Вернемся к сценке рождения, которую мы только что наблюдали. Итак, "доминус" получит, наконец, наследника мужского пола, иметь которого столь важно в древнеримском обществе, где мужчине отведена главенствующая роль. Мы даже можем вообразить, что произойдет в ближайшие минуты: новорожденного обмоют, перережут ему пуповину и отнесут к отцу. Тот будет ждать его в середине комнаты стоя. Сына положат на пол у его ног. В следующие мгновения, согласно древнейшему ритуалу, свершится судьба младенца. Если отец наклонится к нему, возьмет на руки и поднимет над головой в присутствии всех родных, это будет означать, что он признал дитя и принял его в семью.
Если же отец не двинется с места, не поднимет ребенка, это будет означать, что он не принимает его в семью.
Причины тому могут быть самые разные: в семье уже слишком много детей этого пола или вообще слишком много ртов (особенно в самых бедных семьях), жена подвергалась насилию или отец подозревает, что ребенок — плод измены, наконец, явные физические изъяны. Что же произойдет в этом случае? Положившая ребенка на пол женщина поднимет его и унесет. Часто это бывает сама акушерка; недаром в римскую эпоху многие верят, что за акушерками стоит целый "рынок" младенцев, что они даже подменяют новорожденных, чтобы угодить семье, желающей мальчика или, наоборот, девочку. Или чтобы вывести из затруднения семью, в которой родился ребенок-урод.
Участь отвергнутого новорожденного поистине сурова. В лучшем случае его оставят в одном из мест на улицах Рима, где существует эквивалент "колес подкидышей"[29]. Римский историк Фест сообщает, что неподалеку от овощного рынка (Forum Holitorium) находится колонна именно с таким назначением: не случайно ее называют "молочной" (columna lactaria), поскольку, по словам античного историка, здесь каждое утро находят грудных младенцев. Они тепло укутаны и часто имеют при себе опознавательные знаки (половинка монеты или медальона), чтобы "подкинувшие" их семьи в будущем могли отыскать их. Естественно, родителям придется раскошелиться, чтобы возместить расходы на воспитание ребенка.
Чтобы доказать, что это их ребенок, достаточно будет предъявить вторую половинку распиленной некогда монеты. Эта система практиковалась веками, и вполне вероятно, что она была в ходу и в Риме при Траяне.
Драматичность ситуации в том, что те, кто подбирает подкидышей, могут распоряжаться ими как угодно: сделать из них впоследствии проституток, если это девочки, или рабов и слуг, если это мальчики.
В этом огромном городе существуют и такие люди, для кого это стало ремеслом: каждое утро они обходят места, где принято оставлять младенцев, забирают их и продают с целью наживы. Некоторые, в точности так, как это происходит сегодня в Индии и в некоторых других бедных странах, ломают малышам ножки или ослепляют их, чтобы те вызывали больше жалости у прохожих, увеличивая заработки их хозяев, промышляющих попрошайничеством.
Но участь отвергнутых семьями детей может быть еще более драматичной. Как утверждает Сенека, тех, что родились с уродствами или раньше срока, часто душат или топят. Других относят тайком на свалку или на старую пустынную дорогу и оставляют там в грязи и нечистотах, где их ждет смерть от голода, холода или… зубов бездомных псов.
Но бывают и счастливые исключения, когда найденыши попадают в семьи, по разным причинам не имеющие собственных детей, и вырастают в любви и заботе. Возможно, этим утром 115 года нашей эры где-то в Риме уже случилось такое чудо.
Встеча с Тацитом
Улица, по которой мы идем, Аргилет, граничит с самой "простонародной" частью Рима — Субурой. Любопытный факт: Субура находится прямо за императорскими форумами. Два диаметрально противоположных мира расположены по соседству. По одну руку — роскошь, драгоценный мрамор, символы власти и римской истории. По другую (в нескольких метрах) — другая история, история "с маленькой буквы": бедный и скромный мирок, где живет беднота. Это видно уже по тому, как одеты люди, по грязи на улицах, по тому, какого пошиба здесь лавки, торгующие самыми дешевыми продуктами.
Стена из пеперина[30]огромной высоты, — настоящая "Берлинская стена", отделяет Субуру от форума Августа, служа брандмауэром, призванным защищать это столь значимое место от огня пожаров (весьма нередких). Так, похоже, и произошло во время знаменитого пожара в Риме во времена Нерона: стена сдержала пламя и уберегла форум, оставшийся единственным безопасным островком, где укрылись многие из горожан.
Парадоксальным образом улица, на которой мы находимся, хоть и является частью бедняцкого квартала, вместе с тем глубоко связана с римской культурой. Именно здесь находятся многочисленные книжные лавки и мастерские. Если вы ищете произведение какого-то великого римского автора, от Цицерона до Вергилия и Марциала, то вам сюда.
Многие лавки снаружи имеют вывески, часто стены по обеим сторонам от входа в заведение тоже испещрены надписями. Как правило, владельцами лавок являются отпущенники, и называют их по именам этих бывших рабов.
Мы проходим мимо лавок Атректа и Секунда — эти заведения весьма скромные. Чуть дальше находятся лавки братьев Сосиев и Дора… А вот и лавка с весьма богатым ассортиментом: она принадлежит отпущеннику Атрекцию. Помещение внутри просторное, расставленные вдоль стен шкафы битком набиты литературными произведениями. Одни в форме свитков из папируса (volumina), для сохранности они помещены в продолговатые кожаные футляры с крышкой (capsae). Другие — в форме небольших книжечек с пергаменными страницами. И конечно же непременные деревянные таблички: каждая страница — это восковая "формочка", на поверхности которой написан или, вернее, выдавлен при помощи бронзового стиля текст (как правило, в таком виде предлагаются недлинные произведения, например поэмы).
Давайте войдем и приблизимся к одному из шкафов. Аккуратно достанем книгу и полистаем ее: однако стоит ее раскрыть, как страницы вдруг "разворачиваются", ниспадая лентой до самой земли. Дело в том, что многие тексты сделаны "гармошкой", то есть страницы не собраны в переплет, а представляют собой сложенную во много раз длинную полосу льняного полотна, напоминая открытки-раскладушки, что продаются у нас в сувенирных магазинах.
Но вот мы ловим на себе строгий взгляд продавца, стоящего у другого стеллажа. Спеша вернуть книгу на место, мы успеваем заметить, в каком направлении следует читать такие тексты: справа налево, в противоположность тому, как устроены наши книги. Двойная красная черта разделяет столбцы текста. Новый сгиб — новая страница…
Мы выходим из лавки. По пути нам встречаются люди, выходящие из других книжных магазинов со свитками или небольшими томиками в руках. Один магазин поражает нас своими масштабами — в траяновском Риме это эквивалент наших "домов книги". Это лавка Трифона, реклама на стенах извещает о продаже сочинений различных авторов. У входа ждут носилки, два солдата коротают время за разговором — верная примета, что в магазин пожаловал важный посетитель. Заглянем внутрь. Между рядами книжных полок мы видим и "типографию" Трифона. До Гутенберга с его подвижными литерами еще очень далеко. Здесь все "печатается" вручную: целая бригада рабов-писцов записывает текст под диктовку, создавая одновременно по многу копий. Их склоненные головы вызывают в голове образ средневековых монахов-переписчиков…
То, что мы видим, — это завершающий этап создания книги. Вначале авторы пишут их у себя дома, потом отдают читать знакомым и друзьям для выявления ошибок и неточностей, а также чтобы оценить влияние высказываемых в тексте идей. Плиний Младший шел еще дальше: он рассаживал вокруг себя группу слушателей и зачитывал им вслух свои сочинения. По его словам, именно в эти моменты он и вносил в текст наиболее существенную правку. Наконец, текст передается в "живую типографию". Работа идет день за днем, при свете масляных ламп: результат — поистине ручная работа, а не серийное производство… Напиши мы книгу во времена Траяна, — ей бы тоже довелось пройти сей длинный путь…
Несложно догадаться, что сроки публикации в древнем Риме очень долгие, но у заведующих книжными лавками отпущенников нюх не хуже, чем у современных издателей. Если они чувствуют в том или ином сочинении потенциальный бестселлер, то приостанавливают остальные "производственные линии", бросая на него всех своих рабов-переписчиков…
Погруженные в эти размышления, мы тем временем замечаем в глубине лавки человека, приподнявшего рукой занавеску, что отделяет магазин от подсобного помещения. Это высокий бородатый мужчина с гладким черепом и резкими чертами лица. Он-то и есть Трифон, хозяин книжной лавки-мастерской. Придерживая занавеску, он пропускает вперед своего собеседника. Судя по тем немногим словам, что нам удается расслышать, они обсуждают сроки издания одного текста, который уже сдан переписчикам "в работу". Очевидно, медлящий с уходом посетитель и есть сам автор. Мы догадываемся, что он обеспокоен: сочинение состоит из многих частей, но он не желает, чтобы срок публикации растягивался до бесконечности. Трифон старается успокоить его, но делает он это крайне почтительно, с благоговением. Видимо, это важная персона, раз к тому же его ждут у входа носилки и охрана. Кто бы это мог быть?
Подойдем поближе к одному из переписчиков, вон к тому египтянину. Четким каллиграфическим почерком он выводит при свете масляной лампы слово за словом. Тень от его кисти и пальцев, кажется, танцует, выписывая пируэты. Перед ним на подставке рукописная страница оригинала, с которой он обращается крайне бережно. Сбоку на столе лежит переплетная крышка из двух скрепленных между собой дощечек, в которую для сохранности помещаются листы авторской рукописи.
Попробуем, вытянув шею, прочесть, что написано на титульном листе. "От кончины Божественного Августа". Да это же "Анналы" Тацита! Значит, тот человек с седыми курчавыми волосами, с пронзительно-острым взглядом зеленых глаз, что сейчас выходит из магазина, — он и есть великий историк! А ведь и в самом деле, он не только живет в изучаемое нами время, но, если подумать, как раз через несколько месяцев, в 116 году, выйдет его великий труд, знаменитые "Анналы". Это последний этап его долгого "путешествия" по истории, в котором он обличает пороки и упадок империи.
Итак, издание его труда происходит на наших глазах, и если присмотреться, то мы заметим, что раб переписывает текст десятой книги. Одной из тех, что до нас не дошли… Кто знает, о чем в ней говорится. Пораженные увиденным, мы застываем в оцепенении. Тацит поворачивает за угол, прощается с Трифоном и садится на носилки. Только теперь мы вспоминаем, что он был не только великим историком, но также адвокатом, квестором, претором, консулом и проконсулом… это объясняет наличие сопровождения. Носилки трогаются с места и удаляются, плавно покачиваясь над толпой…
В это самое мгновение всего в нескольких сотнях метров отсюда близится к концу драма человеческой жизни. Развязка наступит на глазах у тысяч людей, посреди Колизея.