XVIII вв. необходимость веротерпимости и свободы совести на практике осуществлялась медленно и далеко не всегда последовательно.
Темпы движения различных государств к обретению светского характера существенно различались. Вместе с тем общая секуляризация общественной мысли, без которой само обоснование необходимости свободы совести было бы невозможным, неизбежно, хотя и с разной скоростью в разных странах, подтачивала устои конфессионального государства. Политики руководствовались теперь прежде всего идеями государственной необходимости, полезности, и восприняв, пусть в самой популярной форме, идеи философии XVII в. и эпохи Просвещения, предпочитали следовать по пути веротерпимости как наиболее разумному и целесообразному, обеспечивающему наибольшую общественную стабильность. Самой популярной и в то же время наиболее реализуемой на практике стала идея Дж. Локка о том, что терпимость и уважение к чужой вере только укрепляют государственное правление и политический режим. В то же время аргументация в пользу свободы совести и веротерпимости, базирующаяся на тезисе о противоречии принуждения и гонений учению Иисуса Христа, столь характерная для мыслителей XVI-XVII вв., по мере секуляризации теряла свою актуальность.
Римско-католическая церковь, и прежде всего её руководящий институт — папство, оставались на протяжении длительного времени силой, отказывавшейся принимать во внимание свершавшийся переход от теологического мировоззрения к юридическому, выведе
ние государственной политики из разума и опыта, а не из теологии. Поэтому папство выступало в этот период силой, наиболее активно препятствовавшей распространению идей свободы совести и законодательным мерам по утверждению веротерпимости в католических странах. Многие произведения просветителей, в частности «Трактат о веротерпимости в связи со смертью Жана Калласа» Вольтера были внесены в папский «Индекс запрещенных книг».
Не признав, как уже отмечалось, законности Вестфальского мира с «еретиками», папы и в XVII и даже в XVIII в. продолжали низлагать «недостойных» князей и требовать от католических монархов принятия мер по уничтожению протестантов. Однако правители-католики, в отличие от прежних времён, уже не спешили исполнять даже самые грозные папские распоряжения.
Так, в 1768 г. папа Климент XIII, ссылаясь на буллу In Соепа Domini (1536), в которой перечислялись различные преступления, влекущие за собой отлучение от церкви, в том числе — оказание помощи еретикам, сношения с ними, практика отмены светскими судами приговоров духовных властей, — объявил недействительными ограничения папской юрисдикции, осуществленные в своих владениях герцогом Пармским. Однако Франция, Испания и Неаполь, после ввода своих войск в папские владения, добились не только уступки в Пармском вопросе, но и отмены чтения буллы In Соепа Domini в католических храмах (1769) и роспуска Ордена иезуитов (1773). Это означало фактическое признание папством своей неспособности продолжать и далее активно вмешиваться в общественную и политическую жизнь католических государств, за что ратовали иезуиты. Конечно, католические монархи преследовали прежде всего собственные интересы, в частности, установление государственного контроля над церковью в своих владениях, но и следование навязываемой Римом решительной нетерпимости к «еретикам» теперь казалось обременительным и непрагматичным.
На протяжении всего XIX столетия отношение папства к свободе совести продолжало оставаться отрицательным. Папы протестовали против конституционных актов, гарантировавших свободу совести (вероисповедания) в католических государствах, так как это, по выражению Пия VII, ставило католицизм «на одну доску с еретическими сектами и иудейским вероломством». В энциклике Григория XVI Mirari vos (1832) свобода совести характеризовалась как «безумие».
Наиболее детально позиция католической церкви изложена в получившем широкую известность документе под названием «Перечень главнейших заблуждений нашего времени» (Syllabus Errorum),
являвшимся приложением к энциклике Пия IX Quanta Cura (1864). Ключевым следует считать последний, 80-й тезис «Перечня», согласно которому мнения о необходимости приспособления папства к «прогрессу, либерализму и современной цивилизации» следует считать «заблуждениями». К их числу в этом документе отнесены следующие положения: «право каждого человека свободно выбирать и исповедовать ту религию, которую он считает истинной в свете Разума» (тезис 15); «не обязательно считать католическую религию единственной государственной религией, исключительной среди прочих культов» (тезис 77); право иностранцев-некатоликов на свободное отправление культа на территории католических стран (тезис 78); предоставление приверженцам всех культов гражданских свобод и права свободно высказывать и публиковать свои мысли и мнения (тезис 79). В самой же энциклике Quanta Cura утверждалась, с одной стороны, необходимость свободы церкви от прямого государственного контроля, но с другой — отмечалась и обязательность применения к нарушителям церковных законов «кар мирского правосудия».
В конце XIX в., в период понтификата Льва XIII, позиция папства подверглась некоторой корректировке. В целом ряде энциклик — Im-mortale Dei (1885), Libertas Praestatissimum (1888) и др. ещё отстаивался тезис о естественности и необходимости союза церкви и государства, о нежелательности предоставления равных прав с «истинной» — католической религией, всем остальным, поскольку они являются «ложными». Но принуждение в вере уже осторожно осуждалось, и во избежание большего зла выражалась готовность смириться с «некоторыми вещами, противными истине и справедливости». Это была, конечно, очень неохотная уступка уже существовавшей к тому времени в большинстве католических государств практике терпимости, но по сравнению с «Перечнем заблуждений» произошло определённое продвижение вперёд.
В то же время, совершенно к этому не стремясь, папство внесло определённый вклад и в практику веротерпимости. В XVIII и особенно в XIX в. папы решительно возражали против прямого государственного контроля над церковью со стороны власти, в свою очередь, сами проявляя готовность сократить вмешательство в дела общества и государства, а в перспективе и вовсе от него отказаться. В энциклике Immortale Dei говорилось о готовности принять любую форму государства, если при ней обеспечивается церковная свобода. Новое издание «Кодекса канонического права» (1917) уже не содержало притязаний пап на светскую власть. Таким образом, добиваясь от государства признания права католиков на самоорганизацию внутренней жизни церкви, папство объективно способствовало
утверждению такой неотъемлемой части свободы совести, как религиозная свобода. На этом этапе она понималась только как свобода церкви в осуществлении внутренних дел, но отнюдь не как свобода религии для каждого отдельного человека, то есть как свобода для себя, но не для других.
В Германии масштаб терпимости в некоторых протестантских государствах уже в конце XVII в. оказался существенно выше, чем в католических, выходя за рамки Вестфальских постановлений 1648 г. Ещё в 1613 г. курфюрст Бранденбурга Иоанн Сигизмунд, перейдя из лютеранства в кальвинизм, не стал принуждать к этому своих подданных, и приверженцы двух этих разновидностей протестантизма стали здесь фактически равноправны. Тем самым он отошел от господствовавшего принципа «чья власть, того и вера». Курфюрст Фридрих Вильгельм (1640-1688), столкнувшись с опустошением целых областей Бранденбурга в результате Тридцатилетней войны, в 1685 г. издал Потсдамский эдикт, предоставивший право въезда в страну представителям всех христианских исповеданий. Он поселил в своих владениях более 20 тысяч гонимых во Франции гугенотов, приглашал голландских протестантов, иудеев, а также протестантов, изгнанных зальцбургским католическим архиепископом из своих владений. В период его правления католики получили возможность отправления культа. Фридрих Вильгельм заявлял, что он предоставляет право управлять совестью своих подданных Богу, а привлечённые им колонисты внесли неоценимый вклад в культурное и экономическое развитие государства.
После образования в 1701 г. Бранденбургско-Прусского королевства политика веротерпимости сделала дальнейшие успехи. Король Фридрих Вильгельм I (1713-1740) активно приглашал колонистов, не обращая внимания на их вероисповедание. Следующий король, Фридрих II Великий (1740-1786), любил повторять, что в его государстве каждый волен веровать во что угодно, являясь при этом хорошим подданным. Широкую известность в Европе приобрела его фраза: «Надо терпеть все религии, пусть каждый спасается, как он хочет». Находясь под сильным влиянием идей Просвещения, этот монарх стремился покровительствовать различным конфессиям и даже рассматривал вопрос об организации в Пруссии поселений мусульман. По инициативе Фридриха II в столице Пруссии Берлине за государственный счёт был сооружён католический храм, а католическая церковь получила свободу пропаганды. Три церкви — лютеранская, католическая и реформатская стали в это время близки к равноправию. Данное положение было зафиксировано в прусском «Общем земельном праве» (Landrecht), принятом в 1794 г. Жителям коро
левства гарантировалась «полная свобода веры и совести», включая право перехода из одной конфессии в другую. Однако только три упомянутых выше церкви были признаны публичными корпорациями, со статусом юридического лица и правом свободного отправления культа. Другие христианские конфессии получили статус терпимых, но такими правами не обладали, будучи вынуждены, например, обходиться при богослужении без колоколов.
Прусские, как и другие германские монархи, считали возможным, исходя из теории неделимости власти, вмешиваться в чисто религиозные вопросы. Так, в 1817 г., в связи с празднованием 300-летия Реформации, прусский король Фридрих Вильгельм III (1797— 1840) способствовал объединению реформатов и лютеран в Евангелическую Церковь Пруссии. Он не только стал её светским главой, но и заставлял всё протестантское духовенство принимать унию. Отказывавшиеся пасторы лишались своих должностей.
Под жестким государственным контролем находилась в Пруссии и католическая церковь. Свобода её сношений с Римом была ограничена. Государство оказывало значительное давление на церковь в вопросе о смешанных браках. Постановлением прусского правительства (1803) всем смешанным семьям предписывалось осуществлять воспитание детей в духе той религии, которую исповедовал отец. Однако попытка распространить действие этого постановления на западные провинции Пруссии, ранее (до 1803 г.) находившиеся под властью «духовных» князей — католических епископов, натолкнулась на решительное сопротивление духовенства, которое, в соответствии с каноническими предписаниями, требовало от венчающихся, если один из них был католиком, обещания воспитывать детей в католической вере. Эта борьба, известная как «Кельнские волнения», завершилась в 1841 г. Прусское правительство признало, что для принятия чисто церковных актов государственное одобрение не обязательно. И хотя в дальнейшем Пруссия часто вмешивалась во внутрикатолические вопросы, значительный шаг к религиозной свободе был сделан.
Во время революции 1848-1849 гг. была сделана попытка распространить принципы свободы совести, уже зафиксированные к тому времени, помимо Пруссии, в конституциях Баварии (1818), Бадена (1818) и некоторых других германских государств. Собравшийся во Франкфурте парламент принял имперскую конституцию (1848-1849), провозглашавшую свободу совести и вероисповедания, свободу религиозных обществ, гражданское и политическое равноправие вне зависимости от вероисповедания. Хотя попытка создания Германской империи в тот момент закончилась неудачей, эти положе
ния постепенно стали утверждаться в законодательствах германских государств (например прусская конституция 1848-1850 гг.).
После провозглашения в 1871 г. Германской империи, представлявшей собой союз 22 монархий при гегемонии Пруссии, конфессиональная ситуация существенно изменилась. Принцип «чья власть, того и вера» окончательно ушел в прошлое. Новая Германия представляла собой многоконфессионалъное государство с некоторым преобладанием протестантов (около 60% населения) над католиками (более 35% населения). Нельзя сказать, что последние подвергались ярко выраженной официальной дискриминации, но их реальное положение отличалось от положения немцев-протестантов в худшую сторону. Германский император Вильгельм I сохранил за собой титул главы прусской Евангелической церкви. Как отмечает В. Г. Забалуев, в империи «высшие эшелоны власти формировались исключительно из людей, которые по вероисповеданию являлись протестантами... Немногие католики, пробившиеся к высшим постам, стремились быть “святее папы”, т. е. проявляли ещё большую враждебность к католикам, чем их коллеги-протестанты».
Стремление католиков к реальному равноправию с протестантами привело к созданию партии Центра (1871), девизом которой были слова «Справедливость — основа государства», а лозунгом предвыборных кампаний — «С Богом за правду, свободу и право». Интересно, что, в отличие от папства, партия Центра выступила горячим поборником свободы совести, вначале предлагая включить соответствующие статьи прусской конституции в имперскую, а затем и принять специальный закон о равноправии религий (1900). Здесь ясно проявилась закономерность, известная ещё с раннехристианских времен: поборниками свободы совести чаще всего выступают религиозные меньшинства.
Значительная политическая активность католиков вызвала гнев германского канцлера О. фон Бисмарка, увидевшего в ней прежде всего проявление сепаратизма и отказ признать доминирование в империи протестантской Пруссии. Выдающийся современный дипломат и историк Г. Киссинджер даже полагает, что одной из причин заинтересованности Бисмарка в сохранении «лоскутной» Австро-Венгерской империи было опасение разрушения существующего конфессионального баланса в случае присоединения к Германии австрийских католиков. «Своим» же католикам Бисмарк хотел решительно указать их место. Антикатолические мероприятия Бисмарка 1870-х гг., получившие название «Культуркампф» (борьба за куль-ТУРУ), охватили как Пруссию (прежде всего), так и всю Германскую империю. Баварский министр культуры достаточно откровенно
обозначил направленность последующих мероприятий: «необходимо окончательно решить, кому быть хозяином в государстве — правительству или римской церкви».
В ходе Культуркампфа из Германии был изгнан орден иезуитов, а деятельность других орденов серьёзно ограничена, вплоть до роспуска; духовенству было запрещено вести политическую агитацию в храмах; введен обязательный гражданский брак (1874-1876). В Пруссии католическая церковь была лишена независимости. Государство стало регламентировать образование католического духовенства, назначение на церковные должности, а решение дисциплинарных дел внутри церкви передавалось королевскому суду. Все государственные ассигнования католической церкви были прекращены до тех пор, пока она не выразит согласия с новыми законами. Не подчиняющееся духовенство, согласно принятому имперским рейхстагом закону (1874), подлежало высылке из страны.
Однако в итоге Культуркампф потерпел неудачу. Несмотря на арест и высылку из Германии шестерых епископов и сотен священников, государственное назначение на церковные должности и государственное образование католических духовных лиц на практике так и не удалось ввести. В 1880-1887 гг. большинство мероприятий Культуркампфа было отменено. Это означало крах попытки поставить под государственный контроль религиозные убеждения граждан, их совесть, их право следовать учению церкви. Она сумела, при активной поддержке Ватикана, отстоять свою свободу, более того, усилить, как и партия Центра, свое влияние. В то же время характерно, что сохранились прежде всего такие мероприятия Культуркампфа, как гражданский брак, объективно способствовавшие размежеванию церкви и государства. Протестантские же церкви в Германии находились в большей или меньшей зависимости от светской власти, а церковные законы чаще всего утверждались местными князьями.
Только в 1918 г., после падения Германской монархии и образования Веймарской республики, последовало отделение религиозных организаций от государства. Веймарская конституция провозглашала: «Не существует государственной церкви». Кроме того, ряд статей конституции констатировал признание свободы совести и вероисповедания как прав личности, которые гарантированы в той мере, в какой они не противоречат единому для всех граждан закону.
В Австрии, подобно Германии, наблюдались как стремление государства к установлению полного контроля над религиозными организациями, так и постепенный переход к политике веротерпимости. Составлявшие собственно Австрию наследственные земли династии Габсбургов (её представители, как правило, избирались императора
ми Священной Римской империи, вплоть до её ликвидации в 1806 г.) Пыли исключены из сферы действия Вестфальских постановлений, и поэтому здесь все религии, кроме католической, рассматривались как «еретические». Уклонение от исповедания католицизма влекло за собой тяжкие наказания, вплоть до конфискации имущества и смертной казни.
Велика была и степень вмешательства властей в сугубо религиозные вопросы. В период правления императрицы Марии-Терезии (1740-1780) окончательно сложилось представление о том, что монарх имеет право полного контроля над церковью. Без его ведома и воли в Австрии не могли публиковаться папские буллы и многие церковные распоряжения, полномочия церковных судов были сокращены, и даже в решении вопроса об отлучении от церкви последнее слово оставалось за монархом. За пропуск пасхального богослужения, несоблюдение постов полагались светские наказания.
Идеи веротерпимости оставались абсолютно чужды Марии-Терезии. Она заявляла, что католический князь, допускающий в своей стране существование «еретиков», рискует спасением собственной души. Иной точки зрения придерживался сын Марии-Терезии Иосиф, являвшийся её соправителем. Возражая матери, он писал: «Для меня терпимость означает, что во всех светских делах, не поднимая вопроса о религии, я готов определить протестантов на должности и дать им гражданские права, имея в виду пользу государства и его благополучие». В этих словах отчётливо ощущается влияние идей Просвещения.
Став править единолично, Иосиф II (1780-1790) издал Патент о веротерпимости (1781), согласно которому лютеране и кальвинисты (а затем и православные) получили гражданское равноправие и ограниченную свободу вероисповедания (без права совершения публичного богослужения). Ограниченная терпимость была распространена и на иудеев (1782). Иосиф выражал надежду на то, что эти меры будут способствовать развитию торговли и финансоз в стране. Однако за приверженность иным исповеданиям, кроме католического и перечисленных выше терпимых, можно было получить наказание палками.
Столь же прагматическое отношение Иосиф II продемонстрировал и к доминирующей католической церкви. Раздававшиеся ранее папой церковные должности замещались теперь по распоряжению монарха. Все епископские распоряжения подлежали государственному утверждению. Епископства создавались и упразднялись государственной властью. В 1782 г. из-за неспособности приносить «пользу» государству были запрещены созерцательные и нищенствующие мо
нашеские ордена, имущество их конфисковано, а владения проданы с торгов. Было упрощено богослужение, в котором с 1786 г. разрешалось использование немецкого языка. Иосиф стремился лично вникать во все детали, предписать буквально всё. Выставление мощей, отвлекавшее, по мнению императора, от поклонения Богу, было отменено, украшение храмов, из-за их потенциальной пожароопасности, упрощено. Была предписана даже более «гигиеничная» организация похорон с использованием мешков вместо гробов. Столь безграничное и невиданное доселе в католической Европе вмешательство государя в дела церкви, а тем самым — и совести его католических подданных получило название «иосифизм». Иногда этот термин трактуется расширительно и распространяется на всю религиозную политику Иосифа II, включая акции по осуществлению веротерпимости.
После смерти Иосифа II регулирование жизни католической церкви сохранилось, хотя и не в таких крайних формах. Только в первой половине 1850-х гг. были отменены государственные одобрения для папских распоряжений, а наречение епископов признано папской прерогативой, правда, при согласовании кандидатов с государством. Ранее, в 1849 г. было провозглашено равенство прав граждан вне зависимости от вероисповедания, а все важнейшие конфессии получили право публичного отправления культа. Аналогичные положения содержались и в австрийской конституции 1867 г. Таким образом, в деле обеспечения свободы совести был достигнут серьёзный прогресс, хотя сохранялось деление вероисповеданий на признанные и непризнанные, при разрешении приверженцам последних совершать только домашнее богослужение.
Движение к свободе совести во Франции, как ни в какой другой европейской стране, имело зигзагообразный характер и сопровождалось многочисленными конфликтами и потрясениями. На протяжении большей части XVII столетия Франция являлась одной из немногих христианских стран, на территории которых не действовал принцип «чья власть, того и вера». Однако король Людовик XIV (1643-1715), в период правления которого французский абсолютизм достиг пика своего развития, считал необходимым восстановление монопольного положения католической церкви. При коронации он дал клятву истреблять еретиков и стремился к утверждению принципа «один король, одна страна, одна вера».
Права протестантов-гугенотов, гарантированные им Нантским эдиктом (1598), стали постепенно подвергаться ограничениям. Протестанты лишились возможности занимать должности судей, адвокатов, аптекарей. С целью подталкивания гугенотов к переходу в
католицизм были организованы печально известные «драгонады» — размещения на постой драгун в их домах. «Обратившиеся» под таким давлением немедленно освобождались от столь неприятной обя-мнности. Специальным королевским постановлением в 1680 г. католикам запрещался переход в протестантизм. Стали разрушаться 111 ютестантские храмы.
Наконец, в октябре 1685 г. последовало принятие эдикта Фонтенбло, официально отменявшего Нантский эдикт. Цель отмены была сформулирована так: «изгладить из памяти войны и волнения, которые из-за распространения ложной религии (протестантизма. — М. С.) были причинены нашему королевству». Всем протестантам предлагалось как можно скорее перейти в католицизм. Те же, кто не сделает этого, должны были оставаться во Франции «в надежде, что Господь их просветит», но не имея права публичного отправления культа. Эмиграция разрешалась только протестантским пасторам, но без семьи и имущества. Все дети протестантов должны были быть крещены в католических храмах и получать католическое воспитание.
Отмена Нантского эдикта означала окончательное превращение протестантов в дискриминируемое меньшинство. Совершив этот шаг, французская монархия осуществила акцию откровенного религиозного принуждения. Несмотря на запрет эмиграции, протестанты тайно покидали Францию. Всего за столетие после отмены эдикта выехало, по различным данным, от 1 до 3 млн человек. Это были в основном представители буржуазных кругов, ремесленники, образованные люди. Уезжая, они увозили с собой не только капиталы (несмотря на все запрещения), но и умения и навыки. Развитие буржуазных отношений в стране замедлилось, кроме того, ей был нанесен непоправимый духовный ущерб. Лишь на территории Эльзаса, которого эдикт Фонтенбло не коснулся, можно было по-прежнему открыто отправлять протестантский культ.
Только незадолго до начала Великой французской революции, в 1787 г., Людовик XVI издал «эдикт терпимости», снимавший с протестантов запрет на занятие различными видами профессиональной деятельности, но без разрешения совершения богослужений.
Принцип «Один король, одна страна, одна вера» в полной мере распространялся и на католическую церковь, которую Людовик XIV стремился подчинить своему контролю, ослабив её связи с Римом. В 1673 г. он объявил «королевским правом» назначение епископов, а в 1682 г. Генеральное собрание французского клира под давлением короля приняло «Декларацию галликанского духовенства», полностью отрицавшее светскую власть папы и ограничивавшее власть духов
ную, прежде всего над французской церковью, чьи «галликанские свободы», то есть определенная независимость от Рима, объявлялись неизменными. Хотя конфликт Людовика XIV с папой Иннокентием XI, в конце концов, был урегулирован путем компромисса, церковь вплоть до начала Французской революции (1789) находилась под значительным контролем со стороны государства.
Решительно подавил Людовик XIV и неортодоксальное католическое течение — янсенизм, базировавшееся на признании предопределения и отрицании свободы воли. Центр янсенизма — монастырь Пор-Рояль был разрушен (1712), янсенистское духовенство лишалось занимаемых постов и иногда даже помещалось в тюрьмы.
Тесная связь «трона и алтаря» сохранялась и в период правления Людовика XV. Это естественным образом привело к тому, что нарастание оппозиционности по отношению к королевскому абсолютизму отразилось на религиозности населения. Не имея перед лицом тотальной монополии государственного католицизма возможностей религиозного выбора, многие французы, отчасти под влиянием идей Просвещения, переходили на антиклерикальные, а иногда и антирелигиозные позиции. К 1780-м гг., как отмечает английский исследователь Р. Гибсон, значительно (на 20%) сократилось число желающих получить священнический сан, а также количество членов мужских и женских религиозных орденов, число регулярно посещавших мессу.
Здесь проявилась закономерность, присущая многим европейским государствам, стремившимся принудительно закрепить монополию одной церкви. Именно в таких странах, и Франция, как будет показано далее, может рассматриваться в качестве классического примера, имеют место наиболее острые вспышки антиклерикализма, а религиозные вопросы оказываются в центре политической борьбы.
Переходя к рассмотрению вероисповедной политики эпохи Великой французской революции, следует иметь в виду два обстоятельства. 1) Католическая церковь являлась в значительной мере аристократическим институтом (почти все епископы имели дворянское происхождение), традиционно тесно связанным с монархией. Естественно, по мере того, как к власти приходили все более радикальные силы, сокрушившие монархию и установившие республиканскую форму правления, нажим на церковь, вплоть до стремления к её полному разрушению, только возрастал. 2) В философии французского Просвещения, идейно подготовившей Великую французскую революцию, при решительном осуждении религиозной нетерпимости, практически отсутствовали идеи права на свободу совести и тем более — светского государства, не вмешивающегося в
дола религиозных организаций и отделенного от них. Просветители сохранили отношение к религии как к государственному делу, хотя м делали акцент в первую очередь на её «полезности».
Отсюда проистекало постоянное стремление революционеров рас-пространить на церковь принципы «народного суверенитета», пре-иратить её в «полезный» институт, не считаясь при этом с церковными канонами и традициями. Как говорил один из депутатов революционного Законодательного собрания, необходимо, чтобы «гордость алтаря преклонилась перед народным суверенитетом» (1794).
Уже на начальном этапе революции церковь оказалась втянута в иодоворот событий. Вслед за падением Бастилии (14 июля 1789 г.) по стране прокатилась кампания захвата церковных земель крестьянами, нападений на монастыри. Когда в начале августа 1789 г. Учредительное собрание отменило феодальные повинности, была ликвидирована и церковная десятина. 26 августа последовало принятие «Декларации прав человека и гражданина», которая рассматривалась в качестве введения к грядущей конституции. Некоторые её статьи звучали достаточно радикально, провозглашая принцип национального суверенитета, право на свободное выражение мнений, равенство граждан перед законом и свободный доступ ко всем общественным должностям, что, в частности, означало и распространение гражданского равноправия на протестантов. Однако статья 10, непосредственно касавшаяся религиозных вопросов, провозглашала только веротерпимость: «Никто не должен подвергаться преследованиям за свои убеждения, даже религиозные, если только их проявления не нарушают общественного порядка, установленного законом». Такая формулировка была вполне в духе Вольтера.
Звучали и голоса в поддержку свободы совести, но данная идея, не отстаивавшаяся, как мы помним, почти никем из французских просветителей, не имела пока должной общественной поддержки. Однако невозможно не привести высказывание одного из лидеров начального этапа революции графа Мирабо, проведшего ставшее классическим разграничение между веротерпимостью и свободой совести (религии): «неограниченная свобода религии составляет в моих глазах столь священное право, что слово “терпимость”, каким желают обозначить его, само представляется мне в некотором роде тираническим, потому что существование власти, имеющей возможность терпеть, составляет посягательство на свободу совести уже тем самым, что она “терпит”, и следовательно, могла бы не “потерпеть”».
В ноябре 1789 г. церковные владения были национализированы, а затем пущены в продажу для погашения огромного государственного долга. Приобрела их в основном французская буржуазия, получив
тем самым весомый материальный аргумент в пользу собственной антиклерикальной позиции. В феврале 1790 г. как не приносящие «общественной пользы» были закрыты почти все монастыри.
В июле 1790 г. Учредительное собрание рядом декретов утвердило «Гражданское устройство духовенства». Согласно ему, все церковные титулы, кроме епископа и приходского священника, упразднялись. Духовенство становилось выборным, причем в процессе избрания могли принимать участие и некатолики, на которых распространялись гражданские избирательные права. Количество епархий во Франции уравнивалось с числом департаментов. Поскольку первых было больше, чем последних, «лишние» епархии просто ликвидировались. Утверждение епископов папой отменялось: отныне епископы должны были просто уведомлять Рим о своем избрании и обращаться к папе для подтверждения «единства веры». Наконец, духовенство полностью переводилось на содержание государства. Напрасно епископ Буажелен доказывал, что порядок духовного управления «установлен апостолами, и никакая человеческая власть не имеет права его касаться». Духовенство, значительная часть которого на этом этапе если и не поддерживала полностью революционный процесс, то и не являлась пока его активным противником, колебалось: соглашаться или нет с подобными новшествами? Но когда в ноябре 1790 г. Учредительное собрание потребовало от духовенства принесения, под угрозой отставки, специальной присяги «гражданскому устройству», в церкви произошел раскол.
Подавляющее большинство епископов (126 из 130) и более половины священников отказалось приносить присягу, тем более что и папа Пий VI осудил «гражданское устройство». Тогда в ноябре 1791 г. декрет Законодательного собрания, пришедшего на смену Учредительному, лишил «неприсягнувших» священников и епископов государственного содержания, гражданских прав и возможности отправления культа, одновременно разрешив их высылку из страны. Таким образом, майский 1791 г. декрет о свободе совести, допускавший свободное совершение во Франции как иудейского и протестантского, так и обоих видов католического (осуществляемого присягнувшими и неприсягнувшими священниками) богослужения, и Конституция
1791 г., предоставлявшая каждому право свободно отправлять тот культ, которому он следует, в значительной степени превратились в мёртвую букву.
Все эти меры имели следующие последствия. Во-первых, навязывание Церкви Франции «гражданского устройства» означало её превращение в полностью контролируемое государством учреждение. Такая политика далеко превзошла «иосифизм» и вместе с тем
логически вытекала из рассуждений Вольтера и Г. Рейналя. Она с неизбежностью привела к разрыву с Римом. Религиозная свобода, право церкви на самоорганизацию и управление в соответствии с канонами были грубо попраны. Во-вторых, «гражданское устройство» вело к закономерному расколу во французском католицизме, выталкиванию вначале «неприсягнувшего», а потенциально и почти всего духовенства в лагерь противников революции.
Характерно, что после падения монархии 10 августа 1792 г. борьба с так называемой «контрреволюцией» начинает всё в большей степени ассоциироваться с борьбой с католицизмом и даже религией как таковой. В начале сентября, когда в ходе начавшейся войны с Австрией и Пруссией возникла угроза падения Парижа, толпа учинила так называемые «сентябрьские избиения». Из тысячи перебитых в парижских тюрьмах людей более трети составляли священники: или отказавшиеся от присяги, или просто «подозрительные». Всё чаще парижский плебс провозглашал лозунг «смерть попам!».
«Конституционная церковь», несмотря на государственную поддержку, так и не завоевала сколь-нибудь значительного авторитета и не могла считаться опорой революционных правительств. В сентябре
1792 г. Законодательное собрание изъяло из её ведения составление актов гражданского состояния и передало его муниципалитетам, был разрешён развод. Однако до отделения церкви от государства дело не дошло.
Начавшееся в марте 1793 г. роялистское восстание в Вандее активно поддерживалось и инспирировалось «неприсягнувшими» священниками, а армия повстанцев, нашивавших на свои куртки знак «Сердце Иисуса», именовалась не только «королевской», но и «католической». Теперь в глазах народных низов, особенно парижского плебса, понятия «католицизм» и «контрреволюция» слились окончательно. Сложилось своеобразное двоевластие Коммуны Парижа, выражавшей интересы низов, и Национального конвента, собравшегося в сентябре 1792 г. и возглавленного в июне 1793 —июле 1794 г. радикальными буржуазными революционерами-якобинцами во главе с М. Робеспьером («якобинская диктатура»). При этом инициатива проведения мер по борьбе уже не только с «неприсягнувшими» священниками, но и «конституционным» духовенством, вплоть до осуществления кампании «дехристианизации» в конце 1793 —начале 1794 г. чаще всего принадлежала Парижской Коммуне.
Иногда Конвент и лидер якобинцев Робеспьер уступали тем или иным инициативам «снизу». Как следствие, декретом от 5 октября
1793 г. Конвентом вводился «революционный календарь», в соответствии с которым летосчисление осуществлялось по годам республики
(т. е. с 22 сентября 1792 г.), а христианское летосчисление, «осквернённое предрассудками и ложью, исходившими от трона и церкви», отменялось. Воскресенье и все прочие церковные праздники упразднялись, взамен вводилось празднование десятого дня недели (дека-ди). Календарь носил сугубо светский характер и представлял собой попытку дехристианизации повседневной жизни.
В октябре 1793 г. был принят закон об изгнании «конституционных» священников том случае, если со стороны шести граждан последует обвинение в «негражданском» поведении. Тогда же комиссар Конвента Ж. Фуше, находясь в Невере, издал распоряжение, согласно которому все религиозные символы, находящиеся вне храмов, подлежали уничтожению, а священники не могли показываться в богослужебной одежде за их пределами. На кладбищенских воротах следовало начертать: «смерть есть вечный сон».
Вслед за Фуше многие комиссары Конвента стали действовать аналогичным образом. Стали закрываться церкви, которые пре<