Сначала казалось, что рисовать будет легко. Всё представлялось очень ярко: мальчик на круглой причальной тумбе, взлетевшая грива прибоя и шхуна, идущая вдоль берега… И ветер, который дует с моря. Он дует не прямо в лицо мальчишке, а немного сбоку. Лохматит волосы и треплет рубашку.
Но когда Валька взял карандаш, всё оказалось в тысячу раз труднее. Он извёл уже с десяток листов, но так и не смог сделать нужного наброска.
Шхуна получалась неплохо. И рваные языки прибоя над пирсом были такими, как он хотел. Но чувствовался в рисунке какой – то разнобой: парусник сам по себе, а мальчишка сам по себе. Не было между ними связи. Не было тайны и ожидания. Равнодушно как-то всё выходило.
Наверно, потому, что не получался мальчишка.
Валька с ним замучился. Он привык рисовать ребят с натуры, а сейчас приходилось делать наброски «из головы». Фигурка мальчика на причальной тумбе получалась какой-то неестественной. То он выглядел слишком спокойным, то, наоборот, каким-то испуганным, то просто походил на кривобокого уродца.
А надо было, чтобы он волновался, ждал и радовался, чтобы всё это чувствовалось в том, как он сидит, в его повороте головы. Ведь лица у него не видно: он спиной к зрителю.
Не получалось.
До сих пор всё было легче. Втайне Валька даже гордился своим умением рисовать. Тонкими чёткими штрихами он мог точно и выразительно передать на бумаге то, что видел, а иногда и то, что придумал. Но сейчас надо было показать в рисунке не просто корабль и мальчишку. Надо было показать чувство. И умения не хватило.
Измученный и злой, забывший об уроках, Валька вспомнил, однако, что вот-вот придёт Андрюшка, которому обещан эскиз маскарадного костюма. В Валькиных переживаниях Андрюшка не виноват, а костюм ему очень нужен.
Валька взял новый листок и за пять минут изобразил отчаянного пирата в испанской косынке, в сапогах с отворотами, в камзоле и с кортиком. Этот рисунок не требовал особого вдохновения.
Андрюшка словно только и ждал, когда Валька кончит. Он постучался и, сбросив у порога валенки, мохнатым шаром вкатился в комнату.
– Получай, – сказал Валька.
Андрюшка взял листок осторожно, как почётную грамоту. Несколько секунд он смотрел серьёзно и внимательно, потом заулыбался.
– Годится? – спросил Валька.
Андрюшка кивнул, не отрывая глаз от рисунка.
Он стоял без шапки, и голова его с тонкой шеей и взъерошенными волосами чётко рисовалась на фоне яркого окна.
– Андрюшка… – осторожно сказал Валька. – Ты бы снял свою шубу, а?
Андрюшка послушно скинул шубёнку и повесил на ручку двери. Потом вопросительно глянул на Вальку. Валька спросил:
– Ты когда-нибудь слышал о «Летучем голландце»?
– Корабль такой… – нерешительно сказал Андрюшка.
– Ага… Ну ладно. Ты вообще видел парусные корабли?
– В кино.
– Андрей… – Валька посмотрел на него почти жалобно. – Ты мне поможешь, ладно? Мне надо нарисовать одну вещь… Понимаешь, тебе ничего не надо делать, только сесть на табуретку и подумать, будто на берегу моря сидишь. На такой чугунной тумбе…
– Я знаю, они кнехтами называются, – оживился Андрюшка.
– Точно! Сможешь? Будто ты сидишь и видишь, как у берега корабль идёт. Красивый, парусный…
– Ладно, – сказал Андрюшка, – я посижу. А на море шторм?
– Почти.
Валька принёс из кухни круглую табуретку и усадил Андрюшку у стены, спиной к себе.
Неизвестно, представил ли Андрюшка море и корабль. Может быть, он просто был благодарен Вальке за эскиз костюма. Но он старался. Он опустил одну ногу, а вторую поставил на сиденье и обнял колено. Потом чуть подался вперёд, изобразил внимание.
В первый момент Вальке показалось, что всё теперь как надо. Он схватился за карандаш и набросал уже на листе Андрюшкину голову, как вдруг заметил, что дальше рисовать не стоит. Андрюшка сидел в неудобной каменной позе, будто на шатком заборе.
– Ну что ты как деревянный…
Андрюшка шевельнулся и устроился поудобнее. Но теперь у него топорщилась куртка, а голова ушла в плечи. И вообще в своём лыжном костюме он казался сейчас толстым и неуклюжим.
– Какой-то мешок, только уши торчат, – не выдержал Валька.
Андрюшка виновато покрутил головой. Он, видимо, очень хотел помочь Вальке. Но как?
– Может, курточку снять? – спросил он.
– Точно… Хотя нет… Послушай, Андрюшка, у тебя ведь был летом моряцкий костюм. С воротником. Он сейчас тоже есть?
– Есть, – сказал Андрюшка не очень уверенно. – Только где? Надо в шкафу поискать… В нём будет хорошо, да?
– Ещё бы! – сказал Валька. Он представил, как заплещет под ветром синий воротник. А ветер сделать нетрудно. Есть старый верный вентилятор, который служит семье Бегуновых много лет.
– Тогда я схожу, – предложил Андрюшка. Наверно, были у него свои дела, тоже важные и интересные, и в голосе его уже не слышалось прежней готовности. Но всё-таки он оделся и снова сказал: – Я схожу. Я скоро.
Валька отыскал вентилятор. Разбуженный от зимней спячки, вентилятор загудел сонно и недовольно, а потом рассердился и раскрутил в комнате такой вихрь, что все Валькины листы взмыли со стола к потолку.
– Тебя бы на самолёт вместо пропеллера, – сказал ему Валька.
Хлопнула дверь, и в коридоре послышалась возня. Это Андрюшка стягивал свои зимние доспехи.
Он шагнул в комнату будто прямо из июльского дня. Лёгонький, тонконогий и словно сразу же подросший. Видно, он и в самом деле подрос за осень: матроска стала коротка и выбивалась из-за пояска, а руки смешно торчали из синих с белыми полосками обшлагов.
– Вот… – стеснённо сказал Андрюшка и поёжился.
Валька понял его: отвыкший от лета, Андрюшка чувствовал себя неловко и зябко при холодном свете замёрзших окон и при этом вихре, который гулял по комнате.
Валька выключил вентилятор и бодро сказал:
– Ну, ты отлично выглядишь! Давай садись. Я тебя долго мучить не буду. А ветер я сделал нарочно, чтобы как на море.
– Хороший ветер, – заметил Андрюшка и повеселел.
Он опять устроился на кнехте, а Валька послал на него шуршащий воздушный вихрь. Воротник рванулся и захлопал, как синий флаг.
Андрюшке не сиделось спокойно. Он ворочался, двигал локтями, крутил головой, не мог поставить как следует ноги. «Что ты крутишься, как флюгер!» – чуть не сказал Валька. Но не сказал, а схватил карандаш и лёгкими длинными штрихами начал набрасывать Андрюшкину фигурку. Одну, вторую, третью. Скорей, скорей!
Это самое лучшее, что можно сделать. Пусть Андрюшка вертится, а он будет рисовать. Потом он выберет, что нужно. Так же, как на киноленте выбирают лучший кадр для фотоснимка…
Первый набросок был совсем неудачный: голова вскинута, сам Андрюшка подался назад, локти растопырены и колено торчит из-под руки острым углом. Остальные были лучше, но и они казались не очень хорошими. И Валькин карандаш метался по бумаге ещё и ещё.
Для Вальки время летело. А для Андрюшки оно, видимо, тянулось до ужаса медленно. И он не выдержал наконец:
– Валь, сколько уже на часах?
Было половина пятого. День за окнами начал синеть.
– В пять по телевизору мультик будет, – нерешительно высказался Андрюшка. Валька устало распрямился:
– Ладно. Хватит. Беги смотреть телевизор.
– Получилось у тебя?
– Да. Спасибо, Андрюшка.
На самом деле он не был уверен, что получилось. Белый лист ватмана пестрел Андрюшкиными фигурками, но ни про одну из них Валька не мог сказать: «Это та».
Когда Андрюшка ушёл. Валька взглянул на листок снова. Внимательней и спокойней.
И удивился.
Первый набросок вдруг показался ему удачнее всех. Именно здесь Андрюшка выглядел очень живым. Словно что-то увидел он над собой, вверху, и, чуть откинувшись, смотрит с удивлением.
«Шхуна!» – вдруг понял Валька. Шхуна подошла к самому берегу, и мачты её кажутся Андрюшке высокими, как старые сосны.
Но парусники не подходят к берегу так близко при волне и ветре. Это же смертельно опасно!
И всё-таки пусть подойдёт. Пусть шхуна возникнет у самого берега, выйдет из влажного тумана и нависнет парусами над изумлённым мальчишкой… А потом, накренившись влево, уйдёт вдоль берега в штормовую мглу. На то она и легенда океана.
Пусть паруса и мачты займут почти весь рисунок и станут громадными. И не тёмными они будут, а светлыми, почти белыми на фоне рваных облаков и свинцовых волн.
Валька сгрёб со стола все листы и вытащил альбом. Теперь можно было рисовать уже в альбоме.
А когда-нибудь позже Валька напишет акварелью большую картину.
Паруса и железо. Вечер
На альбомном листе рисунок получался просто здорово. Вернее, начал получаться. Всё выходило так, как Вальке хотелось. И чтобы не спугнуть удачу, он решил не торопиться, закончить его потом. Завтра или послезавтра.
Валька взглянул на тонкие мачты, на мальчишку со вздыбленным воротником матроски, улыбнулся им как живым. И прикрыл альбом.
Было уже около восьми часов. Мама и отец давно пришли с работы, но Вальке не мешали. В соседней комнате они вели долгий разговор о том, что, получив зарплату, необходимо купить Вальке новое пальто, недорогое, но хорошее, потому что старое уже совсем…
– Не надо пальто. Купите лучше транзистор, – подал голос Валька. Транзистор ему был абсолютно ни к чему, просто захотелось подурачиться.
– Ещё не легче, – откликнулась мама, и после этого за дверью наступило молчание. Оно было негодующим и укоризненным.
– Хорошие такие транзисторы продаются, – жалобно сказал Валька.
– Совершенно не понимаю эту современную моду! – возмутился отец. – Таскать на животе громкоговорители и оглушать улицу разными твистами!
– Лучше бы вспомнил, на что похоже твоё пальто, – вмешалась мама. – Ты в нём на беспризорника похож. У других дети как дети. Вот Саша приходит – посмотреть приятно…
Пришёл Сашка, и Валька захотел, чтобы родители выглянули из своей комнаты и посмотрели. Пальто на Бестужеве сидело каким-то удивительно перекошенным образом, верхняя пуговица висела на ниточке, а шапка лихо съехала на левый бок. При этом Сашка сохранял невозмутимый вид.
Валька оглянулся на дверь. Родители понизили голоса и не показывались. Жаль. Но не звать же их, чтобы нарочно посмеяться над Сашкой.
Бестужев сел верхом на стул, поискал в кармане платок, не нашёл и шапкой начал протирать запотевшие очки. Он был явно не в духе. Наверно, облачное небо помешало его астрономическим наблюдениям.
– Разденься, – сказал Валька.
– Не буду. Я сейчас пойду. Что по немецкому задано? Я не записал.
– Завтра нет немецкого. Завтра арифметика, русский, рисование…
– Да знаю я, он послезавтра. А когда готовить? Завтра опять металлолом собираем. Забыл?
– Какой ещё металлолом? – недовольно сказал Валька.
– Обыкновенный. Такой же, какой в субботу собирали, когда ты не пришёл.
– И не приду, – буркнул Валька. – Надоело уже до зелени в глазах. Одно и то же…
– Ну и дурак, – отрезал Бестужев. – Вот обскачет нас пятый «Б», кому лучше будет?
– А кому хуже?
– Нам хуже.
– Почему?
– Что ты из себя глупого балбеса изображаешь?
Валька подумал, что умных балбесов не бывает, но вслух повторил:
– Ну, скажи почему?
– Потому что соревнование, – устало сказал Сашка.
– Очень полезное соревнование. Консервные банки ищем. А на пустыре за Андрюшкиным домом старый башенный кран валяется. Разобрали и бросили. Он уже полгода ржавеет. Уже в газете писали. А потом говорят: нужен металл.
– Нужен, – сказал Сашка.
Вот и поговори с ним. Валька даже разозлился.
– Ну и ройся в свалках, если нравится.
– Нравится. По крайней мере, весело. Не то что одному дома торчать.
– Кому что… – сказал Валька.
– Конечно. Только могут подумать, что кое-кто плюёт на весь отряд.
– Отряд… – сказал Валька. Даже без насмешки. С грустью. – При чём здесь отряд? Просто пятый «А». Даже барабана нет…
– Вот горе-то!
– «Кто не придёт на сбор, пусть без родителей в школу не является», – голосом Анны Борисовны произнёс Валька.
Сашка промолчал. Что уж тут скажешь.
– А Равенков ходит как фельдмаршал. «Встать! Сесть! Смирно!» Думает, если в военное училище собрался, значит, уже полководец… Вот у нас в лагере был вожатый сводного отряда…
– И пятнадцать барабанов, – вставил Сашка.
– Девятнадцать, – сухо сказал Валька и в упор посмотрел на Бестужева. Сашка опустил глаза.
– Вожатый у нас так себе, – согласился он. – Только я не про него, а про ребят говорю. Они-то чем плохие?
– А я разве сказал – плохие?
– Не сказал. Только они идут железо таскать, а ты дома рисуешь.
– Рисую, – с вызовом сказал Валька. – Когда каток заливали, я не рисовал, а работал, хоть у меня и коньков-то нет. А ерундой заниматься мне неохота. Жестянки собирать. А кран лежит и ржавеет. Сколько в нём тонн? Пусть сперва его переплавят, а потом банки.
– Переплавят и кран и наши банки. И, между прочим, парусные корабли сейчас тоже строят из железа. И даже десяти кранов на один корабль не хватит.
– Между прочим, не строят. Из железа не строят. Раньше строили, уже давно. Были стальные барки. А сейчас баркентины с деревянными корпусами.
– Не верится что-то.
– То, что у кометы голова из ледяных глыб, тоже не верится. А я ведь не спорил, когда ты говорил.
Сашка молчал.
– Я тебе говорю не о кометах, а о тебе, – наконец возразил он. – А ты всё виляешь.
– Не надо обо мне много говорить, – тихо сказал Валька и с тревогой почувствовал, что Сашка ему неприятен.
– Хорошо, – сказал Сашка тоже тихо и спокойно.
Валька выволок из угла портфель и вытряхнул на стол тетрадки и книги. Только так можно было достать из набитого портфеля дневник.
– Вот запиши, что задано…
– Спасибо, не надо.
Неужели Сашка обиделся? Впрочем, это его дело. Валька не виноват. Он сказал:
– Как хочешь.
– Поздно уже, – объяснил Сашка. – Не успею сделать. Потом спишу у кого-нибудь.
– Ну смотри…
– Смотрю. – Сашка снова зевнул.
И Валька почувствовал, что за этим пустым разговором прячется и растёт у них обида Друг на друга. Надо было сказать что-нибудь хорошее. Может быть, смешное. Поскорее разогнать обиду. Но что сказать. Валька не знал. Потому что подъёмный кран действительно ржавеет на пустыре, у баркентин деревянные корпуса, а Равенков строит из себя фельдмаршала. И, кроме того, у Сашки было такое лицо, что говорить хорошие слова не хотелось. Казалось, они отскочат от Бестужева, как ягоды рябины от гипсовой статуи (осенью в школьном сквере мальчишки стреляют ими из трубочек).
Сашка встал.
– Пойду.
– Я запру за тобой дверь.
Он вышел за Бестужевым в сени в одной рубашке, и холод сразу ухватил его в крепкие ладони.
Сашка замешкался у порога.
– Не копайся, – ворчливо сказал Валька. – Вон какой холодюга.
– Придёшь завтра? – вдруг спросил Сашка, словно не было долгого разговора.
– Железо собирать?
– Железо.
«Видно будет», – хотел сказать Валька. Или можно было ответить: «Завтра и поговорим». Но Вальке показалось, что Сашка заранее готов услышать этот ответ и снисходительно улыбается в темноте. А тут ещё этот холод.
– Я сказал: не приду.
Сашка и в самом деле, кажется, улыбался. Он спросил уже с крыльца:
– А якоря у деревянных баркентин тоже деревянные?
– Отвяжись ты…
– Отвязаться – это пожалуйста.
Снег заскрипел под его ботинками. Валька хлопнул дверью.
В комнате он начал дрожать от запоздалого озноба. Так часто бывает: попадёшь с мороза в тепло и начинаешь вибрировать, как стиральная машина.
– Бегает раздетый, а потом трясётся, – сказала мама. – Попробуй только заикнуться завтра, что у тебя температура.
Валька сердито промолчал.
– Не трогай его, – сказал отец. – Он поссорился с Сашкой и теперь будет тихо рычать весь вечер. Вон как дверью ахнул. Я думал, потолок рухнет.
– Не рухнет. Мы не ссорились, а просто поспорили.
– Хорошо хоть, что так по-джентльменски. В наше время споры больше кулаками решались.
– Чему ты учишь ребёнка! – сказала мама.
– В ваше время… – буркнул Валька. Представить, что они с Сашкой раздерутся, он просто не мог. Даже при самой смертельной ссоре они разговаривали бы тихо и спокойно.
А сейчас была ссора? Валька не мог понять, Может, и была, но он не чувствовал особого беспокойства. Завтра всё равно они забудут этот спор, потому что придёт новый день с новыми делами. Можно, в конце концов, сходить на сбор металлолома, раз уж Сашка так уцепился за это. Найдут они какое-нибудь старое корыто и с победным грохотом поволокут по улицам… Всё будет хорошо. Не может быть плохо, потому что наконец у Вальки начал получаться рисунок с марсельной шхуной. Когда у человека есть радость, она не оставляет места для глупых огорчений…
– А уроки ты сделал? – услышал Валька мамин ежевечерний вопрос.
– Почти, – уклончиво ответил он и сел писать упражнение по русскому.
Антициклон. День
Перед тем как уснуть, Валька услышал пронзительный голос ветра. Даже здесь, в тепле, чувствовалось, что ветер ледяной и резкий. Это примчался антициклон, который зимой вторгается на Урал из Арктики и свищет вдоль хребта.
Ветер не успокоился к утру. Жёсткие струи воздуха хлестали вдоль улиц, гнали по асфальту змейки колючего снега. Заледенелые ветки мёртво стучали друг о друга.
Валька бежал в школу, прикрывая лицо портфелем. Но когда он свернул к школе, портфель опустил. Ветер теперь дул в спину, а впереди в три ряда горели жёлтые квадраты школьных окон.
Валька любил эти окна. Любил за тёплый свет в морозной синеве утра, за то, что они обещали шумный день, встречу с ребятами, с Сашкой. А если школьный день приносил огорчения, назавтра Валька забывал об этом, и окна школы снова казались ему приветливыми и радостными.
Сегодня Валька особенно спешил. Хотелось поскорей укрыться от злого ветра, окунуться в тепло и весёлый шум школьных коридоров.
Он влетел с разбегу в вестибюль и наскочил на Петьку Лисовских. Большой, грузный Петро ухватил Вальку за воротник и голосом Анны Борисовны произнёс:
– Бегунов! Бе-гунов! Мне надоело повторять, что по школе следует ходить спокойно. Кстати, почему ты опять не был на репетиции хора?
– Отчипысь, – сказал Валька.
Лисовских отпустил его и пригорюнился:
– Валь, ты мне подскажешь сегодня? Она меня обязательно вызовет разбор предложения делать, и я опять заплюхаюсь. А мне надо пару исправлять.
– Подскажу, только слушай как следует, а то прошлый раз я – одно, а ты – другое.
– Туговат я на ухо-то, – сокрушённо сказал Петро.
– Взял бы да и выучил этот несчастный разбор, – заметил Валька.
– Так я же лодырь, – печально произнёс Петро. – Лодырь и неразвитый тип. Мне бы во второгодники…
Валька засмеялся и пошёл раздеваться. Всё время он искал глазами Сашку, но того не оказалось ни в коридоре, ни в классе. Бестужев пришёл перед самым звонком. Мельком и равнодушно глянул на Вальку и заспешил к своей задней парте. Не будь вчерашнего спора. Валька не обратил бы на это внимания. Но сейчас он слегка встревожился.
Русский был первым уроком. Анна Борисовна медленно оглядела стоявших ребят и вздохнула:
– Садитесь. – Она всегда вздыхала в начале урока. – Кто дежурный? Подберите на полу бумагу. Неужели вам приятно начинать урок, когда столько мусора в классе?
Валька не был дежурным, но клочок бумаги валялся у его парты. Валька поднял бумажку и сунул в карман.
– Неужели нельзя было прибрать в классе до прихода учителя? – сказала Анна Борисовна. – Не класс, а мученье. Я, между прочим, с тобой разговариваю, Бегунов. Ты вообще последнее время разболтался что-то. Школьные мероприятия не для тебя: на хор ты не ходишь, правила поведения, видимо, тоже считаешь лишними. Убрать класс перед уроком для тебя тяжкий труд.
Валька встал. Объяснять, что не он сегодня дежурит, было как-то нехорошо: будто ябедничаешь на другого. К счастью, в дверь постучали, и в класс шагнул высокий молодцеватый десятиклассник. Ребята встали.
– Интересно, почему Лисовских не считает нужным вставать, когда входит вожатый? – поинтересовалась Анна Борисовна.
– А я не пионер, – сообщил Петро.
– Но всё равно – Валерий твой старший товарищ…
– Какой он мне товарищ, – сказал Петро. – Он нашей Галке товарищ, они каждый день вместе на каток бегают. А я ему не пара, двоечник и бездельник…
– Наконец-то ты это понял.
Вожатый Валерий Равенков молча ждал, когда кончится разговор. Потом повернулся к завучу.
– Извините, Анна Борисовна, я помешал. Только одно объявление. Вы, ребята, садитесь.
– Говори, говори, Валерий. – Голос Анны Борисовны заметно потеплел.
– На сегодня был назначен сбор металлолома. Из-за холодной погоды отменяется. Вместо этого члены редколлегии после уроков в пионерской комнате выпускают фотомонтаж. В семь часов вечера совет дружины: о подготовке встречи Нового года, У кого есть предложения и планы, приходите. Всё, – отчеканил Равенков.
– А Галка с тобой на семь тридцать в кино собиралась, – ленивым голосом произнёс Петро.
По классу пронеслись смешки.
Равенков медленно оглядел всех.
– Я хожу в кино и на каток с Галей Лисовских, – отчётливо сказал он. – Это знают все. Что здесь смешного?
Класс притих.
– Дикари, – усмехнулся Равенков.
Когда он скрылся за дверью, Анна Борисовна развернула журнал и объявила:
– А сейчас Лисовских пойдёт к доске и напишет предложение…
К удивлению всех, Петро сделал разбор почти без ошибок. И без подсказок. Несколько раз, правда, он вопросительно смотрел на Вальку: «Так?» – «Так», – отвечал Валька глазами.
– Ну что же, – сказала Анна Борисовна. – Если бы всегда так, то жить ещё можно. Тройку я тебе поставлю твёрдую… Пожалуй бы, четвёрку поставила, если бы ты раньше так не плавал.
Лисовских подумал и спросил:
– Вы мне за сегодня или за раньше отметку ставите?
Анна Борисовна глянула на него с подозрением.
– Может быть, ты недоволен? Может быть, поучишь меня, как ставить отметки? Или вообще хочешь сесть на моё место?
– Упаси господи, – серьёзно сказал Петро. Ребята засмеялись. Анна Борисовна подумала и тоже рассмеялась. Потом сказала:
– Распустились вы, голубчики. Ну ничего, скоро придёт новый классный руководитель, он вас возьмёт в узду.
– А он кто? – спросил Серёжка Кольчик.
– Когда спрашиваешь, надо поднимать руку, – сказала Анна Борисовна.
Руку поднимать Кольчик не захотел, и вопрос остался без ответа.
День бежал быстро. Синева за окном сменилась солнечным блеском холодного дня. Антициклон выскоблил небо, и казалось, что солнце он начистил проволочной щёткой – так оно сияло.
Сашка на переменах не подходил. Было непонятно, дуется он или просто занят своими делами. Во время уроков несколько раз Валька оглянулся, но Бестужев смотрел в тетрадь и не ответил на его взгляд. «А, ерунда, – решил Валька. – Домой всё равно пойдём вместе…»
После русского была история, потом арифметика. Валька не любил этот урок, но любил учителя Матвея Ивановича, пожилого и очень спокойного человека. Матвей Иванович всегда огорчался Валькиной неспособностью к арифметике, но ценил его за старание.
– Математик из тебя. Бегунов, как из меня поэт, – говорил он, разглядывая на доске Валькино решение примера. – Но четвёрку с минусом я тебе поставлю, учитывая твоё прилежание. Этого качества не достаёт очень многим, например, Полянскому, который второй урок подряд читает под партой роман Дюма «Асканио» и думает, что я этого не знаю.
Володя Полянский вздрагивал и ронял книжку, класс хохотал, а Валька возвращался на место с четвёркой и был доволен.
Рисование стояло четвёртым уроком. Юрий Ефимович пришёл в класс не сразу после звонка – задержался на три минуты. Он не принёс ни вазы, ни кувшина, ни птичьего чучела. Встал у доски и, дождавшись тишины, сказал:
– Вот что, народ. Дайте волю фантазии. Нарисуйте, кому что хочется. Желательно что-нибудь новогоднее. Договорились?
Класс вразнобой ответил, что договорились, и зашелестел бумагой.
Валька не знал, что рисовать. Ничего новогоднего, кроме заснеженных еловых веток с поздравительной открытки, в голову не приходило. Может быть, сказку какую-нибудь? Каких-нибудь пингвинов и медвежат? Неинтересно…
Вспомнился первоклассник Новосёлов с эскимо. Вот бы нарисовать, как он лопает мороженое и разглядывает в витрине ёлочные игрушки. Но это не для урока.
Так и не придумав. Валька потянул из портфеля альбом. Большой, стиснутый учебниками, альбом выползал неохотно. Валька сердито выдернул его и только сейчас увидел, что это не тот, не школьный. Это был альбом, где жили Валькины друзья и корабли. Валька перепутал вчера, когда собирал портфель.
Он с досадой затолкал всё имущество в парту и обратился к соседке Светлане Левашовой:
– Дай листик…
Та заворчала и начала вырывать лист.
– Что у вас случилось? – Юрий Ефимович подошёл и остановился рядом со Светланой. – Зачем ты бумагу терзаешь?
– Я попросил листок, – объяснил Валька.
Юрий Ефимович перевёл на него взгляд.
– Между прочим, – негромко сказал он, – когда разговариваешь, следует встать.
Валька медленно поднялся, с удивлением отмечая, что Чертёжник сегодня немного не такой, как всегда. Он в новом гладко-сером пиджаке, а под пиджаком вместо обычной клетчатой рубашки белая сорочка с новым галстуком. И лицо у него подчёркнуто неулыбчивое и твёрдое.
Раньше на уроках рисования ребята с учителями переговаривались, не вставая и не поднимая рук. Так было удобнее работать. Замечание Чертёжника слегка обидело Вальку, и, встав, он отчётливо повторил:
– Я попросил лист бумаги, потому что мне не на чем рисовать.
– А твой альбом?
– Я оставил его дома.
Юрий Ефимович приподнял брови.
– Кому ты рассказываешь! Я отлично видел, как ты держал его в руках и спрятал в парту.
– Да нет же… – начал Валька.
– Что за фокусы! – Чертёжник откинул крышку парты и вынул альбом.
Валька опомниться не успел, а он уже шагал к столу, на ходу перевёртывая обложку.
И вмиг забыл Валька, что сам хотел показать ему рисунки. Он видел только, что холодный и раздражённый человек вламывается в его тайну.
– Это другой альбом! – почти крикнул Валька.
– Ну и что же? – спросил Юрий Ефимович, поворачиваясь лицом к классу и открывая первый лист. На первой странице был неинтересный и совсем случайный рисунок – портрет соседского кота Яшки. Но дальше…
Дальше было то, что Валька очень берёг. Особенно на последней странице, где он ещё не совсем закончил рисунок мальчика и шхуны.
От обиды стало горячо в горле и глазах. И Валька заговорил торопливо и отчаянно:
– Я ведь ваши картины не разглядываю без спросу! Отдавайте… Не имеете права!
Он не знал, пишет ли Чертёжник картины. Но Юрий Ефимович вдруг резко задержал руку, так и не перевернув лист. И, видимо, почувствовал, что действительно не имеет права, чуть побледнел и положил альбом на край стола.
– Хорошо. Допустим… – сказал он («хор-лошо» – получилось у него). – Но ты тоже не имеешь права являться на урок без необходимых вещей. Работы на вырванных листках я не принимаю. Будь любезен, дай дневник, я напишу, чтобы родители проверяли твой портфель. А заодно поставлю двойку.
– Дневника нет, – с облегчением сказал Валька. Альбом был спасён, и всё остальное казалось неважным.
– Тоже забыл? – поинтересовался Юрий Ефимович.
– Да.
На самом деле Валька не забыл, а оставил дневник дома специально, потому что не успел его заполнить.
– Поразительная рассеянность, – усмехнулся Юрий Ефимович.
– Можете проверить, – сказал Валька.
– Проверять я, очевидно, тоже не имею права. Но я могу написать твоим родителям записку… Впрочем, я боюсь, что из-за твоей забывчивости ты не вспомнишь о ней дома. Может быть, её передаст кто-нибудь другой?
Он без особой уверенности обвёл глазами класс. И тогда случилось непонятное. Просто дикое. Поднялся Сашка Бестужев и лениво сказал:
– Давайте, я передам. Мне по пути…
И удивительно, что ничего не грохнуло, не сломалось. Так же солнце блестело на партах, так же смотрел с портрета Максим Горький. Прогудел самосвал за окном… Почему кругом так спокойно, когда совершается измена?
И сам Валька остался спокоен. Не дрогнул, по крайней мере. Только холодно как-то стало и тоскливо.
– Предатель, – тихонько сказал Валька.
Кое-кто услышал это слово. Юрий Ефимович, во всяком случае, услышал. Он перевёл взгляд с Бестужева на Вальку и предложил:
– Ты, Бегунов, отправляйся в коридор. В классе тебе всё равно делать нечего, – и сел писать записку.
Валька вышел, сел на подоконник и прижался плечом к холодному стеклу. Зачем Сашка это сделал? Неужели такой сильной была вчерашняя обида и Сашка захотел отомстить? Да разве так мстят! Это всё равно что ножку из-за угла подставить, подлое такое дело!
Или Сашка подумал, что Валька побоится сам передать записку, и решил отучить его от трусости? Дурак он тогда, только и всего. Но нет, Сашка не дурак. И значит – предатель.
Если бы вчера Вальке сказали, что Бестужев предаст его, он бы засмеялся. Ни за что бы не поверил. Ну, а если бы поверил, то, наверно, места бы не нашёл себе от такого горя. Почему же сейчас он так спокоен? Может быть, потому, что всё равно ничего уже не поделаешь?
Звонок резанул по ушам, но Валька не двинулся. Надо было подождать, когда Чертёжник уйдёт из класса. Подскочили двое ребят из шестого, чтобы выяснить, в каком настроении Петька Лисовских и поможет ли он им решить задачки по физике. Пятиклассник Лисовских был членом физического общества во Дворце пионеров.
Юрий Ефимович, не взглянув на Вальку, прошёл в учительскую. Сразу же выскочил в коридор Бестужев.
– Валька, слушай…
Было просто удивительно, как у него после такого дела хватало наглости лезть с разговорами. Валька пожал плечами и повёл к Петьке шестиклассников.
– Валька… – сказал за спиной Бестужев.
Может быть, в другой момент Вальку остановил бы этот Сашкин возглас. Но сейчас Валька его даже не услышал. С порога он увидел, как Зинка Лагутина листает его альбом, который учитель оставил на столе.
И тут словно взорвалась в Вальке бесшумная бомба. Он прыгнул к столу и размахнулся, чтобы выбить альбом из Зинкиных рук. Но ей, Лагутиной Зинке, видимо, не было дела до Валькиных переживаний. Она, как коза, отскочила к доске, показала язык и начала вертеть альбом над головой.
Было смешно и, пожалуй, бесполезно гоняться за Зинкой. Валька сдавленно сказал:
– Отдай.
Зинка продолжала улыбаться.
– Ну… – сказал Валька.
Класс, почуяв серьёзное, затихал. Зинка вроде бы тоже поняла, что сейчас не до шуток. Но, наверно, какой-то вредный бес сидел в ней и мешал просто так расстаться со своей добычей. Зинка стрельнула глазами в сторону двери. Валька успел перехватить её взгляд. Они бросились к выходу вместе, но Валька успел заслонить дверь, и Зинка прижалась к косяку.
– Врежь ты ей, Бегунов, – посоветовал Петька Лисовских.
Валька близко увидел Зинкины глаза – испуганные и злые. Он рванул альбом. Зинка выпустила и прижалась к косяку.
Наверно, ничего бы не случилось, если бы Анна Борисовна вошла в класс минутой позже. Зинка успела бы прийти в себя, Валька спрятал бы альбом и успокоился. Но именно сейчас, когда Зинка затравленно моргала и готовилась зареветь, Анна Борисовна возникла на пороге и пожелала узнать, что здесь происходит.
– Я тебя спрашиваю, Бегунов.
– Ничего не происходит, – сказал Валька, тяжело дыша. – Очень много любопытных для одного раза.
Он совсем не думал про Анну Борисовну, когда так говорил. Он думал о тех, кто интересовался его альбомом. Но ведь она этого не знала. И Валька увидел, как сжались её губы.
Лагутина тихонько захныкала.
– Перестань, – сказала Анна Борисовна. – После уроков во всём разберёмся. – И громко добавила: – После занятий никто не уходит домой. Кого не будет на классном собрании, тот завтра в школу без родителей пусть не является. Прошу это запомнить!
Антициклон. Валька, держи огонь!
На географии Валька сидел, ничего не слыша. Он был погружён в свои мысли. Впрочем, никаких особых мыслей не было. Просто свалившиеся разом несчастья придавили его какой– то сонливой усталостью. Валька разглядывал сучок на крышке парты и чувствовал, что всё теперь очень плохо.
Свою фамилию он услыхал, когда Светка толкнула его локтем.
– Бегунов, – повторила Оксана Николаевна, – ты что-то слишком уж задумался. Иди-ка отвечать.
Ужасно не хотелось вставать. Однако пришлось. Но идти к доске и рассказывать там про что-то было слишком уж тошно.
– Ты что, не выучил урок?
Валька пожал плечами. Он не помнил, выучил ли. Не всё ли равно? По сравнению с Сашкиным предательством это было таким пустяком.
– Да что с тобой? – Оксана Николаевна смотрела обеспокоенно и удивлённо.
– Со мной? – сказал Валька.
И тогда сзади раздался голос Серёги Кольчика:
– Пусть он сидит, Оксана Николаевна. Неприятности у него…
– Из-за одной дуры, – добавила Левашова и выразительно глянула на Зинку.
– Ну и ну, – медленно сказала Оксана Николаевна. – Ладно, Бегунов, сиди… А ты, Кольчик, отвечать пойдёшь? У тебя нет неприятностей?
– Только одна: не учил я ничего… – мрачно ответил Серёжка, но всё-таки пошёл к доске.
На собрание, кроме Анны Борисовны, пришёл Равенков. Он сел на заднюю парту и шёпотом спросил у Кольчика:
– Что опять натворили?
– Кажется, буфет взорвали, – звонким своим голосом сказал Серёга.
Анна Борисовна посмотрела на него долгим взглядом и постучала карандашом о стол. Потом сообщила:
– Школа у нас новая. И коллектив тоже новый. Вы прекрасно чувствуете и понимаете, что это создаёт свои трудности…
Светка рядом с Бегуновым шумно вздохнула.
– Кто-то вздыхает, – заметила Анна Борисовна. – Видимо, этим он хочет сказать, что я говорю известные вещи. Да, известные. Но я вынуждена их напоминать, раз вы забываете. У нас свои трудности. Не хватает нескольких преподавателей, до сих пор нет старшей вожатой. Вы учились без классного руководителя. Но это ничуть не значит, что можно распускаться и позволять себе, что угодно. Тем более, что вам повезло: у вас отличный вожатый, один из лучших активистов школы. Я не боюсь сказать это при нём…
Все шумно заоборачивались, словно видели Равенкова первый раз.
– Ах, ах… – тихонько сказал Лисовских.
Равенков недовольно опустил глаза и забарабанил пальцами. Шум не утихал.
– Тихо… Тихо! – Анна Борисовна болезненно морщилась.
Валька слушал и не слушал. Всё, что говорилось, было привычным. Привычные слова складывались в привычные предложения: «Вместо того чтобы больше заботиться об успеваемости… Без дисциплины не добиться… Думать о чести школы… Коллектив отвечает за каждого…» И вдруг он услышал про себя:
– А Бегунов позволяет себе такие дикие выходки. Я уж не говорю, что он полностью игнорирует распоряжения школьной администрации, абсолютно плюёт на коллектив: на репетиции хора не является, на сборы тоже… Да ещё заявить своему преподавателю, завучу школы: «Вы слишком любопытны!» Нет, Бегунов, это не любопытство. Это моя обязанность вмешиваться в подобные безобразия и добиваться, чтобы их не было! И будь уверен, что…
Мгновенно вся усталость, всё равнодушие слетели с Вальки. Нужно было отстаивать справедливость! Он вскочил.
– Я не вам говорил, а ей! Она сама…
– Сядь! – Анна Борисовна хлопнула ладонью о стол. – Потрудись хоть сейчас вести себя прилично! Тебя ещё спросят, как это она сама… Не хватает даже мужества признаться. Или ты думаешь, я ничего не видела и не слышала?
Валька медленно сел. Но класс уже гудел, и голоса в поддержку Бегунова ясно выделялись в общем шуме.
– Интересно вот что, – перекрывая шум, заговорила Анна Борисовна. – Бегунова защищают те, кто сам не в числе лучших: Лисовских, Кольчик, Воробьёв… («Раньше она сказала бы ещё: Бестужев», – подумал Валька. Но сейчас Сашка молчал.)
Маленький Витя Воробьёв смешно сморщился: «С чего это я в худшие попал?»
– Да-да! И ты, Воробьёв! Ты тоже последнее врем