Снег морозно хрустел под ногами, пар от дыхания оседал на груди инеем, обещая ясную погоду.
…Подошли к ледопаду, достали верёвки — связались по двое. И с этого мига, когда карабины страховочных систем звонко щёлкнули, приняв в себя надёжный капрон верёвки, сильное и смелое «Я» каждого из людей, по святому закону связки, слилось в могучее и верное «Мы».
Ледопад — хаос бездонных голубых, изумрудных, бирюзовых разломов и трещин, немыслимых в сложном многообразии ослепительно сверкающих ледяных нагромождений — они рассматривали лишь как досадную помеху перед основной работой. И они прошли ледопад сходу, на одном дыхании, быстро, уверенно и чётко. Хотя пришлось балансировать на острых ледяных гребешках, и прыгать через ледяные пропасти, и спускаться в них и, выбираясь на отвесный противоположный край, вырубать во льду бесчисленные ступени, пускать в ход крючья и лесенки...
Выше ледопада вытоптали в глубоком снегу удобную площадку. Пока четверо возились здесь с палатками, примусом и кастрюльками, связка Коваленко—Ковалевский, скинув рюкзаки, налегке пошла ещё выше, чтобы обработать маршрут для завтрашнего подъёма.
Они прошли фирновый крутяк, выбрались на ещё более крутой лёд и, вырубая ступени, поднялись к скалам. Скалы оказались трудными — гладкие плиты, рельефных зацепок почти нет. К тому же камень покрыт коркой натёчного льда, как бывает зимой около уличных водопроводных колонок. Лазать по таким скалам — удовольствие ниже среднего. Но, истосковавшись по любимому делу, карабкались по стене с удовольствием.
Поднялись на всю длину верёвок и, закрепив их на отвесе, спустились к палаткам уставшие, конечно, но от души довольные...
В вечернем сеансе радиосвязи Ахтырский передал наблюдателям:
— Ледопад прошли... обработали низ стены... встали на бивак... погода, что надо... все нормально!
В первый день работы на маршруте команда приблизилась к вершине Ушбы на шестьсот метров по вертикали.
День шестой.
Вышли на стену затемно — звёзды только-только начали тускнеть.
Связка Сорокин—Шкляев первой поднялась по обработанному пути и пошла выше, продолжая мостить дорогу в небо: в скалы — крючья, в крючья – карабины, в карабины – верёвки.
Следом поднимались остальные.
Сгоряча пошли с рюкзаками, но оказалось сложно и тяжко. А вскоре стало и совсем невозможно — с помощью блока с зажимом пришлось рюкзаки по отвесу вытаскивать. И сами поднимались на жумарах: передвинул его вверх по верёвке — подтянулся, ещё передвинул — ещё выше вскарабкался. Милое дело, привычная работа в удовольствие, отличная погода, настроение радостное — лезли по стене весело!..
Так выбрались на «Грузинскую полку» — есть такое место на стене Ушбы.
— Ну, полка!.. — саркастически хмыкнул Коваленко, высунувшись по грудь над её краем, — бутылку на эту «полку» не поставишь...
Скальная плита крутизной семьдесят градусов, залитая льдом... Но при взгляде снизу эта узкая блестящая отлогость на чёрном отвесе стены действительно выглядит полкой...
Первым, пристегнув к ботинкам кошки, пошёл по полке Шкляев. Вырубил айсбайлем ступени для поднимающихся следом товарищей.
А они внимательно его страховали и пыхтели, вытаскивая по отвесным скалам рюкзаки.
Полку прошли. Выбрались на сыпучие, хрупкие скалы у основания круто уходящего вверх узкого ледового гребня. Место для бивака здесь не слишком удобное, но дело к вечеру и пора уже было подумать о ночлеге.
Вырубили в гребне площадку, вымостили камнями, сикось-накось втиснули на неё две свои перкальки, приковав их к скале крючьями.
— Удивляюсь я на вас, коллеги, — молвил Герасюк, стараясь в это время как-нибудь разровнять гранитные бугры под спальником, — сами по собственной доброй воле стремитесь в этот горный страх, холод и голод, ради этого отпуска вымаливаете, отгулы накапливаете, без выходных вкалываете, с начальниками и жёнами конфликтуете. И ради чего?! Чтобы похолоднее лето перезимовать? Или это всё красивых значков ради? Так ведь взрослые дяди — должны уже быть к цацкам равнодушны. Да и в других видах спорта значки можно дешевле заполучить, без этих мук...
Поохали притворно, повздыхали, вспоминая, кто каким спортом раньше занимался, в каких гостиницах на сборах и во время соревнований жил и что при этом ел...
Тема еды не отпускала команду долго — горы, как известно, любят смелых, а смелые любят поесть.
…Постепенно возбуждение, обычное на восхождении после удачного рабочего дня, улеглось, и усталость сказалась — разговоры иссякли: сразу после вечерней радиосвязи, всех сморил сон. Одиннадцать часов работы и восемьсот двадцать метров набранной за день высоты, сделали своё дело...
Утро седьмого дня встретило морозом и пронизывающим ветром — после уютного тепла спальников едва переносимым. Как в известной бодрой песне: «Нас утро встречает прохладой…»
В пять часов, наскоро позавтракав, вверх пошла связка Ковалевский—Коваленко. Свернув и упаковав бивачное хозяйство, следом двинулись остальные.
Страхуя друг друга через ледорубы и ледовые крючья, поднялись до верха гребня. Отдышались. Отогрели руки.
По узким, крутым скальным полкам, прерывающимся отвесными стенками, вскарабкались под карниз. И вот тут-то, продуваемые всеми кавказскими ветрами, наработались всласть: карниз потому так называется, что похож на карниз дома — так же выступает из стены, нависая над пустотой, и преодолеть его — значит не что иное, как пройти по потолку.
И они пошли по этому щербатому, с острыми гранями потолку, забивая в него крючья – на восьми метрах скалы шесть крюков. Потому что держаться здесь было не за что. И стоять не на чем. И они держались только за свои заколоченные в камень железки, и висели над бездной, балансируя в пустоте на раскачивающихся лесенках, которые подвешивали к тем же железкам…
Выше карниза стена стояла, как раскрытая книга, и альпинисты поползли вверх по правой восьмидесятиметровой каменной странице. И без того гладкие скалы были покрыты ледяной коркой. Поднимались, обкалывая натёчный лед, с трудом отыскивая под ним микроскопические шероховатости зацепок.
В одном месте, совсем некстати, сверху лилась вода. И в наклонную щель, в которую выше сложились скалы, взобрались насквозь промокшими, окоченевшими, с одеревеневшими мышцами и с бесчувственными пальцами.
Интенсивный самомассаж… Таблетка глюкозы под язык...
...По щели взобрались к основанию очередной семидесятиметровой отвесной стены и сходу — вверх по ней. Опять заколачивали в холодный камень крючья, перевешивали с крюка на крюк лесенки и площадки — стоять можно только на них.
Добрались до верха стены. И оказались на узкой заснеженной полочке. Здесь и решили устроиться на ночлег. Выбираясь по одному на полку, усаживались рядком, свесив ноги в пропасть. Чтобы ветер не продувал, закутались в палатки.
…Ахтырский полистал записную книжку, с трудом разбирая свои торопливые, дрожащие каракули. Пошептал, считая в уме, и сообщил, что сегодня за шестнадцать часов пройдено триста восемьдесят метров.
— Реактивные! — удовлетворенно констатировал Герасюк, снимая кастрюлю с кипящим пакетным супом с примуса, стоящего на коленях Ковалевского.
— Растворимый без осадка, — буркнул Шкляев, отведав мутное варево, — борща бы!
— И яичницы с помидорами! — живо откликнулся Коваленко.
— И пива... — задумчиво молвил Ахтырский, но сумел взять себя в руки и цыкнул на некстати размечтавшуюся команду: — Не делайте из еды культа, чревоугодники!..
За ужином они балагурили на тему о медиках, не рекомендующих кушать перед сном:
— Разве это еда для молодых здоровых мужиков?!
- И разве это будет сон?!
После чая, вспомнив медицинские предписания, пожевали вяленую таранку, дабы соблюсти водно-солевой режим. Потом радировали наблюдателям традиционное «Всё в порядке!» и дружно приступили к весьма непростому в их положении делу — начали стараться заснуть.
Связка Коваленко—Ковалевский проявила неожиданную инициативу и хриплым дуэтом исполнила для всей компании колыбельную:
Мы ночуем в облаке,
Прижав друг к другу спины.
Жуём без пива воблу мы —
На это есть причины.
Как Прометеи у стены –
На крючьях карабины.
В святые мы занесены
Уже наполовину.
День восьмой.
Утро ждали с нетерпением и встретили его, как избавление. Раздирая смёрзшуюся ткань своего укрытия, завозились, собираясь на маршрут. Но встать с насиженных мест оказалось непросто — мокрая одежда, рюкзаки и палатки примёрзли к скале.
Сборы затянулись, и первая связка Ахтырский—Сорокин пошла вверх только в 8 часов.
Опять замёрзшие, бесчувственные пальцы гладят покрытые ледяным панцирем скалы, отыскивая зацепки. Холодно... Скользко... Отвесно... Зацепы крохотные — в перчатках работать невозможно, а без перчаток руки коченеют. Подо льдом трещины для забивки крючьев найти сложно — прежде чем начать заколачивать крюк, приходится скалывать лёд. Долго... Утомительно... Медленно...
Это ведь только сказать легко — сколол лёд, забил крюк...
Пронизываемый ледяным ветром, холодный и голодный, висишь, дрожа от напряжения, в километре над землей. Умостил носок одного ботинка на крохотном выступе. А другой ногой, вытянутой в гимнастическом шпагате, опираешься на собственноручно заколоченную в гранит миниатюрную железку...
Смелость? Может быть. Ловкость? Наверное. Умение? Конечно, без него никуда. И целеустремленность. И привычка иметь дело не со штрафными баллами и очками, не с бутафорскими, а с реальными трудностями и опасностями. Недаром в другие виды спорта с гор никто не уходит — из других видов в горный спорт приходят многие.
...Выше взметнулся крутой ледовый склон. По нему с тщательной крючьевой страховкой вышли к сыпучим, растресканным, ненадёжным скалам, держащимся монолитно лишь благодаря скрепляющему их льду.
В скалах камин — отвесный узкий жёлоб. Подъём по камину: превратив тело в подобие пружины — спина с силой жмёт в одну стену, ноги в другую. Так, расклинивая собой Гору, вверх — по сантиметрам...
Из камина выбрались на гребень. Справа — отвесный скальный обрыв в далёкую, клубящуюся облаками глубину. Слева подстерегает ненадёжный слой рыхлого снега на крутом льду.
— Хрен редьки не слаще! — оценил предстоящий путь Ахтырский.
Пошли, как цирковые канатоходцы, балансируя по острию.
Поднялись по гребню до нависающих скал. Сходу пройти их не удалось: ткнулись раз, другой — никак... А время позднее. Решили здесь ночевать — утро вечера мудренее.
Наколотили в скалу крючьев, к ним привязали палатку, подмостили камней под днище. Для другого дома срубили остриё гребня — борта перкальки с обеих сторон в пропасть свесились.
- Для спанья гребешок несколько узковат, — констатировал Шкляев, - зато проблема фекальной канализации решена!
И присел над пропастью, наглядно демонстрируя, как все отходы жизнедятельности исчезают бесследно в облачной бездне.
…Четверо занялись хозяйственными делами, а Ахтырский с Сорокиным, перекусив для вдохновения, опять полезли на нависание.
— Если устал, начни ещё. Если изнемог — начни ещё и ещё! — напутствовал друзей словами великого Рериха начитанный Герасюк.
И связка прошла навис. И пошла выше. И сумела закрепить на стене две сороковки перил. И могла бы ещё поработать — силы были, и желание тоже, и промёрзли пока не насквозь. Но началась гроза.
Пока гремело поодаль, они работали. Но когда рядом полыхнуло и так грохнуло, что мир содрогнулся, запахло озоном и заложило уши, Ахтырский сказал задумчиво:
— Как хороши, как свежи были грозы...
— Люблю грозу, когда внизу! — согласно отозвался Сорокин. И, закрепив быстренько на стене верёвки, они соскользнули по ним к палаткам.
Беспросветные тучи окутывали Ушбу.
— Погода сломалась, — радировали вниз наблюдатели, — команду не видим...
А команда, прислушиваясь к громовым раскатам, под зарево фейерверка близких разрядов, наслаждалась чаем и мудрым Омаром Хайямом:
О если б каждый день иметь краюху хлеба,
Над головою кров и скромный угол, где бы
Ничьим владыкою, ничьим рабом не быть!
Тогда благодарить за счастье можно б небо.
...Гроза грохотала всю ночь. Утром девятого дня восхождения гром заткнулся, но хлестал ветер и валил снег. Выбираясь по очереди в пургу, альпинисты очищали обледеневшие палатки от наваливающегося снега. И подсчитывали, на сколько придётся урезать паёк, если непогода затянется...
А Герасюку с Сорокиным не сиделось. И, презрев отсутствие видимости, к десяти часам утра они вытрясли из Ахтырского разрешение выйти на маршрут.
Откапывая верёвки из-под налипшего на скалы мокрого снега, они взобрались к тому месту, откуда вчера гроза согнала ребят. И полезли выше.
Было ужасно холодно. Ветер пронизывал насквозь. Снег сёк глаза, заметал с трудом найденные и расчищенные зацепы. Карабкаться по отвесу в этих условиях было не очень приятно. Но на страховке стоять в неподвижном напряжении, ежесекундно контролируя задубевшими руками медленно ползущую верёвку, было предельно отвратительно. Чтобы избежать обморожений, ведущий и страхующий менялись через каждые полчаса.
...За шесть часов парни сделали 180 метров вертикальных перил и в начале пятого, продрогнув до зубного лязга, спустились к палаткам.
— Ух, какие снегурочки! — восхищался Шкляев, очищая на пороге залепленных снегом товарищей.
— Очень холодно? — поинтересовался Ахтырский.
Сорокин честно ответил: — Сопли замерзают. И заметив, как погрустнел капитан, поспешил успокоить: — Без привычки ложку говна не съешь, а привыкнешь — и двух мало! Завтра снова мы с Лехой вверх полезем!
— Не будьте эгоистами, не забирайте всё от жизни, оставьте что-нибудь друзьям! — обиделся
Коваленко.
День десятый.
Сильный ветер, собачий холод, непроглядная облачность. Но снегопад прекратился. И, с трудом свернув тяжёлые заледенелые палатки, пошли вверх всей командой.
Один над другим растянулись по отвесу. Под подошвами бездна, над головой — устремлённая в зенит, теряющаяся в облаках бесконечная вертикаль сумрачных скал.
Впереди связка Ковалевский—Коваленко.
...Поднялись по навешенным вчера верёвкам, теперь нужно пересечь кулуар. Место неприятное — все камни и ледяные обломки, падающие сверху стены, проносятся по этому «мусоропроводу». Если обвал застанет в кулуаре — конец!
Проскочили благополучно.
Перевели дух.
...По крутым, залитым льдом скалам вылезли на острый снежный гребень. С него по узенькой скальной полочке пробрались к основанию камина. Вскарабкались по нему, извиваясь, как ящерки. И попали на гладкие заснеженные скалы — каждую зацепку вновь откапывать…
Стёртые о гранит пальцы кровоточат, распухли, гнутся с трудом.
…Выше — опять крутой снежный гребень. Он привёл к очередному скальному отвесу, и здесь вновь пришлось заняться эквилибристикой на лесенках.
Поднимаясь сантиметр за сантиметром, подобрались к основанию бастиона — нависающей стены высотой двести пятьдесят метров – места на маршруте самого сложного.
— Ну вот, — сказал Ахтырский, — до сих пор нюхали цветочки, а ягодки — вот они...
— Вот это для мужчин... — задумчиво пропел Ковалевский начало популярной песенки Юрия Визбора и затих, вглядываясь в жуть, что их ожидала вверху...
Здесь предстояло показать альпинизм наивысшего класса — подниматься по бастиону Ушбы — значит двигаться не только вверх, но и как бы назад, ощущая пропасть уже не подошвами ботинок, как обычно, а спиной и затылком. Как мухи на потолке...
Долго молчали — глядели вверх, до боли в шее запрокинув головы.
— Хватит, — сказал, наконец, Ахтырский, — сеанс гипноза окончен, давайте вить гнездо.
Укрываясь (да разве укроешься!) от пронзительного ветра и секущей снежной крупы, три бесконечных часа рубили в ледяном гребне у основания бастиона площадку для палаток.
Промёрзли.
Устали.
Молчали.
Бастион грозно нависал, давил, тревожил.
Как на каждом трудном восхождении, наступил момент тоски и жгучего желания поскорее оказаться дома.
Но забрались в свои трепещущие на ветру тряпичные жилища, и визуальная изолированность от сурового и враждебного внешнего мира подарила чувство защищенности. И с ним пришёл покой. И уверенность.
Подвели итог дня: работали сегодня семь часов, поднялись на сто шестьдесят метров. Нормально. И дальше всё нормально будет. Вот только очень кушать хочется.
…В одиннадцатый день снова валил снег, потоками стекал по скалам.
Посовещавшись, решили не сбивать сложившийся ритм, не отлёживаться — работать. Ибо нет ничего вреднее безделья.
Договорились — отрабатывая день на бастионе, вечером спускаться к палаткам, каждый раз поднимая и закрепляя верёвки всё выше.
Первыми на бастион пошли Герасюк и Шкляев, обвешанные снаряжением, как новогодняя ёлка игрушками, позванивая при каждом движении крючьями, шлямбурами, молотками, карабинами, лесенками, площадками, жумарами, тормозными планками...
В первых движениях ещё присутствовал тот уважительный трепет, что внушил им бастион. Но постепенно скованность исчезла, пришла обычная сосредоточенность, точность и ответственность.
...Стена монолитных залитых льдом скал. Крючья — лесенки — дюралевые площадки — крючья — площадки — лесенки — крючья, крючья... Нависающие скалы отталкивали, отбрасывали от себя. Люди болтались на верёвках рядом со стеной, их раскачивала пурга. Снег на бровях и ресницах, ледяная корка на усах, на бороде, на вороте свитера, на капюшоне пуховки.
...За восемь часов связка одолела шестьдесят метров.
Закрепили верёвки.
Спустились к палаткам.
Отряхнулись от снега.
Забрались внутрь.
Первым делом напились воды за целый день.
Оттаяли.
Поели.
Отогрелись.
Перед сном насладились чаем. И потом хрипло запели всей командой…
УтромШкляев с Герасюком снова пошли вверх.
Мороз.
Туман.
Шквальный ветер.
Временами снегопад.
...За семь часов удалось одолеть ещё сорок метров.
На тринадцатый день вверх ушли Ахтырский и Ковалевский.
Мороз.
Туман.
Шквальный ветер.
Временами снегопад.
В одном месте, чтобы пересечь скалы гладкие, как внутренность раковины, пришлось исхитриться — забили в скалу несколько крючьев, надёжно сблокировали их, закрепили верёвку и, повиснув над бездной, маятником качнулись в нужное место.
...За восемь рабочих часов отспорили у Горы ещё сорок метров.
День четырнадцатый.
Всю ночь валил осточертевший снег, ветер грохотал обледенелыми палатками.
Утро улучшения погоды не принесло.
Вверх ушла связка Коваленко—Сорокин.
Весь день мороз, туман, шквальный ветер, пурга.
Девять часов раскачивались вдоль стены на лесенках. Внизу два километра облачной пустоты, пронизанной ледяным ветром.
...За день преодолели еще тридцать пять метров.
И опять вниз, к палаткам.
Уже пятая ночёвка на одном выступе — домоседы!
На пятнадцатый день восхождения, несмотря на туман, мороз, ветер и приступы пурги, решили подниматься всей командой.
Первыми по нависающей стене вверх ушли Герасюк и Шкляев. Остальные карабкались следом, поднимая весь скарб.
Крутизна скал 95 градусов...
Час за часом стук молотков и айсбайлей по камню и по металлу, пенье крючьев под ударами, позвякивание лесенок и площадок, шорох жумаров по верёвкам, сиплый кашель, глухие и хриплые слова команд.
Голову всё время вверх задирать нужно. Шеи уже не болели — окаменели... А где руками касались скал, там кровавые пятна...
За восемь часов добрались до верха закреплённых в прошлые дни верёвок и поднялись ещё на тридцать метров выше.
Вдруг резко потеплело. Снег, копившийся на скалах все эти дни, начал таять — со стены потекли сначала тоненькие, потом всё более мощные водопады. Пока сумели укрыться за подходящим каменным козырьком, промокли насквозь. Здесь и заночевали — сидя на узенькой наклонённой в пропасть ледяной полочке.
К ночи вновь подморозило — с камня, под которым устроились ночевать, свесились сосульки. Красиво, как струны арфы…
За ночь и замёрзли и примёрзли — утром себя от скалы с трудом оторвали...
Первыми вверх пошли Коваленко и Шкляеев.
Опять им пришлось каждую скальную зацепку подолгу расчищать, скалывая натёчный лед. Вымотались вконец. Но оставшиеся до макушки бастиона пятьдесят метров одолели!
А дальше стало чуть проще. Да и солнышко выглянуло — обсохли, согрелись и повеселели.
А к вечеру и место для ночлега удобное нашлось — сидя спали лишь трое, а троим удалось на ледяной полочке улечься…
В этот день за шесть часов прошли девяносто пять метров. Значит, до вершины Ушбы осталось триста пятьдесят...
К ночи ветер усилился до штормового, а внизу разыгралась гроза. Это необычно — смотреть на молнии сверху, и потрясающе красиво!
Утром семнадцатого дня восхождения вновь весь окружающий мир тонул в непроглядном тумане, жёг мороз, и налетали снежные вихри. Но уставшие от холода и голода парни чувствовали, что вершина уже близка.
…Преодолев последние нависающие скалы, они выбрались на крутой гребень. После пройденных потолков, шестьдесят градусов его крутизны уже не казались крутыми.
И стометровая стена, в которую вскоре упёрся гребень, не смогла их задержать надолго.
А с верха этой стены к вершине вёл уже совсем простой снежный гребешок с редкими выходами скал, тридцатиградусная крутизна которого показалась им вообще дорожкой стадиона.
И как-то очень просто и обидно легко были пройдены эти последние, самые значительные метры.
...Шестеро краснодарцев стояли на вершине Южной Ушбы, и все две тысячи восемьсот пятьдесят метров пройденного маршрута покорно лежали под их ботинками.
Долго опустошённо молчали.
Потом Ахтырский встрепенулся и молвил: «Взгляните на наши горы, на это чудо — Ушбу. Если бы кто мог взойти на неё, он узнал бы всю необъятность мира, увидел бы сразу и бескрайнюю даль моря, и величайшие вершины. Взойдите на неё — и вы будете счастливы и скажете, что счастье дано миру.»
— Что это? — спросил кто-то.
— Из сванского эпоса, — отозвался капитан.
...Ни хрена не было видно вокруг. По-прежнему Ушбу окутывали плотные тучи, снежная крупа привычно секла лица, и не верилось, что сейчас август.
Но люди не чувствовали себя обделёнными.
Они прикоснулись к Вечности…