И подложила в магазин бомбу, которая убила юного солдата.
— Да, — наконец отвечаю я. — Она ушла. Все ушли.
— Не все. — Он ходит за моей спиной — лишь голос посреди зала, громкий и ясный, чтобы я могла расслышать его сквозь звон в ушах. — В этом городе, пять лечебных домов. Один полностью укомплектован, в трех частично не хватает целительниц и учениц. Лишь работники твоего дома без остатка покинули посты.
— Коринн осталась, — шепчу я и вдруг начинаю ее защищать: — Она сразу же начала лечить пострадавших от второго взрыва солдат! Ни секунды не медлила! Перевязывала раны, прочищала дыхательные пути и…
— Я приму это к сведению, — перебивает меня мэр, хотя я говорю чистую правду.
Коринн в самом деле подозвала меня и попросила помочь, и мы делали все, что было в наших силах, пока другие солдаты не схватили нас и не утащили прочь. Идиоты! Коринн сопротивлялась, но они ударили ее по лицу, и тогда она затихла.
— Прошу вас, не трогайте ее, — твержу я. — Она тут ни при чем. Она не принимала никаких решений, только пыталась помочь…
— Я и не собирался ее трогать! — вдруг орет мэр. Я отшатываюсь. — Хватит зажиматься! Ни одна женщина в городе не пострадает, пока я президент! Неужели это так трудно понять?
Я вспоминаю солдат, которые били Коринн. И Мэдди, оседающую на землю.
— Пожалуйста, не трогайте ее, — шепчу я снова.
Он вздыхает и понижает голос:
— Нам от Коринн нужны только ответы. Те же ответы, что от тебя.
— Я не знаю, где они, — говорю я. — Она мне не сказала! Она вообще ничего об этом не говорила!
Тут я осекаюсь, и мэр это замечает. Ведь кое-что она говорила, так?
Она рассказала мне историю про…
— Ты что-то вспомнила, Виола? Поделишься? — спрашивает мэр, вплотную подходя ко мне с заинтересованным лицом.
— Нет, — быстро выпаливаю я, — нет, только…
— Просто что? — Его взгляд порхает по моему лицу, пытаясь прочесть мои мысли, хотя Шума у меня нет и быть не может. В какой-то миг я понимаю, насколько его это бесит.
— Я только припомнила, что первые годы после перелета она провела где-то на холмах, — вру я, сглатывая ком в горле. — К западу от города, за водопадом. Я тогда не придала значения этому разговору.
Мэр все еще пристально смотрит мне в глаза — долго-долго, — прежде чем снова начать расхаживать по залу.
— Самое важное тут вот что, — говорит он. — Взорвалась ли вторая бомба по ошибке? Может, она была лишь частью первой и детонировала позже по чистой случайности? — Он снова подходит вплотную ко мне. — Или все-таки нарочно? Чтобы пострадали мои люди, которые непременно должны были работать на месте взрыва? Чтобы отнять как можно больше жизней?
— Нет. — Я трясу головой. — Она не могла так поступить. Она целительница. Она не убила бы…
— На войне все средства хороши, — говорит мэр. — Потому это и война.
— Нет, — твержу я. — Нет, она не могла…
— Я знаю, что ты в это не веришь. — Мэр снова отворачивается и отходит. — Поэтому тебя и бросили.
Он подходит к маленькому столику рядом с его креслом и берет с него листок бумаги. Показывает мне.
На нем написана синяя буква «О».
— Что это такое, Виола?
Я пытаюсь сделать непроницаемое лицо.
— Первый раз вижу. — Я громко сглатываю и осыпаю себя проклятиями. — А что это?
Мэр сверлит меня взглядом, затем кладет листок обратно:
— Она с тобой свяжется. — Он разглядывает мое лицо. Я из последних сил скрываю чувства. — Да, — кивает он словно бы самому себе, — непременно свяжется, и, когда это произойдет, передай ей от меня несколько слов, пожалуйста.
— Я не…
— Скажи ей, что в наших силах немедленно остановить кровопролитие. Мы положим этому конец раз и навсегда, на Новом свете воцарится мир, и люди перестанут умирать. Передай ей это, Виола.
Он так пристально на меня смотрит, что я выдавливаю:
— Хорошо.
Он не моргает, его глаза как черные ямы, от которых невозможно оторваться.
— Но скажи ей и вот что: если она хочет войны, она ее получит.
— Прошу…
— Это все. — Он жестом велит мне встать и идти. — Возвращайся в свой лечебный дом и займись пациентами, если можешь.
— Но…
Он открывает дверь.
— Казнь сегодня не состоится, — говорит он. — В свете недавних террористических актов исполнение некоторых приказов придется приостановить.
— Террористических?..
— И, увы, я буду слишком занят устранением бардака, который учинила твоя госпожа, чтобы провести сегодня обещанный ужин.
Я открываю рот, но не могу проронить ни звука.
Мэр закрывает дверь.
Голова у меня кружится, когда я, шатаясь, бреду по дороге. Тодд где-то там, и я могу думать лишь об одном: сегодня мы не увидимся, я опять не смогу с ним объясниться, не смогу ничего ему рассказать.
Все из-за нее.
Да, да! Ужасно так говорить, но это она во всем виновата! Даже если она действовала из лучших побуждений, это ее вина. Из-за нее я не увижу Тодда. Из-за нее грядет война. Из-за нее…
Я снова подхожу к руинам на месте взрыва.
На дороге лежит четыре трупа, из-под белых простыней выползают лужицы крови. Ближе всего ко мне, за кордоном из солдат, валяется простыня, укрывающая юного солдата — моего случайного спасителя.
Я даже не знала, как его зовут.
И вдруг он умер.
Если бы она немножко подождала, если бы увидела, чего добивается мэр…
Но тут я вспоминаю ее слова: «Политика умиротворения, дитя мое. Скользкая дорожка, имей в виду».
Но эти трупы…
И смерть Мэдди…
Юноша, который меня спас…
И избитая Коринн, которой не дали лечить…
(ох, Тодд, где же ты?)
(что мне делать? как поступить правильно?)
— А ну, пошла! — рявкает на меня солдат.
От неожиданности я подскакиваю. Я торопливо шагаю дальше, а потом перехожу на бег.
Тяжело дыша, я влетаю в опустевший лечебный дом и хлопаю дверью. На дороге стало еще больше солдат и патрулей, чем раньше. На крышах стояли мужчины с винтовками, они внимательно за мной наблюдали, а один грубо свистнул, когда я пробегала мимо.
Теперь к радиобашне точно не пробраться.
Пытаясь отдышаться, я постепенно сознаю, что в этом доме я теперь единственная, кто хоть как-то может помочь больным. Многие более-менее здоровые пациентки последовали за госпожой Койл, и как знать… может, именно они подложили те бомбы. Но в доме осталось больше двадцати больных, и каждый день поступают новые.
А целительница из меня… словом, хуже в Нью-Прентисстауне еще не бывало, это точно.
— На помощь! — шепчу я.
— Куда все подевались? — с порога спрашивает меня миссис Фокс. — Никто меня не кормит, лекарств не выдают…
— Простите, — выпаливаю я, хватая ее судно. — Накормлю вас, как только смогу.
— Силы небесные! — восклицает она, таращась на мою спину. Я выкручиваю шею и вижу на спинке халата огромное красное пятно — кровь того солдатика.
— Ты цела? — спрашивает миссис Фокс.
Я снова смотрю на кровь, но отвечаю лишь:
— Сейчас принесу вам поесть.
Остаток дня проходит как в тумане. Санитарки и повара тоже ушли, и я из последних сил пытаюсь приготовить на всех еду, а потом разнести ее по палатам и узнать, какие лекарства кто принимает. Хотя всем очень хочется знать, что происходит, они видят, как я кручусь, и стараются мне помогать.
Наступает ночь. Я выбегаю из-за угла с полным подносом грязной посуды и вдруг вижу Коринн. Она стоит у входа, одной рукой держась за стену.
Я бросаю поднос и кидаюсь к ней, но она предостерегающе поднимает руку. И морщится.
Под глазами у нее синяки.
И держится она так прямо, словно все ее тело болит, очень болит.
— Ах, Коринн!
— Просто… — едва выговаривает она, — просто доведи меня до комнаты.
Я беру ее за руку, и она вжимает что-то в мою ладонь, тотчас поднося к губам палец, чтобы я не вздумала задавать вопросы.
— Там… девочка, — шепчет Коринн, — в кустах спрятали, прямо возле дороги. — Она яростно качает головой. — Совсем маленькая!
Я не смотрю, что она мне дала, пока не довожу ее до комнаты и не убегаю за перевязочными материалами. Только на складе, оставшись одна, я открываю ладонь.
Это записка, сложенная вчетверо и с буквой «О» на обороте. Внутри всего несколько строк:
«Дитя мое, пора сделать выбор».
А следом — вопрос:
«Мы можем на тебя рассчитывать?»
Я поднимаю глаза.
Глотаю ком в горле.
«Мы можем на тебя рассчитывать?»
Я складываю записку, прячу ее в карман, хватаю бинты с компрессами и спешу обратно к Коринн.
Избитой людьми мэра.
Но ее бы не избили, если б ей не пришлось отвечать за поступки госпожи Койл.
С другой стороны, мэр обещал, что ее не тронут, — и не сдержал обещания.
«Мы можем на тебя рассчитывать?»
Внизу стоит подпись, но это не имя.
Это слово: «Ответ».
«Ответ» с ярко-синей «О» в начале.
ВЗАПЕРТИ
[Тодд]
БУМ!!!
…и небо раскалывается, с дороги на нас летит ветер, а Ангаррад от страха встает на дыбы, и я сваливаюсь на землю: всюду пыль, крики и в ушах стучит, пока я лежу и думаю, умер я или нет.
Еще одна бомба. Уже третья за неделю. И взрывается она буквально в пятистах футах от меня.
— Стервы! — выплевывает Дейви, вставая на ноги и оглядываясь на дорогу.
У меня звенит в ушах, и сам я весь дрожу, пытаясь подняться. Бомбы взрывались в разное время суток, в разных местах города. Сначала взлетел на воздух акведук, снабжающий водой всю западную часть города, потом два главных моста, ведущих к фермерским землям к северу от реки. Севодня это…
— Столовая, — говорит Дейви, пытаясь удержать на месте Урагана — Желудя. — Для солдат.
Наконец Ураган утихает, и Дейви забирается в седло.
— Поехали! — рявкает он. — Надо узнать, не нужна ли им помощь.
Я кладу руки на шею Ангаррад, которая все еще напугана и без конца твердит: жеребенок жеребенок жеребенок. Сто раз повторив ее имя, я наконец забираюсь в седло.
— Смотри у меня, без фокусов! — говорит Дейви, грозя мне пистолетом. — Чтоб я тебя все время видел.
Вот такой стала моя жизнь после первого взрыва.
Я все время под прицелом, каждую минуту каждого дня.
Чтобы я не мог отправиться на поиски Виолы.
— Ну что за бабы! Только подливают масла в огонь, — говорит мэр Леджер, жуя кусок петушатины.
Я молча ем ужин и игнорирую вопросительные знаки в его Шуме. Столовую взорвали в нерабочие часы, как и все прочие объекты, на которые покушались участницы «Ответа», но это вовсе не значит, что там никого не было. Мы с Дейви нашли трупы двух солдат и одного гражданского — уборщика или вроде того. От первых взрывов погибли еще трое солдат.
Это жутко бесит мэра Прентисса.
Я его почти не вижу с того дня, когда мне сломали руку, а вечером не состоялся обещанный ужин с Виолой. Мэр Леджер говорит, что Прентисс кучами бросает людей в тюрьмы, но никаких полезных сведений добиться от них не может. Мистер Морган, мистер О’Хара и мистер Тейт повели несколько отрядов на холмы к западу от города: они думают найти там лагерь террористок-целительниц, исчезнувших в день взрыва первой бомбы.
Но армия ничего не находит, и мэр свирепеет с каждым днем, устанавливая все новые ограничения и отбирая лекарство у все новых солдат.
Нью-Прентисстаун становится шумнее и шумнее.
— Мэр вапще не верит, что «Ответ» существует.
— Ну, президент пусть говорит что хочет, это его дело. — Мэр Леджер ковыряется вилкой в еде. — Но люди-то судачат. Только так языками чешут!
Помимо матрасов нам дали тазик, куда каждое утро подливают свежую воду, а в самый темный угол поставили маленький биотуалет. Кормить стали лучше; мистер Коллинз приносит нам еду, а потом сразу запирает дверь снаружи.
Гремит замок.
Здесь, взаперти, я провожу все свободное от Дейви время. Мэр явно не дает мне отправиться на поиски Виолы, даром что талдычит о доверии.
— Может, там не только женщины, — говорю я, пытаясь не пускать в Шум лишние мысли. — Наверняка-то мы не знаем.
— Организация, называющая себя «Ответом», участвовала в войне со спэклами, Тодд. Диверсии, ночные вылазки… все такое.
— И?..
— И членами «Ответа» были исключительно женщины. Чтобы враг не мог услышать их Шум. — Он качает головой. — Но в конце концов они совсем отбились от рук, стали независимой силой, а после окончания войны даже напали на собственный город. В итоге нам пришлось казнить многих участниц. Скверное дело…
— Но если вы их казнили, как это могут быть они?
— Идеи умирают дольше людей. — Он тихонько рыгает. — Уж не знаю, чего эти бабы добиваются. Рано или поздно президент их вычислит.
— Но мужчины ведь тоже пропадают, — говорю я. Это правда, вот только думаю я о другом…
(она тоже сбежала с ними?)
Облизываю губы.
— А эти лечебные дома, где работают женщины, — спрашиваю я, — они как-то помечены? Их можно отличить от других?
Мэр пьет воду, глядя на меня поверх чашки.
— Зачем тебе это?
Я ворошу свой Шум, стараясь ничем себя не выдать.
— Да просто так, интересно. — Я ставлю тарелку на недавно выданный нам столик — знак, что мэру можно доесть мой ужин. — Лягу спать.
Я ложусь на кровать лицом к стене. Последние лучи сонца пробиваются сквозь отверстия в стене башни. Стекол в них нет, а зима уже на подходе. Понятия не имею, как мы будем тут зимовать. Я кладу руку под подушку и сворачиваюсь клубком, стараясь думать как можно тише. Мэр Леджер тихо доедает мой ужин.
А потом из его Шума до меня долетает картинка: протянутая рука, нарисованная синей краской.
Я оборачиваюсь. Такую руку я видел по меньшей мере на двух зданиях по дороге в монастырь.
— Всего их пять, — тихо произносит мэр Леджер. — Я могу рассказать, где они. Если хочешь.
Я заглядываю в его Шум, он заглядывает в мой. Мы оба что-то скрываем, прячем под слоями других мыслей. Столько дней провели вместе, а до сих пор гадаем, можно ли друг другу доверять.
— Валяйте, — говорю я.
— 1017-й, — читаю я вслух для Дейви, а тот выкручивает щипцы и мгновенно превращает безымянного спэкла в 1017-го.
— На севодня хватит, — объявляет он.
— Но нам еще…
— Я сказал, хватит! — Он ковыляет к нашей бутылке с водой и делает глоток. Нога у него к этому времени почти выздоровела, но он еще прихрамывает. Моя рука зажила полностью.
— Нам же неделю дали на все про все, — говорю я. — А мы уже вторую маемся.
— Разве нас кто-то торопит? — Дейви выплевывает струйку воды.
— Нет, но…
— Ни заданий тебе новых, ни распоряжений… — Он умолкает, делает еще глоток и снова выплевывает. Потом злобно глядит куда-то слева от меня. — Чего уставился?
1017-й все еще стоит неподалеку, зажав ленту здоровой рукой и глядя на нас. Вроде бы он мужского пола и совсем молодой, почти подросток. Он цокает один раз, потом второй, и, хотя Шума у него нет, по звукам ясно, что он не любезничать с нами пытается.
Дейви тоже это понимает:
— Ах так?!
Он тянется за винтовкой, что висит у него за спиной, и во всех красках представляет, как палит из нее по убегающему спэклу.
1017-й не двигается с места. Он смотрит мне в глаза и цокает еще раз.
Ну, точно грубит!
Потом он пятится, все еще глядя на нас и растирая здоровой рукой железную ленту. Я оборачиваюсь к Дейви: тот целится из винтовки в спину уходящему 1017-му.
— Не надо, — говорю я.
— А что? Кто нас остановит?
Я не отвечаю, потомушто остановить нас некому.
Бомбы продолжают взрываться через каждые три-четыре дня.
Никто не знает, куда и как подложат следующую, поэтому БУМ! БУМ! БУМ! — снова и снова. Однажды вечером, когда на воздух взлетает маленький ядерный реактор, мэр Леджер возвращается с работы с расквашенным носом и синяком под глазом.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Солдаты! — выплевывает он и берет тарелку с ужином — севодня опять дали тушенку. От первой же попытки прожевать мясо он морщится.
— Что вы натворили?
Его Шум немного вскидывается, и мэр бросает на меня злобный взгляд:
— Ничего!
— Вы меня поняли.
Недовольно ворча, он съедает еще кусок мяса и наконец отвечает:
— Кому-то в голову пришла блестящая идея, что «Ответ» — это я. Подумать только, я!
— Вы?! — удивленно спрашиваю я — может, чересчур удивленно.
Мэр Леджер встает и ставит на стол почти нетронутую тарелку — верный признак того, что он по-настоящему зол.
— Ни одной подозрительной бабы так и не нашли, а солдатам нужен козел отпущения. — Мэр выглядывает на улицу и смотрит, как ночь опускается на город, который был когда-то его домом. — Думаешь, мэр попытался их остановить? — спрашивает он бутто самого себя. — Даже не подумал…
Я молча жую, стараясь не пускать в Шум лишние мысли.
— Ходят слухи, — продолжает мэр Леджер еле слышно, — о какой-то новой целительнице, совсем юной. Ее пару раз видели в соборе, а сейчас она работает в лечебном доме, которым раньше заведовала госпожа Койл.
Виола, громко и ясно думаю я, прежде чем успеваю скрыть эту мысль от мэра.
Он оборачивается:
— Этого дома ты видеть не мог. Он не на главной улице, а у подножия небольшого холма в сторону реки, примерно на полпути в монастырь. Повернуть надо сразу после двух амбаров, стоящих рядом на главной улице. — Он снова выглядывает на улицу. — Не ошибешься.
— Я не могу удрать от Дейви, — говорю я.
— Понятия не имею, о чем ты, — отвечает мэр Леджер, укладываясь на кровать. — Я просто рассказываю тебе отвлеченные факты о нашем славном городе.
Дышать становится тяжелей, в голове и Шуме крутятся разные варианты побега от Дейви и поисков нужного лечебного дома.
(найти ее)
Лишь много позже я спрашиваю:
— Кто такая госпожа Койл?
Даже в темноте я вижу, как краснеет Шум мэра Леджера.
— A-а… ну как же! — говорит он в темноту. — Она и есть наш «Ответ».
— Это последняя, — говорю я, провожая взглядом 1182-ю, потирающую больное запястье.
— Наконец-то, черт подери, — бурчит Дейви, плюхаясь на траву.
В воздухе чувствуется морозец, но зато светит сонце и на небе почти ни облачка.
— А теперь что будем делать? — спрашиваю я.
— Понятия не имею!
Я стою и наблюдаю за спэклами. Если не знать, можно и впрямь подумать, что они не умнее овец.
— Они еще тупее, — говорит Дейви.
— Заткнись.
И все же… нет, вы бы их видели!
Сидят себе на траве, без Шума, без звука, половина смотрят на нас, половина друг на друга, почти не шевелясь и время от времени цокая, ничем не пытаясь занять руки или время. Их белые лица, кажется, полностью лишены жизни. Спэклы сидят вдоль стен и молча чего-то ждут, но чего — непонятно.
— Время этого «чего-то» настало, Тодд, — грохочет голос за нашими спинами. Дейви вскакивает на ноги, и в главные ворота входит мэр. Его конь остался снаружи.
Мэр смотрит на меня — только на меня.
— Готов к новой работе?
— Он со мной неделями не разговаривает, — пыхтит Дейви по дороге домой. У них с па последнее время не все гладко. — Все одно твердит: «Следи за Тоддом» и «Скорей заканчивай со спэклами», — заладил! — Он крепко стискивает поводья. — Неужели я так и не дождусь похвалы? Хотя бы «спасибо» сказал!
— Вапщето нам приказали заклеймить спэклов за неделю, — повторяю я распоряжение мэра. — А мы провозились почти три.
Он злобно оборачивается, полыхая красным Шумом:
— На нас напали! Я-то тут при чем?
— Я тебя и не виню, — говорю я, но Шум-то меня сдает: я вспоминаю ленту на шее 0038-го.
— Значит, по-твоему, я во всем виноват? — Он останавливает коня и сверлит меня злобным взглядом, уже нагибаясь в седле, чтобы спешиться.
Я открываю рот, но ничего не отвечаю, потомушто впереди…
Два одинаковых амбара стоят рядышком у поворота к реке.
Я бросаю на Дейви быстрый взгляд.
Он зловеще лыбится:
— Что это у нас там?
— Ничего.
— Твоя девка, а? — язвит он.
— Пошел ты, Дейви.
— Нет, ушлепок. — Дейви соскальзывает на землю, Шум его вспыхивает алым. — Это ты пошел.
Мне остается только драться.
— Солдаты? — спрашивает мэр Леджер, окинув взглядом мои синяки и разбитый нос, когда я возвращаюсь в башню.
— Не ваше дело, — рычу я. Давно мы с Дейви так не дрались. От боли во всем теле я еле доползаю до кровати.
— Есть будешь? — спрашивает мэр.
Мой Шум дает понять, что нет, есть я не буду. Он тут же хватает мою тарелку и принимается жевать, даже не поблагодарив.
— Решили проесть себе путь на свободу? — спрашиваю я.
— Слова мальчишки, которому никогда не приходилось добывать себе пищу.
— Я не мальчишка.
— Когда мы прилетели на Новый свет, провизии хватило только на год, — с набитым ртом говорит мэр Леджер. — А охотиться и вести сельское хозяйство научились далеко не все. — Он отправляет в рот еще одну ложку. — Голод учит ценить горячую пищу, Тодд.
— Да что творится со всеми взрослыми? Обязательно из всего надо сделать урок! — Я закрываю лицо рукой, но тут же ее отдергиваю, потомушто подбитый глаз жутко болит.
Опять наступает ночь. Воздух стал еще холодней, поэтому сплю я почти целиком одетый. Мэр Леджер начинает храпеть: ему снится дом с бесконечными дверями, из которого он никак не может найти выход.
Самое безопасное время, чтобы подумать о ней.
Она еще в городе?
Или она теперь тоже — член «Ответа»?
Ну и все в таком духе.
Типа, что бы она сказала, если б увидела меня вчера?
Если б увидела, что я делаю каждый день.
И с кем.
Я глотаю ночной воздух и смаргиваю слезы.
(ты еще со мной, Виола?)
(со мной?)
Проходит час, а я все не могу уснуть. Что-то гложет меня изнутри, я ворочаюсь с боку на бок, пытаясь очистить Шум и успокоиться. Завтра я должен быть готов к новой работе, которую мэр для нас придумал. И работа, похоже, совсем не так плоха.
Но ведь я что-то упустил, что-то важное и очевидное.
Что-то эдакое…
Я сажусь, прислушиваясь к Шуму храпящего мэра Леджера и РЁВУ спящего Нью-Прентисстауна внизу. К пенью ночных птиц и даже к рокоту бегущей вдали реки.
Вот оно!
Вечером я не слышал лязга запирающегося замка, когда мистер Коллинз запустил меня в комнату.
Клянусь, его не было.
Сквозь темноту я смотрю на дверь.
Он забыл ее запереть.
Сейчас, в эту самую секунду…
Она открыта.
КТО ТЫ
[Виола]
— Я слышу снаружи чей-то Шум, — говорит миссис Фокс, когда я подливаю ей свежей воды на ночь.
— Было бы странно, если б не слышали, миссис Фокс.
— У самого окошка!
— Солдаты, наверно, курят.
— Нет-нет, это другое, я точно знаю…
— Миссис Фокс, я очень занята, правда.
Я поправляю ей подушки и выливаю судно. Она молчит до самого моего ухода.
— Все изменилось, — говорит старушка напоследок.
— Да уж, еще как.
— Раньше в Хейвене было лучше, — добавляет она. — Не идеально, но гораздо лучше.
В конце дня я умираю от усталости, но, сев на кровать, все же достаю записку, которую ношу в кармане. И перечитываю ее в сотый, нет, в тысячный раз.
«Дитя мое,
пора сделать выбор.
Мы можем на тебя рассчитывать?
“Ответ”».
Даже имя не написала.
Три недели назад я получила эту записку. Три недели прошло, а ничего не происходит. Ни записок больше, ни знаков… Я просто торчу целыми днями в лечебном доме в компании Коринн — точнее, госпожи Уайетт, как мне теперь полагается ее называть, — и пациенток. Женщин, заболевших по обычным причинам, и женщин, которых допрашивали люди мэра, — они приходят к нам избитые, с синяками, переломанными ребрами, пальцами и руками. Еще с ожогами.
И это самые везучие. Остальных бросили в тюрьму.
И каждые три-четыре дня за окном гремят взрывы — БУМ! БУМ! БУМ!
Все новых женщин арестовывают, все новые поступают к нам.
А от госпожи Койл — ни слова.
Да и от мэра тоже.
Ни слова о том, почему меня бросили одну. По логике, меня должны были забрать первой — допрашивать, пытать, мучить в камере.
— Но ничего, — шепчу я. — Ничего не происходит.
И от Тодда ни весточки.
Закрываю глаза. Я так устала, что уже ничего не чувствую. Каждый день я выискиваю способ пробраться к радиобашне, но солдаты теперь всюду, их слишком много, чтобы просчитать смены и пересменки, и с каждой новой бомбой их становится только больше.
— Надо что-то предпринять, — говорю я вслух. — Иначе я сойду с ума. — Смеюсь. — Сойду с ума и начну разговаривать сама с собой.
Опять хохочу — куда громче и дольше, чем следовало бы.
И тут раздается стук в окно.
Я вскакиваю. Сердце едва не выпрыгивает из груди.
— Госпожа Койл? — спрашиваю я.
Неужели теперь? Неужели время пришло?
Я должна сделать выбор?
Можно ли на меня рассчитывать?
(стоп, да ведь это же Шум…)
Я встаю на колени в кровати и буквально на сантиметр отодвигаю штору — только чтобы увидеть, кто стоит снаружи. Я уже представляю знакомое хмурое лицо и руку, отирающую лоб…
Но это не она.
Совсем.
— Тодд!!!
В следующий миг я откидываю шторы, рывком поднимаю окно, а он перегибается через раму, в Шуме только мое имя, больше ничего, и я втаскиваю его в комнату — честное слово, я поднимаю его и тащу внутрь, — и мы падаем на мою кровать, я — на спину, а он — на меня, его лицо так близко, что я сразу вспоминаю, как мы лежали точно так за водопадом, когда за нами гнался Аарон, и я смотрела прямо ему в глаза.
И знала, что все будет хорошо.
— Тодд!
В свете лампы я вижу синяк у него под глазом, запекшуюся кровь в носу и спрашиваю:
— Что случилось? Ты ранен?
Но он только выдыхает:
— Ты!
Я не знаю, сколько времени мы так лежим, просто купаясь в присутствии друг друга, — да, он здесь, рядом, он жив, я чувствую вес его тела, шершавые пальцы на своем лице, тепло и запах… и пропыленную одежду. Мы почти не говорим, в его Шуме бурлят чувства — сложные образы, картинки из прошлого, как меня подстрелили, как он боялся за мою жизнь и как приятно сейчас трогать меня кончиками пальцев, но все это перекрывает одно слово: Виола, Виола, Виола.
Это Тодд.
Черт побери, это Тодд!
И все хорошо.
А потом в коридоре раздаются шаги.
Они останавливаются прямо у моей двери.
Мы резко поворачиваем головы. В щели под дверью видна тень: по ту сторону стоит человек.
Я жду стука.
И приказа вышвырнуть Тодда.
Но потом шаги удаляются и затихают в коридоре.
— Кто это был? — спрашивает Тодд.
— Госпожа Уайетт, — отвечаю я и слышу удивление в собственном голосе.
— А потом начались взрывы, — заканчиваю я свой рассказ. — Он вызывал меня к себе всего два раза, узнать, известно ли мне что-нибудь о террористах, но я ничего не знала — клянусь, ничего! И про него я ничего не знаю, честное слово.
— Со мной он тоже после первого взрыва почти не разговаривал. — Тодд опускает глаза. — Я очень боялся, что это ты подкладываешь бомбы.
Я вижу в его Шуме взорванный нами мост. Взорванный мною мост.
— Нет, — говорю я, вспоминая про записку в кармане. — Это не я.
Тодд с трудом сглатывает и задает вопрос — просто, без всяких обиняков:
— Бежим?
— Да, — мгновенно отвечаю я. Надо же, как быстро я предала Коринн… Щеки заливает краска. Но мы действительно должны бежать, бежать как можно дальше отсюда.
— Ага, вот только куда? — спрашивает Тодд. — Куда бежать-то?
Я открываю рот…
Но медлю.
— Где прячется «Ответ»? — спрашивает он. — Может, туда?
В его Шуме чувствуется легкое напряжение — упрек и неохота.
Бомбы. Ему тоже все это не нравится.
Но дело не только в бомбах, так?
Я снова медлю.
На крохотную долю секунды я задаюсь вопросом, но тут же отмахиваюсь от него, как от мухи…
Я спрашиваю себя, можно ли ему рассказать.
— Не знаю, — говорю я. — Честно. Они мне не рассказывали, потому что не доверяют.
Тодд поднимает глаза.
И на такую же долю секунды я вижу сомнение на его лице.
— Ты мне не доверяешь, — бездумно выпаливаю я.
— И ты тоже, — кивает Тодд. — Ты подозреваешь, что я работаю на мэра. И еще ты не понимаешь, почему я так долго тебя искал. — Он с грустью опускает глаза. — Я по-прежнему могу читать твои мысли. Не хуже, чем ты мои.
Заглядываю в его Шум:
— А ты гадаешь, не принадлежу ли я к «Ответу». По-твоему, я бы могла.
Тодд, не глядя на меня, кивает:
— Я просто пытался выжить и найти способ разыскать тебя. Надеялся, что ты меня не бросишь.