Хотели как лучше
Две вещи, предпринятые руководителями страны из самых лучших побуждений, привели к коллапсу потребительского рынка и в конечном счете — к катастрофе 1991 года. Это кампания по борьбе с пьянством 1985–1987 годов и начавшийся в 1988 году перевод предприятий на полный хозрасчет, предоставлявший директорам и трудовым коллективам право использовать значительную часть прибыли фактически по собственному усмотрению.
По первому пункту довольно быстро выяснилось, что пьянство было неотъемлемым элементом построенного развитого социализма. И вовсе даже не с бытовой точки зрения, а с самой что ни на есть экономической. Производительность освобожденного от капиталистической эксплуатации труда была столь катастрофически низкой, что оплачивать его можно было лишь сильно подакцизным товаром, каковым и была водка. Отказ от этого дал старт разбалансированию потребительского рынка.
Второй пункт — установление в 1988 году нормативов распределения прибыли предприятий без изъятия ее свободного остатка в бюджет — этот дисбаланс усилил в разы. Хотя фонды экономического стимулирования предназначались не только на выплату премий и бонусов, но и на техническое развитие и модернизацию предприятий, включая НИОКР, все «наемные работники» очень быстро смекнули, что, в сущности, они получили право устанавливать зарплату самим себе. Доля прибыли, направляемой в фонды экономического стимулирования, выросла в 1988 году скачком с 16 до 41% (а к 1990-му — до 49%). Именно после 1988 года начался взрывной рост номинальных денежных доходов.
Перед глазами был опыт Венгрии и Югославии, пустившихся в подобные эксперименты по введению элементов рынка в социалистическое хозяйство десятилетием раньше и уже к началу 1980‑х получивших по полной программе, кто в виде дефицитов и дисбалансов, а кто и в виде открытой и весьма бодрой инфляции. Однако с началом перестройки опыт этих стран широко пропагандировался как позитивный и достойный воспроизведения. И действительно, уровень жизни там был повыше, чем в СССР.
Революция как инструмент девальвации
Егор Гайдар в последние годы жизни продвигал взгляд на революции как на своеобразный способ адаптации национальных хозяйств к изменчивым внешнеэкономическим условиям. Одна из глав его труда «Гибель империи» так и называется: «Политическая экономия внешних шоков». По этой версии, причиной нарастания давления в общественном котле с вероятностью его последующего взрыва становится резкое ухудшение условий торговли (terms of trade — соотношение индексов цен экспорта и импорта для конкретной страны). Причем экономика по каким-то структурным причинам оказывается не способной абсорбировать этот ценовой шок естественным образом — в виде изменений, тождественных реальной девальвации национальной валюты.
Такие изменения в итоге должны привести к повышению цен на торгуемые товары (то есть те, которые могут перемещаться через границу в виде экспортных и импортных потоков: еда, одежда, машины и прочая техника), даже если в стране, как это было в СССР 1980-х, формально нет конвертируемости и номинального курса национальной валюты.
Отсутствие же таких изменений обычно является следствием фиксации курса валюты или государственного контроля потребительских цен, как было в СССР (их в этом случае приходится поддерживать с помощью растущих бюджетных дотаций), и приводит к нарастанию дисбалансов и дефицитов на потребительском рынке, вплоть до того, что ситуация становится для населения невыносимой.
Правда, у правительства в этом случае есть еще один способ реагирования на ценовой удар — внешние займы. Но если шок внешнеторговых цен оказывается серьезным и продолжительным, то быстрое нарастание внешнего долга и расходов на его обслуживание с большой скоростью ведут к тому, что в долг перестают давать, то есть к дефолту.
В итоге во многих случаях в странах со слишком жесткой финансовой системой (зарегулированным обменным курсом или ценами) «девальвационная революция» становится естественным разрешением проблемы внешнеторгового шока. Конечным итогом такой революции всегда становится снижение реальных доходов населения. Без этого невозможно сбалансировать рынок, на котором стало меньше товаров, под какими бы лозунгами революция ни проводилась (обычно это протест против коррумпированной верхушки, которая в такие периоды
вызывает особенное озлобление, поскольку на нее тяготы товарного дефицита не распространяются). Конечно, это касается только населения в целом — персонально кто-то в ходе революции удачно приватизирует квартиру соседа-«коррупционера» или займет освободившееся в министерстве место. Но и средний, и медианный реальный доход населения эта революционная девальвация понизит — такова арифметика.
Гайдар предполагал, что «шоки внешнеторговых цен» в основном преследуют страны с монопродуктовым экспортом. Понятно, что такой экспортный продукт в современном мире — это чаще всего нефть (хотя раньше могло быть, например, и зерно: так, падение цен на него в начале 1930-х поставило СССР на грань дефолта). Или импортом, который имеет критическое значение и не может быть замещен, — для большинства стран это та же нефть, а для СССР, по стечению обстоятельств, с 1963 года снова зерно, с начала 1970-х в основном фуражное, в расчете на которое здесь развивались животноводство в виде гигантских откормочных комплексов.
По подсчетам Гайдара, серьезный шок такого рода испытали в 1974 году США (он выразился в ухудшении условий торговли на 14%), после чего экономику страны вплоть до реформ Рональда Рейгана основательно трясло. А для СССР, с его зависимостью от импорта зерна и как минимум одним сильно неурожайным годом (1988-й), четырехкратное падение цены на нефть (правда, не сразу, а за 1981–1986 годы), пришедшееся на период перестройки, должно было, по мнению Гайдара, оказаться «смерти подобно». Правда, для СССР индекса terms of trade, из которого можно было бы извлечь цифры, аналогичные упомянутым выше 14% в США, он не приводит. А посчитав его, видим не такую уж страшную цифру — всего 20-процентное ухудшение условий торговли с максимума 1985-го до минимума 1988 г.
Это немало, но совсем не катастрофично на фоне других эпизодов. Скажем, для Японии за 1974–1980 годы внешнеторговые условия ухудшились почти вдвое — на 47%, то есть в два с половиной раза сильнее, чем для СССР. Последствия были ужасными — инфляция в 1974 году достигала 24,5% (что на фоне нашего послезнания о хронической дефляции в Японии кажется фантастикой). По сути, в середине 1970-х основательно сменилась модель развития страны — правительство и Банк Японии были вынуждены отказаться от элементов «планового хозяйства» и селективного стимулирования экономического роста дешевыми кредитами и провести либерализацию денежно-кредитной сферы с повышением роли процентных ставок. Но смена модели экономической политики происходила плавно, без резких потрясений. Там тоже не обошлось без «потерянного десятилетия» в 1990-х, но с нашим «потерянным десятилетием», когда ВВП на душу населения сократился на 44%, это имело мало общего — всего лишь однажды темпы роста в Японии становились отрицательными.
Норвегия в тот же период 1985–1988 годов пострадала от падения цен на нефть еще больше, чем СССР, — на 28%, и революции там тоже не было. Правда, кризис 1991 года все же случился, но у него были свои, не слишком связанные с нефтью причины. Косвенно этот кризис тоже стал результатом распада СССР, а точнее, его оборотной стороны — воссоединения Германии: из-за усилившейся в результате этого инфляции выросли процентные ставки по марке, к которой были привязаны валюты Швеции и Норвегии. Этим странам во избежание утечки капитала тоже пришлось поднимать ставки, что вызвало кризис плохих долгов и обвал местных рынков недвижимости. В ходе спасения банков с фиксированными курсами было покончено, и с тех пор обе страны не торопятся привязываться к дойчмарке, даже и превратившейся в евро.
Наконец, Россия в результате изменения цен в 1997–1998 годах потеряла ровно те же 20% внешнеторговых доходов, что и СССР на закате, но удержалась от революции. А в 2008–09 годах индекс условий торговли для РФ упал аж на 30%. Но экономика тогда поболела да и встала, а девальвация, если не считать оттока капитала в размере 200 млрд долларов, прошла плавно. Саудиты же и норвежцы, пережившие в это время примерно такое же ухудшение условий внешней торговли, кажется, даже и не чихнули.