Патрик Несс
«Вопрос и ответ»
Закрученный, максимально насыщенный событиями роман о верности, манипуляции сознанием, непростом выборе и жестокости, в основе которого извечный мотив поиска искупления и любви. Поклонникам жанра читать ОБЯЗАТЕЛЬНО…
Салли Моррис, DailyMail
Одновременно доступный и утонченный, Несс в своей простой и захватывающей прозе поднимает проблемы терроризма, феминизма, геноцида и любви. Внушительный том, который легко проглотить за один присест.
Николетт Джонс, SundayTimes
Захватывающе и оригинально.
Аманда Крэйг, TheTimes
Совершенный роман, в котором прекрасно сочетаются стилистическая оригинальность, увлекательное повествование и мощный этический конфликт.
Том Донеган, INIS
Не менее захватывающая, чем «Поступь хаоса», жесткая и невероятно притягательная история, от которой вы просто потеряете голову!
Джулия Эклшэр, Lovereading4kids
Жутко, мучительно, но оторваться невозможно.
Фиона Нобл, Bookseller
Посвящается Патрику Гейлу
Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. [1]
Фридрих Ницше
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
— Шум тебя выдает, Тодд Хьюитт.
Голос… из темноты…
Проморгавшись, я открываю глаза. Вокруг сплошные тени и размытые пятна, все кружится, кровь кипит в жилах, в голове каша, я не могу думать и… снова моргаю. Так, погодите… стоп-стоп, мы ведь только что были на площади, я держал ее на руках, и… она умирала…
— Где она? — выплевываю я в темноту, чувствуя во рту вкус крови.
Мой голос хрипит, Шум вдруг вздымается алым ураганом и ревет: ГДЕ ОНА?!!
— Здесь вопросы задаю я, Тодд.
Этот голос…
Его голос.
Откудато из темноты.
Откудато сзади.
Незримый мэр Прентисс.
Я снова моргаю, и из мглы начинает вырисовываться огромный зал. Единственный источник света — круглое окно высоко-высоко под потолком. Стекло не прозрачное, а цветное: на нем нарисована наша планета с двумя лунами. Косые лучи света выхватывают из темноты только меня.
— Что вы с ней сделали? — вопрошаю громко, смаргивая свежую кровь, которая заливает глаза.
Тут я понимаю, что вытереть лицо не могу, потомушто руки связаны у меня за спиной. В груди поднимается паника, я пытаюсь высвободиться из пут, дышу часточасто и снова кричу во всю глотку:
— ГДЕ ОНА?!
Из темноты вылетает кулак, бьет меня в живот.
Я сгибаюсь пополам и сознаю, что привязан к деревянному стулу, причем рубашки на мне нет — осталась где-то на пыльном склоне. Меня тошнит прямо на ковер, узор на котором повторяет рисунок на оконном стекле: Новый свет с двумя лунами, снова, и снова, и снова…
Я начинаю вспоминать… Мы были на площади, куда я прибежал с нею на руках, прижимая ее к себе, уговаривая потерпеть, пока мы не доберемся до Хейвена, а уж там ее обязательно спасут…
Но в Хейвене мы не нашли спасения, в Хейвене были только он и его люди, они вырвали ее из моих рук…
— Заметил, что он не спросил: «Где я?», — произносит голос мэра у меня за спиной. — Его первыми словами были: «Где она?», и в Шуме звучало то же самое. Любопытно.
В голове и животе стучит, я снова прихожу в себя и вспоминаю, как дрался с ними, дрался до последнего, пока меня не ударили прикладом в висок, и тогда я провалился в черноту…
Проглатываю ком в горле, проглатываю панику и страх…
Теперь всему конец, так ведь?
Конец всему.
Мэр поймал меня.
Мэр поймал ее.
— Тронете ее хоть пальцем… — выдавливаю я.
Живот все еще болит от удара. Передо мной возникает мистер Коллинз, наполовину скрытый тенью, — мистер Коллинз, который выращивал кукурузу и цветную капусту и ухаживал за лошадьми мэра… и который теперь стоит надо мной с пистолетом на поясе и винтовкой за спиной, выставив перед собой кулаки.
— Да ее, похоже, и до нас уже изрядно «тронули», Тодд, — говорит мэр, останавливая мистера Коллинза. — Бедняжка!
Я стискиваю оплетенные веревками руки в кулаки. Мой Шум до сих пор смахивает на вязкую кашу, но мистер Коллинз вскидывается, стоит мне вспомнить ружье Дейви Прентисса… и как она падает мне на руки, охая, и всюду ее кровь…
Тут мой Шум становится еще краснее: я вспоминаю, как бью Дейви Прентисса кулаком в лицо, тот падает с коня, нога цепляется за стремя, и его тащит прочь, бутто огромный мешок с мусором.
— Что ж… — говорит мэр Прентисс, — это хотя бы объясняет таинственное исчезновение моего сына.
Ей-богу, со стороны кажется, что ему весело.
Голос мэра звучит еще уверенней и властней, чем в Прентисстауне, а рядом с тишиной, которая расходится от него во все стороны и которую я уже слышал на площади Хейвена, теперь зияет такая же тишина мистера Коллинза.
У них нет Шума.
У обоих.
Единственный Шум в этом зале принадлежит мне — он мычит и визжит, как раненый теленок.
Я выкручиваю шею, пытаясь разглядеть мэра, но шея затекла и болит, поэтому я вижу только, что сижу в луче пыльного разноцветного света посреди зала. Зал такой огромный, что стены еле-еле виднеются вдалеке.
Постепенно из темноты проступает маленький столик; что на нем лежит, не рассмотреть. Лишь тускло поблескивает металл — и этот блеск, уж поверьте, не сулит ничего хорошего.
— В его мыслях я по-прежнему мэр, — доносится голос. Веселый и беззаботный голос.
— Теперь он президент Прентисс, — ворчит мистер Коллинз. — Заруби это себе на носу.
— Что вы с ней сделали? — спрашиваю я, снова пытаясь обернуться и морщась от боли в шее. — Если вы хоть пальцем ее…
— Ты прибыл в город севодня утром, — перебивает меня мэр, — и у тебя ничего не было, даже рубашки, — только девчонка на руках, с которой произошел несчастный случай…
Мой Шум взрывается.
— Никакой это не несчастный случай!..
— Ужасный, ужасный несчастный случай, — продолжает мэр. Впервые с тех пор, как мы повстречались на площади Хейвена, в его голосе проскальзывают нотки досады. — Настолько ужасный, что она была при смерти. И вот мальчишка, на поиски которого мы потратили столько сил и времени, который принес нам множество хлопот и неприятностей, сам пришел к нам и предложил себя в обмен на спасение девочки. Однако, когда мы решили ее спасти, мальчишка принялся отбива…
— Она жива? Она в безопасности?
Мэр умолкает, а мистер Коллинз подходит и бьет меня наотмашь по лицу. Наступает долгая тишина, щека невыносимо горит, и я сижу молча, тяжело дыша.
А потом в кружок света прямо передо мной входит мэр.
Он одет с иголочки, как и раньше, и одежда на нем такая же свежая и чистая, как бутто под ней не живой человек, а ходячая глыба льда. Даже у мистера Коллинза на рубашке выступили пятна пота, и пахнет от него неприятно. Но не от мэра, нет.
Глядя на него, кажешься себе кучей грязи, которую надо поскорей убрать.
Он встает передо мной и заглядывает прямо в глаза.
А потом задает вопрос — беззаботно, словно бы из чистого любопытства.
— Как ее зовут, Тодд?
Я изумленно моргаю:
— Что?
— Как ее зовут?
Не может быть, чтобы он до сих пор не знал ее имени. В моем Шуме наверняка…
— Вы сами знаете, — говорю я.
— Мне нужно, чтобы имя назвал ты.
Я перевожу взгляд на мистера Коллинза, который стоит в сторонке со скрещенными на животе руками. На лице у него написано, что он не прочь отвесить мне еще парочку тумаков, даром что Шума не слышно.
— Повторяю вопрос, Тодд, — непринужденно говорит мэр, — и на сей раз мне бы очень хотелось услышать ответ. Как ее зовут? Девочку с другой планеты.
— Если вы знаете, что она с другой планеты, то вам известно и ее имя.
Тут мэр улыбается — ей богу, улыбается.
И мне страшно, как никогда.
— Нет, Тодд, не пойдет. Все должно быть иначе: я спрашиваю — ты отвечаешь. Без пререканий. Как ее зовут?
— Где она?
— Как ее зовут?
— Скажите мне, где она, и я назову имя.
Он вздыхает, как бутто я его подвел, и коротко кивает мистеру Коллинзу. Тот подходит и снова бьет меня в живот.
— Это ведь совсем несложно, Тодд, — говорит мэр, пока меня тошнит на ковер. — Тебе нужно только ответить на мой вопрос, и все сразу кончится. Выбор за тобой. Честное слово, я больше не желаю причинять тебе боль.
Я тяжело дышу, согнувшись в три погибели: от боли в животе трудно набрать в легкие достаточно воздуха. Веревки режут запястья, на лице запекается липкая кровь, и я смотрю невидящими глазами в темноту из своей маленькой световой клетки посреди огромной комнаты без окон и дверей…
Комнаты, где я умру.
Комнаты…
Где ее нет.
И внутри меня кто-то принимает решение.
Раз это конец, то я делаю свой выбор.
Не говорить.
— Вы знаете ее имя, — бормочу я. — Убейте меня, если хотите, но ее имя вам известно.
Мэр просто смотрит на меня.
Самая долгая минута в моей жизни проходит под его пытливым взглядом. Он читает мои мысли.
А потом приближается к маленькому деревянному столу.
Я пытаюсь рассмотреть, что он там делает, но ничего не вижу. Мэр Прентисс перекладывает какие-то вещи, я только слышу царапанье металла о дерево.
— Спасите ее! Я сделаю все, что прикажете! — Он повторяет мои слова, сказанные на площади. — Я встану на вашу сторону! Только спасите ее!
— Я вас не боюсь, — говорю я, хотя мысленно пытаюсь представить, что может лежать на столе. — И умирать не боюсь.
Неужели правда?
Мэр поворачивается ко мне, пряча обе руки за спиной.
— Потомушто ты теперь мужчина, Тодд? Потомушто настоящий мужчина не боится смерти?
— Да, — киваю я. — Потомушто я мужчина.
Мэр приподнимает брови:
— Если не ошибаюсь, до твоего дня рождения осталось еще четырнадцать дней, Тодд.
— Это всего лишь цифра. — Я задыхаюсь, в животе все бултыхается от этих разговоров. — Она ничего не значит! Если бы я жил в Старом свете…
— Но ты живешь в Новом, мальчик, — перебивает меня мистер Коллинз.
— Полагаю, он не это имеет в виду, мистер Коллинз, — говорит мэр, не сводя с меня глаз. — Верно, Тодд?
Я перевожу взгляд с одного на другого и обратно.
— Я убил, — выдавливаю я. — Убил, понятно?
— Ну да, убил, — кивает мэр. — Стыд и раскаяние пропитывают твой Шум насквозь. Вопрос лишь в том — кого ты убил? Кого? — Он шагает из светового пятна в темноту, все еще пряча за спиной взятый со стола предмет. — Или лучше сказать что?
— Я убил Аарона, — говорю я, пытаясь не выпустить мэра из виду — без толку.
— Неужели? — Его ужасная тишина совсем не похожа на тишину женщин — у женщин она была живая, с ощутимой формой, вокруг которой дребезжал и лязгал Шум окружающего мира.
(я думаю о ней, о ее тишине, о той боли)
(я не думаю об имени)
А у мэра — уж не знаю, как им с мистером Коллинзом удалось избавиться от Шума, — тишина похожа на что-то безжизненное и мертвое, формы и жизни у нее не больше, чем у камня или стены, — это неприступная крепость. Наверно, он читает мой Шум как книгу, но откуда мне знать… разве можно сказать что-то по человеку, который превратил себя в камень?
На всякий случай я показываю ему то, что он хочет увидеть: церковь за водопадом, драку с Аароном — довольно правдоподобную, с кровищей и всяким таким. Я сшибаю Аарона с ног и вытаскиваю нож.
А потом втыкаю его в шею проповедника.
— Правда в этом есть, — говорит мэр. — Но вся ли это правда?
— Да! — кричу я, пытаясь заблокировать остальные мысли, чтобы мэр больше ничего не услышал. — Так все и было!
Голос у мэра по-прежнему веселый.
— А по-моему, ты врешь, Тодд.
— Нет! — почти кричу я. — Я сделал, как хотел Аарон! Убил его! Стал мужчиной по вашим законам, теперь я могу быть солдатом армии и вапще что угодно сделаю, только скажите мне, что вы с ней сделали!
Мистер Коллинз замечает какой-то знак, поданный мэром, заносит кулак и…
(ничего не могу поделать)
Я отшатываюсь так резко, что сдвигаю стул на пару дюймов… (заткнись)
Но удара нет.
— Хорошо, — с тихим удовлетворением говорит мэр, — славно. — Он опять начинает расхаживать у меня за спиной. — Позволь коечто тебе объяснить, Тодд. Ты находишься в главном зале бывшего Хейвенского собора, который с севодняшнего дня именуется Президентским дворцом. Я привел тебя в свой дом, надеясь помочь. Помочь увидеть, что все это время ты страшно ошибался и напрасно разжег войну против меня… против нас.
Его голос теперь доносится из-за спины мистера Коллинза…
Его голос…
В какой-то миг мне начинает казаться, что он говорит не вслух, а вкладывает слова прямо мне в голову… Но наваждение быстро проходит.
— Мое войско прибудет завтра к полудню, — говорит мэр, продолжая вышагивать по залу. — А ты, Тодд Хьюитт, сперва ответишь на мой вопрос, а потом станешь моим помощником в благородном деле — строительстве нового мира.
Мэр снова выходит на свет и встает прямо передо мной. Руки у него все еще спрятаны, и я не вижу предмета.
— Сейчас я хочу, чтобы ты начал сознавать главное, — говорит он. — Что я тебе не враг.
От изумления я на секунду даже перестаю бояться. Не враг? Распахиваю глаза. Не враг?
— Нет, Тодд, — кивает мэр. — Я тебе не враг.
— Вы убийца! — не думая, выпаливаю я.
— Я генерал, — отвечает мэр. — Ни больше ни меньше.
— Вы убивали людей. Вы убили жителей Фарбранча, я сам видел.
— Война порой требует от нас страшных поступков, однако теперь война кончилась.
— Я видел, вы по ним стреляли, — не унимаюсь я. Как же уверенно звучат слова человека без Шума! Они непоколебимы, точно скала.
— Разве я сам стрелял, Тодд?
Я проглатываю ком в горле.
— Нет, но вы развязали эту войну!
— Так было нужно, — говорит мэр. — Для спасения больной и умирающей планеты.
Мое дыхание учащается, мысли туманятся, голова страшно тяжелеет. Но Шум пылает огнем.
— Вы убили Киллиана.
— И очень сожалею об этом, — говорит мэр. — Из него вышел бы прекрасный солдат.
— Вы убили мою мать, — говорю я. И тут мой голос надламывается (заткнись), Шум наполняется яростью и горем, в глазах стоят слезы (заткнись, заткнись, заткнись!). — Вы убили всех женщин Прентисстауна!
— Тодд, неужели ты веришь всему, что тебе говорят?
Наступает тишина, самая настоящая — даже мой Шум на миг унимается, пытаясь переварить сказанное.
— У меня нет ни малейшего желания убивать женщин, — говорит мэр. — Я ничего подобного не делал.
Я разеваю рот от удивления.
— Еще как делали…
— Сейчас не время для уроков истории…
— Вы лжец!
— А ты, стало быть, возомнил себя всезнайкой? — Его голос становится холодней, он отходит в сторону, и мистер Коллинз с такой силой бьет меня по голове, что я вместе со стулом лечу на пол.
— Вы ЛЖЕЦ И УБИЙЦА! — ору я. В ушах еще звенит от удара.
Мистер Коллинз бьет меня снова, уже с другой стороны — кулак у него твердый, как полено.
— Я тебе не враг, Тодд, — повторяет мэр. — Прошу, не вынуждай нас причинять тебе боль.
Голова болит так сильно, что я ничего не говорю. Просто не могу говорить. То, что хочет услышать мэр, я никогда не скажу. А за все остальное из меня вышибут дух.
Это конец. Иначе и быть не может. Они не позволят мне жить. И ей не позволят.
Конец.
— Надеюсь, это действительно конец, — говорит мэр. В кои-то веки сказал правду. — Надеюсь, ты все-таки откроешь мне свой секрет, и на этом мы закончим.
А потом он говорит…
Ей-богу, он говорит…
— Пожалста.
Я поднимаю голову и часто моргаю опухшими глазами.
На его лице озабоченность, почти мольба.
Что за черт? Как это вапще понимать?
И в моей голове опять начинает гудеть…
Только это не Шум…
Пожалста — как бутто мой собственный голос говорит…
Пожалста — как бутто это я сам…
Слово давит на меня…
Распирает изнутри…
Такое чувство, что я сам вот-вот скажу…
Пожалста…
— Все, что ты якобы знал, — говорит мэр, его голос звучит одновременно снаружи и внутри моей головы. — Все это неправда.
И тут я вспоминаю…
Вспоминаю Бена…
Он говорил мне ровно то же самое…
Бен, которого больше нет…
И мой Шум внезапно твердеет.
Я прогоняю из головы голос мэра.
Мольба тотчас исчезает с его лица.
— Что ж, хорошо. — Он хмурится. — Но помни, что это твой выбор. — Он встает. — Как ее зовут?
— Вы знаете, как ее зовут.
Мистер Коллинз снова бьет меня по голове, и я чуть не падаю на пол вместе со стулом.
— Вы уже знаете!
Бац! Опять удар, с другой стороны.
— Как ее зовут?
— Не скажу!
Бац!
— Назови ее имя.
— Нет!
БАЦ!!!
— Как ее зовут, Тодд?
— Пошел ты!
Только я говорю не просто «Пошел ты!», а что покрепче, и мистер Коллинз отвешивает мне такого тумака, что я наконец лечу на пол вместе со стулом. Мои руки связаны, поэтому я не могу даже выставить их перед собой и смягчить удар, и в глазах несколько секунд вертится только Новый свет со спутниками.
Я дышу в ковер.
Перед глазами появляются сапоги мэра.
— Я тебе не враг, Тодд Хьюитт, — повторяет он. — Просто назови ее имя, и все закончится.
Я делаю вдох и закашливаюсь.
Делаю еще один и наконец говорю то, что должен:
— Убийца!
Тишина.
— Что ж, так и быть.
Его сапоги исчезают, и мистер Коллинз рывком поднимает мой стул с пола: от давления на тело все мои мышцы ноют. Наконец я снова оказываюсь в кружке разноцветного света. Глаза у меня так опухли, что я почти не вижу мистера Коллинза, хотя он стоит прямо передо мной.
Слышно, как мэр опять встал за столик и передвигает на нем какие-то металлические предметы.
А потом подходит ко мне.
Вот он, мой конец, совсем близко.
Конец.
Прости, думаю я. Прости, прости…
Мэр кладет руку на мое плечо, я пытаюсь ее стряхнуть, но он не отстает и упорно давит на меня. Я не вижу, что мэр держит в другой руке, но он подносит это к моему лицу, и я чувствую: оно твердое, железное и холодное, полное боли, и готовое причинить боль мне, готовое отобрать у меня жизнь. Внутри открывается черная яма, я хочу забраться в нее и спрятаться от всего этого кошмара, глубокая яма… Мне конец, я не смогу отсюдова вырваться, он убьет меня, а потом и ее, ничего не поделаешь, у меня больше нет шансов, нет жизни, нет надежды, ничего нет.
Прости.
И тут мэр накладывает мне на лицо компресс.
От внезапной прохлады я охаю и отшатываюсь, но мэр продолжает прижимать компресс к шишке у меня на лбу, к ранам на лице и подбородке. Он так близко, что я чую его запах, чистый древесный аромат его мыла. Дыхание мэра обдает щеку, пальцы почти с нежностью прикасаются к ранам, опухшим глазам, разбитым губам… Компресс начинает действовать в ту же минуту, опухоли сразу спадают, обезболивающее проникает в кровь, и я на миг удивляюсь, какие хорошие в Хейвене компрессы, как они похожи на ее чудо-пластырь, и облегчение приходит так быстро, так неожиданно, что у меня спирает горло.
— Ты плохо обо мне думаешь, Тодд, — тихо говорит мэр прямо мне в ухо, накладывая второй компресс на шею. — Я не совершал тех злодейств, в которых ты меня обвиняешь. Я велел своему сыну привести тебя обратно. Я не просил его стрелять — ни в тебя, ни в девочку. И я не просил Аарона тебя убивать.
— Лжец, — говорю я, но голос мой слаб, а сам я весь дрожу, пытаясь не подпустить к горлу слезы.
Мэр накладывает компрессы на мою грудь и живот — так нежно, что это невозможно терпеть, так нежно, бутто он и впрямь не хочет причинять мне боль.
— А я и не хочу, Тодд, — говорит мэр. — Придет время, и ты в этом убедишься.
Он встает у меня за спиной, накладывает компресс на истерзанные веревками запястья и растирает, снимая онемение.
— Придет время, — продолжает мэр, — и ты научишься мне доверять. Возможно, ты даже полюбишь меня, Тодд. Когда-нибудь я заменю тебе отца.
От лекарства мой Шум бутто бы тает, боль исчезает, а вместе с ней исчезаю я сам… Мэр всетаки убивает меня, но не злом, а лекарством.
Не в силах сдержаться, я плачу, плачу…
— Пожалста, — рыдаю я. — Пожалста.
Сам не знаю, что я хочу этим сказать.
— Война кончилась, Тодд, — повторяет мэр. — Мы строим новый мир, новый свет. Наша планета наконецто оправдает свое название. Верь мне, Тодд. Когда ты увидишь все своими глазами, ты сам захочешь принять участие в нашем общем деле.
Я молча дышу в темноту.
— Ты мог бы стать вожаком, Тодд. Ты мог бы вести за собой людей, ведь ты особенный мальчик.
Я пытаюсь сосредоточиться на своем дыхании, но чувствую, как меня уносит.
— Откуда мне знать? — наконец выдавливаю я. Мой голос — это хрип, размытое пятно, что-то ненастоящее. — Откуда мне знать, что она вапще жива?
— Знать это наверняка ты не можешь, — отвечает мэр. — Остается только верить мне на слово.
Он снова ждет.
— А если я это сделаю… — выдавливаю я. — Если я вам скажу, вы ее спасете?
— Сделаем все, что нужно, — кивает мэр.
Без боли я вапще не чувствую своего тела. Я кажусь себе призраком, сидящем на стуле, — ослепленным и вечным.
Бутто бы я уже умер.
А если ничего не болит, как понять, что ты жив?
— Мы сами творим свою судьбу, — говорит мэр. — Ни больше ни меньше. Я бы хотел, чтобы ты принял правильное решение и повиновался мне. Я бы очень этого хотел.
Под компрессами — одна чернота. И больше ничего.
Я один.
Наедине с его голосом.
Я не знаю, что делать.
Я ничего не знаю.
(что мне делать?)
Но если есть хотя бы один шанс, хотя бы один…
— Разве это такая уж большая жертва, Тодд? — спрашивает мэр, прислушиваясь к моим мыслям. — Разве новая жизнь ее не стоит?
Нет, нет, я не могу. Он лжец и убийца, нельзя его слушать…
— Я жду.
Ведь она может выжить, он может ее спасти…
— Скоро я спрошу тебя последний раз, Тодд…
Я поднимаю голову. От этого движения один компресс немного съезжает, и я щурюсь на свет, щурюсь в лицо мэру.
Оно пустое, как и всегда.
Пустая, безжизненная стена.
Все равно что разговаривать с бездной.
Я сам — как бездна.
Отвожу взгляд. Упираюсь глазами в пол.
— Виола, — бормочу я в ковер. — Ее зовут Виола.
Мэр испускает протяжный удовлетворенный вздох.
— Вот и славно, Тодд, — произносит он. — Спасибо. — И поворачивается к мистеру Коллинзу: — В башню его.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ТОДД В БАШНЕ
ПРЕЖНИЙ МЭР
[Тодд]
Мистер Коллинз тычками и пинками гонит меня вверх по узкой винтовой лестнице без окон — все выше, выше и выше. Когда ноги мне почти отказывают, мы подходим к двери. Он открывает ее, заталкивает меня внутрь, а я валюсь на дощатый пол и со стоном перекатываюсь на бок — руки так занемели, что я даже не могу выставить их вперед и смягчить удар.
Открываю глаза и вижу перед собой тридцатиметровую пропасть.
Мистер Коллинз хохочет, наблюдая, как я пытаюсь отползти подальше от края. Я лежу на мостках шириной в досок пять, закрепленных вдоль стен квадратной комнаты. Посреди нее — огромная дыра с болтающимися внизу канатами. Я смотрю вдоль них и вижу гигантскую звонницу, в жизни таких огромных не видал: два колокола висят на одной балке, и в каждом из них, ей-богу, можно было бы жить. В стенах башни прорезаны арки, чтобы звон разносился на всю округу.
Я подскакиваю на месте: мистер Коллинз с грохотом захлопывает дверь и гремит ключом в замке — этот звук не допускает даже мысли о побеге.
Я кое-как встаю и прислоняюсь к стенке, пытаясь восстановить дыхание.
Закрываю глаза.
Меня зовут Тодд Хьюитт, думаю я. Я сын Киллиана Бойда u Бена Мура. Через четырнадцать дней мой день рождения, но я уже мужчина.
Меня зовут Тодд Хьюитт, и я мужчина.
(мужчина, который выболтал мэру ее имя)
— Прости, — шепчу я, — прости.
Через несколько секунд я все же открываю глаза и оглядываюсь. На уровне глаз в стенах проделаны небольшие прямоугольные отверстия, по три с каждой стороны, — сквозь них в комнату падает тусклый пыльный свет.
Я подхожу к ближайшему окошку. Я, как все уже поняли, нахожусь в колокольной башне собора, очень высоко над землей. Прямо передо мной расстилается площадь, где я был только севодня утром — а кажется, что прошла целая вечность. Спускаются сумерки: значит, я валялся без сознания почти весь день, а за это время с ней могли сделать что угодно, мэр мог…
(заткнись, просто заткнись)
Я осматриваю площадь. Она по-прежнему пуста и безлюдна, на ней царит тишина Бесшумного города, который просто взял и открыл ворота наступающему врагу.
Город, который даже не попытался дать отпор.
Мэр подошел, и они как миленькие вручили ему ключи. Иногда слухи об армии так же эффективны, как сама армия, говорил мне мэр, и кто теперь скажет, что он был неправ?
А мы все это время бежали, бежали из последних сил и как можно быстрее, стараясь не думать, каким будет Хейвен и что нас там ждет, но надеясь увидеть рай, надеясь на спасение.
Надежда есть всегда, говорил Бен.
Но он ошибался. Мы попали не в Хейвен.
Мы попали в Нью-Прентисстаун.
Я морщусь — в груди больно щемит — и смотрю на запад через площадь, поверх деревьев и молчаливых домов на водопад, который обрушивает свои воды в долину, и на зигзаг дороги, где я сражался с Дейви Прентиссом, а Виола…
Я разворачиваюсь.
Глаза начинают привыкать к темноте, но в комнате все равно ничего нет, кроме мостков и едва ощутимой вони. Канаты висят посреди дыры, примерно в двух метрах от любого края мостков. Я пытаюсь рассмотреть, крепко ли они привязаны к колоколам — зазвонят ли те в случае чего?.. Я вовсю щурюсь в дыру: что же там на дне? Но в темноте ничего не разобрать. Может быть, и голый кирпич.
С другой стороны, два метра — не такое уж большое расстояние. Можно запросто допрыгнуть и по канату спуститься вниз.
Но потом…
— Умно, ничего не скажешь, — доносится голос из дальнего угла комнаты.
Я отшатываюсь, вскидываю кулаки, мой Шум весь ощетинивается. Из темноты встает человек — еще один мужчина без Шума.
Вот только…
— Если ты попробуешь съехать вниз по канатам, которые так маняще болтаются прямо у нас под носом, об этом узнает каждый житель города.
— Вы кто? — В животе все бултыхается от страха, но кулаков я не разжимаю.
— Ну точно. Я сразу понял, что ты не из Хейвена.
Он подходит ближе, и свет выхватывает из темноты его лицо. Я вижу синяк под глазом и разбитую губу. Комперессов на него решили не переводить.
— Я и забыл, какой он громкий… Странно, — бормочет человек себе под нос.
Он невысокого роста, ниже меня — и куда толще, немного старше Бена, но гораздо слабее и мягче. Он весь мягкий, даже лицо какое-то мягкое… Если понадобится, я запросто его побью.
— Это ты верно подметил.
— Кто вы? — повторяю я.
— Кто я? — мягко повторяет он, а потом повышает голос и с достоинством произносит: — Перед тобой — Кон Леджер, мальчик. Мэр Хейвена. — Он задумчиво улыбается. — Но не Нью-Прентисстауна. — Глядя на меня, он немного качает головой. — Мы давали лекарство даже беженцам, когда они повалили в наш город.
А потом я вижу, что его улыбка — никакая не улыбка. Он морщится.
— Святый Боже, мальчик мой! — восклицает он. — Какой же ты шумный!
— Я не мальчик, — говорю я, все еще держа кулаки наготове.
— Совершенно не представляю, какое это может иметь значение.
Мне хочется сказать ему десять миллионов самых разных вещей, но любопытство берет верх.
— Так значит, вы действительно изобрели лекарство? От Шума?
— О да, — говорит он, снова морщась, как бутто пробует какую-то гадость. — Это растение местной фауны с естественным нейрохимическим действием… Мы смешали его экстракт с рядом синтетических веществ — и получилось! В Новом свете наконец воцарилась тишина.
— Не во всем Новом свете.
— Это да, — кивает он, поворачиваясь к одному из прямоугольных окошек в стене. Руки у него сцеплены за спиной. — Приготовление лекарства — весьма трудоемкий процесс. И очень долгий. Окончательный вариант удалось синтезировать только в прошлом году, и на это ушло двадцать лет. Однако мы уже изготовили достаточно лекарства для своих нужд и хотели начать производство на экспорт, но…
Он умолкает, решительно глядя на расстилающийся внизу город.
— Вы сдались врагу, — говорю я. Мой алый Шум рвет и мечет. — Как последние трусы.
Он оборачивается: улыбка-гримаса бесследно исчезла с его лица.