Прежде чем перейти к рассмотрению политики советской власти в отношении религиозных организаций необходимо рассмотреть взгляды К. Маркса (1818-1883), Ф. Энгельса (1820-1895), В. И. Ленина (1870-1924), И. В. Сталина (1879-1953) на проблему свободы совести, поскольку в рассматриваемый период именно они считались теоретической основой партийной и государственной политики в религиозном вопросе.
В том, что с религией необходимо бороться, Маркс и Энгельс никогда не сомневались. «Мы раз и навсегда объявили войну... религии и религиозным представлениям», — писал Энгельс ещё в самом начале своей деятельности. Эта «война» рассматривалась в качестве составной части процесса борьбы против «старого мира», отражением которого, по их мнению, религия и являлась. «Религия будет исчезать в той мере, в какой будет развиваться социализм»,—подчёркивал Маркс. Они вполне одобряли меры Парижской коммуны 1871 г. в отношении религиозных конгрегаций, в частности национализацию их собственности. Маркс, характеризуя мероприятия Коммуны, говорил о том, что она стремилась «сломать орудие духовного угнетения, “силу попов”, путём отделения церкви от государства и экспроприации всех церквей, поскольку они были корпорациями, владевшими имуществом».
Вместе с тем Маркс и Энгельс никогда не призывали к законодательному запрету религии. «Насильственные меры против религии бессмысленны» (Маркс), «преследования — наилучшее средство укрепить нежелательные убеждения!.. Единственная услуга, которую в наше время ещё можно оказать богу — это провозгласить атеизм принудительным символом веры» (Энгельс).
Маркса и Энгельса можно считать сторонниками модели жёсткого отделения церкви от государства. Анализируя проект программы германских социал-демократов, Энгельс писал: «Полное отделение церкви от государства. Ко всем религиозным обществам государство относится как к частным объединениям. Они лишаются всякой поддержки из государственных средств и всякого влияния на государственные школы. (Ведь нельзя же запретить им создавать собственные школы на собственные средства и преподавать там свой вздор)». Маркс в работе «Критика Готской программы» писал следующее: «Буржуазная “свобода совести” не представляет собой ничего большего, как терпимость ко всем возможным видам религиозной свободы совести, а она, рабочая партия, наоборот, стремится освободить совесть от религиозного дурмана».
Маркс и Энгельс рассматривали отделение церкви от государства в качестве ближайшей перспективы. Гарантии свободы совести, способы её обеспечения — все это казалось им малосущественным и не заслуживающим серьёзного внимания по сравнению с решением грандиозной задачи освобождения рабочего класса от угнетения.
Абсолютизируя социальные аспекты религиозного феномена,
В. И. Ленин считал его прежде всего выразителем тех или иных жизненных условий, указывая, что «религия порождается в низах народных масс невежеством, забитостью и нелепой дикостью капиталистических отношений», а «гнёт религии над человечеством есть лишь продукт и отражение экономического гнёта внутри общества».
В связи с этим религия рассматривалась Лениным главным образом как помеха в революционной борьбе пролетариата за лучшее будущее. Относя религию к числу идей, «усыпляющих классовую борьбу», Ленин не раз извергал гневные тирады в адрес представителей духовенства, «утешающих народы вместо того, чтобы поднимать их на революцию». Вплоть до 1917 г. он считал возможным высказываться в пользу не только отделения церкви от государства, но и свободы совести. Соответствующие положения были включены в Программу РСДРП, принятую в 1903 г. Тогда же Ленин резко критиковал действующее российское религиозное законодательство: «Ни один чиновник не должен даже иметь права спрашивать кого ни на есть о вере: это дело совести, и никто тут не смеет вмешиваться». Но в работе «Социализм и религия» (1905) Ленин, допуская на данном этапе пребывание в рядах партии верующих, подчёркивал, что «по отношению к партии социалистического пролетариата религия не есть частное дело», и партия не может безразлично относиться к «темноте и мракобесничеству в виде религиозных верований».
После прихода большевистской партии к власти в 1917 г. Ленин на III Всероссийском съезде Советов объявил всех сторонников демократии изменниками «истинного социализма», поскольку демократические лозунги были приемлемы только на буржуазном этапе её развития, но теперь «мы стали на позиции, твердо и решительно отстаивающие диктатуру пролетариата». Соответственно в условиях диктатуры религия становилась для государства «частным делом» лишь формально. В начале 1919 г., разрабатывая проект программы РКП(б), Ленин ставил перед своими соратниками следующую задачу: «Пролетарская диктатура должна неуклонно осуществлять фактическое освобождение трудящихся масс от религиозных предрассудков, добиваясь этого посредством пропаганды... вместе с тем заботливо избегая всякого оскорбления чувств верующего населения... ». Показательно, что в одной из последних своих работ —статье «О значении воинствующего материализма» (1922) Ленин признал, что пропагандой «воинствующего атеизма» занимаются «ведомства или, по крайней мере, государственные учреждения», хотя и отметил крайне неудовлетворительный характер их работы.
Достаточно редко, по сравнению со своими предшественниками, высказывал своё мнение относительно религии И. В. Сталин. Наиболее известны слова, произнесённые им во время встречи с американской рабочей делегацией (1927). Констатировав наличие в СССР свободы совести, Сталин отметил, что она включает в себя право бороться «путём пропаганды и агитации» против всякой религии, которая «есть нечто противоположное науке». Он выразил сожаление по поводу того, что «реакционное духовенство», подавленное, но не ликвидированное до конца, ещё «отравляет сознание трудящихся масс» и сурово предупредил о возможном исключении из партийных рядов тех, кто «иногда мешает всемерному развёртыванию антирелигиозной пропаганды».
После Октябрьского переворота (1917) был принят ряд актов, изымавших из ведения религиозных организаций функции регистрации и расторжения браков, ведения актов гражданского состояния и передающих их в руки государственных органов. Но самым главным актом был декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», принятый 20 января 1918 г. (далее —Декрет). Этот акт долгое время являлся важнейшим документом, официально формулировавшим государственную политику по отношению к религиозным объединениям. Лишь с вводом в действие Закона РСФСР «О свободе вероисповеданий» в 1990 г. Декрет утратил юридическую силу.
Принципиально важным, на наш взгляд, является рассмотрение Декрета сквозь призму последующей политики советской власти в религиозном вопросе. Целый ряд его положений, подчас весьма решительно разрубавших связи между РПЦ и государством, не выходил за пределы и тогдашней, начала XX столетия (законы об отделении церкви от государства во Франции и Португалии), и современной отделительной модели церковно-государственных отношений. Это не только провозглашение собственно отделения церкви от государства (ст. 1), но и отмена религиозной клятвы или присяги (ст. 7), ведение актов гражданского состояния только гражданской властью (ст. 9), отделение школы от церкви (ст. 9), отсутствие субсидирования религиозных организаций государством (ст. 10). Многие из них закреплены в Конституциях и законодательстве демократических государств, в том числе и современной России. Такой характер Декрета давал возможность и многочисленным советским, и даже некоторым современным комментаторам Декрета говорить о его «прогрессивном» и даже «гуманистическом» содержании.
В тексте Декрета содержатся, пожалуй, лишь два положения, ограничивающие деятельность религиозных организаций. Это ст. 12, запрещающая им владеть собственностью и лишающая их прав юридического лица, и ст. 13, объявляющая всё имущество религиозных обществ «народным достоянием», предусматривая, однако, передачу им в бесплатное пользование предметов, предназначенных для богослужебных целей «по особым постановлениям местной или центральной власти».
Многие положения Декрета, особенно касающиеся обеспечения права на свободу совести, так и остались на бумаге. Здесь вполне очевидно проявилась черта, которая впоследствии станет чрезвычайно характерной для советской модели тоталитаризма: противоречие между словом и делом, декларациями и законами, с одной стороны, и реальной практикой — с другой.
Первая статья Декрета была сформулирована Лениным так: «Церковь отделяется от государства». Было ли это положение осуществлено в действительности? Было, но ровно наполовину. Ни одна религиозная организация и помыслить не могла о вмешательстве в дела государственной власти. А вот фактов, свидетельствующих о вмешательстве государства — сначала «рабоче-крестьянского», а потом и «социалистического общенародного», в жизнь религиозных организаций, об ущемлении религиозной свободы, как мы увидим в дальнейшем, было очень много.
К числу положений Декрета, которые так же, как и ст. 1, имели чисто декларативный характер и в действительности не исполня
лись, следует отнести: отмену всех праволишений, связанных с исповеданием или неисповеданием какой бы то ни было веры (ст. 3), запрет на издание местных законов или постановлений, ограничивающих свободу совести или устанавливающих преимущества и привилегии на основании вероисповедной принадлежности граждан (ст. 2). Действительно, прежние «праволишения» действовать перестали, но тут же появились новые, хотя чаще они существовали в большей степени de facto, нежели de jure. Главным было превращение абсолютного большинства верующих, не скрывавших своих религиозных убеждений, в лиц «второго сорта», не имевших, за исключением в какой-то степени высшего руководства РПЦ, шансов не только войти в элиту советского общества, но и получить образование в относительно престижном вузе, сделать успешную производственную карьеру.
Немногие исключения являются лишь подтверждением общего правила. А оно было таковым, что для занятия огромного количества должностей в промышленности, транспорте, сферах культуры и образования, армии требовалась обязательная принадлежность к Коммунистической партии или комсомольской организации. Между тем Уставы этих организаций на протяжении большей части советского периода (уже с 1921 г. вступить в Коммунистическую партию мог лишь «порвавший с религией»; исключение делалось только для лиц без образования, особо доказавших свою преданность революции) требовали от их членов «вести решительную борьбу... с религиозными предрассудками и другими чуждыми социалистическому образу жизни взглядами и нравами» (из Устава КПСС, принятого в 1986 г.). Аналогичными были и требования к членам ВЛКСМ.
Понятно, что в таких условиях верующие люди должны были или скрывать свои убеждения, идя тем самым на серьёзный компромисс с собственной совестью, или смириться с перспективой остаться без высшего образования, занимаясь, как правило, малоквалифицированным трудом.
Содержавшееся в ст. 3 Декрета положение о возможности каждого гражданина «исповедовать любую религию или не исповедовать никакой» также исполнялось весьма избирательно. Публичное исповедание, например, греко-католичества в период с 1946 по 1989 г., кришнаизма как религии, якобы «наносящей ущерб здоровью», с конца 1930-х гг. по конец 1940-х гг. — католицизма — по причине отсутствия действующих храмов, иеговизма, некоторых других религий было фактически невозможно. Явная же принадлежность к остальным неизбежно влекла за собой проблемы, о которых шла речь выше.
Наконец, упоминание о возможности «обучать и обучаться религии частным образом» (ст. 9) не служило препятствием для ограничения такого обучения в некоторые периоды советской истории до почти нулевой величины. С начала 1930-х гг. до 1944 г. не функционировали духовные учебные заведения РПЦ, а католические, мусульманские, буддистские и иудейские перестали работать ещё раньше. Обучение детей религии на протяжении почти всего времени существования советской власти было возможно только в семье. Разумеется, нелегальное обучение религии сохранялось, но, конечно, вовсе не благодаря Декрету.
Возвращаясь в 1917-1918 гг., отметим, что свободы, гарантированные Декретом, начали нарушаться немедленно после его принятия. В проекте Декрета предполагалось ст. 1 сформулировать так: «Религия есть частное дело каждого гражданина Российской Республики». Ленин же начертал: «Церковь отделяется от государства», дословно повторив формулировку известного декрета Парижской коммуны 1871 г. Безусловно, и при таком определении речь и тогда, и в дальнейшем (во всех советских Конституциях воспроизводилась именно ленинская формулировка ст. 1 Декрета) шла об отделении от государства всех религиозных объединений, в том числе и нехристианских, на которых не вполне корректным образом распространялось понятие «церковь». Принятые и до опубликования Декрета, и вскоре после него акты большевистского правительства затрагивали в той или иной степени интересы всех религиозных организаций. Например, «Декрет о земле» (8 ноября 1917 г.) лишил всех земельных угодий не только РПЦ, но и РКЦ. Решение о передаче всех церковных школ вместе с их имуществом в наркомат Просвещения (декабрь 1917 г.) также касалось и неправославных конфессий.
Конечно, наивным было бы ожидать, что РПЦ воспримет Декрет положительно. Она квалифицировала его как «злостное покушение на весь строй жизни Православной церкви и акт открытого против неё гонения». Необходимо помнить, что восстановление института патриаршества в ноябре 1917 г., принятое на Поместном соборе, означало отказ Церкви от модели полного огосударствления, существовавшей с момента Синодальной реформы Петра I. Однако иерархи РПЦ не допускали и мысли о том, что она может стать «равной среди равных». Поместный собор, среди членов которого преобладало мнение о недолговечности большевистской власти, в декабре 1917 г. принял документ «О правовом положении РПЦ». Он предусматривал, при независимости от государства, сохранение ею «первенствующего среди других вероисповеданий публично-правого положения», обязательной принадлежности к православию главы государства, мини
стров исповеданий и народного просвещения, а также их заместителей, объявление православного календаря государственным, а православных праздников — нерабочими днями, допущение добровольного выхода из православия не ранее достижения брачного возраста, признание государством церковного брака, ведение Церковью актов гражданского состояния, обязательное преподавание Закона Божьего для православных учащихся, сохранение РПЦ принадлежащей ей собственности и прав юридического лица.
Очевидно, что никаких точек соприкосновения между большевистской и выработанной Поместным собором моделями церковногосударственных отношений не было. Поэтому Православная церковь и новая власть уже в 1918 г. оказались в состоянии жёсткой и закономерной конфронтации. Не собиралась Советская власть выполнять и те статьи Декрета, которые казались ей несоответствующими принципу «революционной целесообразности». Кампания по вскрытию мощей в 1918-1920 гг. явилась одним из наиболее вопиющих нарушений Декрета. Если церковь была отделена от государства, то последнему не должно было быть никакого дела до того, являются ли мощи на самом деле «подлинными» и нетленными. Но Народный Комиссариат юстиции с негодованием отмечал, что культ мощей, оскорбляющий «революционное сознание трудящихся масс», приносит духовенству определённый доход, которого его, конечно же, необходимо было немедленно лишить. Поэтому Наркомюст в своей директиве (август 1920 г.) предлагал местным исполкомам провести полную ликвидацию мощей, а во всех случаях «обнаружения шарлатанства, фокусничества, фальсификаций и иных уголовных деяний, направленных к эксплуатации темноты» — возбуждать судебное преследование.
Материальный аспект здесь также представляется существенным. Одной из акций такого рода была кампания по изъятию церковных ценностей в 1921-1922 гг. На охвативший многие районы страны, особенно Поволжье, страшный голод Патриарх Тихон откликнулся одним из первых, призвав православных верующих к пожертвованиям. Такая инициатива РПЦ совершенно не устраивала правительство, потребовавшее передачи всех собранных средств в Государственный комитет помощи голодающим. 26 февраля 1922 г. последовало постановление ВЦИК об изъятии «всех драгоценных предметов из золота, серебра и камней», правда, с оговоркой о том, что оно не должно «существенно затронуть интересы самого культа». Два дня спустя Тихон, расценив действия правительства как «акт святотатства», вновь призвал свою паству жертвовать церковные ценности, за исключением освящённых предметов, имеющих непосредственное
богослужебное употребление. При попытках изъятия большевистскими комиссиями ценностей, которые согласно ст. 13 Декрета и так уже не принадлежали РПЦ, являясь «народным достоянием», в ряде мест произошли кровавые столкновения с верующими.
Ленин написал секретное письмо для членов Политбюро (19 марта 1922 г.), в котором призвал «разбить неприятеля наголову» и произвести изъятие «с самой бешеной и беспощадной энергией», «чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей». Призывая осуществить это мероприятие «в самый кратчайший срок», Ленин резюмировал: «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».
В начале мая 1922 г. Тихон был арестован. Одновременно, руководствуясь распоряжением Политбюро от 20 марта 1922 г. «внести раскол в духовенство», власти немало способствовали активизации так называемого «обновленческого движения» — деятельности части епископата, духовенства и мирян, осуждавших позицию Патриарха, выступавших за сотрудничество с Советской властью и решительное изменение церковных канонов и традиций. Действуя по принципу «разделяй и властвуй», власти часто отнимали храмы у сторонников Тихона и передавали их обновленцам.
Летом 1923 г., после подписания под давлением органов госбезопасности заявления о раскаянии в своей предшествующей деятельности, Тихон был выпущен на свободу. Несмотря на ряд последующих деклараций — от так называемого «Предсмертного завещания» Тихона (1925), где речь шла о полном признании существующего режима и содержался призыв «слиться... в горячей молитве ко Всевышнему о ниспослании помощи Рабоче-Крестьянской власти в её трудах для общенародного блага», до «Декларации» преемника Тихона— Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (1927), в которой уже провозглашалась благодарность правительству за «внимание к духовным нуждам православного населения» и отрицался факт каких-либо преследований, гонения на РПЦ не ослабевали. Аресты епископов и священников стали обыденностью. Если в 1922 г. священников и мирян судили и расстреливали за сопротивление изъятию церковных ценностей, то в середине и второй половине 1920-х гг. духовенство всех рангов отправлялось в лагеря и ссылки административно, а не по приговорам гласного суда.
В 1920-е гг. отмечается дальнейшее ухудшение и формально-пра-вового положения религиозных объединений. Конституция РСФСР
(1918), наряду с повторением формулировок Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви, содержала и положение о том, что «свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды признаётся за всеми гражданами» (ст. 13). Безусловно, на практике свободы всегда подменялись «революционной целесообразностью», но только после свёртывания НЭПа и начала тотальной коллективизации от положения о свободе религиозной пропаганды решено было отказаться. Уже в начале 1929 г. на места была отправлена партийная директива, в которой религиозные общества были названы «единственной легально действующей контрреволюционной организацией». XIV Всероссийский съезд Советов (май 1929 г.) внёс изменение в текст Конституции. Теперь в соответствующей статье (4-й) речь шла уже о том, что «свобода религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды признаётся за всеми гражданами». Это «уточнение» сразу же поставило религию и её институты в дискриминируемое положение, поскольку теперь им разрешались лишь пассивные действия (исповедание), на активные же (пропаганда) налагался запрет.
В том же 1929 году Президиумом ВЦИК было принято постановление «О религиозных объединениях». В значительной степени базировавшееся на положениях Декрета и иных законодательных актов, это постановление окончательно обозначило линию на официальное вытеснение религиозных организаций из всех сфер общественной жизни. С учётом некоторых, в основном технических, изменений оно действовало вплоть до конца 1980-х гг.
Постановление предусматривало обязательную регистрацию всех религиозных объединений. Только собственно богослужебная и молитвенная деятельность в стенах храмов, а также проведение собраний верующих по культовым вопросам и вопросам управления имуществом, которое религиозные объединения получали по договорам от местных органов власти, не требовали специального разрешения от властных структур. Даже проведение любых съездов и совещаний было возможно лишь «на основании особых в каждом случае разрешений». В то же время религиозным объединениям запрещалась практически всякая деятельность вне стен храмов. Они не имели права создавать кассы взаимопомощи, оказывать материальную поддержку своим членам, организовывать любые собрания по обучению религии, любые общества и кружки. Верхом регламентации деятельности религиозных объединений и ущемления религиозной свободы было требование о хранении в молитвенных зданиях только тех книг, которые необходимы для отправления данного культа. Преподавание «религиозных вероучений» допускалось «ис
ключительно на специальных богословских курсах», открывавшихся (в теории) при наличии специального разрешения НКВД.
На рубеже 1920-х и 30-х гг. начинается новая волна антирелигиозных гонений. По данным Комиссии при президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий, всего через ГУЛАГ прошло 500 тысяч религиозных деятелей, 200 тысяч из которых были казнены. Находившееся под полным контролем властей руководство РПЦ, постоянно уменьшавшееся численно (за один 1937 г. было расстреляно 50 епископов), было вынуждено отрицать факты каких-либо преследований. На состоявшейся в 1930 г. пресс-конференции митрополит Сергий сообщил собравшимся, что «гонения на религию в СССР никогда не было и нет», репрессии к священнослужителям применяются «в общем порядке» и исключительно к тем из них, кто совершил «разные противоправительственные деяния». Церкви же, заявил митрополит, закрываются «по желанию населения, а в иных случаях даже по постановлению самих верующих».
Жизнь, однако, оказалась сложнее. На включенный в опросный лист переписи населения СССР, проводившейся в 1937 г., вопрос об отношении к религии был получен следующий ответ: 74% неграмотных граждан (всего их насчитывалось 30 млн) и 45% грамотных (от общей численности в 68,5 млн) назвали себя верующими. Репрессии, обрушенные на лиц, отвечавших за проведение переписи, не могли скрыть того, что план преодоления религии в сжатые сроки провалился.
Тем не менее вплоть до начала Великой Отечественной войны фронтальная атака на религию продолжалась, причем инициативой во всё большей степени владели карательные органы, старательно «подводившие» подавляющее большинство священнослужителей всех конфессий и многих рядовых верующих под те или иные статьи Уголовного кодекса, обвиняя их в том числе в связях с «фашистской агентурой», сотрудничестве с «троцкистско-бухаринскими шайками» и т. д.
Если ранее в число лиц, лишённых избирательных прав, попадали в том числе и «монахи и духовные служители церкви и религиозных культов», то согласно новой Конституции, принятой в 1936 г., провозглашались всеобщее избирательное право (ст. 135) и весь спектр демократических свобод, включая свободу совести (ст. 124). В выступлении Сталина на VIII Всесоюзном съезде Советов, принимавшем Конституцию, прозвучала даже мысль о том, что «не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны Советской власти».
Конечно, здесь прежде всего проявилась одна из характерных
черт советской модели тоталитаризма: глубочайший разрыв между официальными декларациями и законами, с одной стороны, и реальной практикой — с другой, тем более что формальное расширение демократии планировалось использовать и в репрессивных целях. На Съезде Советов председатель ВЦИК М. И. Калинин говорил, что «всеобщность выборов даст возможность выяснить и оголить непосредственных врагов советской власти».
Говоря о причинах принятия Конституции, содержащей столь демократические формулировки, не следует также сбрасывать со счетов и прагматические соображения. Расширяя в середине 30-х гг. контакты с западными демократическими странами в противовес нацистской Германии, Советский Союз стремился подправить фасад откровенно тоталитарно-репрессивного режима демократическими декларациями, совершенно не собираясь проводить их в жизнь. Гораздо большее значение, нежели принятие новой Конституции, для религиозных организаций имело упразднение в 1938 г. Комиссии по культовым вопросам при Президиуме ЦИК. Ликвидация этого органа, изредка пытавшегося ограничить рвение местных властей в организации закрытия культовых зданий, означала, что теперь какой-либо контакт между государством и религиозными организациями оказывался в принципе невозможным.
Говоря о гонениях на религию в 1920 ] 9.30-е гг. следует иметь в виду, что они коснулись всех религиозных объединений, хотя тяжёлую руку власти некоторые из них почувствовали не сразу. Так, баптисты и евангельские христиане в 20-е гг. не подвергались тотальному уничтожению. Более того, их лидеры приветствовали Декрет, надеясь, что прежние ущемления прав иных религий, кроме «первенствующей и господствующей», окончательно уйдут в прошлое. Действительно, первоначально так называемые «сектанты» рассматривались Советской властью как пострадавшие от прежнего режима и получили некоторую свободу религиозной деятельности. В 20-е гг. произошел резкий рост числа приверженцев баптизма и евангельского христианства. Регулярно проходили съезды их союзов, функционировали сельскохозяйственные коммуны. Перелом произошёл на рубеже 1920-х и 1930-х гг. Последовали стандартные обвинения в антисоветской деятельности, и к середине 1930-х гг. Союз баптистов и Союз евангельских христиан фактически прекратили существование.
На первых порах некоторые уступки были сделаны и исламу. В определённой степени ислам рассматривался как союзник большевиков в борьбе за «мировую революцию». В ноябре 1917 г. Лениным было подписано обращение «Ко всем трудящимся мусульманам
России и Востока». В нём «все те, мечети и молельни которых разрушались, верования и обычаи которых попирались царями и угнетателями России» уверялись в том, что «отныне ваши верования и обычаи, ваши национальные и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными». Действительно, вскоре мусульмане получили ценнейший экземпляр «Корана Османа», хранившийся в Петрограде, мечеть «Караван-сарай» в Оренбурге. В Средней Азии, на Северном Кавказе вплоть до начала 20-х наряду с советскими судами действовали и шариатские. К концу 1920-х гг. ситуация изменилась. Как сообщает А. А. Красиков, в 1927 г. партийное руководство страны рассмотрело вопрос «О мерах борьбы с мусульманским религиозным движением». Эти «меры» почти в точности повторяли те, которые применялись в борьбе с православием. По данным, приводимым А. В. Малашенко, к началу 1930-х гг. из 12 тысяч действующих мечетей осталось только 2 тысячи. Закрывавшиеся мечети часто переоборудовались в вытрезвители и ликёро-водочные заводы. В отношении мулл выдвигалось стандартное обвинение в «буржуазном национализме», после чего они подвергались репрессиям.
Буддизм никогда не пользовался повышенным вниманием советских властей, но тем не менее разделил общую трагическую судьбу всех конфессий на территории СССР. В 20-е гг. религиозная жизнь в регионах традиционного распространения буддизма в пределах СССР (Бурятия, Калмыкия, Тува, являвшаяся формально независимым государством в период с 1921 по 1944 г.) значительно активизировалась. В 1927 г., когда о разрешении властей на проведение Поместного собора РПЦ не могло быть и речи, состоялся Всесоюзный съезд буддистов СССР. Декрет об отделении церкви от государства на территории Бурятии стал проводиться в жизнь только в середине 20-х гг. Ухудшение ситуации, как и в мусульманских регионах, произошло на рубеже 1920-1930-х гг. Была осуществлена национализация имущества буддийских храмов и монастырей. Ламы, рассматривавшиеся как «капиталистические» и «эксплуататорские» элементы, вначале выселялись, а затем и уничтожались. К началу 1940-х гг. на территории СССР не осталось ни одного легально действующего буддийского храма и монастыря. Более того, в Туве и Калмыкии все храмы были сожжены.
Иудаизм в пределах СССР также пережил тяжелые гонения. Уже в первые послереволюционные годы началась борьба за вытеснение из жизни евреев языка иврит, ассоциировавшегося властями с сионистским движением, «отвлекающим» от строительства социализма, и замену его языком идиш. В тезисах «Задачи и методы анти
религиозной пропаганды», принятых на одном из партийных совещаний в 1926 г., содержался призыв «разоблачать классовую сущность еврейской религии», «выявить раввинат как носителя невежества и пережитков средневековья». К 1930 г. деятельность Совета раввинов страны была прекращена. Многие из них были уничтожены. В 1937 г. последовало сообщение о том, что НКВД раскрыло «вражеское гнездо раввинов», якобы выполнявших «задания фашистских разведок». А газета «Безбожник» в 1940 г. поместила статью, в которой высоко оценила опыт «наступления на иудаизм» в гитлеровской Германии. К началу Великой Отечественной войны сохранилось лишь несколько легально действующих синагог.
Римско-католическая церковь, в силу своего западного происхождения, а также напряжённых отношений советского государства с «панской Польшей», с самого начала рассматривалась как враждебная сила. В свою очередь, РКЦ не согласилась с некоторыми положениями Декрета, в частности, с запретом на владение собственностью и обладание статусом юридического лица. В итоге в годы Гражданской войны многие католические священники подверглись репрессиям как участники «контрреволюционных заговоров». В марте 1923 г. судебная коллегия Верховного Суда РСФСР разбирала дело группы католического духовенства. Священнослужители обвинялись в том, что, пользуясь «религиозными предрассудками верующих, провоцировали широкие массы прихожан к выступлениям против Советской власти и отказу исполнять законы». Епископ Я. Цепляк, прелат К. Будкевич были приговорены к расстрелу (приговор был приведён в исполнение только в отношении последнего), несколько священников получили от трёх до десяти лет лишения свободы. В дальнейшем католических священников, число которых с каждым годом сокращалось, с помощью угроз и пыток заставляли подписывать послания, адресованные папе и мировой общественности, в которых категорически отрицался факт религиозных преследований в СССР.
В 1930-е гг. против лиц католического вероисповедания был организован ряд процессов. На территории АССР Немцев Поволжья была ликвидирована «фашистская контрреволюционная католическая организация», якобы занимавшаяся шпионажем в пользу Германии и Ватикана. В 1934 г. НКВД сфабриковало дело о «покушении католиков на жизнь товарища Сталина», в ходе которого были осуществлены многочисленные аресты и расстрелы в Ленинграде. Вскоре после того, как в 1936 г. обвинённый в антисоветской деятельности епископ П.-Э. Нэвэ был выслан из СССР, последние католические приходы прекратили своё существование.
С началом Великой Отечественной войны ситуация существенно изменилась. Местоблюстителю патриаршего престола митрополиту Сергию позволили сделать заявление, разосланное по приходам, в котором говорилось: «Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа... Не оставит она своего народа и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг».
Аналогичные заявления некоторое время спустя последовали со стороны немногих остававшихся на свободе лидеров мусульманских, евангельско-баптистских организаций. К религиозным лидерам и отчасти к рядовым верующим по-прежнему сохранялось подозрительное отношение. Сергия в первый же день войны выслали в Ульяновск, откуда он вернулся только в конце лета 1943 г. Но постепенно наметились и некоторые изменения. Власти не препятствовали рассылке посланий Сергия по приходам, сбору пожертвований в фонд обороны страны. Процесс закрытия храмов был приостановлен.
Существенное влияние на дальнейшее развитие событий оказал как факт сотрудничества СССР в рамках антигитлеровской коалиции с такими демократическими государствами, как Великобритания и США, так и желание использовать все средства для подъёма патриотического духа народа.
В таких условиях Сталин счёл политически выгодным продемонстрировать соблюдение «подлинной свободы совести» в Советском государстве. 4-5 августа 1943 г. он принял остававшихся на свободе православных иерархов во главе с Сергием и заявил, что РПЦ «может рассчитывать на всестороннюю поддержку правительства во всех вопросах, связанных с её организационным укреплением и развитием внутри СССР». Более того, Сталин предложил приступить сразу к организации духовных академий и семинарий, а не богословских курсов, как просил Сергий. Были положительно решены вопросы о восстановлении издания «Журнала Московской Патриархии», об организации свечных заводов. По вопросу открытия храмов было заявлено, что «никаких препятствий со стороны правительства не будет». К осени 1944 г. возобновило свою деятельность более 200 православных церквей, а к 1945 г. — 75 монастырей, включая Троице-Сергиеву и Киево-Печерскую лавры.
Некоторые исследователи, характеризуя религиозную политику Советского государства начиная с вышеупомянутой встречи и заканчивая 1953 г., употребляют термин «либерализация». Вряд ли для этого имеются серьёзные основания. Во-первых, не произошло существенного изменения юридического положения религиозных организаций. Жёсткое постановление 1929 г. «О религиозных объеди
нениях» продолжало действовать, равно как и запрет на ведение религиозной пропаганды. Заслуживает упоминания лишь предоставление Совнаркомом СССР (август 1945 г.) религиозным объединениям прав юридического лица в части аренды, строительства, приобретения для своих нужд зданий, транспорта и утвари.
Во-вторых, «потепление» государственной политики коснулось не всех религиозных объединений, да и степень его была различна. Наибольшее внимание уделялось, особенно на первых порах, РПЦ: выделение высшей иерархии правительственных автомобилей, прикрепление её к кремлевскому распределителю и т. д. Во второй половине 1940-х гг. официальный статус получили воссозданные с разрешения властей объединения мусульман, буддистов, старообрядцев, баптистов. Однако католики продолжали рассматриваться в качестве враждебной силы и, как указывает О. А. Лиценбергер, только в 1969 г. в Караганде появилось первое в СССР (за исключением Прибалтики) официально зарегистрированное объединение Римско-католической церкви.
В-третьих, государство продолжало активно вмешиваться в дела отделённых от него, согласно Конституции, религиозных организаций, и жёстко контролировать их функционирование. На постоянной основе таким контролем занимались созданные в 1943-1944 гг. Совет по делам РПЦ и Совет по делам религиозных культов при Совн<