Проблема истины является одной из магистральных проблем классической европейской философии и науки. Свою историю проблема истины, несомненно, ведет от греческой философии. Класическая концепция истины восходит к античности, её основная идея сформулирована Платоном и Аристотелем. В частности, у Платона она приобрела следующее звучание: «...тот, кто говорит о вещах в соответствии с тем, каковы они есть, говорит истину, тот же, кто говорит о них иначе, – лжет...»1. Отход от классического понимания истины начинается с понимания дихотомии. К примеру, в пользу истинности разума по отношению к чувству у Декарта, идеи по отношении к материи у Платона, здорового по отношению к больному у Гиппократа, единого по отношению к множественному у Плотина, мужского по отношению к женскому у Локка, возвышенного по отношению к низменному у Шеллинга, силы по отношению к слабости у Ницше и т.д.
Идея истины в классической философии может быть представлена как идеологическая борьба за доминирующее начало. Мышление здесь представлено оппозиционными категориями. Подобный подход являет собой установку на «всеобщность, массовость и центральность»2. Истина, понимаемая с определенных позиций как лежащая на поверхности и являющаяся сознанию, могла быть сформулирована логически. Так воспринимал её рационализм.
В данной формулировке можно усмотреть, по крайней мере, две позиции, ставшие определяющими в европейской философии на достаточно продолжительный период (практически до ХХ в.).
Дэвидом Юмом и немцем Иммануилом Кантом 3.
Во-первых, концепция, рассматривающая истину как соответствие мыслей действительности, пережила тысячелетия и до сих пор является распространенной концепцией истины.
Аристотель (384–322 до н.э.).
Во-вторых, концепция истины полагает оппозиционность, т.е. формирование бинарных категорий, которые находятся либо в негативном противостоянии (у Платона), либо в синтетическом взаимодействии как тезис и антитезис (у Гегеля).
До тех пор пока понятие истины использовалось в общем и не очень определенном виде, не вызывало затруднений и формулирование дефиниции истины. Можно было верить, что научное знание дает нам более или менее адекватную картину действительности и в этом смысле истинно.
Тема истины поставила в европейской метафизике вопрос об оппозиционности, который однозначно разрешался в различных эпистемологисвое развитие у европейского ученого-энциклопедиста Бернардо Больцано (1781–1848). Решая кантовскую задачу о нахождении и определении источника необходимости и всеобщности как характеристики научного знания, Больцано предлагает специальную теорию об идеальных сущностях. Свои истоки это учение находит в философии Платона. Проблему соотношения эмпирического и теоретического знания Больцано решает путем сведения эмпирического к теоретическому, путем дедуцирования всякого знания из основных понятийных истин. А последние мы получаем через акт божественного откровения, и, согласно Больцано, сам способ их получения говорит о том, что «они ясны сами по себе» и что мы не должны сомневаться в их истинности4.
Размышления приведенных философов о природе истины имели существенное значение в более поздний период, а на момент их появления не повлияли решающим образом на классическое понимание истины. Немецкий философ Фридрих Энгельс (1820–1895) указал на практику как на средство, которое помогает нам преодолеть барьер чувственно данного и вступить в контакт с самим внешним миром.
Для уровня разработки, которого достигла классическая концепция истины к середине XIX в., указание на практику как на критерий истины в общем давало решение проблемы. Всемирно-историческая практика свидетельствует о том, что в общем и целом человечество прогрессирует во многих областях своей деятельности, что оно способно осуществлять свои замыслы и добиваться поставленных целей, следовательно, его представления об окружающем мире в общем соответствуют этому миру.
Необходимо заметить, что классическая наука все-таки описывала мир как он есть, и проблема истины в ней так же была представлена в варианте описания фактов, «имевших место быть». Развитие науки в конце XIX – начале XX века – это революция в физике, обозначившая рубеж «классика-неклассика». Были пересмотрены представления класи др. для теории истины имела даже большее значение, чем изменение научных представлений о мире. Исследования в этом направлении постепенно ориентировали науку на более конкретный характер понимания истины. Опираясь на логикосемантический анализ языка науки, проблему истины стали рассматривать в отношении отдельных элементов знания – предложений, теорий. При таком более конкретном подходе оказалось, что понятие истины применимо далеко не ко всем предложениям, например: «Юлий Цезарь есть простое число» или «Сила тока в цепи равна 2 микронам» и т.п. Для многих ти пов предложений смысл понятия истины оказался совершенно неясен. Важным шагом на пути к конкретизации и уточнению классического понятия истины с помощью идей логико-семантического анализа языка науки явилась известная работа польско-американского логика и математика Альфреда Тарского (1902–1984) «Понятие истины в формализованных языках», вышедшая в 1936 г. В этой работе Тарский рассматривает истину не как некую метафизическую сущность, а как свойство осмысленных предложений. Общую основную идею классического понимания истины – идею соответствия мысли действительности – Тарский стремится точно сформулировать для каждого отдельного предложения. Истину Тарский стремится трактовать в контексте её понимания как соответствия предложения и «факта», т.е. сопряженности чувственной верификации и формальной точности правил языкового словоупотребления. Что значит, например, “предложение «Снег бел» истинно”? Классическая концепция отвечает: «Это значит, что данное предложение соответствует действительности». Тарский уточняет: предложение «Снег бел» истинно только в том случае, если снег на самом деле бел. В контексте рассматриваемой нами проблемы необходимо вычленить наиболее значимое: в теории Тарского общая идея соответствия мысли действительности трансформируется в идею соответствия отдельного предложения тому фрагменту действительности, который оно описывает, т.е. некоторому факту. Какой именно факт имеется в виду – указывается содержанием самого предложения.
Альфред Тарский
(1902–1984)
КЛАССИЧЕСКОЙ науки о материи и времени. Оказалось, что теории, в течение столетий не вызывавшие никаких сомнений, находившие широчайшее практическое применение, и, казалось, подтвержденные громадным материалом человеческой деятельности, тем не менее, не истинны в строгом смысле этого слова. Если до этого времени классическая концепция опиралась на жесткую дихотомию истины-лжи, то с появлением квантовой механики и теории относительности эту дихотомию пришлось значительно ослабить. С позиций этой дихотомии классическая механика оказалась просто ложной концепцией. Точно так же за триста лет до этого факта обнаружилась ложность геоцентрической картины мироздания. Но если геоцентризм в результате коперниканской революции был просто отброшен как заблуждение, то классическая механика осталась в науке как «предельный случай», как частичная истина, истина, действующая в мире относительно небольших скоростей и макропроцессов.
Наряду со сложностями понимания истины, возникшими в естествознании, серьезные проблемы перед классической концепцией истины встали в связи с появлением в конце XIX – начале XX столетия логико-семантических средств анализа языка науки.
Разработка логико-семантического аппарата в трудах немецкого логика, математика и философа Готлоба Фреге (1848–1925), британского философа, логика и социолога Бертрана Рассела (1872–1970) и австро-британского философа Людвига Витгенштейна (1889–1951)
Если классическое умозрительное определение истины носило онтологический характер, то в науке модерна от понятия, имевшего трансцендентальные основания, остаются узкие, специальные аспекты. Конкретизируя истину, наука одновременно с этим её утилитаризирует.
Особенно явственно это становится в рамках логического позитивизма. Представители логического позитивизма истолковывали соответствие отдельных предложений фактам как подтверждаемость предложения или теории чувственными данными, опытом, экспериментальным результатом. Поскольку научные предложения включают в себя истинные и ложные, потребовалась проверка истинности предложений. Эмпирический критерий их истинности получил название «принцип верификации». Согласно принципу верификации, проверка предложений осуществляется через сопоставление их с фактами чувственного опыта субъекта. Предложения, не поддающиеся опытной проверке, считаются бессмысленными. Предложения, поддающиеся проверке, считаются
o том, что в Африке от нас не скрывается какой-то ещё не обследованный нами белый медведь. В этой связи логические позитивисты вообще отбросили понятие истины, поставив на его место понятие частичного подтверждения5.
Поэтому Карл Раймунд Поппер (1902–1994) британский философ, логик и социолог, знаменовавший собой переход от логического позитивизма к критическому рационализму постпозитивизма, подверг критике верификационизм в целом и, в частности, его понятие подтверждения. Главным критерием научности в противовес принципу верификации Поппер считает научно осмысленными.
Карл Раймунд Поппер
(1902–1994)
Действие принципа верификации сводится к следующему: предложение истинно, если оно подтверждается фактами-переживаниями и если могут быть указаны воображаемые факты, которые, если бы они были реальными, это предложение подтверждали. К примеру, предложение:
«Белые медведи живут на Севере» можно считать соответствующим фактам в том случае, если известные нам медведи А, В, С живут на Севере. Первоначально представителям этого направления казалось, что можно добиться полного или окончательного подтверждения хотя бы некоторых предложений. Таким образом, появилось бы основание считать, что доказанные или подтвержденные предложения соответствуют фактам, т.е. истинны.
Но принцип верификации встретился с определенными трудностями, вставшими на его пути. Одной из проблем стала проблема так называемой верифицируемости общих научных предложений, составляющих фундамент науки, поскольку именно в них формируются законы природы, не верифицируемые через протокольные предложения, так как невозможно проверить все единичные инстанции. Очевидно, что это í åâî çì î æí î, î ñòàåòñÿ äî âî ëüñòâî âàòüñÿ ëèø ü частичным подтверждением, которое никогда не дает уверенности в том, что то или иное предложение или теория истинны. Продолжая рассуждать в русле приведенного примера о белых медведях, мы, найдя сколь угодно много белых медведей на Севере, никогда не сможем с уверенностью сказать
принцип фальсификации: принципиальную возможность опровергнуть (фальсифицировать) любое научное утверждение или совокупность научных предложений (теорию) в том случае, если будет выявлено расхождение их предсказаний с эмпирическими данными. Всякое научное знание носит, согласно Попперу, гипотетический характер, подвержено неизбежным ошибкам, не может быть полностью и окончательно подтверждено, но вполне может быть избавлено от заведомо ложных положений, не согласующихся с опытом. Именно критическая установка позволяет человеку, пробуя разные возможности, учиться на своих ошибках. По Попперу, наука не имеет ничего общего с поисками достоверности, вероятности или надежности. Он писал: «Наша цель состоит не в установлении несомненности, надежности или вероятности научных теорий. Осознавая свою способность ошибаться, мы стремимся лишь к критике и проверке наших теорий в надежде найти наши ошибки, чему-то научиться на этих ошибках и, если повезет, построить лучшие теории»6.
Типологизируя теории истины, Поппер утверждал, что все субъективистские теории истины имеют критерий её определения на основе происхождения или источника нашей веры, на основе наших операций верификации. Все они в той или иной степени утверждают, что истина есть то, что можно признавать или во что можно верить благодаря определенным правилам и критериям. Теория объективной истины приводит к совершенно иной позиции, позволяющей нам увидеть истину следующим образом: «некоторая теория может быть истинной, даже если никто не верит в неё, и даже если нет причин для её признания или для веры в то, что она истинна; другая же теория может быть ложной, хотя у нас имеются сравнительно хорошие основания для её признания»7.
Поппер отдает предпочтение объективной теории. Он считает одним из её преимуществ то, что она позволяет нам сказать, что мы ищем истину, но не знаем, когда нам удается найти её; у нас нет критерия истины. Поппер приводит поэтическое сравнение: «Статус истины в объективном смысле – как соответствие фактам – и её роль в качестве регулятивного принципа можно сравнить с горной вершиной, которая почти постоянно закрыта облаками. Альпинист, восходящий на эту вершину, не только сталкивается с трудностями на своем пути, он может даже не знать, достиг он вершины или нет, так как в густой пелене облаков ему трудно отличить главную вершину от второстепенных. Однако это не влияет на объективное существование главной вершины, и если альпинист говорит нам: «У меня есть некоторые сомнения относительно того, поднялся ли я на главную вершину» – то тем самым он признает объективное существование этой вершины. Сама идея ошибки или сомнения (в обычном, прямом смысле) содержит идею объективной истины, которой мы можем и не получить»8.
В концепции К. Поппера в отношении проблемы истины смещаются акценты с её обнаружения на поиск. Он считает, что со времен Тарского именно так следует говорить, обосновывая свои позиции тем, что идея истины позволяет разумно говорить об ошибках и о рациональной критике, делает возможной критическую дискуссию, направленную на поиски ошибок, устранив большинство из них, появляется возможность приблизиться к истине. По Попперу: «...сама идея ошибки и способности ошибаться включает в себя идею объективной истины как стандарта, которого мы, возможно, не достигаем. (Именно в этом смысле идея истины является регулятивной идеей)»9.
Итак, Поппер подверг критике критерий истины – подтверждаемость, и выдвинул новый, более значимый с его точки зрения, критерий ложности – фальсификацию. Хотя Поппер и использует понятие истины при анализе научного знания, от истины сохраняется лишь её бледная тень – не истинное знание, которым мы обладаем, а неясный идеал, который, строго говоря, недостижим.
Однако вскоре в дыму дискуссий и эта бледная тень исчезла. Как уже было показано, Поппер полагал, что у нас нет критерия истины, ибо подтверждаемость не может быть таким критерием, но все-таки у нас есть критерий ложности – противоречие теории фактам. Мы не можем с уверенностью указать на истину, но мы можем обнаружить ложную теорию и отбросить её. Идея истины оказывается составляющей дихотомии, ибо о ложности можно говорить лишь в том случае, если ей противостоит истина. Однако, очень скоро было показано, что убеждение Поппера относительно того, что противоречие между теорией и фактом не является несомненным свидетельством ложности теории исторически и методологически ошибочно.
История науки изобилует свидетельствами того, что всякая новая теория противоречит тем или иным фактам и такие противоречия устраняются лишь с течением времени – по мере разработки теории и уточнения или переинтерпретации фактов. Однако полностью такие противоречия никогда не исчезают.
С методологической точки зрения противоречие между теорией и фактом вовсе нельзя рассматривать как свидетельство ложности теории. В экспериментальные процессы, результатом которых является некоторый факт, включены не одна, а, как правило, несколько теорий; используемые нами приборы и инструменты сами опираются на некоторые теоретические представления.
Рассуждения, связывающие теорию с фактом и констатирующие противоречие между ними, часто включают в себя дополнительные допущения, предположения, описание конкретных данных и т.п. Во всех этих элементах, включенных в процесс получения факта, его интерпретацию и сопоставление с теорией могут быть ошибки, неточности, которые сделают сам факт сомнительным или его противоречие с теорией ложным.
Поэтому в случае столкновения теории с фактом можно лишь констатировать противоречие, но чем оно обусловлено – ложностью теории или некорректностью факта – сказать нельзя.
Поэтому как подтверждаемость не может служить обоснованием истинности, так и фальсификация не обосновывает ложность.
Таким образом, в науке неклассического периода существеннейшими моментами, определившими понимание истины, стали достижения квантовой механики, важнейшим из которых является принцип дополнительности, сформулированный Н. Бором. Значение этого принципа применительно к проблеме истины заключалось в том, что он представлял собой совершенно новый метод мышления: он освобождал понимание истины от дихотомии истина-ложь, ведь противоречивые образы микромира могли быть получены благодаря взаимоисключающим экспериментальным установкам, взаимоисключающим наборам классических понятий (например, частиц и волн), но лишь таким образом возможно описать квантово-механические явления. Кроме того, стало понятно, что исследование микромира носит примесь субъективности: «...нужно говорить о состоянии объективного мира, при условии, что это состояние зависит от того, что делает наблюдатель»10.
Пол(Пауль) Фейерабенд (1924–1994)
разум пытается ограничить человеческую свободу. В этом же русле рассуждения одного из представителей радикального конструктивизма Хайнца фон Ферстера, считающего, что само употребление понятия истины приводит к ужасным последствиям: «Оно порождает ложь, оно делит людей на тех, кто прав, и тех, кто, как говорят, заблуждается. Истина... это изобретение лгунов»11.
Очевидно, трансформация понимания проблемы истины связана со спецификой восприятия человеком реальности, имеющей ценностный характер. Ценностное отношение прослеживается в восприятии человеком реальности и отражено в классической науке как существование истины-лжи, находимых в самой реальТакое же разрушение однозначного противопоставления истинылжи происходит и в рамках логико-семантического анализа структур языка науки, что связано с исчезновением критерия как истинности, так и ложности. Здесь тоже можно усмотреть связь с присутствием субъективности, выраженную как смещение акцентов с обнаружения истины в бытии, на видение проблемы истины как проблемы теории познания. Присутствие субъекта в разрешении проблемы истины объясняет и новую трактовку реальности. В частности, А. Эйнштейн ввел термин
«физическая реальность», который имел два значения характеристики объективного мира и мира теоретического как совокупности теоретических объектов, представляющих свойства мира реального в рамках данной физической теории.
Таким образом, к середине XX столетия понятие истины в методологии науки становится излишним, некорректным, обесцененным. В работах ведущих представителей философии науки второй половины XX âåêà Томаса Куна, английского философа Стивена Тулмина (1922–1998), венгро-британского математика и логика Имре Лакатоша (Липшиц, Мольнер) (1924–1994) понятие истины не встречается.
Австро-американский философ Пол (Пауль) Фейерабенд (1924– 1994) объявляет истину зловредным монстром, который должен быть изгнан из науки и ф илософии подобно другим чудовищам, которыми
ности. В неклассической науке противопоставление снимается принципом дополнительности, а место осуществления мыслится как мир теоретических конструктов, идеализированных объектов. Наконец, постнеклассическая наука создает представление о сложноорганизованной реальности, открытой, развивающейся нелинейно, нестабильно. Мир представлен не ставшим, а становящимся, непрерывно возникающим и изменяющимся. Растет роль концептуальных компонентов. Если в классике истина была находима, в неклассический период она в большей степени выражалась в процессе поиска, то современный постнеклассический вариант наиболее красноречиво представлен рассуждениями по этому поводу американского философа Ричарда Рорти (1931 р.). В статье «Философия и будущее» он пишет: «Если Платон и даже Кант стремились рассматривать общество и культуру, в которых они жили, с внешней позиции, – неизбежной и неизменной истины, – то более поздние философы постепенно отказались от подобных надежд. Поскольку фактор времени берется всерьез, мы должны отбросить приоритеты созерцания над действием. Мы должны согласиться с Марксом, что задача философов – не столько объяснять преемственность между прошлым и будущим, сколько помочь сделать будущее отличным от прошлого. Мы не должны претендовать на роль, общую со жрецами и мудрецами. Наша роль больше сходна с ролью инженеров или юристов. В то время как жрецы и мудрецы разрабатывают свою программу, современные философы, подобно инженерам и юристам, сначала должны выяснить, что нужно их клиентам » (курсив – О.К.)12. Прагматичное отношение к роли философа Рорти объясняет тем, что в его понимании: «Истина вечна и неизменна, но трудно быть уверенным, что ею владеешь. Правдивость, как и свобода, временна, случайна и непрочна, но мы можем знать, что ими обладаем... В полностью темпорализированном интеллектуальном мире, где исчезли надежды на уверенность и неизменность, мы, философы, могли бы определить себя как служителей такого рода свободы, как служителей демократии»13.
Ричард Рорти (1931 р.)
том, что «постаналитическая «реконструкция» в философии не предполагает замены неудовлетворительных или устарелых, с точки зрения
«поздней» философии, теорий познания и истины другими – более современными и правильными теориями. Речь на самом деле идет о том, чтобы доказать ненужность и бессмысленность (!) любых теорий подобного рода вообще. «Истина» есть просто свойство таких высказываний, как 2х2=4... она не имеет никакой сущности, и поэтому никакой теории истины (как соответствия) и познания (как репрезентации сущего) быть не может. Познание на самом деле не отражает (от англ. to copy), а управляет, справляется (от англ. to cope) с явлениями, устанавливая взаимосвязь их с экзистенциальным состоянием субъекта. Понимание и интерпретирование (в герменевтике) означает «извлечение пользы» и умение «справляться с событием», это способ держать ситуацию под контролем. Если теория (словарь) удовлетворительно служит
бода, временна, случайна и непрочна, но мы можем знать, что ими обладаем... В полностью темпорализированном интеллектуальном мире, где исчезли надежды на уверенность и неизменность, мы, философы, могли бы определить себя как служителей такого рода свободы, как служителей демократии»13.
«Формой жизни» или «способом самовосприятия», ведущими к демократии, у Рорти становится ирония. Иронию в контексте работ Рорти следует воспринимать как нечто близкое к антифундаментализму14. Ирония – это способность мыслителя осознать случайный характер своих наиболее глубоких убеждений. Задача же философии, как уже было показано, не поиск истины, а признание относительности любого теоретического усилия. Идея объективной истинности знания как его «соответствия» реальности, по мнению Рорти, один из предрассудков философского фундаментализма и эпистемологии. Целью познания является не поиск истины ради неё самой, а координация адаптивного поведения и выработка плана продуктивных действий.
Анализируя ситуацию, сложившуюся в философии постмодернизма, на примере отношения к проблеме истины Ричардом Рорти, наш современник и соотечественник Игорь Джохадзе приходит к выводу о
– она истинна. «Способ, каким вещи сказываются [и используются], более важен, чем обладание истиной, утверждает Рорти. «Познавательные усилия имеют целью скорее нашу практическую пользу, нежели точное описание вещей как они есть сами по себе... Любой язык – это не попытка скопировать внешний мир, а скорее инструмент для взаимодействия с миром»15.