В.О. Ключевский не зря писал о том, что русское общество вступило в новую жизнь после 1861 г. с «запасом привычек», который он обтекаемо именует «недобрыми». И среди них важное место занимало отсутствие четких нравственных ориентиров и критериев.
И в этом не было ничего удивительного. Барская людская, где бы она ни находилась – в захудалом ли именьице потомков Петруши Гринева, в роскошном ли Смелянском имении графов Бобринских (правнуков Екатерины II и Григория Орлова), в Зимнем ли дворце, – скверная школа нравственности.
В 1801 г. граф С.Р. Воронцов в напутственном письме сыну Михаилу, который уезжал начинать «взрослую» жизнь на Родину, произнесет ключевые слова: «Я пренебрег бы долгом отца и друга (поскольку именно так я отношусь к вам за ум и характер, которым наделила вас природа), если бы не дал вам нескольких предостережений насчет того, как стоит вести себя по приезде и во время пребывания в той стране, в которую вы направляетесь.
Она совершенно отличается от той, что вы покидаете, и хотя новое правление делает наших соотечественников счастливее, чем прежде, и хотя, избавившись от наиболее ужасного рабства, они воображают, будто свободны, это не значит, что они свободны, как в других странах (которые (впрочем) то же не знают истинной свободы, основанной на единственной в своем роде (вариант: уникальной) конституции, которой имеет счастье обладать Великобритания, где люди подчиняются лишь закону, перед которым равны все сословия и где для человека естественно чувство собственного достоинства).
У нас – невежество, дурные нравы как следствие этого невежества и форма правления, которая, унижая людей, отказывая им во всяком возвышении души, приводит их к алчности, чувственным наслаждениям и к самой гнусной низости, и к заискиванию перед любым могущественным человеком или фаворитом государя.
Страна слишком велика для того, чтобы государь, будь он хоть новым Петром Великим, мог все делать сам, без конституции и твердо установленных законов, без независимых судов, чьи решения были бы непреложны. Сама природа правления обязывает его опереться на руководство самого приближенного министра, который становится, таким образом, великим везирем, назначающим в правительство и на управление провинциями своих родственников, друзей и приближенных, а они, будучи уверены в силе этой протекции и в своей безнаказанности, становятся пашами. Весь двор лежит у ног везиря, а вся империя следует его примеру.
Нация униженная, ослабленная, утопающая в роскоши и долгах, обладает в то же время такой легкостью характера, что она забудет ужас деспотизма, от которого страдала, когда ей разрешат носить круглые шляпы и туфли с загнутым носком.
Вы увидите, как они разговаривают настолько же свободно, насколько были раньше мрачны, запуганы и молчаливы, а поскольку нынешний государь хорош, они считают себя действительно свободными, не задумываясь над тем, что у человека может измениться характер, или что ему унаследует новый тиран. Нынешнее состояние государства есть ничто иное, как приостановленная тирания, а наши соотечественники подобны римским рабам в дни Сатурналий, после которых они вернутся в свое обычное рабство»[51].
Этот хирургически безжалостный и точный анализ рисует картину восточной деспотии, при этом картину не абстрактную, а в высшей степени конкретную – ведь не прошло еще и двух месяцев после убийства Павла I, в заговоре против которого С.Р. Воронцов принимал, так сказать, факультативное участие.
Годом позже с ним солидаризуется М.М. Сперанский, написавший Александру I, что в России существуют «два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только в отношении ко вторым, действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов»[52].
Сказанному не противоречила давняя практика дворцовых переворотов. Ведь и преторианцы в древнем Риме – отнюдь не свободные люди. Это рабы, сделавшие бунт доходным ремеслом.
Понятно, что к 1861 г. общество во многом изменилось, оно не было однородным, и приведенные выше слова Ключевского, разумеется, не относились ко всем образованным русским людям, однако многих из них эти слова касались напрямую.
Уже в 1862 г. Б.Н. Чичерин писал о том, что он называл «оппозиционным либерализмом»: «Боже мой! Какая тут представляется пестрая смесь людей! Сколько разнородных побуждений, сколько разнохарактерных типов — от Собакевича, который уверяет, что один прокурор — порядочный человек, да и тот свинья, до помещика, негодующего за отнятие крепостного права, до вельможи, впавшего в немилость и потому кинувшегося в оппозицию, пока не воссияет над ним улыбка, которая снова обратит его к власти!
Кому не знакомо это критическое настроение русского общества, этот избыток оппозиционных излияний, которые являются в столь многообразных формах: в виде бранчливого неудовольствия … в виде презрительной иронии и ядовитой усмешки, которые показывают, что критик стоит где-то далеко впереди, бесконечно выше окружающего мира, — в виде глумления и анекдотцев, обличающих темные козни бюрократов, — в виде неистовых нападков, при которых в одно и то же время с одинаковой яростью требуются совершенно противоположные вещи… — в виде злорадства при всякой дурной мере, при всяком зле, постигающем отечество, — в виде вольнолюбия, всегда готового к деспотизму, и независимости, всегда готовой ползать и поклоняться. Не перечтешь тех бесчисленных оттенков оппозиции, которыми изумляет нас Русская земля…
В практической жизни оппозиционный либерализм держится тех же отрицательных правил. Первое и необходимое условие — не иметь ни малейшего соприкосновения с властью, держаться как можно дальше от нее. Это не значит, однако, что следует отказываться от доходных мест и чинов. Для природы русского человека такое требование было бы слишком тяжело. Многие и многие оппозиционные либералы сидят на теплых местечках, надевают придворный мундир, делают отличную карьеру и, тем не менее, считают долгом, при всяком удобном случае, бранить то правительство, которому они служат, и тот порядок, которым они наслаждаются.
Но чтобы независимый человек дерзнул сказать слово в пользу власти, — боже упаси! Тут поднимется такой гвалт, что и своих не узнаешь. Это – низкопоклонство, честолюбие, продажность. Известно, что всякий порядочный человек должен непременно стоять в оппозиции и ругаться»[53].
Словами «вольнолюбие, всегда готовое к деспотизму, и независимость, всегда готовая ползать и поклоняться», – Чичерин ставит диагноз русскому обществу на полтора века вперед.
Ясно, однако, что все эти качества порождены предшествующей историей страны. То же в полной мере относится и к очень важной характерной черте пореформенного либерализма – его безусловной анархичности: «Русский либерал теоретически не признает никакой власти. Он хочет повиноваться только тому закону, который ему нравится. Самая необходимая деятельность государства кажется ему притеснением»[54]. И эта черта, полагаю, также вытекала из вековой манеры обращения вотчинно-крепостнического государства со своими подданными. Неудивительно поэтому, что такое влияние на судьбы мирового анархизма имело русское дворянство в лице М.А. Бакунина, графа Л.Н. Толстого и князя П.А. Кропоткина.
Герцен справедливо писал: «Мы повинуемся по принуждению; в законах, которые нами управляют, мы видим запреты, препоны и нарушаем их, когда можем или смеем, не испытывая при этом никаких угрызений совести… Русский, к какому бы классу они ни принадлежал, нарушает закон всюду, где он может сделать это безнаказанно; точно так же поступает правительство».[55]
Казалось бы, между радикалами и «либералами» лежала пропасть. Но это далеко не так.
Вторые создавали питательную среду для первых. Л.А. Тихомиров был твердо убежден, что революционеров плодят либералы – отнюдь не своими «ничтожными… программами, а пропагандой своего общего миросозерцания», негативистского по самой своей сути. Великие реформы воспринимались либералами как «уступки» правительства и притом «недостаточные», в силу чего они постоянно их критиковали. В «Началах и концах» М.А. Тихомиров пишет: «Я положительнейшим образом утверждаю, что нет ни одного революционного течения (за исключением терроризма ), которое бы не имело своих корней или отражения в легальной литературе, по большей части с необходимыми смягчениями, иногда и без них. Идеи анархизма не формуловались в сжатую систему, но они разлиты были повсюду, без Бакунина» (курсив автора).
Реакцию широких слоев российского общества на нарастающие крещендо радикальные настроения можно назвать маниловским благодушием. Однако, возможно, точнее было бы охарактеризовать ее как массовую ипостась феномена, который в ХХ веке назовут «стокгольмским синдромом». А как же иначе квалифицировать такие факты, как непритворную радость общества в связи с оправданием участников «процесса 193-х», беспримерные восторги по поводу оправдания Веры Засулич, показавшие, как низок уровень правосознания российского образованного класса, и многое другое в том же духе?
Однако – что такое покушение Веры Засулич на Трепова, как не вариант расправы крепостных с фельдмаршалом М.Ф. Каменским или с Настасьей Минкиной? А чем сущностно убийство помещика отличается от убийства императора?
Террористы подхватили практику дворцовых переворотов. Можно, конечно, говорить, что в Европе XIX в. покушения на монархов и видных политиков начались до 4 апреля 1866 г. Это так. Но только в России ребенок с детства знал о трех убитых императорах, не говоря о казненном отцом царевиче.
Апогеем этих настроений (до начала ХХ в.) стало чуть ли не демонстративное прекращение либеральной печатью полемики с революционерами в конце 1870-х гг. До этого времени между сторонами «происходили только случайные, частичные сближения, а общности не чувствовалось. То же было и в печати. Тогдашние либеральные органы, как «Вестник Европы», «Голос», «Петербургские Ведомости», знаменем которых был правовой порядок и выборное начало, резко отличались от органов левой, и не раз в них печатались статьи, явно отрекавшиеся от всякой солидарности с передовыми радикалами»[56].
Последние, считая дворянство своим главным врагом, видели либералов среди будущих жертв своей победы и мало сочувствовали их стремлениям к конституции, отвергавшейся «передовым лагерем». Переход революционеров к прямому террору поначалу вызвал в значительной части общества «омерзение».
И все же сближение произошло.
Почему?
Мне кажется, – в силу того, что общество объединяла с террористами подсознательная «генетическая» вражда к «этому» государству, которое, дав им свободу, сделало это, во-первых, не так, как следовало, и поэтому, во-вторых, не соответствовало их идеальным ожиданиям, а в-третьих, по-прежнему продолжало в их подсознании оставаться виноватым за века угнетения.
Это отчасти подтверждает удивительный эпизод, приводимый Головиным в своих воспоминаниях. Придворное общество, по мнению К.Ф. Головина, восприняло покушение Соловьева на Александра II достаточно индифферентно. Когда автор поинтересовался у A. Н. Куломзина, который был тогда товарищем министра государственных имуществ, «как он объясняет себе поразительное хладнокровие общества в виду опасности, грозящей ему самому», то получил ответ, который, по его мнению, “стоит записать: “Настоящего антагонизма между нами и революционерами нет, вот в чем дело,—сказал он. Непрерывная цепь связывает людей самых благонамеренных с заговорщиками...”. А. Н. Куломзин был совершенно прав. Оппозиционный дух чувствовался в самой правительственной среде. Люди, слегка задетые какой-нибудь официальной бестактностью, либо недовольные системой классического образования, бранили правительство огулом, совершенно забывая, что все их существование с этим правительством связано. Даже те, которым не на что было жаловаться, и которые только смотрели сбоку, со стороны, как производились разные недосмотры и неловкости, не воздерживались от насмешек и порицаний. В этом и была опасность: она заключалась в отсутствии сознательной поддержки, а не в силе нападения»[57].
В своих воспоминаниях Б.Н. Чичерин заканчивает характеристику Александра II такими словами: «Он принял мученический венец, который искупил все его слабости и ославил его образ светлым ликом между русскими царями. Многие превосходили его способностями, но никто не сделал больше него для России, хотя ни ему, ни его современникам не было дано видеть добрые плоды его трудов, а пришлось только испытывать терния, рассеянные по пути.
Он погиб жертвою стремлений, не им вызванных, не им разнузданных, а составляющих глубочайшую язву современного человечества и сталкивающихся в малообразованном обществе в особенно безобразных формах.
Нет в мире ужаснее явления, как взбунтовавшиеся холопы, а таковы именно нигилисты »[58]. А ведь Куломзин определенно не считал себя ни холопом, ни нигилистом.
Невозможно переоценить и важность мысли Чичерина о том, что «только при отсутствии всякого нравственного чувства можно выставлять нигилистов людьми, стремившимися к идеалу; это было не более как отребье русского общества »[59].
А между тем в журнале «Освобождение», из которого выросла либеральная якобы партия кадетов, в редакционной статье объявлялось следующее: «Мы не принадлежим к числу людей, из лицемерия или недомыслия клеймящих событие 1-го марта и позорящих его виновников. Мы не боимся открыто сказать то, что втайне известно всей искренней и мыслящей России, а именно, что деятели 1-го марта принадлежат в лучшим русским людям»[60].
Как известно, кадеты ни единого раза не осудили красный террор, зато беспощадно клеймили действия правительства, которое защищало элементарную возможность спокойно дойти до булочной. Один из их лидеров, И. И. Петрункевич, еще в 1879 г. уравнял террор народовольцев и самозащиту правительства.
Чтобы понять, насколько ненормально политизированная атмосфера была создана в обществе, – достаточно прочесть в библиотеке пять-семь номеров либеральной по тем временам сытинской газеты «Русское слово», в которой писали вовсе не экстремисты, а лучшие журналисты страны, в частности, Тэффи и В. Дорошевич.
В отличие от интеллигенции советского времени, над ней не висел «карающей меч пролетарской диктатуры». Но в той системе координат доминировали другие ценности.
Исчерпывающе охарактеризовал эту проблему В.И.Гурко, рассуждая о тех, кто поддерживал партию кадетов: «За предшествующие сорок лет русская интеллигентная мысль достигла одного весьма реального результата.
Она сумела внушить общественности, что всякая защита существующего строя совершенно недопустима. Монархия и беспросветная реакция были ею до такой степени отождествлены и соединены знаком равенства, что в глазах передовой общественности они слились воедино.
При таких условиях надо было обладать исключительным гражданским мужеством, чтобы открыто исповедовать сколько-нибудь правые убеждения. Не следует, кроме того, забывать, что в то время как либерализм, так и фрондерство лишь редко препятствовали продвижению на государственной службе, наоборот, консерватизм встречал непреодолимые препятствия на пути общественной деятельности, а также в области свободных профессий.
Писатели, журналисты, адвокаты, художники, коль скоро они обнаруживали в той или иной форме свою оппозиционность правительству, всячески превозносились.
Писания первых находили множество читателей, творения вторых легко сбывались по высокой цене, помощи третьих искали все имевшие дела с судом, так как не только присяжные заседатели, но и коронный суд относился к ним с большей предупредительностию, с большим уважением.
Таким образом, материальные интересы работников свободных профессий также побуждали их щеголять либерализмом и фрондерством по адресу правительства, а следовательно, вступить в среду кадетов.
А наши ученые коллегии, разве они не расценивали подчас степень пригодности данного лица для занятия профессорской кафедры в зависимости от исповедуемых им политических взглядов, хотя бы таковые не имели никакого отношения к той науке, представителем которой эти лица являлись?
Разве Московский университет не забаллотировал совершенно выдающегося окулиста Головина, имевшего мужество высказать правые мысли, предоставив искомую им кафедру какому-то в научном отношении ничтожеству, щеголявшему политической левизной?
Разве Кони и Таганцев не были прославляемы не столько как блестящие криминалисты, сколько как выказывающие либеральные мысли, а профессор Сергиевский, столь же выдающийся криминалист, разве он не был предметом травли за проявляемый им консерватизм?
Наконец, разве не всем решительно было известно, что в диссертации на ученую степень немыслимо было проводить сколько-нибудь политически консервативные взгляды, а что для успеха необходимо было снабдить ее какой-либо критикой существующего строя, хотя бы указанием во вступительной части на те трудности, с которыми сопряжено в самодержавной России изучение какого бы то ни было вопроса, хотя бы дело шло об изучении строения комариного жала?
Во всем этом, разумеется, была во многом виновата и государственная власть»[61].
Совокупность имеющихся источников подтверждает, увы, мнение В.И.Гурко.
История повторяется, и почти всегда как еще б о льшая трагедия, вопреки сиюминутному замечанию Маркса. При Николае II трудно было защитить диссертацию без «указания во вступительной части на те трудности, с которыми сопряжено в самодержавной России изучение какого бы то ни было вопроса, хотя бы дело шло об изучении строения комариного жала», а в СССР было невозможно защитить диссертацию, по крайней мере – гуманитарную, без ссылки на нетленные труды классиков марксизма-ленинизма.
Такого рода факты – ясное свидетельство уровня идеологической нетерпимости данного общества, показатель того, что в нем (обществе) создана аномально политизированная атмосфера, а ее не бывает без лжи, поставленной на поток и самовоспроизводящей саму себя.
Однако за массовую ложь приходится платить. Повторяя мысль В.А. Маклакова, «в этом заключается справедливость безличной истории».
Наивно думать, что нынешнюю российскую власть появилась ниоткуда. Последние 20 с лишним лет хорошо показывают, какого качества человеческий материал рождала советская власть.
Но ведь и ее создали отнюдь не марсиане.
Наплевательское отношение дореволюционного общества к той реальности, в которой оно пользовалось всей полнотой гражданских прав, его систематическое издевательство над правдой и здравым смыслом, в огромной степени породило «власть рабочих и крестьян».
Большевики были органической частью этого общества, в котором были очень серьезные проблемы с моралью и нравственностью, хотя слова «этика» и «справедливость» в нем были очень популярны, общества, в котором было место нечаевщине и террористы считались «святыми людьми», общества, в котором еврейские погромы осуждались, а погромы помещиков именовались «иллюминациями».
Просто большевики были еще аморальнее своих конкурентов, прежде всего народников, потому и победили.
Так или иначе социалисты сумели закрепить свое видение пореформенной России вообще и российской деревни, в частности, в массовом сознании, поскольку безраздельно господствовали в литературе и публицистике. Это видение, повторю, было полностью унаследовано, расширено и дополнено советской историографией, призванной легитимизировать переворот 25 октября 1917 г., ужасы Гражданской войны и «обычную» советскую жизнь. Именно так утвердилась довлеющая над нами до сих пор парадигма – революция есть логическое завершение изъянов пореформенной жизни России.
Этот фальшивый взгляд благополучно дожил до наших дней, капитально деформируя восприятие отечественной истории миллионами людей.
[i] Герцен А. И. Собр. соч. М., 1954, Т. 2, С. 281-282.Читая подобные строки Герцена, лично я всегда сожалею о том, что он не стал путешественником. Ведь Ливингстон всего на год моложе его! Какими африканскими пейзажами, какими описаниями восходов и закатов мы обогатились бы!...
[ii] Пока я не могу объяснить, почему эта мысль дословно встречается в письме Ю.Ф. Самарина Герцену (см.Нольде…)
[iii] П.П. Дюшен прав, начиная родословную левосоциалистических взглядов конца XIX - начала XX вв. со славянофилов. Полезно, однако, помнить, что И.С. Аксаков был далеко не в восторге от таких последователей и однажды так сформулировал ключевое различие между славянофилами и народниками: «”Народники” очень к нам близки, по-видимому, но и разделяются от славянофилов целою бездною. Славянофильство не мыслится вне религиозной почвы, вне христианского идеала.
«Народники» стоят на почве позитивизма, сворачивая то в материализм, то в какой-то особого рода нелепый мистицизм. Они путают страшно, и скорее готовы будут, я думаю, отречься и от русской народности, чем признать ее, как она есть, с ее духовною, неразлучною с верою во Христа субстанцией!...
Что по вашему лучше? Прямое отрицание истины или лжеподобие?..
По-моему, последнее хуже, опаснее и вреднее, потому что, обольщая внешним сходством, производит гибельное смешение понятий и коварную подтасовку идеалов… Овладевая всем тем, что внесло славянофильство в общественное сознание в течение 40 лет, эти господа стараются вылущить из славянофильства, а вместе с тем и из души народной самую сущность, божественную сущность. Пустите их в народ, - они привлекая в себе сочувствие народное казистою заботою об его материальных интересах, будут стремиться в то же время, так сказать, обезбожить народ, т.е. подорвать самый основной нерв духа, самую ту силу, о которой жив народ и без которой немыслимо никакие плодотворное, нравственное решение самих социальных задач». (Исторический вестник. Т. XXV.1886, сентябрь. С. 571-572). Правоту И.С. Аксакова подтвердила жизнь.
[1] Достоевский Ф.М. Дневник. Статьи. Записные книжки. М., т.1. 1845-1875. С.409-411
[2] Малиа Мартин. Александр Герцен и происхождение русского социализма. 1812-1855. М., 2010. С.
[3] Дружинин Н.М. А. Гакстгаузен и русские революционные демократы… С.441.
[4] Малиа Мартин. Александр Герцен … С.419.
[5] Бердяев Н.А.. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С.29-30
[6] Гершензон О.М. Социально-политические взгляда Герцена М. 1906. С.13-14
[7] Булгаков С.Н. Душевная драма Герцена. Киев, 1905 г. С.42-43
[8] Чичерин Б.Н. Воспоминания. М.2010. Т.1. С.391
[9] Герье В.И. Второе раскрепощение. М., 1911. С.8
[10] Мещерский В.П. Воспоминания. М., 2001. Захаров. С. 39-40
[11] Маклаков Василий. Воспоминания. 1880-1917 М., 2006. С.255.
[12] Головин К.Ф..Вне партий. Опыт политической психологии. СПб., 1905. С.289-290
[13] Достоевский Ф.М. Собр.соч. в 15-ти томах. Спб., 1996. т.15,.15, с.282-283.
[14] Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 31, 34-35
[15] Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России. 1783-1883 гг. М., 1986. С.156
[16] Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма… С.48
[17] Бруцкус Б.Д. Аграрный вопрос и аграрная политика… С.24; БРУЦКУС К современному положению аграрного вопроса. Пг, 1917. С. 9.
[18] Макаров Н.П. Социально-этические корни в русской постановке аграрного вопроса. Харьков, 1918. С.3-10
[19] Герцен А.И. Полное собрание сочинений и писем. Том 6, С.280
[20] П.Д. (Дюшен П.П.) Русский социализм и общинное землевладение… С. 83
[21] См. монографию И.А. Христофорова «Аристократическая» оппозиция Великим реформам (конец 1850-середина 1870-х гг.). М., Русское слово. 2002.
[22] П.Д. (Дюшен П.П.) Наша деревня. М., 1900. С.131-132.
[23] Головин К.Ф. Мужик без прогресса… С.34-36
[24] Головин К.Ф. Мои воспоминания. СПб., 1910. Т. 2. С.67-68
[25] Макаров Н. Социально-этические корни … С. 16.
[26] А.С.Ермолов Наш земельный вопрос СПб., 1906 С.3-5 и др.
[27] Давыдов М.А. Всероссийский рынок…
[28] Витте С.Ю. Из архива С.Ю.Витте. Воспоминания. Том 2. Рукописные заметки. Петербург 2003. С.40-41.
[29] Кауфман А.А. Теория и методы статистики. М., 1916. С.277
[30] Материалы по вопросам разработки общего плана продовольствия населения. Вып. 1. М., 1916. С. 10
[31] Туган-Барановский М.И. Избранное. Русская фабрика… С.368
[32] Макаров Н.П. …
[33] Ермолов А.С. Наш земельный вопрос. Спб. 1906. С.II-IV
[34] Тихомиров Л.А. Воспоминания. М., 2003, С.122
[35] П.Д.(Дюшен П.П.) Русская интеллигенция и крестьянство. Критический анализ трудов местных Комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности. М. 1904. С.26-27.
[36] Риттих А.А. Зависимость крестьян от общины. СПб., 1903. С.48-49
[37] Там же, С.90-91
[38] Макаров Н. Социально-этические корни… С.24–25,
[39] Франк С.Л. Этика нигилизма // Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991, с. 168-169
[40] Там же, Том 2. Рукописные заметки. Петербург. 2003. С.40
[41] П.Д. (Дюшен П.П.) Наша деревня…С.282-284.
[42] Семенов С.Т. Переустройство деревни…. С.71
[43] Там же, С.72.
[44] Там же, С.72-73.
[45] Там же, С.73-74.
[46] Герье В.И. Второе раскрепощение. М., 1911. С.15-30
[47] П.Д. Русская интеллигенция и крестьянство…. С.291.
[48] Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда //Вехи. М., 1991. С. 30
[49] Там же, С.28-29
[50] Макаров Н.П. Социально-этические корни… С.26
[51] Давыдов М.А., Фокин С.А. Раскрепощенное сознание в крепостнической стране: к проблеме мировоззрения М.С. Воронцова // Исторический журнал: научные исследования». 2012. №3. С.107-108.
[52] Сперанский М.М. Избранное. М., 2010. С.207-208.
[53] Чичерин Б.Н. Несколько современных вопросов. М., С.151, 154.
[54] Там же, С.68.
[55] Герцен А. И. …
[56] Головин К.Ф. Вне партий… С.298
[57] Головин К. Ф. Воспоминания… С.372-373
[58] Чичерин Б.Н. Воспоминания… С.291-292
[59] Чичерин Б.Н. Россия накануне ХХ столетия. Берлин. 1901. С.28.
[60] Цит. По Миронов Б.Н. Благосостояние населения… С.600-601.
[61] В.И. Гурко. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С.495-496