В 2006 году Рональд Лаудер, коллекционер австрийских экспрессионистов и один из основателей нью-йоркской Новой галереи, потратил рекордную сумму – 135 млн долларов – на приобретение инкрустированного золотом портрета Адели Блох-Бауэр (рис. I–18)[2], светской дамы и покровительницы искусств. Лаудер впервые увидел эту картину, написанную одним из отцов венского модерна Густавом Климтом в 1907 году, в музее Верхний Бельведер, который будущий коллекционер посетил в четырнадцатилетнем возрасте. Портрет произвел на Лаудера неизгладимое впечатление. Он казался ему воплощением Вены рубежа XIX–XX веков – ее богатства, чувственности и новаторства. С годами Лаудер пришел к убеждению, что этот портрет работы Климта – одно из величайших художественных воплощений женственности.
Картина доказывает не только мастерство Климта как приверженца стиля ар-нуво. Она содержит и историческое свидетельство: это одна из первых работ, в которых Климт отошел от традиционного изображения трехмерного пространства и стал изображать двумерные, плоские поверхности, орнаментируя их. Здесь Климт раскрывается как новатор. Вот как описывают полотно Софи Лилли и Георг Гаугуш:
Этот портрет не только передал неотразимую красоту и чувственность Адели Блох-Бауэр. Замысловатые орнаменты… возвестили начало модерна, молодой культуры, готовой выработать совершенно новые принципы. Написав эту картину, Климт создал светскую икону, ставшую символом устремлений целого поколения венцев рубежа XIX–XX веков[3].
Климт отказывается от стремления многих поколений художников, начиная со времени Возрождения, изображать мир как можно реалистичнее. Ответом Климта и других современных художников на появление фотографии стал поиск истин, недоступных для передачи фотографическими средствами. Климт и еще в большей степени его молодые последователи Оскар Кокошка и Эгон Шиле обратили свой взгляд вовнутрь, отвлекшись от трехмерного мира и обратившись к многомерному внутреннему миру и бессознательному компоненту психики.
Эта картина не только порывает с традицией, но и демонстрирует нам влияние современной науки, особенно биологии, на искусство Климта в частности и венскую культуру 1890–1918 годов в целом. По свидетельству искусствоведа Эмили Браун, Климт читал Дарвина и восхищался строением клетки – главного “строительного блока” живых организмов. Так, узоры на платье Адели Блох-Бауэр – не просто декоративные элементы, в отличие от многих других произведений в стиле ар-нуво, а символы мужских и женских клеток: прямоугольники символизируют сперматозоиды, а овалы – яйцеклетки. Эти символы плодородия призваны передать связь приятного лица натурщицы с ее репродуктивным потенциалом.
Тот факт, что портрет Адели Блох-Бауэр оказался достаточно хорош, чтобы за него отдали 135 млн долларов (на момент покупки рекордная сумма, когда-либо заплаченная за одну картину), замечателен и тем, что ранние произведения Климта были неплохи, однако заурядны. Его работы украшали театры, музеи, другие общественные здания и были выполнены в академической манере, характерной для его учителя Ганса Макарта (рис. I–2). Как и Макарт (талантливый колорист; венские ценители называли его новым Рубенсом), Климт писал большие полотна на аллегорические и мифологические сюжеты (рис. I–3).
В 1886 году Климт неожиданно совершил смелый поворот. В тот год Климта и еще одного художника, Франца Мача, попросили увековечить на полотнах помещение старого Бургтеатра, которое вскоре должны были снести. Мач изобразил вид на сцену со стороны входных дверей, а Климт запечатлел последний спектакль в старом театре. Однако на картине не нашлось места ни сцене, ни актерам: показан только зрительный зал, каким он виден со сцены, и узнаваемые зрители. Они поглощены не представлением, а собственными мыслями. Картина Климта подразумевает, что подлинная драма разыгрывается не на сцене, а в головах зрителей, в личном театре каждого из них (рис. 1–1, 1–2).
Рис. 1–1. Густав Климт. Зрительный зал старого Бургтеатра. 1888 г.
Вскоре после того, как Климт изобразил Бургтеатр, молодой невролог Зигмунд Фрейд начал посредством психотерапии в сочетании с гипнозом лечить пациентов, страдавших от истерии. Фрейд поощрял обращение пациентов вглубь себя, свободный обмен мыслями с терапевтом, а затем пытался связать симптомы истерии с психологическими травмами, полученными пациентом в детстве. Парадигма, положенная в основу этого незаурядного метода, восходила к работе Йозефа Брейера – старшего коллеги Фрейда, лечившего молодую венку, известную под псевдонимом Анна О. Брейер пришел к выводу, что ее “монотонная семейная жизнь и отсутствие подходящих интеллектуальных занятий… выработали привычку к фантазиям”, которые Анна называла своим “личным театром”[4].
Климт совершал художественные открытия в то самое время, когда Фрейд проводил свои исследования. Их деятельность предвещала поворот вовнутрь, характерный для венской культуры рубежа XIX–XX веков. Этот период, породивший модерн, был временем стремления порвать с прошлым и искать новые формы выражения в изобразительном искусстве, архитектуре, психологии, литературе и музыке, а также к взаимодействию этих сфер.
Рис. 1–2. Густав Климт. Зрительный зал старого Бургтеатра. Фрагмент. Видны Теодор Бильрот, лучший европейский хирург того времени, а также Карл Люгер, через десять лет ставший венским бургомистром, и актриса Катарина Шратт, любовница императора Франца Иосифа.
Вена рубежа XIX–XX веков играла роль культурной столицы Европы, отчасти похожую на роль Константинополя в средневековье или Флоренции в XV веке. С 1450 года Вена была центром государства Габсбургов, а столетие спустя возвысилась еще более, сделавшись столицей Священной Римской империи германской нации. В состав империи входили не только германоязычные земли, но также Богемия и Венгерское королевство, состоявшее в личной унии с Хорватией. Следующие 300 лет эти разнородные земли оставались соединенными в мозаику, не имевшую ни общего названия, ни общей культуры. Их объединял лишь скипетр династии Габсбургов, императоров Священной Римской империи. В 1804 году Франц II, последний император Священной Римской империи, принял титул императора Австрии под именем Франц I. В 1867 году Венгрия добилась признания своего равного с Австрией статуса, и империя Габсбургов стала двуединой монархией – Австро-Венгрией.
В XVIII веке, на вершине своего могущества, империя Габсбургов по площади владений в Европе уступала лишь России. В землях Габсбургов долго царил политический мир. Однако военные поражения второй половины XIX века и политические неурядицы начала XX века ослабили монархию, и Габсбурги поневоле умерили свои геополитические амбиции и озаботились политическими и культурными устремлениями своих подданных, особенно из среднего класса.
В 1848–1849 годах либерально настроенный средний класс подтолкнул абсолютную, почти феодального толка, монархию Франца Иосифа к движению в сторону демократии. Последовавшие за революцией реформы были нацелены на построение конституционной монархии по английскому и французскому образцам, призванной обеспечивать культурное и политическое сотрудничество аристократии с просвещенным средним классом. Задачи такого сотрудничества включали реформирование государства, поддержку светской культуры и построение свободного рынка. В основе программы преобразований лежало убеждение: в современном обществе место веры и религии должны занять разум и наука.
К 60‑м годам XIX века большинству австрийцев стало очевидно, что страна переживает переходный период. Под покровительством императора среднему классу удалось превратить Вену в один из прекраснейших городов мира. В 1857 году Франц Иосиф в качестве рождественского подарка венцам приказал снести старые городские стены и другие укрепления, освободив место для Рингштрассе – широкого бульвара, опоясавшего город. По обе стороны Рингштрассе планировалось построить великолепные общественные здания (Парламент, Ратушу, Оперный театр, новый Бургтеатр, Музей истории искусств, Музей естествознания и Венский университет), а также дворцы для аристократии и многоквартирные дома для состоятельных представителей среднего класса. Постройка Рингштрассе привела к тому, что пригороды, населенные лавочниками, ремесленниками и рабочими, стали теснее взаимодействовать с городом.
Прогрессивные взгляды императора и среднего класса изменили жизнь венских евреев. В 1848 году в городе были разрешены иудейские богослужения и отменены особые налоги для евреев. Им впервые позволили делать карьеру на государственной службе и в других сферах профессиональной деятельности. Декабрьская конституция 1867 года и Акт о межконфессиональных отношениях 1868 года предоставили евреям те же права, что и остальным австрийцам, исповедовавшим преимущественно католицизм. В этот непродолжительный период австрийской истории антисемитизм являлся социально неприемлемым. Закон не только защищал свободу вероисповедания. Появилась государственная система образования, были разрешены браки между христианами и иудеями.
Ограничения свободы передвижения населения в пределах империи были ослаблены в 1848‑м и окончательно сняты в 1870 году. Активная культурная и экономическая жизнь привлекала в Вену талантливых людей со всей империи. Доля евреев среди жителей города в 1869–1890 годах выросла с 6,6 до 12 %, и это впоследствии оказало огромное влияние на культуру модерна. Кроме того, отмена ограничений на свободу передвижения привела к повышению социальной и культурной мобильности. Вене пошел на пользу приток одаренных личностей различного социального, культурного и этнического происхождения. Это, а также реформирование системы образования сделало Венский университет одним из ведущих научных учреждений мира.
К 1900 году в Вене насчитывалось почти 2 млн жителей, немалую часть которых привлек в город тот почет, в каком там были интеллектуальные и культурные достижения. Очень многие стали новаторами в искусстве и философии. Сформировавшийся вокруг Морица Шлика Венский кружок (в это объединение в разные годы входили Рудольф Карнап, Герберт Фейгль, Филипп Франк, Курт Гедель и Людвиг Витгенштейн) предпринимал попытки упорядочить все знания, выразив их единым языком науки. Австрийскую школу в экономике представляли Карл Менгер, Ойген Бем-Баверк и Людвиг фон Мизес. Великий композитор Густав Малер подготовил почву для перехода от первой Венской школы, крупнейшими представителями которой являлись Гайдн, Моцарт, Бетховен, Шуберт и Брамс, ко второй, лидерами которой стали Арнольд Шенберг, Альбан Берг и Антон Веберн.
Архитекторы Отто Вагнер, Йозеф Мария Ольбрих и Адольф Лоз ответили на возведение монументальных общественных зданий на Рингштрассе по образцам архитектуры готики, Возрождения и барокко собственным свежим, функциональным стилем, проложившим дорогу Баухаузу. Вагнер настаивал, что архитектура должна быть современной и оригинальной, и понимал важность транспорта и планирования города. Об этом свидетельствовали тридцать с лишним прекрасных зданий станций венской городской железнодорожной сети, а также ряд возведенных по его проектам виадуков, туннелей и мостов. Вагнер стремился добиться равновесия между красотой и пользой. Это ему удалось. Вена получила инфраструктуру, которая считалась одной из самых передовых в Европе. Архитектурно-дизайнерское объединение Венские мастерские, которым руководили Йозеф Хоффман и Коломан Мозер, способствовало украшению обыденной жизни ювелирными изделиями, мебелью и так далее. Артур Шницлер и Гуго фон Гофмансталь организовали литературное движение “Молодая Вена”. А ученые, от Карла Рокитанского до Зигмунда Фрейда, заложили основы нового, динамического взгляда на человеческую психику, который произвел настоящую революцию в науке.
Наряду с искусством, литературой и гуманитарными науками в Вене бурно развивались естественные науки и медицина, и оптимизм медиков, биологов, физиков и химиков заполнял вакуум, образованный упадком религии. Более того, венская жизнь рубежа веков с ее салонами и кафе обеспечила условия для встреч ученых, писателей и художников в атмосфере, которая была одновременно вдохновляющей, оптимистичной и политизированной. Достижения биологии, медицины, физики, химии, а также связанных с ними логики и экономики привели к осознанию того, что наука перестала быть прерогативой узкого круга ученых и стала неотъемлемой частью культуры в целом. Этот взгляд способствовал взаимодействию представителей разных направлений, сблизившему гуманитарные и естественные науки.
Кроме того, либеральный интеллектуальный дух Вены рубежа XIX–XX веков и прогрессивные взгляды ученых, работавших в Венском университете, помогли политическому и социальному освобождению женщин, за которое ратовал Шницлер и ведущие венские художники.
Теории Фрейда, сочинения Шницлера, картины Климта, Шиле и Кокошки объединяли открытия, касающиеся инстинктивной стороны человеческой жизни. В 1890–1918 годах достижения этих пятерых, стремившихся разобраться в природе иррационального, помогли Вене стать столицей модерна. В поле этой культуры мы живем и по сей день.
Стиль модерн, зародившийся в середине XIX века, стал ответом не только на ограничения и лицемерие, с которыми люди сталкивались в обыденной жизни, но и на принятое с XVIII века подчеркивание рациональности человеческого поведения. Во времена Просвещения считалось, что поступками людей управляет разум, который и призван обеспечить благополучие человечества. Предполагалось, что ему подконтрольны эмоции и ощущения.
Катализатором Просвещения стала научная революция XVI–XVII веков, ознаменовавшаяся, в частности, тремя эпохальными астрономическими открытиями: Николай Коперник поместил Солнце в центр Вселенной, Иоганн Кеплер сформулировал законы движения планет, а Исаак Ньютон открыл закон всемирного тяготения, а кроме того, изобрел математический анализ (который в те же годы независимо разработал Готфрид Вильгельм Лейбниц) и использовал его для описания законов движения. Тем самым Ньютон объединил физику и астрономию и показал, что и глубочайшие тайны доступны научному методу.
В 1660 году появилось первое в мире научное общество – Лондонское королевское общество по развитию знаний о природе, а в 1703 году Ньютона избрали его президентом. Основатели общества представляли себе Бога как математика, создавшего Вселенную так, чтобы она функционировала в соответствии с определенными логическими и математическими принципами. Роль ученого (натурфилософа) видели в том, чтобы посредством научного метода открывать физические законы и тем самым разгадывать шифр, использованный Богом при сотворении мироздания.
Успехи естественных наук убедили мыслителей XVIII века в том, что с помощью разума можно добиться прогресса и в других областях деятельности, в том числе в политике и искусстве, и усовершенствовать общество и улучшить положение человечества. Их уверенность в разуме и науке сказалась на всех сторонах политической и социальной жизни Европы. В североамериканских колониях идеи Просвещения, предполагавшие, что общество можно усовершенствовать с помощью разума и что люди как рациональные существа обладают естественным правом на стремление к счастью, по-видимому, повлияли на Томаса Джефферсона и других основателей американского государства. Они заложили основы демократии, благами которой мы сейчас пользуемся.
Ответ модерна на идеи Просвещения последовал за Промышленной революцией. Ее жестокие плоды показали, что жизнь не стала математически совершенной и такой определенной, рациональной и просвещенной, как ожидалось в XVIII веке. Выяснилось, что истина не всегда прекрасна и легкодоступна. Кроме того, стало ясно, что психикой управляет не только разум, но и иррациональные эмоции.
Если источниками вдохновения просветителей стали астрономия и физика, то для модерна таким источником явилась биология. Книга Дарвина “Происхождение видов” (1859) привела к распространению представления о том, что человек – не уникальное творение всесильного божества, а порожденное эволюцией существо, произошедшее от предков-животных. В дальнейшем Дарвин углубил эту концепцию, подчеркнув роль репродукции как важнейшей биологической функции любого организма. Происхождение от примитивных животных предполагало, что нам свойственно инстинктивное поведение, как и другим животным. А это означало, что репродуктивная функция, то есть сексуальность, должна играть ключевую роль в поведении человека.
Эти новые представления привели к переосмыслению биологической природы человека и в искусстве. На это указывает, например, картина Эдуарда Мане “Завтрак на траве” (1863) – возможно, первое живописное произведение, которое можно отнести к модернистским в отношении и сюжета, и стиля. Сюжет этой картины, одновременно прекрасной и шокирующей, связан с ключевыми для модерна проблемами сложных отношений между полами, а также между фантазией и реальностью. Мане изобразил двоих обычно одетых мужчин, сидящих в лесу или парке и поглощенных беседой за завтраком, который, однако, проходит в компании обнаженной купальщицы (рис. I–4). В прошлом живописцы изображали обнаженных женщин лишь в роли богинь и других мифических персонажей. Мане же порвал с традицией, запечатлев современницу-парижанку – свою любимую натурщицу Викторину Меран. Несмотря на привлекательность обнаженной женщины, беседующие, судя по всему, так же равнодушны к ней, как и она к ним. Пока они разговаривают друг с другом, она, также игнорируя собственную сексуальность, смотрит на зрителя. Не только сюжет, но и стиль картины подчеркнуто современен. За несколько десятилетий до того, как Сезанн начал “сжимать” три измерения в два, Мане уже уплощает перспективу, лишь слегка намечая трехмерность изображения.
Искусствовед Эрнст Гомбрих писал о достижениях венского модерна:
Искусство – область, к которой мы обращаемся, когда хотим испытать потрясение или удивление. Эта потребность возникает у нас потому, что мы чувствуем, как полезно нам время от времени получать подобную здоровую встряску. Без этого нас поглотила бы рутина, и мы разучились бы приспосабливаться к новым потребностям, которые то и дело возникают у нас в жизни. Иными словами, биологическая функция искусства состоит в репетициях – мысленных упражнениях, повышающих нашу устойчивость к неожиданному[5].
Первой отличительной чертой венского модерна было представление о том, что психика человека во многом иррациональна. Порывая с прошлым, модернисты отвергли и идею рационального поведения рациональных людей как основы общественного устройства и провозгласили, что нам свойственны бессознательные противоречия, которые проявляются в поступках. Так модернисты бросили вызов традиционным ценностям и задумались о природе реальности и о том, что скрывается за внешней стороной людей, вещей и событий.
В результате в эпоху, когда популярным было стремление подчинить себе внешний мир, расширяя и распространяя знания о нем, модернисты обратили свой взгляд вглубь: они стремились разобраться в иррациональности человеческой природы и влиянии иррационального поведения на межличностные отношения. Они открыли, что под лоском воспитанности в человеке могут скрываться не только бессознательные эротические чувства, но и бессознательные импульсы агрессии, направленные на себя и других. Фрейд впоследствии назвал это инстинктом смерти.
Признание иррациональности психики вызвало, возможно, самую важную из трех революций мысли, определивших, как отмечал Фрейд, наши представления о себе и своем месте в мире. Первой стала революция Коперника, открывшего в XVI веке, что Земля – отнюдь не центр Вселенной; второй – революция Дарвина, доказавшего в XIX веке, что мы не возникли в результате акта божественного творения, а произошли путем естественного отбора от примитивных животных. Третьей стала свершившаяся на рубеже XIX–XX веков в Вене фрейдистская революция. Фрейд открыл, что наше поведение во многом подчинено не сознательному контролю, а управляется бессознательными влечениями. Одним из завоеваний этой последней революции стало представление о том, что творческие способности (в свое время позволившие Копернику и Дарвину построить свои теории) происходят из сознательного доступа к возможностям бессознательного.
В отличие от Дарвина и Коперника, Фрейд готовил революцию не в одиночку. Осознание иррациональности многих психических функций приходило на ум еще Фридриху Ницше. Третья революция обычно ассоциируется с Фрейдом, на которого и Дарвин, и Ницше оказали влияние, потому, что именно он развил эту мысль особенно глубоко. Однако его современники Шницлер, Климт, Кокошка и Шиле также исследовали новые горизонты бессознательного. Они лучше, чем Фрейд, понимали женщин, особенно природу женской сексуальности и материнского инстинкта, и яснее, чем Фрейд, осознавали важность взаимной привязанности матери и младенца. А значение инстинкта агрессии они оценили даже раньше Фрейда.
Не первым Фрейд задумался и о роли бессознательного в психической жизни. Эта проблема не одно столетие занимала философов. Платон в IV веке до н. э. отмечал, что значительная доля имеющихся у нас знаний содержится в психике в скрытой форме. В XIX веке о бессознательных влечениях писали Ницше, называвший себя “первым психологом”, и Артур Шопенгауэр. Проблему мужской и женской сексуальности во все времена затрагивали художники. Герман фон Гельмгольц, великий физик и физиолог XIX века, оказавший влияние на Фрейда, выдвинул идею, что бессознательное играет ключевую роль в зрительном восприятии.
Фрейду и другим венским интеллектуалам удалось развить эти идеи, изложить их доступно и донести новые представления о человеческой психике, особенно женской, до широкой аудитории. Точно так же, как Отто Вагнер принес в современную архитектуру чистые линии, освободив ее от довлевших старых форм, Фрейд и Шницлер, а также Климт, Кокошка и Шиле расширили и свели воедино идеи предшественников о бессознательных инстинктивных стремлениях и тем способствовали освобождению эмоциональной жизни и женщин, и мужчин. Они, по сути, воздвигли фундамент сексуальной свободы, которой мы наслаждаемся теперь на Западе.
Второй важнейшей чертой венского модерна была склонность к самоанализу. В своих поисках законов человеческой индивидуальности Фрейд, Шницлер, Климт, Кокошка и Шиле стремились не только изучать чужой внутренний мир, но также, и даже в большей степени, пытались познать себя. Подобно тому, как Фрейд разбирал собственные сны и учил психотерапевтов анализировать контрперенос (чувства, вызываемые пациентом у терапевта), Шницлер и венские художники, особенно Кокошка и Шиле, бесстрашно погружались в мир инстинктов. Самоанализ определял Вену на рубеже веков.
Третью особенность венского модерна составляло устремление к объединению знаний, обусловленное достижениями естественных наук и вдохновленное Дарвином (утверждавшим, что человека следует рассматривать как биологическое существо, подобно другим животным). Вена рубежа XIX–XX веков открыла новые перспективы для медицины, изобразительного искусства, архитектуры, искусствоведения, дизайна, философии, экономики и музыки. Здесь появились условия для диалога биологических дисциплин и психологии, литературы, музыки, изобразительного искусства. Тем временем в естественных науках, особенно в медицине, происходили перемены. Под началом дарвиниста Рокитанского венская школа поставила практическую медицину на более методичную основу, соединяя клинические исследования при жизни пациента с вскрытием его тела после смерти. Этот подход проливал свет на течение болезни и способствовал совершенствованию методов диагностики. Применение его в медицине стало источником метафоры, отражающей характерное для модернистов отношение к реальности: истина не лежит на поверхности.
Через некоторое время идеи Рокитанского распространились за пределы медицинского факультета и стали неотъемлемой частью среды, в которой обращались венские интеллектуалы и художники. Характерное для венских медиков отношение к реальности проникло в мастерские художников, а затем достигло и лабораторий нейробиологов.
Фрейд мало общался с Рокитанским, хотя и начал изучать медицину в Венском университете в 1873 году, когда Рокитанский был в зените славы. Образ мыслей Фрейда сформировался во многом под влиянием школы Рокитанского. Этот дух сохранился и после того, как Рокитанский ушел на покой: двое из наставников Фрейда, Эрнст Вильгельм фон Брюкке и Теодор Мейнерт, были назначены Рокитанским, а Йозеф Брейер, коллега Фрейда, у него учился.
Шницлер (он также обучался на медицинском факультете в последние годы руководства Рокитанского и работал у его бывшего ассистента Эмиля Цуккеркандля) в литературных произведениях обращался к бессознательным психическим процессам. Аналитически описывая собственное ненасытное либидо, Шницлер оказал существенное влияние на образ мыслей молодых венцев.
Увлечение бессознательным явственно проявляется в графике и живописи Климта, Кокошки и Шиле. Они также испытали влияние Рокитанского и научились по-новому изображать сексуальность и агрессию. В отличие от Фрейда и Шницлера, Климт не был выпускником медицинского факультета, но обучался биологии неофициально – у Цуккеркандля. На Шиле Рокитанский повлиял опосредованно, через Климта. Кокошка же сам научился концентрироваться на том, что спрятано за внешним, демонстрируя свои находки в проникновенных портретах.
Фрейд, Шницлер, Климт, Кокошка и Шиле, несмотря на общее увлечение бессознательным, в котором они видели ключ к пониманию человеческого поведения, не шагали в ногу. Фрейд и Шницлер, несомненно, повлияли на художников, но эволюция каждого протекала независимо.
При этом Фрейд мыслил методичнее, чем остальные четверо. Он развивал идеи Рокитанского и рассматривал их в приложении к психике, опускаясь от поверхностных сознательных проявлений к глубоким психологическим конфликтам. Еще важнее, что он использовал эти открытия для построения согласованной теории психики, с помощью которой объяснял нормальное и аномальное поведение. Фрейд, в отличие от Шницлера, художников и даже от Ницше, рассматривал психику как предмет экспериментальной науки, а не как поле философских рассуждений. Это была первая попытка разработать основы когнитивной психологии: попытка осмыслить сложность мыслей и чувств как совокупность внутренних отображений мира. Наконец, основываясь отчасти на своей теории, Фрейд разработал терапию.
Философ Пол Робинсон, современник Фрейда, пишет:
Он стал главным источником нашей современной склонности искать смыслы, не лежащие на поверхности поведения, всегда оставаться настороже, стараясь угадать “истинное” (и предположительно скрытое) значение наших поступков. Он по-прежнему подкрепляет нашу убежденность в том, что тайное настоящего станет более явным, если разобраться в его происхождении в прошлом, может быть, даже очень давнем… Наконец, мы обязаны ему нашим обостренным вниманием к эротике, особенно к ее присутствию в сферах… где предыдущие поколения и не пытались ее искать[6].
Фрейд подчеркивал, что значительная часть психической жизни бессознательна, хотя и может получать сознательное выражение в словах и изображениях. Именно этого удалось добиться Фрейду и Шницлеру, а также Климту, Кокошке и Шиле. Все они имели дело с одними и теми же проблемами, характерными для общей культуры, и в произведениях каждого нашел отражение научный интерес к психике, характерный для Вены рубежа XIX–XX веков.
Глава 2