Смысл заглавия романа не однозначен. Во – первых, «герой нашего времени», где «герой» - трактуется, как непосредственный участник событий, действий, персонаж. Во - вторых, прямое героическое значение слова, где «герой» - человек мыслящий, способный к самоанализу, выделяющийся на фоне серой массы современности и уже по той причине человек «героического» склада или, по крайней мере, с задатками такового. Так, например, по словам Эйхенбаума: «Предмет художественного изучения Лермонтова – не типичное «дитя века», зараженное его болезнью, а личность, наделенная чертами героики и вступающая в борьбу со своим веком».
Имеет место и другое толкование, ошибочное, освещающее значение слово «герой» с ироничной стороны, нарочито подчеркивая его отрицательный смысл. Однако этого самого отрицательного смысла название не несет. Печорин, действительно, герой нашего времени и если где и затаилась ирония или насмешка, то как раз в словах «наше время», подчеркивая тем самым что на фоне своих современников, Печорин единственный выделяется глубиной душевной организации, не смотря на жестокость, хладнокровные эксперименты над чувствами людей и свои пороки. В чем и заключатся парадоксальность героизма.
Изначально М.Ю. Лермонтов хотел называть свой роман «Один из героев начала века», но соответствующее называние требовало по-иному расставить акценты, и уже сегодня мы имеем дело с классикой мировой литературы, романа М.Ю. Лермонтова, озаглавленного - «Герой нашего времени».
«Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии». (М.Ю. Лермонтов – предисловие к «Герою нашего времени»). Тем самым в предисловии можно наблюдать отражение концепции всего романа. Именно это предисловие, ко второму изданию романа 1841 года, неозаглавленное автором никак, было воспринято, как ответ на критические статьи и нападки со стороны журналистов.
«Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых… Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности»; «Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии: она просто дурно воспитана».
Из предисловия к «Герою нашего времени»
Важной особенностью является и то, что Печорин пишет, ведет свой дневник для себя, возможно это и является основной причиной, по которой он не приукрашивает и не поэтизирует собственные действия. В главе «Княжна Мери» он подмечает: «Перечитываю эту страницу, я замечаю, что далеко отвлекся от своего предмета… Но что за нужда?.. Ведь этот журнал я пишу для себя, и, следовательно, все, что я в него ни брошу, будет со временем для меня драгоценным воспоминанием».
В «Предисловии» к «Журналу Печорина», автор ставит своей задачей показать исповедный характер записей, их дидактизм.
«Историю души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она – следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удовольствие». (Из «Предисловие» к «Журналу Печорина»). Таким образом, можно заключить, что «Предисловие» к «Журналу Печорина» является важным подспорьем для понимания философского смысла романа и раскрытия психологического портрета самого Григория Александровича Печорина. По словам В.И.Коровина: «исповедь, пущенная в обиход, теряет долю искренности. К ней примешивается побочный интерес автора, и это вызывает недоверие к самой исповеди».
Вольперт подчеркнула, что большой интерес представляет работа И. С. Чистовой Дневник гвардейского офицера. Исследовательнице посчастливилось обнаружить журнал подпоручика лейб-гвардии Семеновского полка К. П. Колзакова за 1838–1840 годы. Сопоставив его с Дневником Печорина, И. С. Чистова раскрыла поразительное сходство журналов и убедительно доказала, что исповедальный дневник — знак времени (вести его модно, наблюдение над собой актуально). В журналах литературного персонажа и реального гвардейца многое перекликается вплоть до деталей: частности светской жизни, «игровая» любовная стратегия (часто весьма жесткая), стремление к наблюдениям над собственным сердцем и даже — ощущение скуки и бесцельности существования. И. С. Чистова обобщила результат сравнения как культурно-историческое и типологическое явление российской жизни: «Созданный Лермонтовым образ как бы “сфокусировал” в себе черты человека 1830 гг.». Наблюдение над перепиской и дневниками эпохи (упоминаются журналы А. И. Тургенева, С. Храповицкого и др.), как мне представляется, в какой-то мере снимает c Печорина обвинение в «демонизме» (Н. П. Дашкевич, Ап. Григорьев, В. Соловьев, В. Маркович и др.).
«Развернутое изображение «истории души человеческой», повышенный интерес к «внутреннему человеку» закономерно привели Лермонтова к подлинному психологизму » - по Лермонтовской энциклопедии.
Раскройте роль в композиции романа системы образов рассказчиков: Максима Максимыча, «путешествующего офицера», самого Печорина. Зачем Лермонтову понадобилась такая сложная система посредников в раскрытии авторской точки зрения на «героя нашего времени»?
В романе «рассказ» ведется от имени повествователя, Максима Максимыча, Печорина и автора первого предисловия. Различие позиций повествующих персонажей обусловливает разностороннее освещение явлений действительности, создавая в значительной степени впечатление самовысказывания жизни — факт, свидетельствующий об укреплении реалистичности позиций в русской прозе 40-х гг. 19 в.
Структура романа построена таким образом, чтобы с разных сторон и под разными углами зрения осветить центрального персонаж (По Лермонтовской энциклопедии). Отсюда можно сделать первородный вывод, что сложная система посредников в раскрытии авторской точки зрения на «героя нашего времени» нужна для того, чтобы осветить Печорина как личность многогранную под разными углами зрения. Максим Максимыч – человек простой, человек из народа. «Он вообще не любил метафизических прений», - как говорил о нем Григорий Александрович Печорин, после попытки завязать с ним глубокий философский разговор на тему фатализма, который был встречен Максим Максимычем прозаическим монологом об оружии. Со стороны этого персонажа, в летах, человека военного и в тоже время добродушного, бесхитростного - рассказ о Печорине, это рассказ о добром друге, приукрашенный, возможно, в силу впечатлительности и расположенности к Григорию Александровичу штабс-капитаном.
«Путешествующий офицер» - лицо не заинтересованное, рассказчик, который с Печориным не знаком лично и может судить о его характере и поступках только из слов Максима Максимовича и «журнала» самого Печорина. Здесь, опять – таки, совершенно иной способ изложения событий, где автор, руководствуясь предоставленными ему фактами, хочет правдиво изложить историю сложного характера Печорина и событий его жизни.
Наконец, повествование, где роль рассказчика отведена самому Печорину, самое примечательное и неоднозначное в концепции всего романа. Исходя из самоанализа своих поступков, суждений Печорина, можно сделать вывод о факторах, побуждающих его к тем или иным действиям. Хотя, не всегда это оказывается возможным. В некоторых случаях, Печорин сам задается вопросом, «для чего» и «почему». Так, о спрашивает себя в главе «Тамань»: «И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил из спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!» Уже в этих словах Печорина можно разобрать проблеск фатальных суждений, вверяющих человека в руки судьбы, в полное подчинение предопределения; идея эта получит раскрытие в последней главе романа – «Фаталист».
Авторская позиция Лермонтова в «Герое нашего времени» проявляется и в отношении к слову героя. В романе существует резкая грань между словом внутренним и внешним. Внутреннее слово — слово героя о себе и перед самим собой — правдиво и искренно. Внешним у Лермонтова (в противоположность Ф. М. Достоевскому) оказывается слово, звучащее в диалоге; оно лишено искренности, оно лишь средство для достижения цели. Внешнее, т. е. по форме диалогическое, слово в сущности таковым не является, оно имеет тенденцию стать монологическим, поскольку является формой самоутверждения героя. Внутреннее слово, по форме монологическое, в сущности диалогично: именно в слове, обращенном к себе самому, Печорин соотносит размышления о ценности собств. личности с мнением о нем других. Именно такое учитывающее чужую точку зрения слово содержит самоосуждение героя, заключая в себе силу его беспощадной рефлексии по отношению к себе и окружающей действительности. (По Лермонтовской энциклопедии).
Роль рассказчиков выстроена композиционно таким образом, чтобы сначала предоставить информацию о самих событиях и его непосредственном участнике, а затем выявить причину, вследствие которой возможно изучение характера Печорина через его собственную мотивировку поступков и тщательного самоанализа. Тогда, используя герменевтический круг, читатель может обосновать и, возможно, оправдать, казавшиеся безнравственными поступки Печорина. «Роман строится как две взаимосвязанные и противостоящие одна другой части. В первой преобладает «объективный» способ подачи героя, «со стороны», в повествовании странствующего офицера и Максима Максимыча о внешних проявлениях личности Печорина; во второй — «субъективно-исповедальное» раскрытие изнутри» - по Лермонтовской энциклопедии.
По Вольперт, в романе Лермонтова, как уже отмечалось, треть текста (Предисловие, Бэла, Максим Максимыч) «выпадает» из исповедального дискурса. Объединив несколько повествовательных манер, Лермонтов впервые в русской литературе создал жанр, не поддающийся однозначной дефиниции: это одновременно роман психологический, философский и любовно-авантюрный. Сложная архитектоника романа, обрисовка героя «со стороны» — одна из гарантий объективного изображения протагониста и, в то же время, залог неповторимости прозы Лермонтова: «Попеременно меняя точку зрения, можно было создать ту прихотливую связь иронии и лиризма, которая была сутью лермонтовского творчества»8. Предвосхитив развитие жанра, Лермонтов сотворил роман в его сегодняшнем понимании.
Функция развернутого психо - аналитического портрета Печорина в главе «Максим Максимыч»: как он строится и какие противоречия внутреннего мира героя он раскрывает? Сопоставьте этот портрет с портретами героев пушкинской прозы: чем объясняется разница в способах портретной характеристики?
Максим Максимыч – первый, кто дает нам внешнее описание Печорина, а впоследствии и поэтизированный портрет его внутреннего «я». В главе «Бэла» Максим Максимыч дает представление о своей первой встрече с Печориным, описывая его так: «…в транспорте был офицер, молодой человек лет двадцати пяти. Он явился ко мне в полной форме и объявил, что ему велено остаться у меня в крепости. Он был такой тоненький, беленький, на нем мундир был такой новенький…». Из его слов, а так же употребления уменьшительно ласкательных суффиксов («тоненький, беленький, мундир новенький») становится очевидным положительное отношение к Печорину штабс-капитана, даже дружеская привязанность.
В главе «Максим Максимыч», образ Печорина обрастает новыми деталями, после эпизода, где «странствующему офицеру», ведущему повествование, удается своими глазами увидеть Печорина. Вот какое описание его поведения и наружности дает рассказчик: «Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками – верный признак некоторой скрытности характера»; «положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость»; «С первого взгляда на лицо его я бы не дал ему более двадцати трех лет, хотя после я был готов дать ему тридцать. В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность…»; «Несмотря на цвет его волос, усы и брови его были черные – признак породы в человеке».
Оценка внешности и поведения в обществе Печорина «странствующим офицером» важна потому, что этот человек, не знакомый с Григорием Александровичем, может дать объективную оценку его наружности, без идеализации, свойственной Максим Максимычу. Так же, офицер, имеющий некий жизненный опыт, скопленный годами и наблюдениями за людьми, может интерпретировать в психологическом аспекте поведение Печорина, дать характеристику его внешности с психологической стороны. Следуя этой привилегии, офицер останавливает свое внимание на глазах Печорина: «Во-первых, они не смеялись, когда он смеялся! <***>Это признак – или злого нрава, или глубокой постоянной грусти. Из-за полуопущенных ресниц они сияли каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться. То не было отражение жара душевного или играющего воображения: то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепленный, но холодный; взгляд его – непродолжительный, но проницательный и тяжелый, оставлял по себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог бы казаться дерзким, если б не был столь равнодушно спокоен». Таким образом, акценты расставленные Максим Максимычем, его описание Печорина, как «бледненького» юнца, рассеиваются словно миф, ложно воспетый менестрелями, и перед нами предстает противоречивый, сложный, глубокий и загадочный герой.
Да, «в его улыбке было что-то детское», как справедливо подметил офицер, что можно отнести, безусловно, к его восторженному взгляду в будущее, которое так свойственно молодым людям в его годы, вопреки циничному нраву, который заперт где-то внутри его существа. В тоже время, офицер засвидетельствовал небрежность в одежде («пыльный бархатный сюртучок, застегнутый только на две нижние пуговицы», «запачканный перчатки») что свойственно людям в возрасте, умудренным жизненным опытом, пресыщенным жизнью, о чем свидетельствовали и морщины на «бледном, благородном лбу».
Противоречивость в характере Печорина подмечает еще Максим Максимыч, когда в первый раз рассказывает о нем «странствующему офицеру»: «в дождик, в холод весь день на охоте; все иззябнут, устанут – а ему ничего», «а другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился»; «ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один»; «бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвёшь со смеха…»
О своей противоречивой натуре Печорин упоминал и в разговоре с доктором Вернером перед дуэлью: «Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его; первый, быть может, через час проститься с вами и миром навеки, а второй… второй?».
Итак, сравним портрет Печорина и портреты героев Пушкинской прозы. Например, портрет Владимиро Дубровского: «Будучи расточителен и честолюбив, он позволял себе роскошные прихоти, играл в карты и входил в долги, не заботясь о будущем и предвидя себе рано или поздно богатую невесту, мечту бедной молодости». Пушкин не дает развернутого портрета своего героя, позволяя воображению читателя дорисовать его в своем воображении; автор лишь делает наметки, эскизы, которые дают некое представление о натуре Дубровсого – «расточителен, честолюбив, мечтателен». Когда Лермонтов, описывая своего героя, прибегает ко всем возможным элементам красноречия, от его подробного описания не ускользают ни осанка («он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение»), ни черты лица («немного вздернутый нос, зубы ослепительной белизны и карие глаза; »).
Однако постепенно портрет Дубровсого у Пушкина становится более четким и детализированным, и этого эффекта автор добивается, благодаря обрисовки ситуаций, в которые попадает его герой, его отношению к окружающей действительности и, что более всего примечательно, к Родине. Возвращаясь в родные края Дубровский «смотрел вокруг себя с волнением неописуемым. Двенадцать лет не видал он своей родины».
Если сравнить Печорина Лермонтова и другого персонажа Пушкина Петра Гринева из «Капитанской дочки», можно сделать тот же вывод. О главном герое мы, по-сути, узнаем из уст самого же главного героя Петруши Гринева, что он дворянин, что он молод, и по – долгу службы отправляется «в Семеновский полк сержантом». Из всего выше перечисленного можно составить портрет молодого человека – типичного сына поместного дворянина со свойственными ему качествами в силу возраста, национальности и положения. Из дальнейших поступков Петра мы узнаем о его щедрости и благородстве (когда он отдает свой заячий тулуп «вожатому»), о силе слова, за которое он в ответе (проигрыш в карты и уплата долга), о его понятиях о чести и долге, что можно проиллюстрировать примером из разговора с Пугачевым: «Как могу тебе в этом обещаться... Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится?».
Таким образом, формируется явное отличие между героями Пушкина и Печориным Лермонтова: если у Пушкина о его персонажах мы узнаем благодаря словесным наброскам о его характере и в основном из поступков, то портрет Печорина во всем психологичен – черты его внешних данных, указывают на его душевные качества, на особенности характера.
Рефлексия как основная идеологическая и психологическая доминанта характера Печорина: покажите на конкретных эпизодах романа, в чем заключается ее смысл и значение?
Сравните две дуэли - Онегина и Ленского; Печорина и Грушницкого - и покажите роль эксперимента и самоанализа в поведении Печорина как основного отличия характера «героя времени» 1830-х гг. от «героя времени» 1820-х гг.
Белинский писал: «Наш век есть век сознания, философствующего духа, размышления, „рефлексии“»
Рефлексия — форма сознания, точнее, его высшего типа — самосознания, отражающая определенное миропонимание (часто — ощущение дисгармонии мироздания). По отношению к искусству слова термин «рефлексия» выходит за узкопсихологические рамки («взгляд на себя со стороны»). «“Герой нашего времени” — первый в русской прозе “личный” (по терминологии, принятой во французской литературе) или “аналитический” роман: его идейным и сюжетным стержнем служит не внешняя биография (“жизнь и приключения”), а именно личность человека — его душевная и умственная жизнь, взятая изнутри, как процесс» (Эйхенбаум. Статьи о Лермонтове. С. 250–251).
Рефлексия Печорина обращена «вовнутрь» и «вовне». В первом случае она граничит со «стенографией души»: неожиданный психологический толчок может стать импульсом к критическому самонаблюдению. Печорин убежден — внезапно ожившее воспоминание способно мгновенно вытянуть из глубин памяти пережитую в прошлом эмоцию. Он рефлектирует над властью воспоминания: «Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мной. Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки… Я глупо создан: ничего не забываю, — ничего!» Рефлексия Печорина охватывает разнообразные явления: от философско-социальных проблем до специфики национального характера, женской сущности или этического кодекса «водяного общества»; в поле иронической рефлексии попадают «римские авгуры», «услужливая астрология», феномен гения («...гений, прикованный к чиновничеcкому столу, должен умереть или сойти с ума» 6, 294). Рефлексия — многосторонняя категория, подчас объясняемая невозможностью «социально-полезного действия». Разумеется, рефлексия Печорина двойственна, в чем-то негативна (по определению Ап. Григорьева, герой «весь съеден анализом»), но при этом его «строгий самоотчет» несет печать «социальной рефлексии», хотя и не выраженной вербально, но вполне «вычитываемой» - по Волъперт Л.И. «Печорин и его французские «собратья».
Исследуя личность Печорина прежде всего как «внутреннего» человека, Лермонтов, как до него никто другой в русской литературе, много внимания уделяет отображению не только сознания, но и высшей его формы — самосознания. Напряженные раздумья Печорина, его постоянный анализ и самоанализ по своему значению выходят, однако, за пределы породившей его эпохи, знаменуя необходимый этап в жизни человека, вырастающего в личность. В этом отношении особый интерес приобретает печоринская «рефлексия». Сама по себе рефлексия не «недуг», а необходимая форма самопознания и самопостроения общественно развитой личности. Болезненные формы она принимает в эпохи безвременья, но и тогда выступает как условие развития личности, критически относящейся к себе и миру, стремящейся во всем к самоотчету. Размышляя о душе зрелой, Печорин отмечает, что такая «душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет» (из Лермонтовской энциклопедии).
Таким образом, для Печорина рефлексия – предпосылка к действию, но не само действие, важно отметить, что и эта предпосылка не выливается ни в каким реальные свершения.
«Я иногда себя призираю…не оттого ли я призираю и других?.. Я стал не способен к благородным порывам; я боюсь показаться смешным самому себе. <***> Я готов на все жертвы кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту…но свободы моей не продам. Отчего я так дорожу ею? что мне в ней?.. куда я себя готовлю? чего я жду от будущего?.. Право, ровно ничего. Это какой-то врожденный страх, неизъяснимое предчувствие…»
Данный эпизод как раз является иллюстрацией самоанализа Печорина. Григорий Александрович сам задается вопросами, и сам, с предельной честностью, какая может быть не у всякого человека перед самим собой, на них отвечает. Отвечая на собственные вопросы, она задается новыми, исследую собственную природу. Он осознает свои пороки, порой, он не понимает, что именно сподвигает его совершать те или иные поступки, выходящие за границы нравственного эталона, но ничего в себе он менять не хочет и не может, потому как характер его уже сформирован и обтесан догматами современного общества, «плоскими» по мышлению своему людьми, среди которых он, человек глубокий, непонятый чувствует себя – «лишним».
По Л.И. Вольперт:
«Обращенный к себе вопрос — часто встречающаяся в Журнале Печорина форма рефлексии. Вопросительная форма оттеняет способность героя учитывать мнение о себе других («Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец! И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить?» 6, 322), и в то же время его неспособность разгадать себя («… за что они все меня ненавидят?» 6, 312; «… неужели, думал я, мое единственное назначение на земле — разрушать чужие надежды <…> Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?» 6, 301). Вопросительная форма как нельзя лучше передает и исполненную мысли самоиронию «Уж не назначен ли я ею (судьбою. — Л. В.)».
Особый интерес с точки зрения рефлексии, представляют сцены «словесных баталий» доктора Вернера и Печорина. То, обстоятельство, что Вернер не был и не будет другом Печорина, позволяет последнему вести с ним разговор на равных, что Печорин аргументирует следующим: «…я к дружбе не способен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случая – труд утомительный…».
По Л.И. Вольперт:
«Именно с Вернером Печорин ведет «словесные баталии», с точки зрения рефлексии весьма примечательные: сила мысли, как известно, с особым блеском проявляется в споре «равных». Образцом может служить их первая беседа, своеобразная комедийная сценка, но с существенным отличием от драматического жанра: автор дневника без конца «встревает» в диалог, «обогащая» баталию многочисленными «ремарками » на метауровне. Первая беседа несет функцию своеобразной экспозиции к спектаклю, который задумал поставить Печорин («Завязка есть! — закричал я в восхищении, — о развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится о том, чтобы я не скучал» 6, 271). У Печорина даже судьба «рефлектирует», она «озабочена» его досугом. В ходе словесной дуэли (многозначительные намеки, острые реплики, коварные вопросы, заданные с невинным видом) раскрывается недюжинный интеллект «оппонентов» и складывается целостная картина «водяного» общества. Поэтика «игры» накладывается здесь на поэтику рефлексии: эффект впечатляющий. Печорин стремится как можно точнее воспроизвести в дневнике детали диалога; по остроумию, элегантности и живости эти словесные баталии могли бы сделать честь современной интеллектуальной комедии. Не случайно Белинский в первом отзыве на роман определил их, как «образец грациозной шутливости и полной мысли остроумия»».
По словам Белинского, Печорин в чем-то «Онегин нашего времени», но есть и существенная разница: по словам того же Белинского, лермонтовский герой «не равнодушно, не апатически несет свое страдание», он исключительно активен и в поступках, и в работе мысли. Последнее — особенно важно; принципиальное отличие Печорина от пушкинского героя — в силе рефлексии, в способности к критическому самоанализу.
«Дуэль — это бой, и в этом бою требуются такие же хладнокровие и уверенность в своих силах, смелость и умение владеть оружием, как и во время войны. Дуэль — это дело чести, а человек, умеющий защитить свою личную честь, сумеет защитить и честь своего флага, своей страны» - из «Книги о русской дуэли» Востриков А.
Дуэль Печорина и Грушницкого, для Грушницкого – возможность отстоять свою честь, отомстить за нанесенную обиду из самолюбия, конечно же, которое не стерпело факта, что княжна Мери предпочла ему Печорина. Грушницким так же руководит желание проучить Печорина за заносчивость последнего, все, казалось бы ясно: «Если же двое мужчин присваивали себе исключительные права на одну и ту же женщину, то их столкновение и, вероятно, дуэль становятся неизбежными» - сообщает нам та же «Книга о русской дуэли». Но все ли так ясно по отношению к Печорину? Очередной эксперимент, вот что для Печорина дуэль. Он знал о несправедливом распределении пуль в пистолетах дуэлянтов, но не спешил расставаться с жизнью. «А! господин Грушницкий! Ваша мистификация вам не удастся…мы поменяемся ролями: теперь мне придется отыскивать на вашем бледном лице признаки тайного страха» - мысли Печорина целиком подчинены его идеи, его эксперименту, исход которого целиком зависит от выпавшего жребия, от расположения удачи. Таким образом, дуэль для Печорина своеобразный опыт, где он же экспериментатор и он же подопытный, разделяющий эту роль с Грушницким.
«Что ж? умереть так умереть! Потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уже скучно. Я – как человек, зевающий на бале, который не едет спать только потому, что еще нет его кареты. Но карета готова…прощайте!...» - и снова рассуждения Печорина о смерти, предваряющие основную тему главы «Фаталист», стекаются к всеобъемлющей силе предопределения. Именно благодаря предварительному самоанализу Печорина, его «исповеди» доктору Вернеру перед самой дуэлью, он погружается в состояние хладнокровного экспериментатора и может трезво оценивать ситуацию, наблюдать за его основным подопытным – Грушницким. Трезвым умом Печорин предусматривает и невыгодное положение в котором окажется один из дуэлянтов после дуэли и дабы избежать его он ставит свои условия поединка, который должен теперь состояться отвесной скалы. Таким образом он обеспечивает неминуемость смертельного исхода дуэли. («Тот, кто будет ранен, полетит непременно вниз и разобьется вдребезги; пулю доктор вынесет, и тогда можно будет легко объяснить эту скоропостижную смерть неудачным прыжком»).
Эксперимент входит во вторую фазу – Печорин наблюдает за переменами в Грушницком. «Лицо его ежеминутно менялось», «Грушницкий споткнулся; ветка, за которую он уцепился, изломилась, и он скатился бы вниз на спине, если б его секунданты не поддержали» - свидетельства Печорина о нервозном состоянии своего противника.
Создавая по своей воле «пограничные ситуации», Печорин не вмешивается в принятие человеком решения, предоставляя возможность абсолютно свободного нравственного выбора, хотя далеко не безразличен к его результатам: «Я с трепетом ждал ответ Грушницкого... Если б Грушницкий не согласился, я бросился бы ему на шею» (из Лермонтовской энциклопедии).
«Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать…» - заключил Печорин и оказался прав. Именно страх и слабость характера Грушницкого не позволили ему выстрелить Печорину в лоб, как он изначально целился. Печорин торжествовал – эксперимент удался! Однако Печорин давал Грушницкому шанс, и не единожды, сознаться в клевете (в этом снова проявляется двойственность Григория Александровича, который в глубине души, жалел Грушницкого и, возможно, мог бы даже простить), Грушницкий, опять же, был слишком самолюбив, чтобы это сделать и поплатился за «самолюбие и слабость» жизнью.
Поводом для дуэли Онегина и Ленского, опять же, послужила дама. И если в случае с Печориным и Грушницким княжна была лишь предлогом, так сказать прикрытием намерений одного – поставить эксперимент, второго – отомстить, да и просто, в конце концов, взаимная неприязнь; то у Онегина и Ленского скрытых мотивов, как таковых, не было. Неосторожная игра Онегина с чувствами его друга не оставила Ленскому другого выхода и единственным возможным оказался – дуэль.
Итак, перед нами циничный, скучающий Онегин, затеявший игру, ради собственного развлечения, в противовес Печорину – экспериментатору, такому же цинику, но гораздо более глубокому психологу. И другая пара: романтичный, увлеченный Ленский и Грушницкий – фантазер и романтик, такие как он «нравятся романтическим провинциалкам до безумия». Параллель установлена.
Но, что же, различает дуэли и героев 1820-х и 1830-х годов? Во-первых, обстоятельства принятия вызова. Печориным все было давно продумано, еще с тех пор, как он подслушал разговор «в одном из домов слободки», нужен был только повод и когда таковой представился, назначение дня дуэли не заставил себя ждать. В случае с Онегиным и Ленским основную роль сыграла внезапность. Стремление Онегина отомстить другу за то, что тот зазвал его на нежеланное гулянье, обернулось местью самого Ленского за предательство Онегина, который так небрежно обошелся с его чувствами к Ольге. Онегин соглашается на дуэль, лишь потому что не смеет отказаться и показать слабину, потому как такие правила диктует современное общество. Однако его можно понять, по меркам того времени, если человек отказывался от дуэли считалось, что это очернит его честь и достоинство. Осуждения Онегина самим собой на деле не меняют ничего:
«Он обвинял себя во многом:
Во-первых, он уж был не прав,
Что над любовью робкой, нежной
Так подшутил вечор небрежно.
А во-вторых: пуская поэт
Дурачится; в осьмнадцать лет
Оно простительно. Евгений,
Всем сердцем юношу любя,
Был должен оказать себя
Не мячиком предрассуждений,
Не пылким мальчиком, бойцом,
Но мужем с честью и умом».
После исхода дуэли, смерти Ленского, Онегин понимает, что не изменилось ровным счетом ничего – он все так же зависим от общества, общественного мнения в том числе, и неумолимо подчиняется его законам. После того как Печорин хладнокровно убивает Грушницкого в нем также не происходит никаких перемен – он, со свойственной ему циничностью укрепляется в мыслях о фатализме.
Перед поединком Печорин говорит доктору следующее: «Думая о близкой и возможной смерти, я думаю об одном себе: иные не делают и этого. Друзья, которые завтра меня забудут или, хуже, взведут на мой счет бог знает какие небылицы; женщины, которые, обнимая другого, будут смеяться надо мною, чтобы не возбудить в нем ревность к усопшему, - бог с ними! Из жизненной бури я вынес только несколько идей – и ни одного чувства. Я давно уж живу не сердцем, а головой». Основное отличие «героя времени» 1830-х годов – это стремление его постичь таинства природы человека, через жестокие эксперименты, игры со смертью, самоанализ. Для «героя времени» 30-х годов свойственен скептицизм и уже через призму оного переоценка привычных ценностей.
5. Печорин как «светский Демон». Рассмотрите характер Печорина в одном типологическом ряду с другими известными демоническими типами творчества Лермонтова (Евгений Арбенин из «Маскарада», Демон, Демон из «Сказки для детей» и др.).
Как меняются в романе художественные способы изображения данного образа по сравнению с другими произведениями Лермонтова? Роль в романе «двойников» Печорина - Грушницкого и Вернера.
«Постоянно воспитывая и тренируя волю, Печорин использует ее не только для подчинения людей своей власти, но и для проникновения в тайные пружины их поведения. За ролью, за привычной маской он хочет рассмотреть лицо человека, его суть. Как бы беря на себя провиденциальные функции, проницательно предвидя и создавая нужные ему ситуации и обстоятельства, Печорин испытывает, насколько человек свободен или несвободен в своих поступках; он не только сам предельно активен, но хочет вызвать активность и в других, подтолкнуть их к внутренне свободному действию, не по канонам традиционной узкосословной морали» (из Лермонтовской энциклопедии).
«Демонизм» в образе Печорина напрямую связан с его масками. Глаза Печорина «не смеялись, когда он смеялся» - описывая портрет своего героя Лермонтов сразу обращает внимание читателя на эту странность, несоответствие эмоций и их отражения в «окнах души». Сияние глаз «фосфорическим блеском» снова отсылает к «демоническому» началу в Печорине.
На протяжении всего романа Печорин «испытывает» людей, предоставляет им выбор и вместе с тем искушает, используя, отнюдь, не самые гуманные способы. Тема «искушения» уже возникала в творчестве Лермонтова в «Демоне», здесь она обрела новое воплощение в лице светского молодого человека.
«Исходя не из бытующей морали, а из своих представлений, Печорин нередко преступает грань, разделяющую добро и зло, т. к., по его убеждению, в современном обществе они давно утратили свою определенность. Это «смешение» добра и зла придает Печорину черты демонизма, особенно в отношениях с женщинами. Вторгаясь в судьбы других людей со своей сугубо личностной меркой, Печорин как бы провоцирует дремлющие в них до поры до времени глубинные конфликты между социально-видовым и человеческим и тем самым становится для них источником страданий. Все эти качества героя наглядно проявляются в его «романе» с Мери, в его жестоком эксперименте по преображению за короткий срок юной «княжны» в человека, прикоснувшегося к противоречиям жизни. После мучительных «уроков» Печорина ее не будут восхищать самые блестящие грушницкие, будут казаться сомнительными самые непреложные законы светской жизни; перенесенные ею страдания остаются страданиями, не извиняющими Печорина, но они же ставят Мери выше ее преуспевающих, безмятежно-счастливых сверстниц» (по Лермонтовской энциклопедии).
Печорин признается самому себе: «Я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы», «зло порождает зло».
«Демонизм» Лермонтова восходит к философии, к