Подстрочный перевод О. Волковой.
[Бог солнца является Карне в облике брахмана]
…Двенадцать исполнилось лет, как расстались
Пандавы с отчизной, в изгнанье скитались.
Вот Индра решил: у Карны он попросит
Те серьги, которые праведник носит.
Как только бог солнца проведал об этом,
Явился к Карне Обладающий Светом,
А витязь, чьи серьги и панцирь блестели,
Могучий, в то время лежал на постели.
Сверкающий Су́рья, в заботливом бденье,
Предстал перед сыном в ночном сновиденье,
Но в облике брахмана, что красотою
Духовною – каждой светился чертою.
Войдя, он склонился к его изголовью.
Чтоб сыну помочь, он промолвил с любовью:
«О веры защитник и правды основа,
Возлюбленный сын, ты прими мое слово!
Заботясь о детях Панду, за серьгами
Придет к тебе Индра, сверкая глазами.
Он знает, что людям ты благо приносишь, –
Всегда отдаешь, ничего ты не просишь,
Что брахмана встретить не можешь отказом:
Ты все, что имеешь, отдашь ему разом!
Как брахман, появится Индра гремящий,
Чтоб выпросить серьги и панцирь блестящий.
Ты должен быть ласков, почтителен с богом,
Однако же, под благовидным предлогом,
Другие вручи Громовержцу даренья,
Но только не серьги, о полный смиренья!
Все доводы ты приведи без пристрастья,
Дай женщин ему, ожерелья, запястья,
Но только не серьги: меня ты состаришь,
И сам ты умрешь, если серьги подаришь!
Владея серьгами и в панцирь одетый,
От вражеских стрел не погибнешь нигде ты.
Из а́мриты[20]серьги и панцирь возникли:
Храни их, чтоб годы твои не поникли».
Карна: «Кто ты, мудрый, как брахман одетый,
Явивший мне дружбу, дающий советы?»
А брахман: «Я тот, кто лучами владеет,
О благе твоем наивысшем радеет».
Карна: «Благо есть уже в том, что с речами
Благими пришел ты, богатый лучами.
Молю я тебя, чьи реченья – отрада:
Меня отвращать от обета не надо.
Обет мой таков: отдаю, что имею, –
Для брахманов я ничего не жалею!
И если, чтоб были довольны пандавы,
Придет ко мне Индра как брахман лукавый, –
Отдам ему серьги и панцирь отменный,
Да слава не меркнет моя во вселенной.
Со славою смерть, гибель в битве неравной –
Стократно достойнее жизни бесславной!
Я серьги и панцирь – сей дар небывалый –
Отдам Сокрушителю Вритры и Балы,[21]
Защитнику братьев-пандавов. И прав я:
Мне слава нужна, – бог добьется бесславья!
Со славой достигну я выси небесной,
Кто славы лишен, – поглощается бездной.
Бесславье в живом убивает живое,
А слава дает нам рожденье второе.
О славе людской, – о блистаньем высокий, –
Создатель сложил эти древние строки:
«Здесь, в мире земном, слава – жизни продленье,
А в мире ином слава – к свету стремленье».
Обет исполняя достойный и правый,
Я серьги и панцирь отдам ради славы,
А если я в битве погибну кровавой,
То, с жизнью расставшись, останусь со славой.
Детей, стариков и жрецов ограждая,
Щажу оробевших в сраженье всегда я,
Тем самым я славы достигну по праву:
Ведь жизнью готов заплатить я за славу.
Поэтому Индре явлю свою милость,
Чтоб слава моя в трех мирах утвердилась!»
А Сурья: «Карна, мощнорукий и смелый,
Ни детям, ни женам дурное не делай.
Прославиться люди хотят во вселенной,
При этом не жертвуя жизнью бесценной.
А ты? Платой жизни за славу ты платишь,
Однако и славу и жизнь ты утратишь!
Живое живет для живого на свете, –
И мать, и отец, и супруга, и дети.
Для жизни нужна властелинам отвага,
Лишь в жизни, о бык средь людей, наше благо!
Живые нуждаются в славе с хвалою, –
Что делать со славою ставшим золою?
Услышат ли мертвые голос хвалебный?
Ужели усопшим гирлянды потребны?
Я знаю, ты предан мне, муж крепкостанный,
Поэтому стал я твоею охраной,
Но если пришел я, тебе помогая, –
Причина для этого есть и другая.
Во мне она скрыта, и что ни твори ты,
А тайны бессмертных от смертных сокрыты.
Поэтому я умолкаю. Однако
Со временем тайну исторгну из мрака.
Я вновь говорю, отправляясь в дорогу:
Серег не давай громоносному богу!
Серьгами блистаешь ты, воин суровый,
Как месяц в созвездии Ви́шакхи новый.
Не мертвому слава нужна, а живому:
Серег не давай Сопричастному Грому!
Придет к тебе бог с громовою стрелою, –
Встречай его лестью, почтеньем, хвалою,
Дай всё, украшая учтивостью речи, –
Но только не серьги, не серьги при встрече!
Пойми: совладаешь с любыми врагами,
Пока обладаешь такими серьгами.
Пусть Индра для Арджуны станет стрелою, –
Не справится Арджуна грозный с тобою.
Тогда только Арджуну в прах ты повергнешь,
Когда домогательства Индры отвергнешь».
Карна: «Я привержен тебе, всеблагому,
О Жарколучистый, – тебе, не другому!
Дороже ты мне, чем сыны и супруга,
Чем сам я, чем родича близость и друга!
А к преданным люди с великой душою
Относятся с лаской, с любовью большою.
Вот истина: к прочим богам равнодушен,
Тебе лишь я предан, тебе лишь послушен!
Но, снова и снова склонясь пред тобою,
К тебе обращаюсь, о Светлый, с мольбою:
Не смерти страшусь, а боюсь я обмана,
А смерть ради жизни жреца мне желанна.
А если сказал ты об Арджуне слово,
То горя не должен ты знать никакого:
Ты видишь, как славно мечом я владею, –
Врага без серег победить я сумею!
Обету позволь же мне следовать строго:
Отказом не встречу могучего бога».
«Коль серьги, – сказал Обладающий Светом, –
Отдашь, то условье поставишь при этом:
«Вручи мне копье, чтоб враги оробели,
Копье, что без промаха движется к цели,
Тогда-то, о Тысячи Жертв Приносящий,
Я дам тебе серьги и панцирь блестящий!»
Есть в этом условье надежда и разум:
Копьем, что подарено Тысячеглазым[22],
Врагов сокрушишь, проявляя геройство.
Известно копья драгоценное свойство:
К бойцу не вернется обратно, доколе
Всех недругов не уничтожит на поле!»
Сказав, он сокрылся, великолучистый,
А утром, пред Солнцем, с молитвою чистой
Склонившись, с любовью и верой во взоре,
Поведал Карна о ночном разговоре.
И бог, что всегда лучезарен и светел, –
«Воистину так», – улыбаясь, ответил.
Узнав, что в словах о копье нет обмана,
Стал думать Карна о копье постоянно,
Стал думать о встрече с царем над богами,
Хотя и пришлось бы расстаться с серьгами…
Но тайну какую, одетый лазурью,
Сокрыл от Карны Озаряющий Сурья?
Да скажет мудрец: этот панцирь – откуда?
Откуда те серьги, таящие чудо?
И что утаил Обладающий Светом?
Правдивую повесть расскажем об этом.
[Брахман дарит царевне Кунти заклинание]
К царю Кунтибхо́дже явился когда-то
Высокого роста, прямой, бородатый,
С косой заплетенною брахман суровый,
Могучий сложением, желто-медовый,
Готовый на подвиг, исполненный рвенья,
Со взором, в котором – огонь откровенья.
«О добрый, – сказал сей источник сиянья, –
В жилище твоем я прошу подаянья.
И если и ты, и твои домочадцы
Меня не принудят страдать, огорчаться,
И если тебе это будет угодно,
То стану я жить у тебя, благородный.
Когда пожелаю, уйду и приду я.
Тогда лишь покину тебя, негодуя,
Когда уличу вас в дурном поведенье, –
И ложе мое оскорбят и сиденье».
А царь: «Твой приход, о безгрешный, прекрасен,
О жрец, я на большее даже согласен!
Есть дочь у меня, что горда, и стыдлива,
И благочестива, и трудолюбива.
Зовут ее Ку́нти. Кротка, добронравна,
Тебе она будет служить преисправно».
Почтил он жреца и со словом наказа
Направился к дочери огромноглазой:
«О милая! Светел душой, как денница,
Решил в нашем доме святой поселиться.
Я верю: служить ему будешь любовно,
Что скажет, исполнишь ты беспрекословно.
Служением брахману сердце очисти,
И что ни попросит – отдай без корысти,
Затем, что жрецы – это блеск беспримерный
И подвиг безмерный и неимоверный.
Вата́пи, что славился демонской властью,
Разгневал своим поведеньем Ага́стью[23]:
К жрецам непочтителен был он, – за это
Его уничтожил блюститель обета.
Когда бы не брахманов мудрых моленья,
Сокрылось бы Солнце от нашего зренья.
Отраду, святому служа, обретаешь.
Я знаю, ты с детства почтенье питаешь
К жрецам и родителям, к близким и слугам
И к каждому, кто нам приходится другом.
Все в городе нашем довольны тобою.
Ты ласкова даже с бесправной рабою.
О дочь, за тебя мое сердце спокойно,
Гневливому гостю служить ты достойна.
Ты, Кунти, мне дочерью стала приемной,
Отец тебя отдал с любовью огромной.
«Она, – он сказал мне, – сестра Васудевы,
Померкли пред ней наилучшие девы».
Ты, в доме рожденная славном и знатном,
Мне стала сокровищем, сердцу приятным.
Как лотос из озера в озеро снова,
В мой дом перешла ты из дома родного.
Средь девушек низкорожденных, не строго
Воспитанных в доме, – испорченных много.
А ты унаследовала и величье
Властителей, и послушанье девичье.
Поэтому ты безо всякой гордыни
Служи многомудрому брахману ныне,
А если рассердится дваждырожденный[24], –
Погибнет мой род, на костер осужденный!»
Царевна: «О Индра среди властелинов!
Служить ему буду, гордыню отринув!
Я счастье и благо найду, молодая,
Жрецу угождая, тебя почитая.
Придет ли он рано, вернется ли поздно, –
Я сделаю так, чтоб не гневался грозно.
Мне радостно брахманам мудрым служенье:
В подобном служенье – мое возвышенье.
Мудрец будет мною почтительно встречен,
И будет уход за жрецом безупречен.
На пользу тебе и на благо святому
С усердьем начну хлопотать я по дому.
О царь, из-за брахмана смуты не ведай:
Служенье ему завершится победой.
Виновных пред брахманом ждет наказанье.
Ты вспомни, – беда угрожала Сука́нье:
Был Чья́вана-жрец погружен в созерцанье,
Тогда муравейник – высокое зданье –
Создать вкруг него муравьи попытались:
Глаза только видными в куче остались!
Царевна Суканья, увидев два ока,
В них палкою ткнула. Рассержен жестоко,
Хотел наказать ее дваждырожденный,
Но отдал отец ее брахману в жены…»
Приемную дочь повелитель восславил
И мудрому брахману Кунти представил:
«Вот дочь моя, брахман. Не надобно злиться
На девушку, если она провинится:
Великий судьбою на старых и малых
Не сердится, если проступок узнал их.
Довлеет от брахманов, мир утешая.
Большому проступку и кротость большая.
О лучший из мудрых, явив снисхожденье,
Принять от нее соизволь угожденье».
Ответил согласием знающий веды,
И царь, осчастливленный ходом беседы,
Отвел ему дом, что своей белизною
Соперничал с лебедем или с луною,
И там, где священное пламя хранилось,
Дал пищу, сиденье и всякую милость.
Отбросив гордыню и леность, царевна
Служила святому прилежно, безгневно, –
Ему, что покорен обету, упорно,
Как богу, служила, обету покорна!
«Я утром приду», – говорит он порою,
А ночью придет иль с вечерней зарею,
Подвижнику девушка не прекословит, –
И воду, и пищу, и ложе готовит,
И что он ни сделает, – лучше и чище
Становятся ложе, сиденье, жилище.
Придет на рассвете иль ночью глубокой, –
От девушки брахман не слышит упрека.
Нет пищи? «Подай!» – говорит он сурово,
А девушка с кротостью: «Пища готова!»
И с радостью хочет ему подчиниться,
Как дочь, как сестра, как его ученица.
Доволен был брахман ее поведеньем,
Ее обхожденьем, ее угожденьем.
«Доволен ли жрец?» – вопрошал каждодневно
Отец. – «О, весьма!» – отвечала царевна.
Предметом внимательнейшего ухода
Был брахман на всем протяжении года.
Сказал он: «О ты, с безупречным сложеньем!
Весьма я доволен твоим услуженьем.
Увидев добро, мы добра не забудем.
Дары назови, недоступные людям,
Чтоб тяжкий твой труд был достойно увенчан,
Чтоб стала ты самою славной из женщин».
А Кунти: «И ты и отец мой довольны,
И в этом – дары для меня, сердобольный».
А жрец: «Если дара не хочешь, то дать я
Хочу тебе чудную силу заклятья.
Какого захочешь ты вызовешь бога,
Бессмертным приказывать сможешь ты строго,
И все, что прикажешь, заклятью подвластны,
Исполнят, – пусть даже с тобой не согласны».
Вторично она отказаться страшилась:
В проклятье могла обратиться немилость!
И жрец даровал ей слова заклинанья
Из древних письмен сокровенного знанья.
Затем он сказал Кунтибходже: «Приемной
Твоею доволен я дочерью скромной.
Я жил у тебя, наслаждаясь покоем.
Прощайте, я вам благодарен обоим».
Сказав, он исчез, растворясь в отдаленье,
И царь Кунтибходжа застыл в изумленье.
[Кунти соединяется с богом солнца]
Шло время. Красавицу дума томила:
«Какая в заклятье содержится сила?
Мне брахман его даровал не случайно,
Настала пора, чтоб открылась мне тайна».
Так думала думу, и стало ей видно,
Что месячные наступили. И стыдно
Ей было, невинной и чистой, и внове:
Пошли у нее до замужества крови!
Взглянула – и Солнца увидела прелесть:
Так ярко лучи поутру разгорелись.
И было дано ей чудесное зренье,
И бога увидела в жарком горенье:
Серьгами украшен Властитель Рассвета,
А тело в сверкающий панцирь одето!
Тогда, любопытством объята, решила
Узнать, какова заклинания сила.
Глаза, уши, губы и ноздри водою
Смочила и древнею речью святою
Создателю Дня появиться велела.
И Солнце коснулось земного предела,
И бог снизошел, покорясь ее власти,
Слегка улыбаясь, в венце и запястье,
Могучий, высокий, медвяного цвета
И все озаряющий стороны света.
Он с помощью йоги тогда раздвоился:
На небе взошел и пред Кунти явился.
Он нежно сказал: «Ради силы заклятья
Твои приказанья готов исполнять я.
Я все для тебя сотворю, о царица,
Обязан я воле твоей подчиниться».
А Кунти: «Мое любопытство виною
Тому, что тебя позвала. Надо мною
Ты смилуйся, бог, и на небо вернись ты!»
«Уйду, как велишь ты, – ответил Лучистый, –
Но, бога призвав, ты не вправе без дела
Его отсылать… О, скажи, ты хотела
(Не высказана, мне известна причина)
От Солнца родить несравненного сына,
Чтоб мощью отважной сравнялся с богами,
Чтоб панцирем был наделен и серьгами.
Поэтому мне ты отдайся, невинна,
И, тонкая в стане, получишь ты сына.
А если отвергнешь со мною сближенье, –
Я все, что живет, обреку на сожженье,
Навеки тебя прокляну, о царевна,
И, прокляты, будут наказаны гневно
И брахман, тебе даровавший заклятье,
И царь, твой отец, потерявший понятье.
Я дал тебе чудное зренье. Смотри же
На сонмы богов, что все ближе и ближе:
Смеясь надо мною, в небесном чертоге
Сидят, возглавляемы Индрою, боги!»
И тридцать богов своим зреньем чудесным
Увидела Кунти на своде небесном,
И юная дева смутилась немного,
Трепещущая, попросила у бога:
«Умчись на своей колеснице далече!
Как девушке слушать подобные речи!
Нет, в сговор с тобой не вступлю я опасный,
Над телом моим лишь родители властны.
Коль женщина тело отдаст, то и душу
Погубит. О нет, я закон не нарушу!
По глупости детской, чтоб силу заклятья
Проверить, тебя захотела позвать я.
Подумав, ко мне прояви благосклонность,
Прости, о Лучистый, мою несмышленость».
«Тебя неразумным ребенком считая,
Я мягок с тобой. А была бы другая, –
Ей Сурья сказал, – поступил бы иначе…
Отдайся мне, робкая, в полдень горячий,
Отказом своим нанесешь ты мне рану, –
Для сонма богов я посмешищем стану.
О, будь же возлюбленной Солнца, и сына
Родишь ты – подобного мне исполина!»
Царевна, храня в целомудрии тело,
Создателя Дня убедить не сумела.
Подумала, робко потупивши очи:
«О, как отказать Победителю Ночи?
Погибнут, не зная вины за собою,
Отец мой и брахман, великий судьбою.
Теперь-то понятна мне сила заклятий:
Нельзя несмышленому даже дитяти
Приблизиться к этой сжигающей силе,
И вот – меня за руку крепко схватили.
Как быть мне? Хотя и страшусь я проклятья, –
Себя самое разве смею отдать я?»
Царевна, поняв, что она виновата,
Краснея, стыдом и испугом объята,
Сказала: «О бог, мои речи не лживы,
И мать и отец мой пока еще живы,
И живы все родичи, сестры и братья, –
При них целомудрие вправе ль попрать я?
Весь род запятнаю, себя отдавая,
Пойдет о родных моих слава дурная.
Тебе не дана я родителем в жены,
Но если считаешь, на небе рожденный,
Что мы не нарушим закон, то согласна
Исполнить я то, чего жаждешь ты страстно.
Но девственной все же остаться должна я, –
Да минет родителей слава дурная!»
Бог солнца: «О ты, чье сложенье прекрасно!
Родным и родителям ты не подвластна.
Ведь корень «дивить» слышен в слове «девица»,
И люди тебе будут, дева, дивиться!
Люблю я людей – так могу ли, влюбленный,
С тобою нарушить людские законы?
Закон для мужчин и для женщин – свобода,
Неволи не терпит людская природа.
Уродством зовется отсутствие воли,
Так будь же свободна, без страха и боли
Отдайся мне, – девственной станешь ты снова
И сына родишь ради блага земного».
Царевна – в ответ: «Если сына до брака
Рожу от тебя, Победителя Мрака,
Да будет он, мощью, отвагой обильный,
С серьгами и панцирем, великосильный».
А бог: «Будут серьги и панцирь отборный
Из амриты созданные животворной».
Она: «Если дашь, о Светило Вселенной,
Из амриты серьги и панцирь бесценный,
Величьем и силой возвысишь ты сына, –
То слиться согласна с тобой воедино».
«Мне А́дити-мать подарила когда-то
Те серьги и панцирь, что крепче булата, –
Ответствовал Сурья. – Заботясь о сыне,
Их сыну отдам я, о робкая, ныне».
«Согласна, – сказала она, – если слово
Исполнишь, и сына рожу я такого».
Приблизился к ней Враждовавший с Ночами,
Казалось, проник в ее тело лучами.
Взволнована жарким блистаньем до дрожи,
Упала она без сознанья на ложе.
А Сурья: «Родишь несравненного сына,
Обильного мощью, – и будешь невинна,
А я ухожу». Восходящему Ало:
«Да будет по-твоему», – Кунти сказала.
Утратив сознание, с богом слиянна,
Упала, как будто под ветром лиана.
Сверкающий бог, Озаривший Дороги,
Вошел в ее тело при помощи йоги.
С пылающим богом она сочеталась,
Но девственной, чистой при этом осталась.
[Возничий и его жена находят корзину с ребенком]
Десятой луны началась половина,
Когда зачала дивнобедрая сына.
Таилась, невинная и молодая,
Свой плод от родных и от близких скрывая,
Никто, кроме верной и преданной няни,
Не знал во дворце о ее состоянье.
Скрывалась, – да сплетня ее не коснется, –
И вот родила она сына от Солнца.
От бога рожден, он сравнялся с богами,
И панцирем он обладал, и серьгами,
Глаза – как у Солнца-отца золотые,
А плечи – как буйвола плечи литые.
Царевна, научена умною няней,
Младенца на зорьке прохладной и ранней,
Рыдая, скорбя, уложила в корзину, –
Да будет удача сопутствовать сыну!
Лежал он в корзине, обмазанной воском,
Как в гнездышке, устланном шелком, нежестком.
Вот, бросив корзину в поток Ашвана́ди,
Стыдясь материнства, с тоскою во взгляде,
Страдая телесно, страдая душевно,
Напутствуя сына, сказала царевна:
«Сынок, о твоем да заботятся благе
Насельники неба, и суши, и влаги!
Да много увидишь ты дней светозарных,
В пути да не встретишь дурных и коварных!
В воде пусть тебя охраняет Вару́на,
А в воздухе – ветер, смеющийся юно!
Дитя мне пославший, подобное чуду, –
Отец пусть тебя охраняет повсюду!
Да будут с тобою дружны все дороги,
Все ветры, все стороны света, все боги!
Да будет тебе от бессмертных участье
В разлуках и встречах, в несчастье и в счастье!
Одетого в панцирь, тоскуя о сыне,
Найду я тебя и на дальней чужбине.
Бог солнца, твой славный отец быстроокий,
Увидит тебя и в шумящем потоке.
Сыночек, пред женщиной благоговею,
Что матерью станет приемной твоею!
Да будут на благо тебе, как в сосуде,
Хранить молоко ее круглые груди!
Какой же чудесной вкусит благодати,
Кто матерью станет такого дитяти,
Что Солнцу подобно, источнику света,
С глазами, как лотос, медвяного цвета, –
С огромными, словно планеты, глазами,
С прекрасными вьющимися волосами,
С лицом мудреца, благородным и гордым,
С серьгами чудесными, с панцирем твердым.
Сынок мой, да будет судьба благодатна
Родных, замечающих, как ты невнятно
И мило слова произносишь впервые,
На ножки становишься, мне дорогие,
И тянешь ручонки к веселым обновам,
Измазанный пылью и соком плодовым!
Как сладко, сыночек, любовному взору
Увидеть тебя в твою юную пору,
Когда ты предстанешь, отвагой пылая,
Как лев молодой, чей приют – Гималаи!»
Познала царевна печаль и кручину,
В шумящий поток опуская корзину,
И с сердцем, стесненным тоскою стенаний,
Домой воротилась, несчастная, с няней.
А эта корзина, жилище дитяти,
Сначала попала в реку Чарманва́ти,
Оттуда – в Ямуну, где блещет долина,
Оттуда – по Ганге пустилась корзина,
Где берег бежал то полого, то круто,
И к Ча́мпе приблизилась, к племени Су́та.
Чудесные серьги и панцирь отборный,
Из амриты созданные жизнетворной,
В живых сохраняли младенца в корзине –
На глади спокойной и в бурной стремнине…
Теперь к Адхира́тхе направится слово.
Возничий и друг Дхритараштры слепого,
Стоял он тогда над водою речною
С прелестной своей, но бездетной женою.
Мечтала о мальчике Ра́дха, но тщетно:
Шли годы, – она оставалась бездетна…
Глядит, – с амулетами, ручкой резною,
Корзина уносится быстрой волною.
И вот, любопытная, просит: возничий
Пускай не упустит нежданной добычи.
Поймал он корзину, открыл, – и спросонок
Ему улыбнулся чудесный ребенок,
Сиявший, как солнце над золотом пашен,
И в панцирь одет, и серьгами украшен.
Пришли в изумленье возничий с женою.
Сказал он: «Дарована радость волною!
Не видел с тех пор, как живу я на свете,
Чтоб так излучали сияние дети!
От бога рожден, нам, бездетным, богами,
Наверно, ниспослан сей мальчик с серьгами!»
Вот так получила бездетная сына
Прелестного, словно цветка сердцевина.
Для Радхи по-новому дни засветились:
Свои у возничего дети родились!
Своим молоком мальчугана вскормила,
И гордо росла его грозная сила.
Увидев дитя с золотыми глазами,
С прекрасными вьющимися волосами,
С серьгами, одетого в панцирь бесценный, –
Его мудрецы нарекли Васуше́ной.
Обрел он достоинство, мощь и величье.
Все знали: отец Васушены – возничий.
Он рос среди ангов[25], отвагой богатый.
Царевне о нем сообщал соглядатай.
Вот юношей стал он с могуществом бычьим,
И в Хастинапур был отправлен возничим.
Он начал учиться у брахмана Дро́ны,
Сдружился с Дуръйодханой богорожденный,
Все виды оружья узнал, все четыре,
Как лучник великий прославился в мире.
С Дуръйодханой сблизился солнечноглавый,
И стали друзьями его кауравы,
А отпрыски Кунти, пандавы, – врагами,
И доблестный муж, обладавший серьгами,
Сын Кунти, что ею был назван Карною,
На Арджуну двинуться жаждал войною.
Был этим Юдхиштхира обеспокоен.
Он знал: ненавидящий Арджуну воин,
Серьгами и панцирем чудным украшен
И неуязвимый, противнику страшен.
[Карна отсекает от своего тела серьги и панцирь]
Однажды Карна, стоя в озере чистом,
Молитвенно руки сложив пред Лучистым,
Хвалил, славословил Источник Сиянья.
Шли брахманы к мужу, прося подаянья:
Он дваждырожденным, исполненным рвенья,
Ни в чем не отказывал в эти мгновенья.
Прося подаяния, в жреческом платье,
Явился и Индра к нему на закате.
Приветствовал брахмана воин всем сердцем:
Не зная, что он говорит с Громовержцем,
Сын Радхи спросил: «Что ты хочешь? Запястья?
Поместья? Иль женщин – цариц сладострастья?»
А брахман: «Не надо мне жен и поместий!
Мне серьги, с тобою рожденные вместе,
И панцирь отдай, что срастался с тобою,
Коль Щедрым ты правильно прозван молвою.
Их надо отсечь от могучего тела, –
Лишь этого дара душа захотела!»
Карна: «Как велит нам обычай наш древний,
Ты женщин возьми, и стада, и деревни,
Возьми ты что хочешь, о брахман почтенный,
Но только не серьги, не панцирь бесценный!»
Карна становился все жарче, смиренней,
Но брахман, иных не желая дарений,
Настойчиво требовал чаще и чаще:
«Хочу только серьги и панцирь блестящий!»
Сын Радхи слегка улыбнулся, воскликнув:
«Со мной они вместе родились, возникнув
Из амриты: ими владея с рожденья,
Вступаю, не ведая смерти, в сраженья.
Я дам тебе царство с красою нетленной,
Но только не серьги, не панцирь бесценный!
Вручив тебе серьги и панцирь в придачу,
Я сразу же неуязвимость утрачу.
Узнал я тебя, чья убийственна кара.
О Индра, не требуй ты этого дара:
Не мне, а тебе, над богами владыке,
Дарить подобает, о молниеликий!
Коль серьги отдам тебе с панцирем вместе,
Мне будет несчастье, тебе же – бесчестье.
Но если и серьги и панцирь бесценный
Отдам, – то хочу я, о Индра, замены».
А Индра: «Как видно, Источник Сияний
Тебе, что приду я, поведал заране.
Возьми, о Карна, все, что хочешь ты, кроме
Стрелы громовой, возникающей в громе».
Воитель, наученный Светом Вселенной,
Промолвил: «За серьги и панцирь бесценный
Отдай мне копье, что, не зная изъятий,
Пронзает без промаха недругов рати».
Владыка громов поразмыслил немного, –
И вот что воитель услышал от бога:
«За серьги и панцирь, с которыми вместе
Родился, – получишь для битвы и мести
Копье, что врагов поражает сурово
И в руки твои возвращается снова.
Но если погибнет твой враг самый главный,
Неистовый самый, всесильный и славный,
Ко мне, – если ты подчинишься условью, –
Копье возвратится, окрашено кровью».
Карна: «Вот такого и жажду убить я,
Один мне и нужен для кровопролитья!»
А Индра: «Врагу нанесешь пораженье, –
Тому, кто неистов и страшен в сраженье,
Но он, чья погибель тебе так желанна,
Всегда охраняем, и эта охрана –
Есть Ви́шну, Нара́яна: знающий веды
Его называет и Вепрем Победы[26]».
Карна: «Я и это условье приемлю, –
Но только втоптать бы ревущего в землю,
Но только пронзить бы копьем знаменитым
Врага: пусть неистовый станет убитым!
И серьги и панцирь отдам, ослабелый.
Прошу я: когда отсеку их от тела,
Когда нанесу себе тяжкую рану,
О Индра, пусть я безобразным не стану».
А Индра: «Во лжи ты не ищешь соблазна, –
Не станет поэтому плоть безобразна.
О лучший из лучших, изведавших слово,
Подобно отцу, засияешь ты снова!
Но помни, что только в сражении трудном
Воюют с врагами копьем этим чудным,
А если ты в легкой метнешь его сшибке, –
Тебя же оно поразит по ошибке».
Карна: «Ты поверь мне, о бог громогласный:
Копье я метну только в битве опасной».
И взял он копье, что на солнце блестело,
И начал он резать мечом свое тело.
Тогда полубоги, и боги, и бесы,
Заоблачные раздвигая завесы,
Увидели, как себя режет великий,
И вот раздались изумления крики:
Не чувствуя боли, не ведая раны,
Светился по-прежнему лик осиянный!
Литаврами свод огласился высокий,
Низринулись ливней цветочных потоки
В честь мужа, что плоть рассекал свою смело,
Порой улыбаясь. И вскоре от тела
Он серьги и панцирь отсек, еще влажный,
И богу вручил их воитель отважный.
Карну обманул Громовержец лукавый,
Желая, чтоб стали сильнее пандавы.
Он ввысь улетел, совершив вероломство.
Поникло в тоске Дхритараштры потомство,
Услышав, что Индрою воин ограблен.
А отпрыски Кунти, узнав, что ослаблен
Воитель Карна, чей отец был возничим,
Леса огласили ликующим кличем.
[СКАЗАНИЕ О ПРИКЛЮЧЕНИЯХ ПЯТИ БРАТЬЕВ И ИХ ЖЕНЫ]