Далее был огромный – на полторы тысячи мест, – но почти пустой зал гарнизонного Дома офицеров. На экране демонстрировали очередной серьезный советский «блокбастер» из жизни колхозников, ведомых всемудрыми и всезнающими партийными боссами к новой трудовой вершине – выполнению пятилетки в четыре года или что-то в этом роде… Они смотрели, но, разумеется, не видели, слушали, но не слышали, а может и слышали, но совсем не то, что озвучивали актеры, ибо их заботило другое, иное, настоящее, а не экранно-виртуальное действо.
Сначала он положил ладонь на ее пухленькое предплечье и, медленно его массируя, стал двигаться к ладони… Поняв, что ее увлажненные пальцы радостно отвечают ему, стал смелее и скользнул в район живота… Когда же она сама засунула его ладонь под кофточку, сама уложила его широкую кисть на свою мягкую величественную грудь, позволив его пальцам ощутить всю прелесть возбужденного соска, то оба разом потеряли голову… И пришли в себя только в конце ночи, на скромной кушетке в его пока еще холостяцкой конурке, но уже вдоволь насладившись запретными плодами запретной любви…
Татьяна не была красавицей, скорее её можно было бы назвать обаятельной, заметная полнота не столько ее портила, сколько сигнализировала о любвеобильной натуре… Однако привечала она далеко не всех, а тех, к кому испытывала тягу, а тяга просыпалась в ней почти безошибочно только к тем, кто мог удовлетворить её ненасытное чрево… Татьяна была старше Ивана на шесть лет, одна воспитывала семилетнего сына, но ни первое, ни второе не оттолкнуло молодого капитана, тем более, что у неё, кроме фонтанирующего вулканом полового инстинкта, был еще один огромный «плюс» – она жила одна в отдельной однокомнатной квартире, в то время как сынулик большей частью тусовался у её родителей, и не только днём, но часто и ночью…
Неудивительно поэтому, что приезд в городок в канун Нового года жены и сына Кострова не положил конец преступному союзу, но, как часто бывает, добавил гормональным системам любовников больше адреналина, сделав их встречи более страстными. И этот односторонний адюльтер длился почти три года – вплоть до выпуска из академии, которую майор Костров закончил с золотой медалью.
Всякий знает, что разводиться трудно только в первый раз, дальше – легче. То же самое можно сказать и об изменах – каждая последующая связь на стороне завязывается всё быстрее, всё проще, и воспринимается «изменником» не как нечто аморальное, а всё чаще – как «вынужденная необходимость», как то, на что он имеет право в силу сложившихся жизненных обстоятельств. Для Ивана приобретение любовниц стало своеобразным спортом, в котором он делал один успех за другим, двигаясь от победы к победе, покоряя все новые и новые вершины, медленно восходя к таким заоблачным высям, куда он не залетал даже на сверхзвуковых «Мигах»…
Где бы теперь ни служил Костров, будь то Одесса, Чита, Кабул или Москва, везде он находил «даму сердца», и не абы какую, а всё лучше и лучше. Каждая последующая любовница была либо краше, либо моложе предшественницы, а иногда и моложе, и краше в одном лице. При этом он помнил не только об удовольствии своих подруг, но в не меньшей мере – о покое супруги: его совсем не грела мысль о том, чтобы Вера проведала о его похождениях, потому что от такого знания жёны не просто стервенеют, но – и это хуже всего, – начинают строчить жалобы, адресуя их либо высокому командованию, либо дотошным и любознательным политотделам. За короткий срок Иван достиг почти идеального совершенства – с таким-то интеллектом! – в маскировке своих изменнических действий и сокрытии любвеобильных пассий, так что и те, и другие совершенно сливались с общим фоном его служебно-боевой деятельности.
Вполне закономерно, что прибыв в Святогорск, генерал Костров озаботился не только делами училища, но и поисками новой подруги. Теперь он достиг пика своей мужской формы, а потому был уверен: он может получить любую! И пусть задача изначально кажется сложной, а вершина – неприступной, – это лишь заводило генерала. Время, когда он довольствовался продавщицами и медсестрами, учительницами и бухгалтершами, товароведами и поварихами давно кануло в лету. Его влекли уже иные цели, манили иные дали! Трансформация в его душе была связана не только с ростом благосостояния и самооценки, но и с явлениями чисто физиологического порядка – с недавнего времени он понял, что искусность в сексе его более не греет так, как в молодые годы, что на первое место выходят Молодость, Красота и Ум. Иван Тимофеевич уверил себя: наконец-то он достоин Идеала! И главное в этом Идеале – духовно-телесная гармония! Отныне он знал, что его новая Любовь должна быть не только красива лицом и телом, но также обязана иметь безупречный эстетический вкус, гибкий интеллект, широкий кругозор и, самое важное, должна быть незаурядной творческой личностью с мощным креативом, Личностью если и не равной, то вполне сопоставимой с его персоной, в незаурядности которой генерал никогда и не сомневался. А кроме того ему хотелось, чтобы Она его любила, любила всей душой, всем сердцем, всем телом, и тогда – он решил это твердо, – он расстанется со своим «милым Верунчиком» и составит счастье новой возлюбленной!
Но где искать Идеал? Иван Тимофеевич решил, что начать нужно с мира богемы, который в провинциальном Святогорске представляли два театра – Драматический и театр Оперы и Балета. Служительницы Мельпомены, Терпсихоры и Талии тем более влекли его, что к своему вящему удивлению он обнаружил в своей доблестной биографии «страшный факт»: не только среди его любовниц, но даже и среди случайных «девушек на ночь» за двадцать пять лет активной половой жизни не было ни одной актрисы!
Но с какого из театров начать? Это, как водится, решил случай. В оперном давали премьеру – «Евгения Онегина» Чайковского и, как сообщила секретарша, которой он и поручил навести подробные справки о ближайшем театральном уик-энде, впервые на большую сцену должна выйти свежеиспеченная выпускница Новосибирской консерватории, лауреат двух российских и одного международного конкурса вокалистов Ольга Кравцова. Секретарша, бывшая под началом Кострова всего две недели, но уже успевшая раскусить его любвеобильный нрав, кокетливо добавила, что «по слухам, эта Ольга не только обладает чудесным сопрано с диапазоном в четыре октавы, но также хороша собой и, будучи местной уроженкой, вернулась в родной город только потому, что мэр Святогорска, знавший ее чуть ли не с детства по выступлениям на городских праздниках, лично ездил к ней в Новосибирск и уговаривал работать в святогорском театре, суля не только солидную (даже по московским меркам) зарплату, но также и квартиру в центре города, поскольку, как разносит молва, её звали сразу в два московских театрах…»
«Что же, – решил генерал, собираясь в оперу, – если не встречу Её, то хотя бы восполню пробел в своей жизненной истории – добавлю в коллекцию новую киску…»
Глава 22. Вера
Догадывалась ли Вера Сергеевна Кострова о похождениях своего мужа? Ответить однозначно сложно. Если мы скажем, что своего благоверного она ни в чем не подозревала, то, разумеется, погрешим против истины. И догадывалась, и подозревала, и ревновала, но, не имея явных доказательств и прямых улик, предпочитала не знать – так было спокойнее и легче, как говорится, меньше знаешь – лучше спишь. Ей было достаточно уютно и комфортно за широкой спиной Ивана, тем более, что как только он получил первое генеральское звание, Вера Сергеевна уволилась с последнего места работы – какой смысл горбатиться, если доходов мужа хватало не только на хлеб с маслом, но и на многое другое. Лучше уж она будет обеспечивать тыл – вести домашнее хозяйство, не забывая при этом, конечно, и о себе, любимой, чем за копейки каждодневно вкалывать на государство.
И хотя у Веры Сергеевны не было иного хобби, кроме чтения книг, она считала себя натурой творческой, неординарной, достойной своего талантливого мужа. Свою главную задачу она видела в том, чтобы прекрасно выглядеть, быть всегда элегантной и яркой, накрашенной и причесанной, чтобы её тонкие пальчики украшал безукоризненный маникюр, а тело орошало окрестности изысканными ароматами французской парфюмерии.
Но несмотря на все старания, приближаясь к сорокалетнему рубежу, Вера Сергеевна стала все чаще находить на своем некогда безукоризненном теле признаки катастрофы – надвигающейся старости. В уголках глаз явственно проступали морщинки, носогубная складка становилась все глубже и отчетливее, тонкой сеточкой покрылась шея, на голове стали появляться седые волоски, а однажды – к своему ужасу, – смотрясь в зеркало сзади и в полный рост, она обнаружила на ягодицах заметный целлюлит!
В то же время Вера понимала, что с запретом КПСС и логично последовавшим после этого разрушением системы полиотделов в армии, её мужа в семье едва ли что держит! Уют и тепло, вкусные борщи и изысканные салатики, всегда выглаженные рубашки и брюки, аккуратно сложенные вещи, начищенные до блеска ботинки и туфли, наконец, ее ухоженность и элегантность, – даже взятые вместе все эти факторы слишком слабы, чтобы надежно удерживать рядом с собой достигшего своего акмэ генерала… Вера понимала, возможно, замечая всё большую холодность мужа, что надо что-то делать, но что именно? Овладевать искусством плотской любви, штудируя «Кама-Сутру» и новейшие западные руководства, принося в жертву свою натуру, преодолевая отвращение и брезгливость? Но не будет ли она казаться ему тогда смешной? Да и как научиться тому, что ее душа два десятка лет отвергала как непристойность и мучительный позор? Как осмелиться делать то, что ее самость всегда считала отвратительным и унизительным?
И пока она находилась на распутье, однажды ночью ей приснился шокирующий сон, заставивший от дум перейти к действиям…
Они ехали по узкому горному серпантину вдвоем – только Он и Она. Однако не на новеньком «Мерседесе», и даже не на много более старой и скромной «Ауди», а на чёрной «Волге», которой в их семейном гараже никогда не водилось. Солнце палило нещадно, и горячий ветер, дувший в открытые окна, не приносил заметного облегчения… Но природа всё же сжалилась над путешественниками – слева внизу, в котловине показалась серебристая гладь горного озера…
Они остановились на обочине – метрах в двадцати от береговой линии. Иван, сбросив всю-всю одежду, стремглав, словно мальчишка, плюхнулся в воду…
– Верунчик, иди ко мне! – закричал он, выныривая.
Но Вера, несмотря на жару, не спешила ни раздеваться, ни входить в воду. Ей казалось, что вода таит какую-то жгучую тайну, и эта тайна не просто опасна, а смертоносна!
– Ну, давай же, быстрее! – торопил её жизнерадостный Иван.
– Вода грязная, Ванечка! – она не могла сказать об охватившем её страхе, потому нашла для отказа иную, более простую и очевидную причину.
– Это только у берега грязная, а дальше – прозрачная-препрозрачная! – поспешил её заверить настойчивый муж.
Наконец, она решила потрогать воду пальчиками ног, затем сделала один робкий шаг, потом другой… И тут с удивлением обнаружила, что стоит по колено в воде совершенно нагая, а ведь она не раздевалась! И тем не менее одежда бесследно и совершенно незаметно чудесным образом испарилась с ее тела!
Иван же, устав от медлительности супруги, проплыл незамеченным под водой пару десятков метров и неожиданно вынырнул прямо перед женой. Радостно улыбаясь и разбрасывая теплые брызги, он схватил Веру за руку и потащил на глубину, несмотря на отчаянный визг протеста, вырвавшийся у нее из гортани…
Действительно, полоса грязной воды скоро закончилась, и Вера оказалась в плену приятной и абсолютно прозрачной ласковой стихии, дарящей свежесть и прохладу… Иван же, заведя жену на глубину, поплыл еще дальше – в сторону центра водоема…
Оставшись одна, стоя по плечи в воде, Вера стала разглядывать свое тело, большей частью скрытое водой… Сквозь блики колышущейся на солнце воды, оно казалось таким же свежим и привлекательным, каким было в далекой уже юности… В какой-то момент ей даже почудилось, что это не её тело, а… И тут вдруг подтвердились худшие опасения…
Из неведомо-невидимых донных норок-щёлок разом выскользнуло штук семь-восемь змей – тонких, длинных, черных, резвых… Они споро курсировали вокруг неё, проплывая между ног, делая резкие и непредсказуемые повороты, и каждое их прикосновение к коже доставляло такое же чувство дискомфорта, какое всегда на ее уши производил скрип пенопласта…
Вера вскрикнула и бросилась к берегу, на мелководье. Змеи содружно последовали за ней, но теперь они не просто неприятно задевали кожу, а жалили её за икры, бедра, ягодицы… Когда вода стала доходить ей только до лобка, женщина принялась ногами давить гнусных созданий, и те очень скоро попрятались по норам, не получив, однако, ни одной травмы, ни единого повреждения …
Иван же как ни в чём не бывало продолжал резвиться на глубине метрах в тридцати от неё…
– Ваня, тут змеи! – закричала встревоженная супруга.
– Где? Какие змеи? Ты что? Плыви сюда! – поспешил успокоить её муж.
– Нет, я выхожу, прости! – твердо заявила Вера и двинулась в сторону спасительной суши.
Но не успела она сделать и двух шагов, как сзади ее талию охватило нечто длинное, упругое и в то же время – пушистое, приятно ласкающее кожу… Обхватило и потащило на глубину… Но через несколько метров отпустило, и только тут, обернувшись, Вера увидела перед собой крупного, белоснежного, длинношеего лебедя. Глядя прямо ей в лицо, птица раскинула крылья, несколько отклонилась назад, приподнялась над водой, выгнула шею и грозно зашипела. Казалось, своим телом она закрывает ей, Вере, путь к Ивану – тот оказался как раз позади агрессивно настроенной твари.
– Ваня, Ваня! – закричала со всей силы перепуганная женщина.
Но ответа не услышала! Напротив, её крик только разозлил белоснежное грациозное водоплавающее создание, и то, продолжая шипеть и махать крыльями, стало медленно приближаться, готовясь к атаке…
Вера проснулась в холодном поту… В ту ночь она, как это случалось нередко, ночевала в квартире одна: муж отправился в очередную командировку, а сын продолжал учиться в Москве. Одиночество только усиливало её страх. Сначала Вера выпила десятка три капель корвалола, а затем, вернувшись в постель, при свете ночника стала лихорадочно листать страницы толстой книги – это был новейший сонник…
«Змея ядовитая – соперница либо недоброжелательница, – читала она про себя, – много змей – невзгоды и болезни… Лебедь – счастье в супружестве и дети. Одиноко плывущий – разлука… Горы – защита и польза, полученные без больших усилий. Но горы, поросшие лесом – неверность… Озеро – вода, заключенная в берега. Знак сей может быть добрым либо злым… Если вода грязная – обман, несчастье, чистая – радость, любовь. Говорят также, что озеро, увиденное во сне – отражение совести сновидящего…»
В эту ночь Вера так и не заснула. А наутро, едва часы пробили начало девятого, отправилась в парикмахерскую, ставшую с недавних пор носить гордое имя: «Салон красоты «Аэлита»»…
Глава 23. Религия свободы и любви
Часы показывали без четверти семь, когда Сергей достал из кармана рубашки листочек с заветными шестью цифрами, под которыми округлыми, ровными, почти что детскими буковками, было выведено: «Если что – звони. Не хочу, чтоб ты грустил!» Он знал, что у Светы был сегодня непростой день, что она могла устать, что ей надо готовиться к экзамену, но стоило ему воспроизвести в сознании ее облик, как всякие сомнения и страхи улетучивались, уступая место зыбкой надежде: «А вдруг? А если?... Да, это невозможно представить, чтобы такая красавица, да к тому же чужая жена… Но разве его духовный наставник – философ Лев Шестов – не учит, что, имея веру, можно получить даже самое несбыточное? И не только Шестов, но и Киркегард, и Достоевский, и сам Иисус Христос… Так что рискнуть – стоит… Попытка – не пытка…»
Нет, она не собиралась спать, хотя действительно устала – только полчаса назад вернулась из колледжа. – Как консультация? – Да, все нормально, послезавтра сессия закончится, ведь по остальным предметам – автоматы, так что можно вздохнуть легко и спокойно. – Настроение? – Так себе, что-то средненькое, ни рыба, ни мясо. – Грустишь? – Да, есть немного. Но в целом не особенно. – Может, погуляем? – Прости, устала. Не хочется таскаться по улицам. А тебе тоскливо, да? – Да, Светочка, да, очень. – И не хватает женского тепла? – А разве его может хватать??? – Хочешь, я приду? – Когда, прямо сейчас??? – Да, прямо сейчас, только ты меня встреть у подъезда. – Адрес помнишь? – Конечно, Сережа, я не склеротик (кажется, она улыбнулась). Через пятнадцать минут буду – только приоденусь, так что встречай. – Ты с ума сошла? – Может быть. – Но я рад, очень. – Я тоже. – Ладно, жду с нетерпением. – Я скоро.
Пожалуй, ни для кого на земле в этот час время не тянулось так медленно, так по-черепашьи нескоро, как для Сергея, ожидающего возле подъезда свою вечернюю гостью. Быть может, если бы он мог закурить, то ожидание не было бы таким жестоко-мучительным, но… Света, не переносившая никотина, не заслуживала того, чтобы одаривать ее смоляным ароматом даже самых дорогих сигарет… Он в очередной раз взглянул на часы и не поверил своим глазам: секундная стрелка стояла на месте… Стал трясти часы, пытаясь привести их в чувство, снова взглянул на циферблат: стрелка снова стояла, но уже на пять делений впереди… Боже, что же это такое!? Он решил вовсе не глядеть на часы, а просто двадцать раз пройти до соседнего подъезда и обратно… Прошел, а Светы все нет… Что же, надо еще двадцать раз… А лучше сорок или даже пятьдесят…
– Сережа, извини, я никак не могла дверь закрыть – замок заедает, – раздалось из-за спины Кострова мягкое шуршание знакомого голоса. – Ну, что, пошли к тебе? А то я уже замерзаю…
Вечер действительно был холодный. После прихода холодного фронта от воскресной жары не осталось и следа, а Света была одета все так же – в юбку и майку, а на ногах – все те же тапочки… И Сергей окончательно понял, что ей, похоже, действительно больше нечего одеть, что, скорей всего, это скромное одеяние у нее если и не единственное, то самое приличное… Но, взглянув в сапфиры Светиных глаз, он моментально забыл про ее бедность… Всё его существо задрожало, язык онемел, уши заполонил звон, мысли заплясали как козлоногие на шабаше – еще бы, ведь перед ним стояло божество, божество, снизошедшее до него, спустившееся с горных вершин, да и сам он чувствовал себя богоравным, но не в смысле силы, а в смысле счастья, ибо то, что он переживал сейчас, не могло сравниться по возвышенности и остроте наслаждения ни с чем, что было прежде. Даже с тем, что было с грозящей смертоносной опасностью Ариадной несколько дней назад – так казалось теперь, возможно, потому, что прошлое всегда прошлое, и нет в нем живой горячей крови настоящего.
И теперь, собрав остатки самообладания, Сергей только смог тихонько кивнуть головой, выражая согласие, и шатающейся походкой двинуться вперед, показывая путь, увлекая девушку за собой…
Когда же он в течение целой минуты не мог вставить ключ в скважину замка, Света все поняла, поняла, какой он ее видит, поняла отчего его шатает, почему он молчит… И то, что так ее воспринимает умный и интеллигентный молодой человек, ее премного радовало, хотя и мало удивляло… Она поняла, что надо брать инициативу в свои руки, ибо ее визави в таком состоянии способен быть только объектом, но никак не субъектом, наделенным волей и способностью действовать…
– Я тебе должна кое-что показать, Сережа. Но ты мне должен пообещать, что не будешь вмешиваться, не будешь удивляться и спрашивать. Обещаешь?
– Да, конечно… – только и нашелся, что сказать, Костров.
– Мне нужна твоя помощь – ты мне должен рассказать о своих ощущениях – для меня это очень серьезно, чтобы понять нечто очень важное. Согласен?
– На всё… – хрупко вымолвил Сергей, постепенно приходя в себя от шока новой встречи, предвещающей настоящее счастье.
– Тогда найди мне крем, лучше всего детский, масло, лучше оливковое, чем подсолнечное, носовой платок и… шарф, лучше от военной формы…
– Но зачем?
– Ты же обещал!!! – грозно похоронила всякую охоту к продолжению дискуссии Светлана.
Когда же все заказанное она получила, то, напомнив знаками про недопустимость малейших расспросов, завязала шарфом глаза озадаченному юноше и, нежно взяв его под руку, увлекла в спальню… Аккуратно задрапировав окна шторами так, чтобы был истинный интимный полумрак, вставив в портативный «Шарп» принесенную кассету с мягкой инструментальной музыкой, Светлана принялась за работу, которая ей самой больше казалась священным действом, настоящим камланием…
То, что происходило дальше, Сергей помнил с трудом… Очнулся он лишь спустя несколько минут после того, как все закончилось… И, конечно же, ощущения свои описать не мог, потому что такое не описывается, а только переживается, но этим свою божественную гостью особенно не расстроил…
– Зачем ты это сделала? – наконец, спросил он девушку, уже почти прийдя в себя.
– Хотела доставить тебе удовольствие – только и всего, – с долей игривой кокетливости отвечала Светлана.
– Но ведь ты сама ничего не получила?
– Я привыкла ничего не получать или получать мало… Но на самом деле я получила очень много, только тебе этого не понять…
– А где ты этому научилась, в госпитале?
– Не где, а от кого, Сереженька!
– И от кого?
– Ну, конечно, от своего мужа – от кого же еще!? Он уважал мое желание выйти замуж девственницей, а потому научил меня этому нехитрому ремеслу задолго до свадьбы…
– И сколько тебе тогда было?
– Ты не поверишь, но тогда мне было только шестнадцать…
– Совратил малолетку?
– Похоже, что так… Но дело не в этом. Лучше скажи, тебе понравилось?
– Спрашиваешь! Очень-очень понравилось. У тебя классно получилось!
– Спасибо, мне приятна твоя оценка.
– Да чего уж там, – заскромничал Костров, продолжая лежать на кровати и любуясь лицом девушки, украшенным блистающими сапфирами глаз и обрамленным снопом вьющихся пшенично-золотистых волос.
– А ты не будешь теперь меня считать развратной?
– Что ты, разве можно?!
– А, как ты думаешь, то, что я сделала – это измена?
– Ну, ты спрашиваешь! Я вообще не использую в своем лексиконе это слово… Но, главное, чтобы ты не ощущала чувства вины. Есть вина – есть измена, нет вины – то и измены, как мне кажется, нет…
– В смысле? Что-то я не до конца поняла?
– Ну, как тебе объяснить, Светик… Если муж оставил жену с маленьким ребенком, оставил без средств к существованию, то тогда это, конечно, измена, или если жена, допустим, бросила парализованного мужа, мужа-инвалида, то тогда это тоже измена. А все остальное… Знаешь, все так не просто…
– Понимаю… Угости меня чаем, а? – Света неожиданно развернула беседу на 180 градусов. – Я сегодня даже и не ужинала… Покормишь меня?
– Без проблем. В холодильнике полно еды. Правда, не вся она свежая, но что-то обязательно найдем.
Разговор перекочевал на кухню, где под мерное сипение чайника девушка поведала о том, что «этим» она занимается на своем рабочем месте регулярно, но не слишком часто, чтобы об этом не поползли слухи. Хотя они все равно появляются, но им, конечно, никто не верит. А началось все год назад, еще до отбытия на Северный Кавказ мужа, когда в их больницу поступил солдатик с раздавленными ногами – это так деды над ним подшутили, толкнув на сельхозработах под сдающий назад грузовик. Ноги ему тут же ампутировали… Но воспаление не проходило, температура не спадала… Врачи давали ему максимум месяц жизни… И однажды ночью Света услышала его тихий вой… Оказалось, что он ни разу даже не целовался с девушкой. Обидно, очень обидно умирать нецелованным… И сердце Светы дрогнуло: не долго думая, несмотря на острый запах мочи и лекарств, она не побрезговала взять его член в руку и сделать то, чему так старательно научил ее жених… Тот мальчик рыдал всю ночь, рыдал от счастья… И вопреки прогнозам врачей выкарабкался… Что с ним сейчас? Уехал в Европу, в родной Курск, каждую неделю пишет ей, Свете, письма, собирается этим летом поступать в институт, если успеет получить протезы и научится передвигаться на них хотя бы немного… А после него были другие, немного, быть может не больше одного в месяц, но были…
Слушая ее повествование, Сергей все больше и больше дивился: «Такая красавица, и делает такое! Ладно бы, была уродиной, но имея возможность получить любого мужчину, она отдает свою любовь униженным, оскорбленным, обреченным на страдания и гибель! Как милосердно, и вместе с тем так отвратительно! И он, Сергей, оказался очередной жертвой ее странной любви!!! Или, скорее, мании…»
А потом Света начала спрашивать, что думает об этом он, думает с высоты своего философского образования. Предает ли она этим мужа? Разве она будет любить его меньше, занимаясь таким? Можно ли ее считать шлюхой, ведь она делает это совершенно «за так», из простого человеколюбия, ничего не получая взамен, кроме морального удовлетворения? Она уверена, что если бы не ее «слабость», то этого курского мальчика уже не было в живых, ведь он сам пишет ей в каждом письме, что именно она, Света, спасла его, что раз такая красавица не побрезговала им, то, конечно, найдется и та, что захочет быть с ним всегда. Выходит, что она подарила ему веру в себя, в любовь, дала надежду, дала смысл жизни…
Сергей же продолжал молчать, понимая, какого ответа от него ждет та, которая прекраснее всех тех, кого он когда-либо знал… Разумом он понимал, что в поведении девушки нет ничего криминального, но чувства покрывались льдом обиды, и внезапно он прервал ее на очередном полуслове и гневно, непривычно гневно для себя, спросил:
– Так ты сделала это со мной из жалости? Не потому, что я тебе нравлюсь, а потому, что хочешь получить новую порцию морального удовлетворения?
Света резко встала, сияние мгновенно улетучилось с ее лица, уступив место гримасе досадливого разочарования:
– Зачем ты так, Сережа? Ты мне сделал больно… Зачем?
– Прости, прости, я не хотел, Светочка! – вдруг очнулся Костров. – Я все понял. Тут другое, новое, какое-то новое измерение, новая ступень человечности. Я об этом давно думал, но не надеялся воочию увидеть человека, тем более девушку, способную так чувствовать, так переживать, так любить…
– Ну, теперь ты меня и перехвалишь, – снова заулыбалась собеседница. – Не преувеличивай, Сережа. Я только учусь любить. Может быть потому, – и тут на ее глазах заискрились слезы, – что в детстве мне так не хватало любви. Ведь мой отец погиб, когда мне не было еще семи… А мама работала, работала с утра до вечера, на две ставки, плюс ученики, чтобы как-то свести концы с концами… До любви ли ей было? А теперь я хочу любить, научиться любить так, как любил… Христос… Любить если не всех, то почти всех, и, чего уж тут скрывать, и любимой быть тоже хочу…
– Но Христос, судя по Евангелиям, вообще прошел мимо сферы секса, для него плотские радости вовсе и не существовали, – возразил дипломированный философ.
– Ну, почему! Он, например, любил вино – чем не радость плоти? – нашлась, что ответить девушка.
– Согласен, он нередко хаживал по пирам, даже его первое чудо в Кане, с точки зрения пуританской морали, греховно – разве превращать воду в вино не то же самое, что потворствовать пьянству? Но я имел в виду иное – область секса. Об этом Новый Завет молчит. Не странно ли?
– Нет, так и должно быть, – продолжала гнуть свою линию Светлана. – Мне кажется, что такая интимная область, как секс, где нет никаких строгих правил и каждый должен полагаться на голос сердца в каждой конкретной ситуации…
– Постой-ка, – перебил ее Сергей, – а как же быть с требованием «не прелюбодействуй», которое Иисус еще и ужесточает: «кто посмотрит на женщину с вожделением, тот уже согрешил»? Может быть, это позднейшая вставка?
– Не знаю, да и не в этом дело, Сережа! Любые слова можно на десяток ладов толковать – кому, как не тебе, об этом знать! И если захочешь, то можно перетолковать так, что каждый найдет себе оправдание или хотя бы лазейку… Ну, например, можно предложить обсудить, что имел в виду Иисус под словом «вожделение»…
– И в самом деле, что? – хитро прищурился Сергей.
– Это уж вам, мужчинам, лучше знать! – парировала Света.
– Как ни странно, но я об этом немало думал…
– Ну-ну, интересненько, – оживилась пуще прежнего гостья.
– Я полагаю, что надо исходить из того, что вожделение – это противоположность восхищения. Первое унижает, второе – возвышает, вожделение хочет владеть и иметь, властвовать, контролировать и пользоваться, а восхищение ничего не требует, а только любуется и желает радости, счастья и свободы любимому…
– Свободы!? Бог мой, ты говоришь о том, о чем я думаю порой часами, только вот не могла выразить в словах так ясно и лаконично, как ты… Если бы ты знал, как часто я думаю о свободе и как ей дорожу!
– Неужели? Разве для женщины свобода так важна? Мне всегда казалось, что…
– Мы сделаны из другого теста? – перебила его девушка. – А потому нам нужно только одно – прилепиться к мужику и стать его рабой?
– Ну, почти… – нехотя согласился Сергей. – Но зачем, скажи, ты тогда так рано вышла замуж?
– Я по любви вышла, Сережа! И не «зачем», а «почему»! Потому что любила… и до сих пор люблю… И если бы мой муж не пообещал ценить и уважать мою независимость, мое право на счастье, мою свободу, то я никогда бы не вышла за него! Никогда, понимаешь, Сереженька!... Кстати, он о тебе рассказывал – ты у него философию вел…