. Вместе с тем, современное использование силы против террористов – скорее самый простой и очевидный для масс способ реагирования на свершившиеся теракты, нежели элемент борьбы за их предотвращение.
Здесь речь идет не о том, что бессмысленно проводить политику сдерживания и устрашения террористов. Сдерживание терроризма возможно, но только в ограниченных масштабах и против отдельных сегментов террористической сети, поддающихся давлению извне. Соединенные Штаты могут эффективно воздействовать на лидеров террористических групп, рядовых боевиков и государства-спонсоры терроризма19. В конечном счете можно попытаться убедить лидеров террористов в том, что их акты неоправданно увеличивают издержки террористической активности. Однако подобного рода стратегии поведения едва ли можно считать оптимальными.
Ключевым моментом при борьбе с терроризмом должно быть не применение силы, а минимизация демонстраций воинственности, идозированное использование военных рычагов. Целью антитеррористических операций должна стать изоляция террористов от общества и лишение их доступа к внешним источникам снабжения. Сложность заключается в том, что подавить террористическое движение можно лишь в том случае, если общественное мнение считает террористов преступниками, а не борцами за свободу или жертвами произвола властей (либо доминирующей мировой державы). Использованием силы этого нельзя обеспечить. Некоторые аналитики вообще полагают: если террористам удается спровоцировать правительство на использование против них