«Моя дорогая! Сладчайшая часть тебя!» Он на самом деле говорил, как поэт.
Андрианна пролежала в клинике пару дней. И персонал, и атмосфера в клинике были так же холодны, так же стерильны, так же полны всяческих запретов, как это, вероятно, бывает в женской тюрьме. Андрианна искренне обрадовалась, когда пришли навестить ее Пенни и Николь.
Пенни принесла ей бутылочку духов «Май син», опрыскала ими с ног до головы всю Андрианну и всю комнату, чтобы убить «спермицидные запахи».
— Это звучит просто ужасно! Что это значит?
— Так пахнет мазь, которой смазывают диафрагму. У тебя ее еще нет, но тебе придется ей обзавестись, коль скоро ты в коротких отношениях с Гаэтано Форенци. Я права, Николь?
— Обязательно! — Николь произнесла это так серьезно, что все трое закатились от смеха.
Николь принесла ей прозрачную сорочку, извлеченную из заветных запасов, и потребовала, чтобы Андрианна немедленно ее надела.
— Боже мой! Представь, сюда придет Гаэтано, умирая от желания увидеть тебя, и вот он видит тебя в этом! — Она с отвращением показала на казенную бесформенную сорочку. — У него пропадет всякое желание. Ты его просто оттолкнешь своим видом.
— Ты приехала из страны испорченных нравов! — запротестовала Андрианна, произнеся одну из любимых присказок Пенни. — Во-первых, он не придет сюда. Почему, собственно, ему приходить? Да и захочет ли он прийти? Почему ты думаешь, что он захочет? — Она с надеждой переводила взгляд с Николь на Пенни.
— Он обязательно захочет, потому что он в тебя безумно влюблен, — сказала Николь быстро и убежденно. Пенни стояла молча и внимательно смотрела на Андрианну — так внимательно и так долго, что Андрианна захотела придушить ее.
— Он обязательно придет, — объявила наконец Пенни. Они с Николь набросились на Андрианну, пытаясь стянуть с нее казенную сорочку и надеть французскую. За этой возней и застала их медсестра. Она выкинула из палаты обеих девушек вместе с прозрачной сорочкой.
— Больше никаких посетителей сегодня вечером! — сказала она, как отрезала, и выключила свет.
Не прошло и двадцати минут, как словно по мановению палочки появился Гаэтано. В темноте она не сразу его разглядела, но лишь услышала, что кто-то вошел. Ей подумалось, что, может быть, это Гаэтано. Когда он наклонился над ней, поцеловал ей веки, шею — она уже знала, что это он. Андрианна открыла глаза — и увидела Гая! Теперь уже она видела его лицо, его блестящие черные глаза. Она запустила пальцы здоровой руки в курчавую шевелюру, притянула его лицо, их губы встретились...
Когда они перестали целоваться, чтобы перевести дыхание, Андрианна пробормотала:
— Как ты сумел войти? Ведьма в обличье медсестры сказала, что сегодня вечером ко мне больше никого не пустят.
— Я уговорил ее.
— Ты? Уговорил ведьму? — Она открыла рот от восхищения. — Но как ты это сделал?
В ответ Гай засмеялся, потом наклонился над ней и что-то шепнул в ухо.
— О, нет! Только не ведьма в обличье медсестры! Я не верю! Но как?
Он залез к ней на кровать, нырнул под одеяло.
— Вот так... — шепнул он снова.
И она поверила.
— Ты сумасшедший, — шептала Андрианна Гаэтано, когда он затащил ее в женский туалет концертного зала Лозанны. — Кто-нибудь войдет!
Но Гай уже стянул с нее колготки, а когда вошла женщина, он аккуратно натягивал их на Андрианну и вежливо объяснил вошедшей даме — перед тем, как они оба неторопливо покинули туалет:
— Это просто удивительно, но эти колготки совершенно на ней не держатся и спадают в самых неподходящих местах.
Андрианна не переставала удивляться, в каких только местах Гаю вдруг не приходило в голову заниматься любовью. Он был бесконечно изобретателен. В ее комнате, в своей комнате, в туалете, в чулане. В его красном «форенци». Даже на горных спусках. Когда она протестовала, говоря, что они могут отморозить некоторые важные части своего тела, он уверял ее, что жар их страсти не позволит им замерзнуть, и даже растопит снег на несколько километров вокруг. Она верила ему, верила в силу их страсти.
Андрианна была раздражена и растеряна, когда перед самыми каникулами Пенни, которая собиралась лететь домой в Даллас, попросила ее:
— Скажи Гаю, пусть он привезет мне немного травки.
— Что ты сказала? Что ты просишь его привезти? — Андрианна подумала, что ослышалась.
— Я сказала, чтобы ты попросила Гая привезти несколько граммов этого ужасного зелья, которое он привозил в прошлый раз. Я не думаю, что смогу достать что-нибудь в Далласе. Все думают, что в Америке можно добыть что угодно, но там так строго относятся к наркотикам, особенно в Техасе. К тому же я давно не была там, у меня нет связей. Мои друзья в Далласе... Я хочу хотя бы пару граммов!
— Всего лишь? Ты уверена, что это все? Почему мы так скромны? Почему сразу не пару килограммов?
Пенни озадаченно посмотрела на Андрианну, не понимая, что именно ее так разозлило.
— Нет, я не хочу пару килограммов, и даже не килограмм. Я хочу лишь пару граммов. Если на таможне вдруг меня застукают, то не смогут обвинить в провозе наркотиков для продажи. Смотря на тебя, можно подумать, что я оскорбила Гая или тебя. В чем дело? Что ты взвилась?
— Что я взвилась? Сейчас объясню. Конечно, Гай всегда так щедр, всегда всем делает подарки, вместо того чтобы оставлять себе, как это делают все на свете. А у тебя хватает совести просить у него пару граммов. Я даже не думала, что ты так жадна!
Теперь настала очередь Пенни рассердиться.
— Я вовсе не прошу о подарке. Мне не нужны подарки, я даже не прошу о скидке. Я заплачу столько, сколько это стоит. Если хочешь, твое отношение ко всему — просто идиотское. В конце концов, мы друзья...
— Что значит, ты заплатишь столько, сколько это стоит? По-твоему, выходит, что Гай — поставщик? — Голос Андрианны был полон презрения.
— Ради Бога, Энни, ты что, не знаешь? Гай на самом деле занимается этим. Может быть, он и мелкий делец в общих масштабах, но здесь, в «Ле Рози», — он самый крупный. Джемми Причард тоже занимается понемногу наркотиками, но у него никогда не достанешь больше двух пилюль враз. Энни, а ты что, не знаешь на самом деле?
Андрианна подумала, что Пенни что-то путает. Она была так близка с Гаем, они были любовниками, они были друзьями. Как могло произойти, что она чего-то не знала о Гае? Как могло произойти, что она не была знакома с частью его жизни?
Однако Гай не стал отрицать слов Пенни. Он просто засмеялся, как он обычно это делал. На этот раз, однако, она не была ни удивлена, ни восхищена. Ее беспокоило не то, что он был главным поставщиком наркотиков в «Ле Рози», а то, что она узнала обо всем последней, как обманутая жена.
— Но почему ты мне не сказал? Я думала, мы с тобой близки настолько, насколько это вообще возможно. Почему ты скрыл от меня это?
Гай обнял ее:
— Я ничего не скрывал от тебя, дорогая моя. — Он поцеловал ее. — Ведь все давным-давно знают, почему же ты не знала? Ты же не глупее других. Я думаю, ты не знала потому, что не хотела знать. Если ты не хотела знать — это твое дело.
Но Гай был не прав. Андрианна думала, что и на самом деле не знала. Или знала? Или она закрывала глаза на недостатки своего возлюбленного? Ответить Андрианна не могла, поэтому спросила Гая:
— Но зачем ты занимаешься наркотиками? Твой отец присылает тебе столько денег, ты их даже не успеваешь все потратить. У тебя все есть. Подумай и об опасности. Вдруг тебя поймают? — Мысль была ужасной. Гай в тюрьме! Оторванный от нее. — Я не понимаю, зачем идти на подобный риск.
Гай не засмеялся, но пожал плечами. Андрианна знала его ответ. Он делал это специально, чтобы рисковать. На самом деле: ему не было и девятнадцати, в глазах окружающих он не был еще мужчиной. В то же время у него было все, что можно пожелать — внешность, воспитание, деньги Форенци, отец, подруга, которая его обожала, — не хватало лишь опасности, риска, остроты ощущения жизни на грани дозволенного.
Андрианна пыталась уговорить Гая, чтобы он бросил свое занятие. Она не хотела, чтобы он подвергал риску их обоих.
— Пожалуйста, я умоляю тебя. Я не вынесу, если тебя посадят в тюрьму. Разве ты не знаешь, что ты — единственный в мире человек, на кого я могу положиться — за исключением Николь и Пенни.
Пожалуй, считанные разы за все время их знакомства она видела Гаэтано таким серьезным.
— Я единственный, кого ты любишь, или единственный, на кого ты можешь положиться?
— Это одно и то же.
— Вовсе нет. Прекрасно, что ты меня любишь, но не стоит полагаться на меня чрезмерно.
Сомнение вдруг закралось ей в душу.
— Но если я люблю тебя, почему же мне на тебя не полагаться?
Разговор явно не нравился Гаю, даже утомлял его. Он начал делать то, что обычно делал, когда не желал продолжать разговор — щекотал языком ее ушко. Но она отодвинулась.
— Почему же мне не полагаться на тебя?
Он нежно улыбнулся ей, играя завитком ее волос:
— Очень хорошо. Прекрасно, если ты полагаешься на меня, но не стоит слишком уж полагаться.
Андрианна понимала, что не стоит продолжать разговор. Но она была не в силах остановиться:
— Почему?
— Когда слишком полагаешься на человека, то неизбежно разочарование. А я буду презирать себя за то, что ты разочаруешься во мне.
Она с облегчением вздохнула — хорошо, что он не сказал ничего иного. Больше всего она боялась, что Гай скажет ей, что не любит больше, что она ему надоела, что он не хочет брать на себя ответственность...
Она обхватила его за шею:
— Я никогда не разочаруюсь в тебе.
Она не отставала от него, пока Гай не пообещал, что не станет больше заниматься наркотиками, может быть, одну-две таблетки время от времени.
— Пообещай мне теперь. Говори: «Я обещаю, что я никогда...»
— Хватит! Обещаю! А ты чертова зануда! — сказал он с нежностью.
— Зануда? Ну, хватит с меня. Теперь ты еще меня и оскорбляешь!
Он попытался не смеяться:
— А у меня были такие прекрасные планы на каникулы. Отец попросил нас приехать к нему на виллу в Порт Эрколе. Он будет огорчен, если ты не приедешь со мной...
— Хорошо, тогда я прощаю тебе грубость. Я не хочу огорчать твоего отца. Бедняга, сын доставляет ему немало хлопот! Кроме того, я никогда не была в Порт Эрколе и просто убью свою тетушку Хелен тем, что поеду туда, где она сама ни разу не была. Она безумно хотела туда съездить с тех пор, как узнала, что Радзивиллы снимали в тех местах дом, а Джекки Кеннеди приезжала к ним в гости...
Лишь она упомянула имя своей «тетки», ее настроение резко ухудшилось. Гай напомнил ей, что в конце концов Хелен Соммер в действительности не являлась частью ее жизни.
— Да ты не видела эту чертову суку с похорон своего дядюшки. Что тебе до нее? Главное, чтобы тетка платила деньги, которые тебе причитаются, и выполняла свой опекунские обязанности, — заметил он с чисто латинской практичностью.
Он потерся щекой о ее волосы, нежно провел рукой по груди, чтобы Андрианна как можно скорее забыла о своей тетке. Но одно последовало за другим, и Андрианна уже совершенно забыла и о Хелен Соммер, и об обещании Гая не заниматься больше наркотиками, и о его обеспокоенности тем, что Андрианна излишне полагалась на него...
Но она не поняла тогда, не услышала его. Она просто не понимала, насколько он ее любил, предупреждая не слишком то полагаться на него.
Пользуясь удобствами, которые предлагал отель, Джонатан лично отнес обед Ренни.
— Я не хочу, чтобы ты покидал машину, — объяснил он. — Ты должен быть готов в любой момент отъехать. Я не знаю, когда и зачем. Я просто хочу, чтобы ты был здесь. Если я сам не появлюсь, я побеспокоюсь, чтобы тебе принесли ужин. И предупреди своих хозяев, что завтра тоже будешь мне необходим.
Ренни поразмышлял, не поинтересоваться ли, как долго еще ему сидеть в машине сегодня. Потом раздумал. Если Джонатан Вест не забыл, что Ренни, как и всем другим людям, нужно пообедать, Он позаботится и об остальном. Он понимал, что отныне они оба будут действовать наугад.
Джонатан удобно уселся в кресло недалеко от лифта. Его самого заметить было трудно, зато Весту было видно, кто входил и выходил из лифта. К тому же он прикрылся газетой «Юсей тудей», издание, которое он никогда не читал. В данной ситуации это не имело значения, потому что он все равно не успевал прочесть и фразы — лифты поднимались и опускались постоянно.
Он не различал текст, который держал перед своими глазами. Перед его мысленным взором стояла фотография, виденная им в одном популярном журнале пару месяцев назад. Усатый нахальный Гай Форенци рядом с поло-пони, в окружении фотографий тех, кого связывала с ним газетная молва: принцесса Монако Стефани, американская красавица Корнелия Гест, еще какая-то актриса, чье имя он не мог вспомнить. Заголовок под фотографией гласил: «Будет ли итальянский король автомобилей играть или царить?»
Статья рассказывала о том, что стареющий глава автомобильного гиганта поставил сына перед выбором: либо отказаться от своих бесконечных похождений, либо лишиться возможности возглавить в будущем компанию Форенци.
Итак, вот оно что, подумал Джонатан. Андрианна зарегистрировалась под чужим именем, чтобы скрыть свое пребывание здесь от жадной до слухов прессы, а заодно и от его отца, который, вероятно, тоже считал ее одним из очередных похождений своего сына.
Потом Джонатан попробовал проиграть другой вариант. Она и Гаэтано встречались здесь, в «Плаца», чтобы обсудить возможность узаконить свою давнюю связь. Они занимались любовью в десятках стран мира, скользили по склонам Швейцарии на горных лыжах, целовались в международных казино, смотрели друг на друга влюбленными глазами в ночных клубах Рима и Лондона. Но время развлечений прошло. Наступила пора пожениться, чтобы удовлетворить требования его отца. Он, очевидно, воспримет женитьбу сына как знак того, что тот готов принять на себя соответствующие обязательства.
— Ты можешь это сделать, Андрианна, — наверное, скажет он. — Или он зовет ее Анна? Ты сумеешь убедить моего сына, что именно ты должна стать его женой. Что только с тобой я смогу стать достойным отцом.
«О, да! Она могла бы это сделать!» — подумал Джонатан ревниво. Кто еще сумел бы убедительнее сыграть эту роль? Ведь кроме выдающихся внешних данных, она обладает и незаурядным артистическим талантом. Ему ли это не знать? Джонатан почувствовал физическую боль в руках, так ему захотелось ударить и Андрианну, и Гаэтано. Он едва мог усидеть в кресле, будучи теперь совершенно уверенным в том, что Форенци явится предъявить свои права на Андрианну де Арте, или Анну де ля Роза, или как там еще ее зовут. Какой бы безумной ни была его идея, он будет стоять на страже, рядом с лифтом, и не позволит этому сукину сыну подняться к ней в номер. Он был убежден, что и Андрианна думала о своем любовнике, нетерпеливая, горячая, ожидающая своего варианта любви пополудни.
И зачем он сидел здесь, отупевший от ревности? Но и уйти сил не было. Джонатан не мог отделаться от поглотившего его чувства: он знал, что когда Анна и Гай были вдвоем, то любили друг друга так, как любят друг друга женщина и мужчина, с той же страстностью, какую испытал он сам... Мысль оказалась невыносимой.
Джонатан просидел в кресле остаток дня. Хватило бы и двух минут, чтобы Андрианна вышла из гостиницы или чтобы приехал Форенци и поднялся к ней на девятый этаж. А он тогда не будет точно знать, что происходит.
Наступил вечер, он позвал портье и заказал свежие газеты и журналы, вызвал официанта и заказал ужин для Ренни и коктейль для себя.
Когда время перевалило за полночь, Джонатан вышел из гостиницы, чтобы забрать папку с документами, отослать Ренни домой и попросить его быть здесь же в восемь утра ровно. Уже в этот ранний час что-нибудь могло случиться. Андрианна де Арте не просто так скрывалась в номере Гаэтано Форенци в «Плаца». Потом Джонатан поднялся в свой номер на одиннадцатом этаже и попытался заснуть, хотя его не покидало предчувствие проигрыша.
Вторник утром
Джонатан встал в шесть утра, позавтракал в семь. Как и было договорено, в восемь приехал Ренни и после небольшого совещания с Вестом установил машину напротив «Плаца»-отель, на углу Пятой авеню. В восемь десять Джонатан уже сидел в кресле напротив лифтов, погруженный в чтение «Таймс» нью-йоркского и лос-анджелесского выпусков, а также «Уолл-стрит джорнел». Единственное, в чем он был полностью убежден к этому времени — стоит лишь Андрианне покинуть уютное гнездышко в гостиничном номере, он и Ренни последуют за ней куда угодно.
А может быть, мрачно размышлял он, сегодня появится и Гаэтано Форенци. От этих мыслей его отвлекали сообщения «Джорнел». Но, пытаясь сконцентрировать внимание на статье, посвященной возможному слиянию «Рэдсон интернейшнл продактс» и «Элайд Глобал», он вдруг подумал, что Гаэтано мог вполне приехать в полночь, а Джонатан его упустил. Он корил себя за то, что не просидел здесь всю ночь. Если он сам не в состоянии за всем уследить, почему было не нанять нескольких частных детективов? Черт с ними, с угрызениями совести, — подобными делами можно и не заниматься самому. Зато он знал бы точно: здесь Форенци или нет.
Андрианна поставила вазу с тринадцатью розами посередине стола, на котором ей накрыли завтрак, и наслаждалась их тонким ароматом. Вдруг она заметила, что цветы уже начали терять свою свежесть и появились едва заметные следы увядания.
Да, розы начали вянуть — она загрустила. Необычные розы Гаэтано начали вянуть... «Но это неизбежно. Розы всегда вянут, — думала она, и на нее нахлынула меланхолия. — Вероятно, чем пышнее и необычнее цвет, тем быстрее увядание. Это происходит постепенно, незаметно, но неотвратимо. Как и первый юношеский взрыв любви. Сначала думаешь, любовь будет продолжаться вечно...»
* * *
Когда Андрианна и Гай по старой Римской дороге добрались в Порт Эрколе, она была потрясена роскошью виллы. Дом стоял на каменистом берегу, далеко вдававшемся в море. Земля была куплена Форенци у Боргезе, старинной семьи, первых владельцев этого участка. Она шутливо называлась — Бедлам. Сама вилла была значительно больше тех домов, где Андрианне приходилось бывать в гостях. Пол был выложен мраморными плитками в виде шахматной доски. Во всех комнатах были зеркала, развешанные и расставленные таким образом, что море было видно в любом уголке дома.
Джино Форенци, отец Гая, произвел на Андрианну колоссальное впечатление. Они были похожи с Гаем: те же курчавые волосы, те же бархатные глаза.
Еще больше Андрианну потрясли гости Форенци. Буквально каждый имел какой-нибудь титул. Герцог такой-то, граф такой-то, принцесса оттуда-то — Андрианна и не слышала никогда такого географического названия. Если у них не было титула, то было всем известное имя или слава, принесенная немыслимой карьерой или достижениями в искусствах. Как, например, Беатрис де Аяла, итальянская актриса, известная не столько своим талантом, сколько бесконечными сплетнями и своим злым языком, нынешняя возлюбленная Джино Форенци.
Актриса показалась Андрианне безумно уродливой. Нос был слишком толстым, кожа грубой, ноги тяжелыми и волосатыми. Почему Джино Форенци и все другие гости — и мужчины, и женщины — так ею восхищаются?
Шел четвертый вечер каникул на вилле. Как и три предшествующие вечера, Беатрис сидела на месте хозяйки и вела беседу. Как и все три предшествующие вечера, Джино Форенци с удовольствием ел, пил один бокал вина за другим, постоянно смеялся шуткам Беатрис. Она отпускала едкие комментарии в адрес каких-то их общих знакомых, насмехалась то над одним гостем, то над другим, все ее шутки были одна противнее другой.
Сама Андрианна находила все это настолько отталкивающим, что не только не смеялась, но даже и не съела ничего. Неужели именно такими были развлечения людей, считающих себя всемирно Известными? В этом заключалась их утонченность?
Андрианна попыталась не слушать то, что говорила актриса, разглядывая цветочный узор на тарелке лиможского фарфора. Баронесса Тереза фон Лихенхаус, сама тоже далеко не агнец, попросила актрису прочесть несколько своих непристойных лимерик, которыми она славилась. Андрианна не могла не слушать, но прочитанное было так похабно — кажется, никогда на свете она не слышала ничего более отвратительного. Все покатились со смеху, и отец Гая тоже. Одна Андрианна не смеялась, она сидела пунцовая, как салфетка у нее на коленях.
Беатрис увидела, как потупилась Андрианна, и насмешливо поинтересовалась:
— Что-нибудь неладно, малышка? Я чем-нибудь тебя шокировала?
Все снова засмеялись, а Беатрис через стол громко спросила Гаэтано:
— Слушай, Гай, ты что, недоделанный? Твоя маленькая путана, может быть, даже не знает, что такое трахаться?
Все опять грохнули от смеха. Джино пытался остановить актрису, но Андрианна выбежала вон из комнаты, чувствуя себя оскорбленной и униженной.
Гай нашел ее на одной из террас. Она стояла у балюстрады и смотрела на море. Он попытался успокоить девушку, обняв ее за талию и покачивая слегка из стороны в сторону.
— Не стоит так расстраиваться. Это была просто шутка.
— Шутка?.. Но весьма отвратительная. И сама она совершенно отвратительная женщина... В чем ее привлекательность? Можешь ты мне объяснить?
Гай пожал плечами:
— Ты права, она — сама противоположность прекрасному, но ведет себя как первая красавица. Я даже сомневаюсь, что есть ли у нее школьное образование. Но сама она считает себя очень и очень умной, к тому же талантливой актрисой. Поэтому и все вокруг думают так же. Поэтому как бы она себя ни вела, что бы ни говорила, у нее есть стиль и она умеет производить впечатление. Она производит впечатление, которое не соответствует ее сущности.
«Стиль!.. Производит впечатление!..»
Андрианна угрюмо размышляла над этим. Ее мама была, конечно, красивой и изысканной женщиной. Ее прекрасное лицо было в полной гармонии с ее душой. Но стиль? Умение произвести впечатление? Вряд ли. Может быть, потому ее мама была так обделена жизнью, а у этой суки Беатрис было все и даже больше?
Андрианна пыталась понять:
— Значит, все эти кривляния, все выкрутасы, балаганные наряды, грубый голос и грязные шутки — все это ты называешь стилем и умением произвести впечатление? Разве вообще все это имеет какое-нибудь значение? И важнее...
Гай ласково провел пальцем по ее щеке:
— Важнее чего, моя дорогая?
— Важнее обаяния, женственности, красоты?
Ее собственная мама была несомненно красивой, и сама она была красива — многие ей говорили об этом. Гай же твердил ей об этом ежедневно.
Она внимательно следила за лицом Гая, ожидая ответа. Она хотела, чтобы он подтвердил ее правоту, но, пожалуй, впервые не увидела на его чувственных губах улыбки, а в глазах блеска. Гай, казалось, даже был серьезнее, чем когда бы то ни было, на него нашла меланхолия.
— Быть обаятельной, конечно, важно, но не слишком важно для чего-то долговременного. Быть же красивой, конечно, очень важно, и ты очень красива. Но, — он грустно покачал головой, — это как родиться в богатстве, но с каждым годом становиться чуть беднее...
Андрианна была изумлена, не до конца понимая, о чем он говорит. Неужели внутренняя красота не имела вообще никакой цены, а красота внешняя обречена на смерть? Неужели важными были лишь умение кривляться и производить впечатление? Ей это казалось циничным и мелким.
— Ты говоришь, как моя тетушка Хелен, — возмутилась Андрианна. — Она ни во что не ставит чистосердечность и согласится с тобой на все сто, что главное — устроить представление и произвести впечатление.
— Пойдем скорее, — неожиданно сказал Гай, схватив Андрианну за руку, и потянул ее за собой по мраморной лестнице на второй этаж виллы. Он вел ее за собой, пока они не достигли самого дальнего помещения и не вошли в огромный зал с двадцатичетырехфутовым потолком, раскрашенным, как своды собора: было много голубого неба, белых облаков и золотых ангелов.
Андрианна оглянулась и замерла в изумлении. Стены были увешаны картинами так плотно, что не оставляли ни малейшего просвета. Здесь была немыслимая смесь итальянской живописи XVI—XVII веков, фламандских натюрмортов, раннего Пикассо, и, казалось, все французские импрессионисты тоже были здесь.
— Я даже и не знала, что у вас есть картинная галерея. Почему ты не показал мне ее сразу?
Гай не ответил и подвел ее к нише, в которой висели две большие картины. Одна принадлежала кисти Джона Сингера Сарджента. Это был портрет высокой властной женщины в длинном красном платье, живописной шляпе. Ее рука спокойно опиралась на зонтик. Сама женщина привлекала больше, чем ее красота. Но сравнение с соседней картиной придавало портрету еще более драматическое звучание. Рядом висел портрет белокурой голубоглазой женщины. Ее волосы были аккуратно уложены, она была чрезвычайно мила, на ней было платье в цвет ее глаз, на шее — нитка жемчуга, а на коленях — маленькая собачка.
Картина была превосходной, но что-то в ней тревожило Андрианну. Она поняла, что именно. Хотя картина и была портретом женщины в голубом платье, но создавалось впечатление, что она сама — лишь фон для нитки жемчуга, для позолоченного кресла в стиле эпохи Георгия III, для милой пушистой собачки, для шелковых блестящих занавесей, пилястр и орнамента на стене. Она служила фоном даже для маленькой картины — голландского пейзажа, отражавшегося в зеркале в стиле Людовика XVI и тоже изображенного на полотне. Вероятно, художник, некий Карлос Брунетти, опасался, что сама женщина не была достаточно ярким образом, и если не окружить ее всеми этими предметами, она просто растает, как легкая дымка...
Андрианна вновь взглянула на полный драматизма портрет Сарджента и на портрет Брунетти и увидела, что они были различны, как день и ночь. Женщина на портрете Сарджента была настолько яркой личностью, что никакого иного контрапункта, кроме черного изящного зонта, ей не требовалось. Блондинка же со всей своей тихой элегантностью растворялась среди окружавших ее предметов.
Андрианна поняла, почему Гай привел ее к этим двум портретам. Смотря на первый портрет, было невозможно говорить, слова застревали в горле. Наконец, она спросила:
— Кто это?
Гай не стал спрашивать, какую женщину она имеет в виду.
— Женщина в красном — герцогиня... Такая-то или какая-то — не имеет значения. Женщина в голубом — была моей матерью.
— Была?
— Была. — Гай заглянул Андрианне в глаза, и она заметила, что его взгляд увлажнился. Потом он отвернулся. — Она покончила жизнь самоубийством, когда ей было двадцать девять лет.
— Какой ужас! Как? Почему?
— Она перерезала себе горло.
— Боже мой! Но почему?
Он вновь повернулся к девушке. Слез в глазах Гая больше не было, а голос звучал безжизненно.
— Она находилась в санатории, в Швейцарии. Говорят, она была немного не в себе, — он постучал по голове, — поэтому ее отвезли лечиться. Но я подозреваю, что ей было плохо на сердце, а голова у нее была ясная. Понимаешь, о чем я говорю? Французы называют это «шагрэн д'амур» — сердечная печаль.
Андрианна ничего не сказала. Гаэтано грустно улыбнулся:
— Видишь ли, я думаю, что моя мама совсем не умела себя подать и не понимала, что такое производить впечатление.
— Бедный Гаэтано! — Андрианна обняла Гая и прижала его к себе. — Сколько тебе тогда было лет?
— Почти девять. Отец сказал, что я должен отнестись к ее смерти как мужчина, а когда я на самом деле стану взрослым мужчиной, то сам во всем разберусь. Но, наверное, и тогда мне все уже стало ясно.
Андрианна не совсем поняла его слова. Но она лишь знала, что Гаэтано, как и она, потерял мать в детстве. Что и его мать, и ее были истинные леди — но слишком слабы духом.
— Я понимаю, — прошептала она. — Моя мама умерла, когда мне было семь лет, и она тоже была...
— Отчего она умерла?
— Не знаю точно. Может быть, она тоже сама поставила точку в своей жизни? Может быть, ей тоже не хватало умения произвести впечатление и сердце ее было полно печали. Гай и Андрианна стояли перед картинами, обнявшись, соединенные в печали, как никогда не были соединены в радости.
Андрианна осталась в комнате одна и стала готовиться ко сну. Она решила рассмотреть свое обнаженное отражение в зеркале и убедиться, так ли она красива, как говорит Гаэтано. У нее были большие блестящие глаза загадочного янтарного цвета, привлекавшие так многих. У нее были высокие скулы, делавшие ее лицо удлиненным и изысканным. Этим скулам завидовали все девочки в «Ле Рози». Подбородок не слишком выдавался, но и не был втянут. Кожа ее была чистой и гладкой. И все были едины в том, что темная шапка волос — одна из самых привлекательных в ней деталей. Таким было лицо.
Она пробежала пальцами по нежным и твердым грудям, которые ее подружка Пенни называла «хорошими солдатами» — они стояли аккуратные и подобранные. Ее рука скользнула на талию — узкую, плавно переходящую в округлую линию бедер, ровно на десять дюймов шире талии.
Но что из того, если она и на самом деле красивая? Андрианна была уверена, что не умела себя преподнести и у нее не было стиля. Вероятно, не обладая этими качествами, женщина умирала молодой, а жизнь ее была печальна.
Она вспомнила, как убежала из-за стола, когда злобная ведьма Беатрис стала над ней насмехаться, и преисполнилась презрения к самой себе. Ей надо было остаться на месте, встать во весь рост с гордо поднятой головой, во всей красоте цветущей молодости, чтобы особенно уродливо выглядела эта актриса, значительно старше Андрианны. Ей надо было сказать что-нибудь эдакое и окончательно сразить вульгарную Беатрис.