Не запирайте вашу дверь, 12 глава




...Иду и чувствую — вот-вот упаду... Сил, кажется, уже совсем нет... Сердце колотится где-то в горле, конвульсивными толчками гонит горячую кровь в гудящую голову, сжимает её тугим обручем... Перед глазами плывут лазурные круги... Когда же кончится эта пытка?.. Хочется сесть... А лучше лечь... Закрыть глаза и долго лежать, не двигаясь...

Никогда раньше я так долго не тащил на себе тяжёлый груз... Так долго не шёл круто вверх... Не уставал так сильно... Никогда мне не бывало так худо, как сейчас...

Наконец выбрались наверх. Здесь туман. Ничего вокруг не видно. Словно под колпак из матового стекла попали. Прижались друг к другу, лежим на низенькой, густой и жёсткой, как зубная щётка, траве, и грызём сахар-рафинад. Сыро, холодно, противно. Зачем мне это?

Вдруг всё начинает меняться вокруг. Прилетевший откуда-то ветер разгоняет туман. Он распадается на отдельные облачка, которые проплывают мимо нас, обдавая влажным холодом.

И мы видим даль!

...Как плюшевые медвежата округлые горы, лежат далеко внизу. Голубой ниткой, запутавшейся в траве, извивается речка. С едва слышным урчанием ползёт маленький оранжевый жучёк — трелёвочный трактор.

Заблестела на траве роса. Заструился прозрачными волнами согретый воздух. И далеко на горизонте, словно наполненные ветром паруса, поднялись и засверкали голубые громады снежных гор.

Я стою, смотрю. Смотрю на мир сверху. Не из окна самолета, а стоя усталыми ногами на влажной траве.

Из каких-то укромных уголков ветер выгнал последние остатки тумана. Они маленькими прозрачными облачками пролетают мимо нас. Кажется, что не облака летят, а я сам лечу...

...Вечером сидим у костра, поём, неумело бренча на гитаре.

— Привет, путники! — Из темноты шагнул на свет высокий красивый человек, сбросил на землю тяжёлый рюкзак, присел к огню. Напился чаю и попросил гитару. Мы отдали её неохотно. Но едва он взял первый аккорд, затихли. Такими неожиданно красивыми оказались песни! Мы слушали молча, не смея подпевать. Это было бы кощунством.

Он пел, что хотел. Потом пел по заявкам. И не было песни, которой он не знал. Потом читал стихи. Это и был Эдуард Гончаров.

А потом была жизнь. За прошедшие годы мы славно походили по горам. Много чего было.

Больше 30-ти лет мы дружны с Эдиком. Как один день!

 

…Никогда не забыть толстые брезентовые рукавицы, насквозь протёртые страховочной верёвкой, улыбающиеся лица Гончарова и Вайзера, и снег, тающий на Владькиных окровавленных ладонях.

…Сорвавшись в ледовом кулуаре, я падал по крутому, гладкому, как стекло, льду. Скорость нарастала, и мне никак не удавалось зарубиться, остановить падение. И внутри у меня была напряжённая, звенящая пустота.

Я спускался с нижней страховкой — лететь мне тридцать метров до крюка и ещё столько же ниже его. Чтобы крюк выдержал, нужно было очень чётко сработать на страховке, успеть выбрать верёвку.

Рывка ждал, как смертного приговора. Но даже не почувствовал его! Так мастерски справились Владька и Эдик...

 

...Подъём в три часа ночи. Наскоро завтракаем и выходим. Задерживаться никак нельзя — едва взойдёт солнце, со скальной стены пойдут камнепады.

По морозному насту быстро идём вверх. Освети нас солнце, и потеряем много времени, на каждом шагу проваливаясь по колено в раскисший снег. Измучаемся, вслушиваясь в тишину. Чтобы не пропустить тот страшный выдох гор, когда весь лежащий на склоне снег всей своей тяжестью с шипением, а потом с реактивным гулом рушится вниз.

…Грозящая камнепадами стена и лавиноопасный склон позади. Теперь проходим по снежному мосту бергшрунд, поднимаемся по крутому льду и через рандклюфт выбираемся на скалы.

Появилось солнце. Вспыхнули белые шлемы на вершинах. Ударил по глазам засверкавшими гранями ледопад. Исчезли полутона. Мир вокруг нас, как чёрно-белая линогравюра.

Несколько минут восхитительно сверкающей тишины. И вот сверху нарастает грохот. Пошли камнепады. Там, где час тому назад, мы, отдыхая, жевали шоколад, сейчас врезаются в лёд камни, взметая белую пыль…

 

— Выдай! Выдай ещё!

Я чуть разжал пальцы, и верёвка начинает уползать влево вверх за перегиб серой, с красноватым отливом, скалы.

— Выдай ещё!

— Верёвки пять метров!

— Выдай! Вижу хорошую трещину, пытаюсь добраться до неё.

Протравливаю веревку, и из-за скалы застучал айсбайль. Звук глухой — трещина для крюка не годится. Крюк должен забиваться в трещину монолита, и звук должен быть высоким, певучим, звонким, чистым.

— Что там? — нетерпеливо спрашивают снизу.

— Трещина – дрянь, крюк не держится.

Жарко. Мучительно хочется пить. Где-то капает вода.

Выдай ещё! — кричит из-за скалы Эдик. — И подержи внимательно — могу улететь!

Протравливаю верёвку и напружиниваюсь, готовый принять рывок.

Мы верим в верёвку. И верим в крючья, карабины, ледорубы и кошки. Верим друг в друга. Без доверия жить трудно. А высоко в горах — невозможно.

 

...Не дойдя до верха метров 60, проводим ночь, сидя на рюкзаках в лунках, которые вырубили в почти отвесном ледовом склоне. Всё сотрясая вокруг, грохочет гроза. Раскаты грома бьют одновременно со вспышками молний. Разлитое в воздухе электричество колит уши и кончики пальцев. Волосы шевелятся и потрескивают. Вокруг головы голубое сияние. Призрачным светом горит склон и висящие на нём верёвки. Любую дёрнешь – по ней, переливаясь, скользит светящаяся волна. Всё металлическое снаряжение на верёвке спустили вниз, от себя подальше. Издали любуемся, как с лезвий крючьев с пощёлкиванием стекают голубые искры...

 

…На гребне Башиля во время пурги едва не сгорели! Забарахлила паяльная лампа, на которой мы с Гончаровым готовили ужин под тентом между стоящими впритык палатками. Бензин пробило через насос. Он вспыхнул и, как из огнемёта, ударил Эдику в лицо. Загорелась борода, свитер.

Эдик сдёрнул с себя штормовку и накрыл лампу — задавил пламя.

Я свою штормовку ему на горящую голову накинул. Чуть не задушил...

 

...Высота неожиданно вырубила могучего Толика Рогулю. Пять суток несём его вниз на носилках из ледорубов. Когда тропа высоко над каньоном лепится к отвесу и сужается до ширины школьной тетрадки, нести носилки становится невозможно. Тогда Гончаров взваливает Толю на себя и один его несёт, балансируя над пропастью...

 

...За день напряжённой работы, с трудностями и страхами пройдя почти два километра дюльферов и спортивных спусков, вымотанные, голодные и страдающие от жажды, спустились с гребня на ледник. Место ровное, просторное — для палаток идеальное.

А уж смеркается.

Предвкушая отдых, скинули с плеч рюкзаки.

Но Вайзер поглядел по сторонам, хмыкнул недовольно: — Уходим! Здесь ночевать опасно.

...Минут через сорок, уже в темноте, злые и вконец измученные, мы с трудом ворочаем камни срединной морены, выравнивая площадку для ночлега.

И тут вдруг на нас накатил страшный грохот, воздух задрожал, а под ногами всё заколыхалось - в то место, откуда недавно ушли, рухнул обвал, навсегда похоронив ровную площадку под снегом, под глыбами льда и пластами фирна, под каменными обломками...

 

…В густо-синем небе горит огромная луна. Такая яркая, что без тёмных очков на неё больно смотреть.

Рядом, чуть ниже нас, серебрятся облака. Они густые и плотные. Хочется шагнуть на них с обрыва и пойти по лунной дорожке к горизонту — туда, где из облаков, как острова из океана, встают вершины гор.

Палатка открыта настежь. Мы лежим головами наружу, прижавшись плечом к плечу, молча курим. Дым наших сигарет смешивается с облаками...

 

…В небе алмазной россыпью мерцают мириады звёзд. Закрывая собой половину Вселенной, дыбится в зенит склон горы, залитый призрачным лунным светом. Двадцать градусов мороза при сильном ветре. Промороженный снег не скрипит привычно под ногами, а резко взвизгивает в такт шагам.

Медленно разгорается рассвет, гася в небе звёзды, заливая вершинный склон огненным светом. Над ультрамариновой пирамидой пика Джайлык ещё ярко горит Венера, но из-за зубчатого гребня Андырчи ослепительным, пронзительным лучом вдруг вспыхнуло — брызнуло — ударило — резануло — полыхнуло взошедшее солнце. Темнота скатилась на дно ущелий. Склоны, ледопады, снежные гребни с бахромой карнизов нестерпимо засверкали. Вдали на востоке ясно и чётко блещут безенгийские пятитысячники Коштан-Тау, Мижирги, Дых-Тау, Шхара, Джанги-Тау, Катын-Тау, правее Гестола, Тетнульд. На западе радуют взгляд красавцы Далар, Трапеция, Гвандра. Между этими панорамами на юге искрятся острыми гранями пик Шуровского, Чатын, Ушба, на неё накладывается Шхельда. Прямо перед нами холодно, как ртуть, серебрятся снеговые шапки Донгуз-Оруна, Накры, Чегета, Штавлера. Я пишу этюд маслом. Эдик видеокамерой снимает меня за работой…

 

...По склону хлещет позёмка. Ветер продувает насквозь, тело стынет, пальцы рук и ног постепенно отмерзают. Воздуха не хватает — дышать нечем. Сердце колотится пугающе, грозя разорвать грудь.

Впереди влекущая крутизна льда. Пристегнулись к перилам: свистящий шорох жумаров, звонкий хруст под кошками.

Час за часом непрерывная работа вверх... Усталые тяжёлые шаги... Бесконечные…

Вышли на перемычку. Над ней — устремлённый в небо очередной ледяной склон... Вошли в кулуар: заледенелые камни под ногами — кошки скрежещут... Выше опять крутой лёд — пошли на передних зубьях... Выше снежная крутизна с острыми застругами... Путь кажется нескончаемым…

Но вот из-за перегиба склона выросло и распахнулось ничем не заслонённое небо… Вершина.

 

...А теперь мы с Гончаровым в Гималаях. Дожили!

 

…Мучительно хочется пить. Нескончаемая пытка жаждой. Господи, ну что ж дома не сиделось?

Но впереди вверху ожидает гранитная красота скал Макалу и крутое, взбегающее к зениту, хрустальное сверканье её снега, фирна и льда. И как же они без нас? А мы — без них?

...Через два с половиной часа палящего солнца и крутого подъёма, остановились у ручейка на привал. Искупались, охладились. Но всё равно пить жутко хочется. А нельзя из-за паразитов. С трудом дотерпели до посёлка Седоа. А тут в продаже из питья нет ничего, кроме рома и давно прокисшего пива. Его и пришлось употребить. Пена из ноздрей! Но жажда отступила.

...На центральной площади посёлка развернут базар. Сюда собрались люди из всех окрестных селений. Маленьких детей женщины принесли за спиной в коробах, сплетённых из бамбука. У каждого представителя мужской части населения за поясом непременно торчит грозный нож кукри.

Продавцов на базаре больше, чем покупателей. Но это мало кого беспокоит и никого не расстраивает: восточный базар существует не столько для торговли, сколько для общения.

Мы очень голодны. Купили на всю компанию много какого-то, на вид очень аппетитного, местного печенья. Но оказалось, что его есть невозможно. Тогда Юрий Агафонов купил бананы. Наконец-то привычная, родная русская еда!..

...Заморив червячка, отмываемся от дорожной пыли и пота под водопроводной колонкой на базарной площади при большом скоплении любопытствующего народа. Крохотный, сморщенный местный старикан под дружный, одобрительный хохот рыночной толпы, восторженно ощупывает обнажённых Агафонова и Яковенко, восхищаясь их белизной и могучестью.

...Устав от отвратительной пищи, подаваемой в ночлежках, Юра Просятников вызвался приготовить настоящий плов. Вместе с Витей Буйленко он отправился произвести необходимые закупки. А мы в это время устраиваемся на ночлег. Разместились в большой проходной глиняной комнате, по которой гуляет пыльный сквозняк. Скорей бы уж подняться в горы на такую высоту, где нет гавкающих собак, орущих петухов и людей, где можно нормально есть, рисовать и спать, ночуя в родных палатках!

...С кухни пришёл потрясённый Гончаров и рассказал, что троих купленных для плова кур, шерпы связали и, засунув в кастрюлю, облили крутым кипятком. И живых, дико орущих птиц, начали ощипывать! Вот это буддистская любовь к животным! Или это ближе к индуистской традиции жертвоприношений?

Лёша Яковенко сквозь дрёму пробурчал, что это правильно — перед операцией больного всегда моют и бреют...

...Генерал Агафонов выдал Саше Алейникову десяток наручных и карманных часов, привезённых из Краснодара в Непал для подарков и призов нашим здешним помощникам. И Саша открыл на базаре торговлю российскими часами. Рынок оказался мгновенно парализован — все торговцы и покупатели, забыв о своих делах, сгрудились вокруг. Чуть припозднившийся Эдуард со своей видеокамерой и фотоаппаратами не смог пробиться к центру событий. Часы вызвали всеобщий восторг и восхищение. Шерпы разглядывают часы, примеряют к руке, прикладывают к уху, опускают в кружку с водой, чуть на зуб не пробуют. Но зачем жителю высокогорной гималайской деревни часы? Здешние крестьяне определяют время по солнцу. И едва ли во всей деревушке хватит рупий, чтобы хоть одни часы купить.

...Ближе к вечеру сходили в Управление национального парка - зарегистрировались и получили разрешение на вход. У Гончарова неожиданно возникла проблема с разрешением на пользование профессиональной японской видеокамерой. Оказывается, разрешение нужно было получить в столице. Кто ж знал? Пришлось чиновников обаять. Подарили им экспедиционные вымпелы и значки. И всё успешно разрешилось.

Наши фамилии вписали в толстенную книгу и каждого заставили расписаться.

Оказалось, что в пермите моя фамилия записана неверно. Так я и буду навсегда значиться в гималайской регистрационной книге — ДУДОК.

...Возле домика Управления выстроен из бамбука туалет, и мы с удовольствием им воспользовались. Все, до этого виденные и использованные в пути по Непалу, были ужасны — они крохотные! И уж очень-очень редкие. А тропы здесь многолюдные. И во время дневного перехода проблему справления естественных нужд решить невозможно. Люди с грузами шастают по тропе вниз и вверх постоянно. А на привалах непальцы (особенно непалки) обступают нас плотным кругом, разглядывают, ощупывают, хихикают — уединиться по своим делам невозможно.

...Юра Просятников сварил замечательный плов. И мы в полной мере им насладились под утроенную, по такому случаю, порцию профилактического рома. Ужинали на открытой веранде, и над нами плотно нависали, сидя на деревянном парапете, любопытные, дружелюбные, весёлые шерпы — жарко дышали в наши затылки и уши, заглядывали в миски и кружки.

...Вечером хлынул ливень, похолодало, и мы отправились спать рано, мечтая о полноценном отдыхе на полный желудок. Но опять помешали спать гавкучие собаки. Об одну из них, доведённый до бешенства Эдик Гончаров, сломал свой зонт. Это не помогло. Собак в Непале очень много.

А после полуночи разгулялось очередное шерпское веселье с песнями, хохотом и плясками под барабан...

Уже не возмущаемся. Спокойно терпим, воспринимая происходящее, как данность — как ливень, пургу, жару или мороз. Мы уже поняли, что бессонные ночи входят составной частью в понятие «гималайская экзотика». Зачем же лезть в чужой монастырь со своим уставом? Ну, выпивают люди по ночам, дружески общаясь… Весело смеются, поют и танцуют… Ведь не орут, не вопят, не буйствуют, не оскорбляют никого, не дерутся. А как-то в родном Краснодаре я возвращался вечером домой в полупустом трамвае вместе с дочерью и её подругой. На одной из остановок в вагон ввалилась агрессивная компания. Пьяные парни свистели, свирепо матерились, били ногами в кресла, колотили кулаками в окна, орали злобно: — Кто против нас? Кого убить?..

Обожгло чувство мучительного стыда перед девушками. И страх за них. Но обошлось. Никого из пассажиров не зацепив, на следующей остановке пьяные вывалились из вагона в темноту.

В Непале ни о чём подобном и помыслить невозможно!

 

12 апреля.

Подъём в 5-30. Мутный, бесцветно-белёсый прохладный рассвет быстро разгорается в ослепительно яркий, огнедышащий день.

Умываемся под водопроводной колонкой, а вокруг с любопытством толпятся чумазые, сопливые, ясноглазые, белозубые, весёлые, симпатичные детишки. И красивые, грациозные девушки чёрным хозяйственным мылом и стиральным порошком моют под холодной водой свои прекрасные длинные, густые, блестящие иссиня-чёрные волосы. А свои великолепные зубы они ничем никогда не чистят.

Жизнь в посёлке кипит. С раннего утра люди строят новый дом. Мужчины с трудом, но весело пилят ножовками толстые балки. Женщины замешивают глину и с трудом, но весело таскают тяжесть по шаткой лестнице на второй этаж. Дети весело помогают взрослым.

...Выше Седоа тропа стала более дикой. Здесь меньше ходит народу. Перешли прозрачную полноводную речку с глубокими каменными ваннами. Знали бы о ней вчера, пришли бы сюда купаться. А теперь — мимо, вверх.

...Через 4 часа пришли в посёлок Ташигаун. Здесь запланирован очередной ночлег. Высота 2015. Здесь малолюдно и очень чисто. И есть приличный туалет. И даже примитивный душ с чёрной пластиковой бочкой наверху, чтобы вода под солнцем нагревалась.

Тут наконец-то я смог написать первую свою гималайскую акварель. В этот раз непальцы почти не мешали. И работа удалась.

…К вечеру погода испортилась. Собирался написать закатную панораму с Канченджангой, но она закрылась плотными розово-сиреневыми облаками. Ничего не видно. И над нашим завтрашним подъёмом нависла непроглядная фиолетовая стена сплошных туч. Сгустившаяся над горами тьма расползается вверх по небу ужасающей тучей, похожей на дракона. Вскоре полил холодный дождь. Значит наверху сейчас идёт снег.

...Сегодня не только День космонавтики, но и новогодняя ночь — наступает 2055 год по непальскому календарю. Очередную профилактическую антилямблиозную акцию посвятили этому событию. Сирдар Тенги станцевал под аккомпанемент национального барабана мадало.

...Под Новый год мне всегда бывает грустно. И здесь сейчас накатила грусть. Идём и идём, нижем дни на дни. Ну и что? Ни особой усталости, ни интереса, ни радости, ни грусти. Скучно. «Горизонты, манившие нас, угасли один за другим, как тускнеет в плену тёплых ладоней светлячок или яркая бабочка». Всё, что вижу, давно знаю по книгам. Нет потрясений первооткрывания. Чуда нет. Нет даже ожидания чуда. Слишком поздно это. Всему своё время. Моё время для Гималаев прошло. Нет уже трепетной восторженности в сердце. Романтизм в душе угас. Я уже стар, как тот несъедобный козёл.

Или эта мрачность в душе оттого, что не удаётся пока начать живописную работу? Именно в ней для меня смысл и главное удовольствие жизни. Если несколько дней подряд нет возможности писать или рисовать, я начинаю болеть. В Гималаях я не затем, чтобы просто идти и смотреть по сторонам, а чтобы средствами живописи запечатлеть увиденное и пережитое.

Я горный турист и альпинист, живописец и график. Я рисую и пишу снеговые горы — выше зоны леса. Потому, что хорошо их знаю. Было бы странно, даже нелепо, если бы я горы не изображал — если не я, то кто?

Как спортсмен, мыслю категориями тактики и техники.

Как художник, мыслю ритмом, тоном, пластикой линий и пятен, формой, цветом локальным, цветом дополнительным, колоритом, цветовыми и пространственными отношениями. Зрительными образами.

Но этого не хватает. После общения с горами хочется поделиться впечатлениями ещё и словесно — рассказать об увиденном и пережитом, письменно это зафиксировать. В горах не только рисую, но и веду дневники. В горах — жизнь!

А в городе живу нелепо. Бездарно превращаю невосполнимое время проносящейся жизни в мгновенно исчезающие деньги. Примитивно и низменно. Обидно. Провожу жизнь в добывании пищи, в её переваривании и испражнениии. Как животные. А мечтается о высоком, о божественном!

Хемингуэй однажды сказал: «Бык на лужайке — здоровый парень, бык на арене — неврастеник». А мы, изнеженные потомственные горожане, стремящиеся к комфорту, но любящие даль и горную крутизну — где наша арена, где лужайка?

…Да, что-то сегодня действительно грустно. Беспросветно. А поводов-то нет. Наверно это возрастное. Я ведь родился в 1948 году, а нынешней ночью наступает 2055 год! Я - старый маразматик.

Нам лишь кажется, что с годами мы умнеем. Ничего подобного! Мы становимся опытнее, это да. А потому недоверчивее, осторожнее, предусмотрительнее и изворотливее. И ленивее, равнодушнее, циничнее. Наивные иллюзии каменеют в глупую убеждённость. Горячий романтизм остывает, наступает скучная рассудительность. Появляются обидчивость, робость и подозрительность.

И ослабла уже вера в справедливость и красоту, иссякла надежда на улучшение. И не замечается хорошее в настоящем, но прощается плохое в прошлом. И чувствуем всё хуже. И понимаем меньше. И становимся неспособными воспринимать перспективу.

К сожалению, я перешагнул тот счастливый возраст, когда по утрам ощущал прилив сил, бодрости и оптимизма. Когда казалось, что предстоящий день бесконечен, а я неисчерпаем. И всё, что в жизни задумал, обязательно получится.

Эдик Гончаров на тринадцать лет старше, но он бодр и весел. Он не маразматик. Он мудрый. Он на всех наших маршрутах всегда был старше всех. И привык.

А я сегодня впервые, здесь в Гималаях, осознал свой возраст. Хорошо, что пока не ощутил. Нам с Эдиком идётся легко и вдохновенно. Как в молодые годы, когда мы ходили в тройке с Владиком Вайзером. Будь он жив, был бы сейчас с нами. Мы дожили до Гималаев. И динамический стереотип, обретённый когда-то на сложных маршрутах, очнулся в теле и омолодил его. Но — тоска! Без поводов. Вдруг вспомнилось из Остера:

Никогда не мойте руки,

Шею, уши и лицо.

Это глупое занятье

Не приводит ни к чему.

Вновь испачкаются руки,

Шея, уши и лицо,

Так зачем же тратить силы,

Время попусту терять.

Стричься тоже бесполезно,

Никакого смысла нет.

К старости сама собою

Облысеет голова.

 

Ладно! Как сказал сейчас Юрий Агафонов: — «Раньше ляжем — раньше выйдем». Пора спать. Нужно проснуться пораньше, и пораньше выйти в путь. До жары.

 

13 апреля.

Воспоминания о прошедшей новогодней ночи самые добрые. Собаки не лаяли, петухи не орали. И шерпы пели вдали очень мелодично, и ритм их мадало не мешал, не раздражал — убаюкивал.

...Подъём в 5 часов. Утро безоблачное. Тоскливо гадает далёкая кукушка. Горы в плотной серебристо-голубой дымке.

...Идём безостановочно вверх по крутой каменистой тропе. Она засыпана опавшей листвой. Это значит, что лето кончилось, мы поднялись выше него. Мы приближаемся к вечным снегам, и скоро наступит зима. А пока звонкий хор птиц поёт под звон ручьёв, бегущих поперёк тропы с высокого склона слева. Эдик Гончаров, как всегда на затяжном подъёме, читает вслух стихи.

...Спустились в глубокий каньон, перешли по бревенчатому мостику речку и круто взобрались на противоположный высокий склон. Прошли под гигантской каменной глыбой, страшновато нависшей над тропой. За ней вновь мостик через очередную речушку. И снова тропа круто ведёт нас вверх. Вокруг цветущие деревья белой магнолии и алого рододендрона. Вдоль тропы цветёт земляника и примула. Позади справа, глубоко и далеко внизу туманится ущелье Арун. Над ним, уходя вверх и вдаль, голубеют причудливые силуэты вершин, коронованные матово поблёскивающими вечными снегами. Солнце поджаривает затылок и шею, а в лицо дует холодный ветер с запахом талого снега. Как и у нас в горах, талый снег пахнет арбузом.

...Вот уже снег под ногами. Портеры, до этого шедшие босиком, впервые обули кеды.

...Час за часом поднимаемся по крутому узкому гребню, вытаптывая ступени в глубоком снегу, перелазя заснеженные скальные жандармы. Несколько мест довольно неприятных.

...Обеденный перекус, свесив ноги в трехкилометровый обрыв. Кубанское сало запиваем сладким холодным чаем с печеньем.

...Вокруг громоздятся снеговые горы, ослепительно залитые ярким и жарким новогодним непальским солнцем. Красотища! Будь на то моя воля, занятия туризмом и альпинизмом ввёл бы в школьную программу, сделал их обязательными для всей молодежи. Нежные, робкие и слабые в горах становятся сильными и мужественными, не грубея. А сильные и мужественные обретают нежность, не слабея.

Хорошо бы никогда в жизни не встречать трудностей, бед и опасностей. Но так не бывает. Значит нужно готовиться встретить их достойно. Сила духа не мышца, которую можно накачать за месяц. Сама жизнь — повседневная, ежеминутная — куёт силу духа. Горные походы и восхождения — тугая концентрация жизни — лучший тренер. Генерал Агафонов понимает это. И он помнит слова Макаренко о том, что нельзя воспитать мужественного человека, если не ставить его в условия, требующие проявления мужества. Потому и создал в своем институте клуб туризма и альпинизма.

В Агафонове гармонично сочетаются боевой офицер – умелый и опытный оперативник, учёный – юрист, экономист и философ, и крупный хозяйственник, педагог, великолепный организатор, превосходный руководитель, классный спортсмен.

Он знаток литературы и искусства. По натуре поэт. Эстет. Жизнелюб.

При постоянной, плотной занятости, — превосходный отец: воспитывает семерых детей, пятеро из которых приёмные.

Позволяет себе неординарные поступки, никак не вписывающиеся в рамки «здравого» осторожно-житейского смысла. Один его спортивно-патриотический лагерь «Надежда» для перевоспитания подростков, состоящих на учёте в милиции, чего стоит! А поисковые экспедиции молодёжи по местам боёв в годы Великой Отечественной войны! А наши горные экспедиции!

Знаю генерала ещё с тех весёлых лет, когда он – студент экономфака Кубанского государственного университета, руководил университетской горной секцией. Уважаю его. Прежде всего, пожалуй, за то, что умеет доверять людям, безоглядно рискуя и репутацией своей и карьерой. И ни разу не ошибся. Решительно берясь за дела головоломные, невозможные и просто немыслимые для других, он неизменно добивается успеха. И он умеет быть благодарным: редкое качество редкого начальника — дарить подчинённым радость и в процессе работы, и после её окончания.

...Продолжили траверс гребня и через семь часов вышли к месту ночлега. Пологая, широкая снежная седловина Кхонгма. Высота 3700. По сторонам далёкие панорамы — снежные, остроконечные. Впереди громоздятся высокие заснеженные скалы — наш завтрашний путь.

...Задул ветер. Солнце скрылось за тучами. Подмораживает. Мокрые ботинки костенеют. Портеры с нашим грузом далеко отстали. Ждём их и медленно замерзаем. Чтоб совсем не окоченеть, вытаптываем в глубоком снегу площадки для палаток. Хоть бы шерпы успели принести их до темноты!

...Хотел заняться акварелью, но воды нет — вокруг лишь снег да лёд. А водка, которой развожу акварельные краски на морозе, где-то в одном из баулов ещё поднимается с портерами по гребню.

...Первых носильщиков, и с ними измученного мистера Пробежа, сирдар Тенги привёл через два с половиной часа. Остальные подошли через пять. Мой баул прибыл последним.

...Сегодня впервые ночуем в палатках. Наконец-то! Они нам привычнее, чем деревенские ночлежки. Спим по двое: Агафонов — Буйленко, Тенги — Пробеж, Просятников — Алейников, Гончаров — Дудко. Доктор экспедиции Алексей Яковенко спит с жестяным ящиком, в который упакована экспедиционная аптека.

Портеры от предложенной им палатки отказались. Их выносливость, морозостойкость и оптимизм восхищают. Их кеды превратились в ледышки. Сквозь ветхую одежду синеют дрожащие худые тела. А они хохочут! Ночевать устроились на крутом заснеженном склоне в залитой льдом скальной нише. Подстелили мешковину, прижались друг к другу, и — поют! Замечательные ребята! Они доброжелательны, предупредительны, уважительны и учтивы — без назойливости и либезения, без подобострастия и раболепия. Они свободолюбивы, независимы и горды. Без презрительности, наглости и хамства, без националистического психоза и экстремизма. Они полны жизни и чисты душой. Они вызывают симпатию и уважение.

...Гребень пылает в огне солнечных закатных лучей. Вершины гор горят в небе маяками. Солнечный свет медленно угасает и всё многообразие горных долин, склонов и небес сливается в общий сумрак прекрасного и таинственного гималайского вечера. Лишь несколько высочайших вершин, повиснув в тёмной небесной синеве, ещё тлеют мягким оранжевым светом. Потом и они гаснут. Быстро смеркается. Горы плавно растворяются в темноте, недолго еще сохраняя по контуру ослепительный золотой кант.

Сизая пелена сумерек постепенно сгустилась во тьму. Короткое, но нетерпеливое и напряжённое ожидание звёзд. И на горы опустилась тихая холодная ночь, осенённая двоящимся в вышине потоком Млечного Пути. Он белеет в мерцающей звёздной темноте. В разных направлениях небо пересекают яркие светящиеся точки — космические аппараты. Мы сейчас к ним значительно ближе, чем обычно. Как редко мы замечаем их в залитых рекламными огнями суетных городских вечерах! Забавно... Лишь оторвавшись от цивилизации, вступив в простую и трудную жизнь среди первозданной природы, мы осознаём высоту достижений цивилизации.

В небе мерцает невообразимая масса звёзд. Они горели всегда. Они будут гореть всегда. Их видели наши предки, увидят наши потомки. Их бесстрастный, бессмертный свет струится через глаза в душу, наполняя ее неведомым в городской жизни покоем и тихим восторгом.

 

 

Неправда, над нами не бездна, не мрак —

Каталог наград и возмездий.

Любуемся мы на ночной Зодиак,

На вечное танго созвездий.

 

Испытываю странное чувство — ощущение знакомой, долгожданной привычности и, одновременно, нереальности окружающего. Возвышаются над сугробами крыши палаток... колеблются огоньки свечей сквозь палаточный капрон... уютное, кошачье мурчанье газовых горелок… запах готовящегося варева... обесцвеченные темнотой серые пятна усталых лиц... Мы постоянно переживаем радость успеха или горечь неудачи. И, достигнув намеченную цель, сразу намечаем следующую, стремимся к ней нетерпеливо…



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-15 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: