Цель работы нарративного практика

Ниже я приведу пример работы в нарративном подходе, и на этом примере покажу один из возможных вариантов того, как используются различные приемы и методы работы. Все детали, позволяющие идентифицировать человека, изменены ради сохранения конфиденциальности.

Галя, 30 лет, москвичка, обратилась на консультацию с жалобой на то, что «ей все скучно, она ничего себя не может заставить делать, хотя у нее есть жизненный план и она знает, что чтобы его реализовать, надо действовать». Она попросила помочь ей «перестать быть такой вялой».

Экстернализация

Один из ключевых принципов нарративного подхода сформулирован Майклом Уайтом в виде парадоксального афоризма: «Проблема не в человеке, проблема в проблеме». Когда люди описывают себя как «недостаточно таких» или «слишком этаких», они тем самым постулируют, что проблема – «в них». Это добавляет к уже существующему дискомфорту, страданию еще и стыд, а также самообвинение. Работая в нарративном подходе, мы отделяем проблему от человека, применяя прием, который называется «экстернализация» (в буквальном смысле – «полагание вовне»). С языковой точки зрения, экстернализация – это описание проблемы через существительное (не «вялая», а «под властью вялости» или «захваченная вялостью»). При этом мы можем представить проблему как некую сущность, которая в рамках метафоры нарратива выполняет функцию противника. У этой сущности есть свои намерения, планы, виды на жизнь человека, отличные от его собственных, а также какие-то свои уловки, стратегии и тактики, мешающие человеку двигаться в его предпочитаемом направлении и убеждающие его не выступать против проблемы.

Современная власть и чувство личностной несостоятельности

Но если мы выносим проблему из человека, куда мы ее при этом помещаем? В социально-исторический контекст. Нарративный подход уделяет много внимания масштабным культурным нарративам, поддерживаемым обществом, и опирается при этом на работы Мишеля Фуко [20,21,22,23], в частности, на идеи, связанные с современной властью. Современная власть, в отличие от традиционной, не сосредоточена в руках сюзерена и не ограничивается тем, чтобы запрещать, ограничивать, выносить моральное суждение и наказывать. Она невидима, ее поддерживают не конкретные «власть имущие» лица, а все члены определенной культуры. Современная власть опирается на вынесение нормативного суждения: в каждой культуре и субкультуре есть свои нормы и эталоны того, что значит «жить правильно», «быть успешным», «состояться как личность». Люди постоянно сравнивают себя и других с этими эталонами и приходят к выводу о собственной «личностной несостоятельности»[57], о необходимости «приводить себя в соответствие» нормам. Эрвинг Гоффман, американский социолог, на идеях которого во многом основывается нарративная практика, говорил об «испорченной идентичности»[43] – когда человек считает себя «сущностно плохим», а происходящие с ним неприятности и дискриминацию со стороны других, а также самообвинения – закономерными и заслуженными. Все жалобы, так или иначе сводящиеся к «я неудачник, я как-то неправильно устроен» – пример «испорченной идентичности».

«Описание с обеих сторон» и «отсутствующее, но подразумеваемое»

Так как жизнь человека полиисторийна, в ней всегда одновременно присутствует множество историй, можно сказать, что проблемная история, история страдания – это описание только с одной стороны. Задача консультанта, работающего в нарративном подходе, – путем задавания хороших вопросов способствовать развитию «описания с обеих сторон», где «описанием с другой стороны» будет история противодействия проблеме, история выживания, основывающаяся на значимых для человека ценностях и привлекающая имеющиеся у него жизненные знания и умения. Опираясь на представления Жака Деррида [8, 9], сторонники нарративного подхода полагают, что любое выражение опыта основывается на отличии этого опыта от его иного, от того, что можно назвать «отсутствующим, но подразумеваемым» в этом опыте. Человек говорит об отчаянии, потому что может выделить «отчаяние» в сравнении с чем-то известным ему, что отчаянием не является. Возможно, это «надежда», или «оптимизм», или «бодрость духа».

Первичное авторство и позиция терапевта

Именно сам человек лучше знает, как лучше назвать то, что с ним происходит. Он является экспертом по собственному опыту и собственной жизни; хотя все истории так или иначе создаются в соавторстве, в коммуникации с кем-то, присутствующим актуально или в воображении, человек имеет право быть «первичным автором» собственной истории. Терапевт, когда он выступает в качестве соавтора, является экспертом не по содержанию опыта человека, с которым ведется работа, а по задаванию вопросов. Его позиция – децентрированная, то есть в центре находится не он сам и не его знания, опыт, мнения и пр., а знания и опыт клиента. Однако позиция терапевта в то же самое время – влиятельная, то есть процесс взаимодействия не отпущен «на самотек», терапевт несет ответственность за то, чтобы терапия не приводила к ретравматизации, а открывала возможности для нового понимания, для «перехода на иные территории идентичности», для исследования этих территорий. Сторонники нарративного подхода считают, что возвращаться к опыту травмы без риска подвергнуться повторной травматизации возможно, когда создан безопасный контекст и человек «закрепился» на свободной от влияния травмы «территории идентичности»[34].

В самом ходе терапевтической беседы право клиента на первичное авторство собственной истории, его способность влиять на собственную жизнь прямо здесь и сейчас утверждается тем, что терапевт часто предлагает собеседнику на выбор несколько вариантов дальнейшего пути разговора, веря, что человек способен осознать, какое направление для него более важно и актуально. Сам терапевт не навязывает направление беседы, интересное ему самому; в этом проявляется его неэкспертная позиция. Также терапевт может время от времени спрашивать клиента: «Как вам этот разговор? Мы, вообще, о том говорим, о чем важно было бы поговорить, или мы что-то важное упустили?»

Именно такой подход ведет к тому, что в нарративной практике нет понятия «сопротивление клиента». Сопротивление бывает только там, где есть давление. Если терапевт не «продавливает» разговор в определенном направлении, сопротивление не возникает. Майкл Уайт [19] описывал нарративную терапию и работу с сообществами как работу в зоне ближайшего развития: человек движется от известного и привычного (т.е. от уровня актуального развития) к тому, что возможно знать. В поддерживающем партнерстве с терапевтом ему удается осознать и присвоить то, что иначе ему не было доступно. Пространство между известным и привычным и тем, что возможно знать – и есть зона ближайшего развития. Но для того, чтобы ее «пересечь», необходимо выстроить «систему опор», или «скаффолдинг», чтобы «шаг» или «прыжок» от известного и привычного к возможному не был для человека непреодолимо велик. В той ситуации, когда на вопрос терапевта клиент отвечает молчанием, или говорит «эээээ» или «не знаю», нарративный практик не рассматривает это как «сопротивление клиента», а считает, что последний заданный вопрос оказался за пределами зоны ближайшего развития – или потребовал слишком большого «прыжка». Соответственно, это ответственность терапевта. В таком случае терапевт говорит: «Похоже, последний вопрос, который я задал, был неудачным. Вы позволите мне забрать его обратно и переформулировать?»

Исходя из описанных выше соображений, терапевт обратилась к Гале:

«Мне очень любопытно! Можно, я Вам сейчас назову несколько тем или направлений, куда мы могли бы дальше двигаться в разговоре сегодня, а Вы выберете, о чем бы вам было важнее и интереснее всего говорить?»

Заручившись согласием Гали, терапевт перечислила несколько тем:
1. о вялости и скуке, о том, как они влияют на разные области жизни Гали
2. о том, чему вялость и скука мешают сбыться в Галиной жизни
3. о том, являются ли вялость и скука подходящими названиями
4. о моментах, когда вялость и скука меньше присутствуют в жизни
5. о том, что сам рассказ об этом состоянии – это протест против него, попытка вырваться из-под его власти, совершаемый ради чего-то
6. об имеющемся жизненном плане.

Галя рассказала о том, что, если подумать, состояние лучше назвать Апатией, и оно присутствует в жизни не всегда. Точнее даже, не везде. Апатия стабильно присутствует дома и не дает Гале сосредоточиться, полностью «отбивает» у нее творческие способности. А это сильно мешает Гале – веб-дизайнеру, фрилансеру – реализовывать свои планы, связанные с созданием своего портфолио и обеспечением достойного места на рынке труда, и, соответственно, определенного уровня дохода, необходимого для воплощения важной мечты. Когда Галя уходит работать с ноутбуком в кафе или даже на лавочку в парк, Апатия не присутствует и не мешает.

Терапевту стало исключительно интересно, почему Апатия живет дома, отчего ей там комфортно, что ее там поддерживает. Галя рассказала, что живет с мамой, которой хорошо за 60; мама-инвалид и уже много лет не выходит из квартиры. За многие годы мамина болезнь сделала ее характер исключительно тяжелым. Галя раньше обращалась к психотерапевту по поводу проблем в отношениях с мужчинами, и психотерапевт в течение полугода работала с «проблемой созависимости» в Галиных отношениях с мамой, с «незавершенной сепарацией от матери, создающей проблемы в Галином личностном развитии». Галя рассказала, что такая формулировка заставляла ее чувствовать себя «недоразвитой», «неправильной», и работа не приводила к улучшению ситуации. Хотя Галя возражала против описания проблемы как «созависимости», прежняя терапевт не принимала ее возражений.

(Примечание: Согласно принципам политики репрезентации историй клиентов, принятым в нарративном подходе, автор статьи показала черновик «Гале», и та отметила: «предыдущая терапевт не очень меня слушала и видела именно классическую созависимость и тему сепарации; и своими акцентами на этой теме она создавала еще большее ощущение сложности задачи. Мне кажется, здесь хорошая подача про тему власти терапевта и экспертную позицию».)

Притеснение, деконструкция и широкий социальный контекст

В нарративной практике считается, что многие так называемые психологические проблемы имеют социальную подоплеку, а в современном обществе есть тенденция к «психологизации», то есть к тому, что причины страдания человека считаются именно и исключительно психологическими. Тем самым человеку передается индивидуальная ответственность за решение этих проблем, в то время как сложившийся социальный порядок может оставаться неизменным. Если рассматривать нарративную практику как критическую психотерапию [51] или социальную работу [12, 25], то ключевыми понятиями в ней будут «притеснение» и «доминирование», «власть» и «интересы». Сложившийся социальный порядок кому-то выгоден (тем, кто занимает привилегированное положение), и эти люди (и социальные группы) хотят, чтобы он оставался прежним. Тем самым они осуществляют притеснение тех, кто находится в менее благоприятной ситуации: ограничивают их доступ к необходимым ресурсам, «оттесняют на обочину жизни», т.е. маргинализуют. Представители маргинализованных групп (бедные, представители этнических и иных меньшинств и пр.) часто «интернализуют» притеснение, и считают свое положение «естественным», «заслуженным», «само собой разумеющимся». Притеснение для них по большей части невидимо.
Однако какие-то аспекты притеснения могут быть осознаны, «выведены на чистую воду». Для осуществления этого в нарративном подходе применяется прием, обозначаемый как «деконструкция», или распаковка, или как «контекстуализация»: исследование того, какие социальные (а также политические и экономические) силы поддерживают существование проблемы. При этом мы выходим за пределы социальной «микросистемы» по Бронфенбреннеру[27].

Терапевт спросила Галю, считает ли она переезд от мамы возможным решением проблемы, и какие Галя видит доводы «за» и «против» такого решения. Галя сказала, что думала об этом, и вот что при этом для нее имело значение:

В Москве нереально высокие цены на жилье. О маме надо заботиться, потому что она не выходит из дома. Если снимать жилье, то нужно, чтобы это была квартира, а не комната в коммуналке, потому что у Гали есть собака, и она не может ее бросить – она не для этого подбирала ее на улице. Прошлая психотерапевт настаивала, что Гале надо бросить все и съехать куда угодно, а так как Гале такое предложение было поперек глотки, она и сам вариант съема жилья не рассматривала, а пыталась что-то сделать с собой, чтобы ей стало дома легче. В частности, она пыталась научить себя «ничего не чувствовать», когда мама говорит ей что-то обидное.

Терапевт спросила Галю, известно ли ей, в каком культурном – и социально-экономическом – контексте возникли идеи о «сепарации от родителей», и рассказала о принятых в богатых и индивидуалистически-ориентированных странах, таких как США, традициях, когда при поступлении в колледж «выросшие дети» снимают квартиру вместе с ровесниками; при этом деньги на оплату такого жилья либо дают сами родители, либо подростки зарабатывают всякими подработками, потому что это подъемная сумма. А в других культурах, например, коллективистских и коммунитарных, юноши и девушки не покидают дом; если они уходят из дома жить отдельно, это как раз считается признаком серьезного неблагополучия. Терапевт спросила Галю, как она считает, где на этом континууме – между индивидуалистическими и коллективистскими – находится современная российская культура мегаполиса, и правомерно ли переносить на нее «нормы», разработанные в других культурах. Далее терапевт и Галя поговорили о том, кому выгодно, чтобы 1) цены на недвижимость были такими высокими; 2) люди считали, что они должны сепарироваться от родителей, чтобы становиться «здоровыми зрелыми личностями» и 3) люди разделяли представление, что «настоящий успешный человек уже давно заработал бы себе на квартиру, а раз тебе это еще не удалось, то ты человек ненастоящий и неуспешный».

На этом месте терапевт спросила Галю, как ей этот разговор – и как при этом поживают ощущения «недоразвитости» и «неправильности». Оказалось, что ощущения «недоразвитости» и «неправильности» существенно ослабли и меньше давят на плечи.

Укрепление предпочитаемой истории и ее «население»

Предпочитаемая история, предпочитаемое направление развития – это такое направление жизни, где человек способен действовать в соответствии с важными для него жизненными принципами, ценностями, реализовывать мечты. Однако важно помнить, что история реальна только в той степени, в какой в нее кто-то верит. Поэтому одна из задач нарративного практика – привлекать «аудиторию» для предпочитаемой истории, людей, персонажей или фигуры, которые поддерживали или могли бы поддержать избранное человеком направление.

В рассказе Гали были указания на различные важные для нее ценности, и терапевт снова предложила Гале выбрать, о чем важно было бы поговорить:
- Чем привлекателен для Гали фриланс в отличие от офисной работы?
- Как можно было бы назвать то, что лежит в основе понимания, что «о маме нужно заботиться» – долг, ответственность, или это можно назвать как-то иначе?
- Что Галино решение взять в дом бездомную собаку и заботиться о ней может сказать о том, что для нее важно в жизни и какие у нее есть особые умения?

Гале показалось важным ответить на все эти вопросы. Она сформулировала ценность самостоятельного выбора в работе, ценность свободы и самоорганизации в работе, ответственность за благополучие матери и ценность порядочности («бросить больного человека было бы непорядочно»), принцип разделения эмоциональной привязанности и заботы в смысле ухода («мы с ней никогда не будем близкими людьми и даже друзьями, но это не мешает мне убирать квартиру, приносить еду и т.д. и т.п.»), ценность эмоционального контакта и понимания без слов (с собакой), щедрости и заботливости.

Все эти ценности и принципы, очевидно, не были изобретены Галей, она у кого-то этому научилась, кто-то был для нее их олицетворением. Можно проследить историю возникновения и развития этих ценностей в жизни Гали, выяснить, «через кого» они пришли, и провести то, что в нарративном подходе называется «восстановлением участия » (re-membering). Это способ реструктурирования социальной ситуации развития человека, направленный на то, чтобы повысить значимость влияния тех людей или фигур, которые поддерживают предпочитаемую историю человека. В контексте восстановления участия можно спросить, какой именно вклад внес значимый другой в жизнь человека; какие достоинства и какой потенциал значимый другой видел в человеке – что побудило его внести этот вклад. Консультанты, работающие в нарративном подходе, убеждены, что любые отношения – «двусторонние», то есть тот, кто «вносит вклад», одновременно что-то и получает. (Это верно для любых отношений, в том числе терапевтических. Разговор с клиентом меняет терапевта, заставляет его на что-то взглянуть по-новому. В нарративном подходе принято, чтобы терапевт говорил клиенту, что он сам получает от работы с ним.) Поэтому в контексте восстановления участия обязательно задается вопрос о том, что человек, приняв вклад значимого другого, тем самым внес в жизнь последнего, – и как это, в свою очередь, могло укрепить предпочитаемую историю значимого другого, поддержать его в том, что для него важно в жизни.

Так как времени сессии не хватило для того, чтобы подробно обсудить это, терапевт спросила у Гали разрешения послать ей письмо с вопросами и откликом на ее историю. В нарративном подходе очень распространено использование писем, разного рода форм документирования предпочитаемой истории, чтобы к ней можно было возвращаться и за пределами терапевтического кабинета. Письмо, как правило, содержит изложение содержания сессии, в особенности – всего того, что имеет отношение к предпочитаемой истории; оно также может содержать вопросы, оставшиеся у терапевта, и его личный свидетельский отклик.

В нарративном подходе мы выделяем не две позиции в коммуникации (слушающий и говорящий), а три: рассказчик, интервьюер и свидетель. Когда люди слышат чью-то историю, какие-то аспекты этой истории обязательно затрагивают их, и у людей перед внутренним взором возникают образы, метафорически представляющие историю и ее рассказчика. В собственной личной истории людей возникает резонанс с тем, что они услышали и представили себе, и в результате происходит трансформация, перемещение. Послушав историю, люди оказываются в иной точке своего внутреннего мира, нежели та, в какой они были до этого, и могут посмотреть на свою жизнь несколько иначе, задуматься о чем-то, о чем они раньше не задумывались, стать готовыми в каких-то ситуациях поступать по-другому. Когда свидетели дают отклик рассказчику, это, во-первых, позволяет ему почувствовать себя услышанным, его опыт оказывается признанным и подтвержденным; во-вторых, резонанс опыта других людей позволяет рассказчику почувствовать себя менее одиноким; в-третьих, признание того, что его история оказала определенное влияние на жизнь других, дает рассказчику подтверждение того, что пережитое им было не зря, что оно оказалось для кого-то важным и полезным.

Один из наиболее специфичных для нарративной практики приемов – это проведение специальных церемоний признания самоопределения, где специально приглашенные люди дают свидетельский отклик на историю рассказчика. Бывает очень полезно, когда в качестве свидетелей приглашаются люди, объединенные с рассказчиком общим опытом. То есть, в качестве свидетелей для Гали можно было бы пригласить фрилансеров, людей, живущих вместе с родителями-инвалидами, людей, которые дают дом бездомным животным, и т.д. и т.п. Подобные искусственные социальные форумы, способствующие укреплению предпочитаемой истории, ведут к формированию сообществ поддержки. Формат церемонии признания самоопределения – один из распространенных вариантов проведения работы с семьями и группами в нарративном подходе.

Является ли нарративный подход системным?

По вопросу, является ли нарративный подход системным, существуют разные мнения. Курт Людевиг, автор книги «Системная терапия»[15], относит нарративный подход к системным. Марина Травкова, семейный терапевт, считает, что «»системность» его исключительно историческая. Так получилось, что отцы-основатели подхода были семейными терапетами и озвучен-предложен подход был тоже впервые на конференции, посвященной семейной психологии. Дальнейшее проделали путаница всего «семейного» с набирающим в то время популярность «семейным системным», а также то, что в Россию (и видимо в другие страны) подход был «завезен» именно семейными системными терапевтами, в образовательных программах которых он благополучно и прописался. Еще, внешне, нарративное и системное роднит «как бы» направленность не на индивидуума, а на некоторое сообщество. Но это исключительно внешнее сходство, поскольку «сообщество» для нарративного подхода – это совсем не то, что «система» – для подхода системного» [18].

Марк Хейвард, нарративный терапевт из Великобритании, отмечает, что нарративные идеи и приемы работы очень сильно отличаются от идей и приемов работы структурной семейной терапии и Миланской школы (именно их чаще всего относят к «системным») [44]. Сам Хейвард полагает, что возможно говорить о «системном в узком смысле» (т.е. как отмечено выше) и «системном в широком смысле» (т.е. имеющим дело с целым, которое больше, чем сумма его частей). Системный взгляд уделяет много внимания взаимоотношениям между «объектами», отдельными людьми или группами, а не индивидуальным характеристикам каждого из «объектов». Хейвард видит в нарративном подходе связи с семейной терапией Минухина (в области политической осознанности), с Миланской школой (в области тщательной продуманности вопросов), с пост-Миланскими направлениями (в области фокусировки на идеях постмодернизма и кибернетики второго порядка) и с терапией, ориентированной на решение (в сфере интереса к «исключениям» из проблемной истории, а также уменьшения роли поиска причин и выдвижения терапевтических гипотез). Майкл Уайт, по словам Хейварда, дистанцировался от представлений о гомеостазе и «функции симптома для семьи», а также от кибернетической метафоры, лежащей в основе многих направлений семейной терапии, именующих себя системными, и стал использовать метафору нарратива. Однако разработанные им практики имеют отношение к связям и взаимоотношениям, контексту и сообществу; это нечто, упущенное исторически более ранними подходами в семейной терапии, но, по мнению Хейварда, эти практики «тоже системные, но по-другому».

Существенным, как нам кажется, является, скорее, не вопрос, является ли нарративный подход системным, а то, какие возможности открываются нам как помогающим специалистам, если мы решаем считать его системным, а какие – в том случае, если мы решаем так не считать?

Заключение