Может быть, он сам слишком многое вложил в этот ее жест? Нет, Джонатану так уже не казалось. Более того, если бы он был кинорежиссером, то в кадре, где некогда самоуверенная героиня вдруг должна почувствовать себя покинутой, лишенной покровительства, он использовал бы именно такой жест. Вроде бы как женщина, пересекая границу, вдруг вспомнила, что здесь проверяют документы, а у нее их нет... Но вот через мгновение она вновь подняла плечи, откинула голову, привычным движением отвела волосы и снова стала величественной и непроницаемой.
Он сделал шаг к ней, но тут она взглянула ему в лицо, и ее непроницаемые глаза как бы послали ему приказ: остановись! Она повернулась, что-то сказала моряку и быстро ушла.
Джонатан Вест не пал духом. Скорее, он почувствовал волнение крови и жар во всем теле. Может быть, он ничто так не любил, как вызов. Это уже половина игры, а игра началась. Но прежде всего надо узнать, как зовут эту даму. Для этого достаточно обратиться к моряку.
Он узнал не только ее имя, но и название каюты: «Королева Анна» на сигнальной палубе. Значит, они были соседями.
И как бы пробовал ее имя на вкус. «Прекрасное имя, — думал он, — очень подходящее для своей хозяйки». И, стоя у перил, повторял его снова и снова... Андрианна де Арте... Андрианна де Арте... Андрианна де Арте... Такое имя вполне подходило героине романа, современной сказки, какой и была эта женщина. А он всю свою жизнь, с детства в солнечном Сан-Диего мечтал о принцессе из книги, почти так же, как мечтал стать миллионером. Теперь ему стало ясно, что он должен разузнать о ней побольше.
Через корабельную спутниковую телефонную систему он позвонил в свой офис в Лос-Анджелесе. Сообщил ее имя своему секретарю и потребовал срочно представить сведения о ней. Думая, что ответ сможет получить через пару часов, он отправился в один из холлов на корабле и стал ждать.
Коротая время в баре яхт-клуба, он выпил на стакан больше, чем обычно, но ответ получил раньше, чем ожидал. Срочно удалось узнать только то, что эта дама — актриса второго разряда, последние два-три года жила в Лондоне, где несколько раз выступала в соответствующих представлениях, а также то, что она — постоянная компаньонка Дуайта Рамсона, знаменитого в Британии банкира и кандидата в рыцари.
— Я это уже знаю, — сказал он раздраженно. — А что еще? Где она жила до Англии? Замужем или разведена? Какова ее история?
Но эту информацию, очевидно, нельзя было получить срочно. Не начать ли более углубленное расследование? Джонатан был удивлен: как можно было получить так мало сведений о женщине, которая явно была великосветской красавицей и компаньонкой такого человека, как Рамсон? Это казалось невероятным. Такая краткая информация только углубляла, а не разъясняла тайну.
Разозлившись, он сердито повысил голос: кто-то, очевидно, или не выполнил задание, или нашел не ту женщину. Во всяком случае, он несомненно настаивает на углубленном расследовании — и немедленно! — чтобы получить ответ к утру. На этом он повесил трубку и покончил с напитком. Завтра, подумал он, он все узнает, вовсе не предполагая, что дело это, казавшееся простым для компетентного расследования, создаст новые сложные проблемы.
В это время он не представлял себе, что эта самая женщина меняет страны проживания так же, как иные женщины меняют кожаные сумочки. Да и с именем, например... Он не мог знать, что Андрианна де Арте была Энн Соммер, Анной де ля Розой, Андриа де Соммер и так далее, а начинала она как Андрианна Дуарте в прекрасной Северной Каролине, в вечнозеленой долине Напа.
Долина Напа. Май 1959 года
Ей было всего семь лет, и она ничего не знала о смерти. Но хотя никто и не сказал ей ни слова — ни приходящая сиделка, ни доктор, ни ее любимая Роза, — она поняла, что ее красивая мама при смерти. А когда друг матери — такой высокий, прямой, всегда, как ей казалось, суровый и неулыбчивый, приехал к ним на своей длинной черной машине, она в этом уверилась.
Этот человек с глазами цвета синего мрамора и желто-коричневыми волосами, под цвет одного из мелков в ее огромной коробке с цветным мелом, приезжал в их чистенький, беленький домик, стоящий несколько в стороне от группы менее ухоженных домов, раз, самое большое — два раза в месяц. А теперь, всего через два дня после последнего визита, он снова приехал и уже не казался таким суровым. Он даже улыбнулся ей. И это был единственный раз, когда он не привез ей подарка.
Обычно, когда его водитель Ральф открывал дверцу машины, он выходил с подарком в руках и тут же вручал его ей, не сказав ни слова, не поцеловав и даже не погладив по голове. Но подарки всегда были красивые, завернутые в розовую фольгу с атласными лентами или в блестящую желтую бумагу с шелковыми цветочками. Однажды он подарил ей платье, такое замечательное, что ее мама воскликнула, обнимая своего друга: «Ах, Энди! Такого прекрасного платья я никогда еще не видела!» Потом мама повернулась к Андрианне: «Правда, это самое лучшее на свете платье, лапочка?»
Чтобы маленькой девочке не понравилось роскошное синее бархатное платье, усеянное жемчужными точками, с большим кружевным воротником и с оборками?! Это был наряд, достойный принцессы, и она только кивала головкой в знак молчаливого согласия. Но тут Елена слегка подтолкнула ее: «Что надо сказать, деточка?» И та вспомнила, чему, ее учили, и сказала: «Спасибо, сэр».
При этом она смутно улавливала, что Роза, которая жила у них и вела хозяйство, так как Елена была «хрупкая» и ей часто нужно было отдыхать, ворчала себе под нос: «А где она будет носить такое платье? Пойдет в гости к королеве? Или будет пить чай с вашей замечательной женой в вашем большом, красивом доме, мистер Богач?»
Тогда она почувствовала, что Роза, которая, кажется, всегда знала все, не любит человека, которого мама называет Энди, и не доверяет ему, сколько бы тот ни делал подарков. Это ее удивляло. Ей казалось, что человек, делающий столько подарков, должен быть замечательным, пусть он и редко улыбается.
Каждый раз, когда приезжал Энди, шофер Ральф возил их с Розой на блестящей черной машине, и они катались по окрестностям, а иногда ездили в соседний городок поесть мороженого на каком-нибудь местном празднике. И девочке, несмотря на недовольное бурчание Розы, всегда доставляло радость кататься на прекрасной машине, ерзать на мягком кожаном сиденье, трогать деревянные панели, дышать ароматом роз в вазочках, украшавших роскошный салон.
«Правда, замечательная машина?» — спрашивала она всякий раз у Розы, а та обычно сердито ворчала: «А с чего ей не быть замечательной? Это машина миллионера». Или: «Миллионеры могут купить все, что только захотят...»
А когда девочка говорила, что миллионеры, должно быть, очень славные, Роза недовольно отвечала, что они славные, но только тогда, когда тратят деньги на что-нибудь хорошее, например на доброе имя.
Многие из этих замечаний Андрианна пропускала мимо ушей, но одно она запомнила: мамин друг — миллионер.
Через несколько лет она узнала, что эта машина называется «роллс-ройс», а вазочки в машине также имеют славное имя — «Тиффани». Но тогда она узнала также, что этот, кого мама называла Энди, был Эндрю Уайт, из сан-францисских Уайтов, и что в Северной Каролине имя Уайтов известно, а имя Дуарте — нет. Тем более, что это была девичья фамилия матери...
Когда она выросла, то поняла, что имеет в виду Роза под «именем», будь то «роллс-ройс», «Тиффани» или... Уайт.
А что «Андрианна» — женский вариант имени Эндрю, это она поняла задолго до того, как выросла.
С возрастом она стала понимать многое другое — вдруг ясно вспоминая какие-то дни и ясно понимая смысл каких-то слов и разговоров, которые раньше были совсем непонятными. Например, горькие жалобы, и мрачные предсказания Розы, и сбивчивые оправдания Елены, ее безрассудно-оптимистические ответы... Особенно запомнился один разговор — как раз после предпоследнего визита мистера Уайта.
Как только они с Розой вернулись с прогулки, Уайт наскоро попрощался на ходу и сел в машину. Елена с извиняющейся улыбкой объяснила Розе, что у него очень важная встреча в Сан-Франциско.
— А что сегодня заявил мистер Богач, Елена? Не сказал ли он, между прочим, что даст свое хорошее имя... вы знаете кому? Или что хочет обеспечить ее будущее?
Красавица Елена устало вздохнула:
— Мы не говорили об этом сегодня.
— А почему нет, скажите, — настаивала Роза. — Что было для вас важнее, чем говорить о будущем?..
Она осеклась, когда Елена отчаянно посмотрела на Андрианну, упала в кресло и вскрикнула:
— Роза, прошу вас! Не сейчас! В другой раз, Роза, поймите! Он любит меня... нас обеих. И я это сделаю. Я с ним поговорю! В нужное время. Но не сейчас. Время летит. Прежде чем я это поняла, вы с ней вернулись и было поздно. Знаете, как это бывает...
— Нет, — ответила Роза. — Я не знаю, как это бывает. Я только знаю, что надо что-то делать, пока не поздно! Елена, вы теряете время!
Но, взглянув на Елену, такую беззащитную и хрупкую в своем серебристо-розовом халатике, с пучком черных волос, оттягивавших голову назад, с тонкими чертами лица, пожилая женщина не решилась настаивать дальше.
Она сделала слабую попытку шуткой загладить неприятный для Елены разговор и, забыв на минуту о присутствии Андрианны, вскинула свои короткие руки с нарочитой веселостью и сказала:
— Вот что получается из дневных ласк. Я всегда говорила: нет ничего хорошего в том, чтобы заниматься любовью до захода солнца. Разве я не говорила это не раз?
— Ах, Роза, — вскрикнула Елена, признательная за желанную передышку, и, встав, стала осыпать поцелуями встревоженное, но уже как будто веселое морщинистое лицо. — Разве вы не знаете? Секс... Любовь днем — золотой, удивительный дар! Минуты, похищенные у вечности!
Слова матери были тогда понятны Андрианне не больше, чем ее собственные разговоры с Розой. О дарах и подарках она знала, но секс... любовь днем? Она знала, что любовь — это то, что чувствовали друг к другу она, мама и Роза, но что такое «секс»? Что касалось минут и вечности, то она плохо понимала, что значит «вечность», насколько это долго.
Она хотела спросить у мамы, что значит «удивительный дар», но тут Елене стало трудно дышать, и ей пришлось лечь в постель.
Думая, что матери надо только отдохнуть несколько часов, как не раз бывало, и, стремясь помочь Розе, чтобы мать устроилась поудобнее, Андрианна начала взбивать подушки, забыв все вопросы.
Вечером Андрианна ждала, что матери станет лучше и она встанет и будет танцевать, как всегда, когда чувствовала себя счастливой. Но ждала она зря.
На следующее утро она снова ждала, что теперь мама встанет, подойдет к окну и воскликнет: «Какой чудесный день!» А после завтрака они, может быть, пойдут гулять в сад, где росли душистые розы, которые мама очень любила.
Но начался ясный день, а Елена так и не встала. Потом пришел доктор Германдес, который несколько раз приходил и уходил в этот день, и у Андрианны родилось страшное подозрение, что мать никогда не встанет, подтвержденное неожиданным приходом Энди, и тут она очень испугалась. Но через несколько секунд она стала думать по-другому: она вспомнила, как Роза говорила о миллионерах, что они могут купить и сделать... все что угодно! Поэтому, когда Розу и ее тут же услали кататься, она была убеждена: «Когда они вернутся, мама поправится и будет как новая!» Она будет сидеть и улыбаться им, будет смеяться и выглядеть такой же красивой, как всегда. Миллионер пришел, чтобы сделать это!
Когда Ральф, чье бесстрастное лицо обычно было хмурым, наконец привез их домой и открыл дверку, Андрианна бросилась вслед за ним, не желая больше ждать ни секунды. Но когда она вбежала в дом, а затем в спальню, она увидела, что мать ее лежит совершенно неподвижно, глаза открыты, руки сложены на чистой белой простыне. И тут Андрианна увидела его — миллионера, сидящего на стуле у кровати и ничего, совершенно ничего не делающего. Он просто сидел, закрыв лицо руками.
В ужасе она повернулась к Розе, которая стояла за ее спиной, но Роза на нее не смотрела. Она уставилась на Елену, лежавшую так неподвижно, а потом Роза вдруг вцепилась себе в волосы, побежала к кровати матери, стала на колени в ногах и начала плакать.
Андрианна почувствовала, что ей словно обожгло глаза, а ноги как будто окаменели, так что она не смогла двигаться. Она открыла рот, а нижняя губа отвисла, словно изнутри у нее рвался крик, но не мог вырваться. Он словно застрял в горле и душил ее, и единственным звуком было какое-то страшное сопение.
Роза, которая в горе своем на мгновение позабыла об Андрианне, повернулась, еще стоя на коленях, и протянула к ней руки. А доктор Германдес подошел и положил руку на ее плечо.
— С ней все будет в порядке, — сказал он Розе. — Нужно только немного времени. Конечно, это травма для ребенка...
И тут вырвался пронзительный крик, высокий и страшный, заполняя собой всю комнату, а за ним последовали низкие частые вскрикивания.
Доктор наклонился к ней, а Роза встала и кинулась к ней, чтобы заключить ее в объятия. Но Андрианна вырвалась и вдруг, как тигренок, бросилась на Эндрю Уайта, который сидел отключенный и погруженный в себя. Она била его сжатыми кулачками, лягала ногами, дико рвала волосы пальцами.
Эндрю Уайт попытался схватить ее за руки и остановить ее пинки, а также защитить щеки от ее ногтей, которыми она царапалась. Но девочка сопротивлялась так яростно, что доктор и Роза только вдвоем оттащили ее от него. И тут вдруг она как будто сломалась и зарыдала, как всякий ребенок в горе. Она ведь была так уверена, что он пришел спасти ее маму. Миллионер, белый рыцарь на черной машине вместо коня.
Ей было всего семь лет, и все это для нее было как какая-то сумятица, правда, она была уже достаточно большая, чтобы инстинктивно почувствовать испуг, когда они с Розой, вернувшись в свой белый домик после похорон, нашли там Эндрю Уайта, который не был на похоронах, а ждал их здесь. И она была достаточно сообразительная, чтобы догадаться подслушать разговор между ним и Розой, когда ее выслали из комнаты. И вот, слыша их голоса, высокий и громкий — Розы и приглушенный — мистера Уайта, она смогла понять, что чей голос громче — это не так уж важно. В конце концов, миллионер добьется своего, а Розе будет нечего сказать.
— Вам не следует волноваться, Роза. Я обещал Елене, что вы будете обеспечены, и это так и будет. Вы сможете остаться в этом доме, сколько захотите, и будете получать ежемесячный чек, назовем это пенсией.
— Да какое мне дело до этого дома и до вашей пенсии, — выкрикнула Роза. — Он ее, девочкин, Андрианнин, вам она не нужна, а мне нужна, я люблю ее, я буду заботиться о ней как о своей дочери. Елена так хотела...
— Нет. Я знаю, у вас хорошие намерения и вы любите Андрианну, но Елена не этого хотела, — сказал он твердо. — Я обещал ей...
Роза фыркнула:
— Что вы обещали Елене? Что вы будете любить ее ребенка, что дадите ей свое имя, возьмете ее в свой дом, в свою семью? — Пожилая женщина горько рассмеялась.
— Ну, Роза, вы же понимаете, что я не могу этого сделать... Это невозможно. Елена это понимала. Она это всегда понимала. Я никогда не давал ложных обещаний. Я просто обещал, что я позабочусь об Андрианне, о том, чтобы у нее был хороший дом, подходящее окружение и образование. Именно это я и собираюсь сделать. Я также озабочен благополучием Андрианны, ее счастьем, как и вы.
— Нет! — хрипло закричала Роза. — Вы не думаете о ее счастье. Как она может быть счастлива без любви, без настоящей семьи?
— Я вижу, вы не понимаете, Роза... У нее будет семья! Подобающая семья и подобающее имя, как я и обещал Елене. А это ведь то, чего и вы хотели для нее, не так ли? Я думаю, вам это понравится. — Тут его голос настолько понизился, что Андрианна больше не расслышала ничего. Она слышала только, как плакала Роза.
Они были в аэропорту Сан-Франциско. Роза крепко прижимала к себе Андрианну, а Ева Хэдли с бесстрастным лицом стояла в стороне, давая им возможность попрощаться. Ей предстояло сопровождать Андрианну в полете.
— Пожалуйста, Роза, ты должна лететь со мной, — шептала Андрианна, страшно боясь расставаться с той, которая, конечно, любила ее.
— Но я не могу, — всхлипывала Роза.
— Почему же?
— Я тебе говорила, моя ненаглядная. Ты начинаешь новую жизнь... Хорошую жизнь в хорошей семье. — Роза попыталась улыбнуться сквозь слезы.
— Но я не хочу! Мне не нужно новой семьи! Я не хочу никуда уезжать. Я лучше останусь с тобой. Пожалуйста, Роза, пожалуйста. Почему мне нельзя остаться с тобой?
— Потому что так говорит мистер Уайт, — сказала Роза в отчаянии.
И тут объявили, что началась посадка на рейс 1020, рейс ее девочки.
— Но почему мы должны слушаться его?
— Так надо, — пробормотала Роза, пока мисс Хэдли, радостно улыбаясь, собиралась взять Андрианну за руку. — Уже пора. Я боюсь, — сказала она быстро. — Поцелуй Розу на прощание — и пойдем.
Руки Розы беспомощно повисли. Она сделала два шага назад и слегка подтолкнула Андрианну:
— Иди.
— Но почему, Роза, почему? — Андрианна продолжала всхлипывать, увлекаемая решительной Евой Хэдли. А Роза, закрыв лицо большим носовым платком и съежившись, просто отвернулась.
Ева Хэдли взяла бокал шампанского у хорошенькой светловолосой стюардессы.
— А тебе чего, милочка? — спросила молодая женщина у Андрианны, которая теперь тихо сидела, вытирая слезы на щеках. — Апельсиновый сок или имбирный напиток?
Так как девочка не ответила, та спросила еще раз:
— Как насчет кока-колы?
Андрианна опять промолчала, и Ева веселым голосом ответила за нее:
— Я думаю, сейчас Энн ничего не хочет. Может быть, попозже.
— Хорошо, Энн. Если передумаешь, то дай мне знать, — вежливо сказала стюардесса, уходя.
Андрианна взглянула на свою спутницу с негодованием:
— Меня зовут не Энн. Я Андрианна? Андрианна Дуарте.
— Нет, дорогая, боюсь, что это не так. Теперь тебя зовут Энн Соммер, — сказала Ева решительно.
— Вы лжете.
— Не надо говорить таких слов, Энн, и не надо повышать голос. Соммеры — не такие люди, чтобы позволять подобное поведение. Ты умеешь читать?
— Соммеры? Кто они такие? И конечно, я умею читать. Разве вы ничего не знаете? Мне уже почти восемь лет, и осенью я иду в третий класс.
— Хорошо. Тогда вот смотри... — Она достала из сумочки какую-то книжку. — Это называется паспорт. Когда ты переезжаешь из страны в страну, у тебя он должен быть. А это — твой. Смотри: вот твоя фотография.
Андрианна с удивлением увидела, что Ева Хэдли говорит правду. Действительно, это была ее фотография, хотя она не помнила, когда ее снимали.
— А так как ты уже большая девочка и умеешь читать, скажи, какое имя там написано?
Андрианна не прочла имя вслух, но, конечно, легко разобрала его. В паспорте под ее фотографией было имя Энн Соммер!
В среду вечером
Джонатан выпил вторую порцию шотландского виски, когда ему пришло в голову, что к ужину, если уж он хочет сидеть за одним столом с Андрианной де Арте в ресторане «Королевский гриль», следует подготовиться. По счастью, число мест было ограничено, что облегчало его задачу.
— Это Джонатан Вест, — сказал он в телефонную трубку. — Проверка. Когда мисс де Арте делала распоряжение насчет ужина, напомнила ли она, что наши места будут рядом?
— Мисс де Арте? — Один момент, сэр... Боюсь, что нет. Кажется, мисс де Арте пока не делала никаких заказов. Но это, конечно, не проблема. Разумеется, вы будете сидеть за одним столом.
Когда это было решено, Джонатан отправился за покупками. Для ресторана требовался определенный костюм, которого у него не было, — ведь он думал, что в Лондоне проведет одну ночь, и взял с собой из Лос-Анджелеса только чистую рубашку и смену белья.
К счастью, на корабле был неплохой магазинчик, и там он нашел вечерний пиджак, который не требовал дополнительной подгонки, а также брюки, в которых хотя и требовались небольшие изменения, но они должны были быть готовы к завтрашнему дню у корабельного портного.
Итак, готовясь к пяти дням жизни на море, здесь он выбрал еще тяжелый кожаный пиджак, а также купальный халат, плавки на случай проведения времени с Андрианной, два кашемировых свитера и еще тренировочный костюм для утреннего бега по палубе. Интересно, Андрианна тоже бегает или она предпочитает гулять?
Закончив с покупками, Джонатан, что было редкостью, стал думать, как убить время. Как такому «запойному» работнику использовать время, оказавшееся свободным? Ну, раз он решил изучать корабельное дело, то и надо заняться этим: осмотреть этот плавучий дворец. Он начал с Золотого минерального источника на море, покрутился на электронном гольфе, затем поработал в гимнастическом зале и закончил плаванием и массажем. Потом он еще зашел в парикмахерскую, побрился и слегка постригся, хотя нужды в этом не было. Затем он решил вернуться к своим контрактам и письмам в почтовом ящике, но оказалось, что сосредоточиться трудно, и он с облегчением стал одеваться к ужину.
В вечернем костюме и черном галстуке Джонатан одним из первых занял свое место, чтобы сразу заметить Андрианну, когда она придет, и самому, не дожидаясь официанта, предложить ей стул. Но вот он сел, не обращая никакого внимания на роскошную обстановку столовой: кленовые панели, итальянскую мозаику, гравюры на стенах, хавиландский фарфор, хрусталь баккара, и стал с нетерпением ожидать. Он вежливо, но бегло познакомился с соседями, продолжая не отрываясь смотреть на вход.
Потом, когда Джонатан равнодушно принялся за омара, он решил, что мисс де Арте из тех женщин, которым нравится опаздывать, делая свое появление более эффектным. А может быть, в последнюю минуту она почему-то решила переодеться. И хотя ее отсутствие омрачало настроение и уменьшало удовольствие от салата и грибного супа, оно только увеличивало предвкушение того момента, когда она наконец появится перед его голодными глазами. Но вот подали уже жареного утенка и «Мерсо», а она так и не пришла. Джонатан, упавший духом, наконец понял, что де Арте не придет вовсе. Он быстро поднялся и ушел, бормоча извинения перед другими гостями. Три женщины за столом проводили его заинтересованным взглядом, а их мужчины посмотрели на него с неприязнью и завистью.
Остаток вечера он провел в игорном клубе, бродя туда-сюда от буфета к рулетке. Он играл механически, но постоянно выигрывал, рассеянно подсчитывая выигрыши. В какой-то момент ему показалось, что он заметил Андрианну за соседним столом. Он бросился туда, не засунув деньги в карман. Приятная брюнетка взяла его за руку и тихо спросила:
— Может быть, месье не знает, на что истратить деньги?
Джонатан взглянул на нее, улыбнулся широкой улыбкой и ответил:
— Ну, я уверен, что вы найдете, на что, — и, галантно бросив пачку денег на ее столик, ушел, прежде чем она успела сказать что-то еще.
А мисс де Арте нигде не было Огорченный, он уселся на стул около бара.
— Не повезло этой ночью? — спросила серебристая блондинка в синем шелке.
— Да нет, я бы сказал, все хорошо, — усмехнулся Джонатан.
— Много ли выиграли?
— Я точно не знаю, — заявил он.
— Правда? — Она подняла брови, не очень-то веря ему.
— Правда, — ответил он.
Это действительно было так. Когда он играл ради игры, как сегодня, имели значение не деньги, а сама победа. Выигрывать — это тоже серьезное дело. Для него это всегда было так, даже если в соревновании не было никакой ставки или награды. Когда он был еще маленьким мальчиком и соревновался с другими мальчиками, кто дольше всех просидит под водой, он всегда старался быть первым. Иногда ему казалось, что легкие его сейчас разорвутся, но он не вылезал, пока не убеждался, что остальные уже вылезли.
— Может быть, посчитаем вместе? — предложила блондинка. — Тогда вы будете знать точно.
— Спасибо, но я думаю, что сегодня посчитаю сам.
В другое время и в другом месте он, конечно, принял бы это предложение — она была достаточно привлекательной: густые серебристо-пепельные волосы, мягкие зовущие губы, ясные, живые, голубые глаза. Он не видел ничего плохого в этих огромных глазах, откровенно и призывно уставившихся на него.
Потом он понял, что он вспоминает и чего ему недостает. Глаза у той женщины были прекрасны, они были только другого цвета. Продолжая размышлять о женщине с глазами янтарного цвета и о том, почему она не пришла ужинать, он решил вернуться в каюту к своим контрактам. Если не удается сосредоточиться, решил он, надо воспользоваться аудио- и видеобиблиотекой, доступной на корабле среди других развлечений.
Подойдя к двери каюты, он увидел женщину в шубе. В сумерках из-за спустившегося тумана она стояла и глядела на темное море. Но он сразу узнал ее, и, как в какой-то давней популярной песенке его детства, которой он не придавал значения, так как всегда был рационалистом, его сердце замерло.
Продолжая размышлять, он направился к ней. Прежде, чем он подошел к ней, она плотнее укуталась в шубу, как бы желая в ней спрятаться, пока она еще не в своей каюте. Тогда он понял, что ее каюта — «Королева Анна» — рядом с его каютой, и почувствовал большое удовлетворение: их разделяла только стенка...
Рекордно быстро раздевшись, Джонатан лег в постель и стал представлять, как она раздевается, медленно снимая одно за другим. Сначала шубу, потом платье, потом рубашку... Обнажая совершенные линии тела, расстегивая кружевной пояс... Руки ее коснулись шелкового трико... Вот она стягивает чулки с длинных, он был уверен, замечательных ног и, может быть, в это время смотрит на себя в зеркало и улыбается, довольная тем, как она хороша... Может быть, даже поглаживает сама себя, набрасывая ночную рубашку на полную грудь и крутые бедра. «А может быть, она и вовсе не носит ночную рубашку?» — подумал он.
Интересно, она уже легла? Он почувствовал прилив желания, какого еще никогда не было. Он мог бы дойти до полного возбуждения, но... Остановил себя так же быстро, как и настроил на это чувство. «Не следует, — подумал он, — ослаблять замечательное (а он не сомневался в этом) занятие любовью вместе с ней воображаемым актом». Думая о ней в страшном нетерпении и одиночестве, он понимал, что надо подождать реальной близости. Нужно только время, уговаривал он себя. Завтра... А если не завтра, то послезавтра...
Вдруг Джонатан встал, зажег свет и потянулся к телефону. Несколько минут перед разговором с секретаршей показались бесконечными.
— Да, сэр, — быстро ответила Петти. — Я подготовлю вам доклад через...
— Забудьте об этом, — сказал ей Джонатан. — Я хотел сказать вам: надо закрыть расследование об Андрианне де Арте.
— Да, сэр. Забыто, мистер Вест. И, раз вы позвонили, Боб Дюген говорит, что ему нужно...
— Петти, Дюген может получить все, что ему нужно, от Мартина. Перед тем как уехать, я соединил его с Брюстерским объединением.
— Я понимаю, сэр. Но он говорит...
— Скажите ему то, что я сказал, ладно?
Повесив трубку, Джонатан повеселел. Все сведения об Андрианне де Арте он узнает сам... когда они познакомятся поближе. И насколько более захватывающе раскрывать тайну интригующей женщины самому! Так когда-то он делал свои первые дела, все находил сам, и от этого победы были еще слаще.
Да, это чертовски интересно, и поэтому он решил не смущать ее, так как она могла узнать, кто наводил о ней справки. Может быть, это и целесообразно, но он не сомневался, что для женщины ее породы это может показаться безвкусным и пошлым.
Уже сейчас, когда они еще и не разговаривали друг с другом, ему было важно предстать перед ней человеком очень уважаемым, даже, выражаясь старомодно, человеком чести.
Андрианна бросила шелковое платье на пол и скользнула под одеяло. Она думала об интересном молодом американце, которого она даже не знала, как зовут. Конечно, это было роскошью, но ведь грезить-то она могла!.. Разве мог какой-нибудь мстительный бог или демон, вершитель судеб, запретить мечтать? В конце концов она ничего плохого не сделала, чтобы заслужить такое.
Между тем ее все время как будто за что-то наказывали, и она не знала точно, за что. Может быть, за то, что она родилась у Елены Дуарте, которая жила так безрассудно и умерла так рано, доверив будущее дочери человеку, которого это мало занимало. И разве, подумала она жадно, она не может позволить себе то же, что любая другая женщина с этим симпатичным незнакомцем в эти пять дней на море, когда ничего другого не остается? Ничего, кроме как заняться любовью. Пять дней, такой маленький кусочек от вечности...
Нет, она хотела не так уж и многого по понятиям обычной женщины. Но она — Андрианна де Арте, урожденная Дуарте, впервые за тридцать лет возвращается на родину, вряд ли была обычной женщиной. Да и обычного детства у нее не было. Разве маленькие девочки летают из Сан-Франциско в Багдад, обнаружив в воздухе, что теперь у них какое-то чужое имя и они должны жить с чужими людьми?
Испуганная, не понимающая, что происходит, она повернулась к окну, и смотрела в него невидящими глазами. А когда мисс Хэдли сказала: «Ты можешь называть меня Ева», — упорно продолжая называть ее Энн, — она не повернулась и ничего не ответила.
— Ты ведешь себя слишком грубо, Энн, и если хочешь, чтобы в новом доме тебе было хорошо, нужно улучшить свое поведение. Ведь не все так же терпеливы, как я. Ты понимаешь меня, Энн?