Сушил его зной, и терзал его холод,
Изведал он жажду, познал он и голод,
Но, вечно приветливый, кроткий, веселый,
Влачил он без ропота жребий тяжелый,
Тащил он, как вол, непомерное бремя.
Провел у наставника долгое время.
Сказал ему жрец: «Я доволен тобою.
Пошел ты прямой, справедливой тропою.
Нужна и в труде терпеливом отвага.
Теперь ты достиг совершенного блага».
Простился наставник с послушливым Ведой:
«О Веда, ступай и закон проповедуй».
Он стал проповедовать, знанью причастный.
Услышал о нем Джанамеджая властный.
Сказал ему: «Стань моим другом всегдашним,
Жрецом и наставником стань мне домашним.
Грехов моих действие ты уничтожишь,
Советом утешишь, молитвой поможешь».
И юноши стали учиться у Веды,
К нему собираясь для мудрой беседы,
Но, помня житья подневольного тягость,
Он к ним проявлял снисхожденье и благость,
Они познавали отраду ученья,
Не зная в учительском доме лишенья,
Не зная трудов ни зимою, ни летом…
Главу «Махабхараты» кончим на этом.
[Приключения Уттанки, ученика Веды]
Учился у Веды подвижник прилежный,
Утта́нка по имени, юноша нежный.
Сказал ему Веда: «Пора мне в дорогу,
Пойду совершать приношения богу.
Останься, мой дом содержи ты в порядке,
Чего недостанет, пусть будет в достатке».
Тот юноша с Ведой на время расстался,
Он старшим в учительском доме остался.
Пришли к нему женщины, жившие в доме:
«Смотри, госпожа пребывает в истоме,
Супруг совершает сейчас приношенья,
А месячные у нее очищенья.
Чтоб не было время такое бесплодным,
Утешь ее делом, семейству угодным».
Ответствовал женщинам юноша чистый;
«Мне Веда велел: «По хозяйству трудись ты,
Уйду я, – мой дом содержи ты в порядке,
Чего недостанет, пусть будет в достатке».
Но мне не велел он, прощаясь приветно:
«Ты сделай и то, что грешно и запретно».
О том, что случилось, вернувшись обратно,
Учитель узнал ото всех многократно.
Восторгом душа мудреца озарилась:
Сказал он: «Какую желаешь ты милость,
О сын мой Уттанка? За верную службу
Прими от меня задушевную дружбу.
Ступай же, другим проповедуй ученье,
На это тебе я даю разрешенье».
Уттанка ответствовал, радость почуя:
«Тебе удовольствие сделать хочу я.
Постиг я ученье, что мудро и свято.
За это учителю следует плата».
Учитель доволен был речью прямою.
Сказал: «Оставайся покуда со мною».
Минуло короткое время, и снова
Уттанка промолвил наставнику слово:
«Приказывай мне, разуменьем богатый:
Что сделать взамен, коль не хочешь ты платы?»
А тот: «Видно, жаждешь со мной распроститься,
Поэтому хочешь скорей расплатиться.
Ну что же, мою ты послушай супругу.
Какую прикажет, исполни услугу».
Пришел он к супруге учителя сразу,
Сказал: «Твоему подчинюсь я приказу.
Твой муж мне позволил домой возвратиться,
Но я за ученье хочу расплатиться.
Какое желанье в душе сберегла ты
И что принести тебе в качестве платы?»
Ответила та госпожа: «Знаменитый
Есть Па́ушья-царь; у него и возьми ты
Те серьги, которые носит царица;
Серьгами ты сможешь со мной расплатиться.
Четыре даю тебе дня, а на пятый
Вернись: я тотчас же потребую платы.
Наш праздник священный мы праздновать будем.
Я серьги надену, и выйду я к людям.
На серьги свой взор устремив восхищенный,
Исполнятся зависти брахманов жены!»
Уттанка отправился в путь и нежданно
Увидел быка, не быка – великана!
Был всадник на нем исполинского роста.
«Уттанка! – он крикнул подвижнику просто. –
Испробуй быка моего испражненья!»
Уттанка не принял его предложенья.
Тогда обратился он к юноше снова:
«Не медли. Тебе не желаю дурного.
Наставник твой, Веда, отведал того же.
Последуй учителю, юный прохожий!»
У юноши спорить пропала охота,
Испил он мочи и поел он помета.
Свой путь он продолжил и прибыл, спокоен,
В тот город, где царствовал Па́ушья-воин.
Сказал он царю: «Благоденствуй, властитель.
К тебе во дворец я пришел как проситель».
А царь: «Лицезренье святого – отрада.
Скажи, господин мой, что сделать мне надо?»
Ответствовал Паушье гость юнолицый:
«О царь, подари ты мне серьги царицы.
Хочу, если ты не жалеешь утраты,
Отдать их учителю в качестве платы».
Царь молвил: «Войди ты к царице в покои,
Быть может, исполнит желанье такое».
В покои царицы ввели его слуги,
Но там не увидел он царской супруги.
Он Паушье крикнул: «Владыка и воин!
Там нет никого, твой обман непристоен!»
А царь: «Ну-ка, вспомни: ты чист? Не сердись ты,
Но видеть царицу не может нечистый.
Вовеки не смеет к царице в жилище
Войти оскверненный остатками пищи.
Погрязший в пороке ее не увидит:
Жена благонравная к гостю не выйдет».
Услышав ответ непреклонный и строгий,
Уттанка воскликнул: «Я вспомнил: в дороге
Я пищи отведал, но так утомился,
Что после еды второпях я умылся».
Ответствовал Паушья: «В том-то и дело!
Лица омовенье, а также и тела,
Нельзя совершать на ходу или стоя,
Когда ты не хочешь лишаться покоя!»
Греха своего ученик устыдился,
Уселся, лицом на восток обратился,
Он вымыл лицо свое, руки и ноги,
Омылся от скверны, от пыли дороги,
Затем, приближаясь к желанному благу,
По грудь погрузился в беззвучную влагу,
Испил ее трижды в предчувствии жажды,
Лицо свое чистое вытер он дважды,
В покои вошел и увидел: царица
Спокойно сидит, от него не таится.
Тогда поднялась она гостю навстречу,
Уттанку приветствуя нежною речью:
«Входи, господин. Говори: что ты просишь?»
«Те серьги прошу я, которые носишь:
Хочу, если ты не жалеешь утраты,
Отдать их учителю в качестве платы».
Был юноша чист, и прекрасен, и строен.
Решила царица: «Он дара достоин.
Заслужена юношей радость большая!»
Сняла она серьги, сказала, вручая:
«Змей Такшака жаждет их, злобный, могучий.
Ты будь осторожен и спрячь их получше».
Ответствовал гость: «Будь покойна, царица,
Змей Такшака биться со мной побоится!»
Взяв серьги, обратно пошел он без страха.
Вдали он увидел святого монаха.
Едва лишь возникнув, терялся он сразу,
То зримый очам, то невидимый глазу.
Вдруг встретился юноша с бурным потоком.
Он серьги оставил на камне широком,
Пошел он к воде, чтобы сделаться чище,
А странник подкрался, приблизился нищий,
Он серьги схватил – и умчался, но скоро
Хозяин поймал двоедушного вора.
Тут выскользнул нищий монах, изогнулся
И Такшакой-змеем тотчас обернулся.
Проворно вошел он в отверстье долины,
В ту область, где род обитает змеиный.
В отверстье, прорытое алчным злодеем,
Спустился и юноша следом за змеем.
За Такшакой долго блуждал он во прахе.
Возникли пред ним две чудесные пряхи.
Сидели и пряли, и снова, и снова
Сливались в станке и уток и основа,
И черные нити и белые нити
Сплетались единою тканью событий.
Шесть мальчиков около женщин сидели,
Они колесо непрерывно вертели.
И мужа увидел он с пряхами рядом,
С челом необычным, с пронзительным взглядом.
Стоял возле мужа, источника власти,
Огромный скакун дымно-огненной масти.
Уттанка приблизился, плечи расправил,
И всех он такими стихами восславил:
«Хвала и привет шестерым юнолицым,
Привет колесу и двенадцати спицам!
О женщины-пряхи, пребудьте в почете,
Я вижу, что ткань вы все время прядете,
При этом миры, существа создавая,
И ткань ваша движется вечно живая!
Хвала и тому, чье лицо мне знакомо,
Хранителю мира, властителю грома!
Хвала: ты душой обладаешь великой,
Ты сделался трех мирозданий владыкой –
Подземной, земной и заоблачной шири,
Ты отпрыском вод почитаешься в мире.
Воссев на коня, ты его возвеличил.
Ты грозен, ты правду и ложь разграничил!»
Ответствовал муж: «Я доволен тобою.
Доволен я также твоею хвалою.
Какой же ты ждешь от меня благостыни?»
«Да будут мне змеи подвластны отныне!»
«Ты видишь коня? На него посильнее
Подуй – и тогда испугаются змеи».
Тут начал он дуть на коня до отказу.
Дым, смешанный с пламенем, вырвался сразу
Из пасти коня, из раздутого тела.
Змеиное племя, дрожа, зашипело,
Кругами виясь, заметалось в испуге,
Окурены были вельможи и слуги.
Змей Такшака выполз, охваченный страхом,
Окутанный дымом, осыпанный прахом.
Казалось, что змея трясла лихоманка,
Взмолился он: «Серьги возьми же, Уттанка!»
Уттанка, вернув себе дар драгоценный,
Подумал: «Сегодня ведь праздник священный,
Конец наступает мне данного срока,
А я нахожусь от хозяйки далёко!»
Утешил подвижника муж величавый:
«На этом коне из змеиной державы
Домчишься ты мигом, достигнешь ты цели.
Ступай же к супруге святого отселе».
Уттанка вскочил на коня огневого,
И конь, словно ветер, понес верхового.
Тот прибыл к хозяйке своей во мгновенье.
Жена мудреца, совершив омовенье,
Причесывать влажные косы уселась.
Ей серьги царицы надеть не терпелось,
Но видя: подвижника нет молодого, –
Сердилась, проклясть нерадивца готова.
Вот прибыл Уттанка со скоростью птицы,
Вошел к ней и подал ей серьги царицы.
Сказала в ответ госпожа: «Мне приятно,
Что вовремя ты возвратился обратно.
О сын мой, тебя собиралась проклясть я,
Но, славный, ты сделался спутником счастья!»
К наставнику также пришел он с приветом.
Тот молвил: «Я ждал тебя, сын мой, с рассветом.
Скажи, по какой задержался причине?»
Сказал ученик: «Я спешил по долине
И Такшаку встретил. Он, полон коварства,
Завел меня в пропасть, в змеиное царство.
В такие завел меня дальние дали,
Где пряхи, две женщины дивные, пряли,
Их белые нити, их черные нити
Сплетались единою тканью событий.
Учитель, ты многое видел на свете,
Скажи мне, кто дивные женщины эти?
Шесть мальчиков около женщин сидели,
Они колесо непрерывно вертели.
Вращаясь, мелькала за спицею спица.
Их было двенадцать, я мог убедиться.
Немало дорог исходил ты на свете,
Скажи мне, учитель: кто мальчики эти?
Увидел я мужа с пронзительным взглядом,
Увидел коня необычного рядом.
Но кто этот муж? Кто скакун быстроногий?
Когда еще раньше я шел по дороге,
Мне встретился муж на широкой долине,
Сидел он верхом на быке-исполине.
Сказал он мне с лаской: «Веленью последуй,
Быка моего испражненья отведай».
Поел я помет, чтобы не было бедствий.
Но что это значит? Учитель, ответствуй!»
«Две пряхи, – учитель сказал вдохновенно, –
Закон и Творенье, Недвижность и Смена.
Прядут они дни, и прядут они ночи,
Вовек не становятся нити короче.
Шесть раз изменяется наша природа,
Шесть мальчиков – шесть разновидностей года,
В году – колесе – будут вечно кружиться
За месяцем месяц, за спицею спица.
Тот муж – это Индра, громами гремящий.
Тот конь – это Агни, огнями горящий.
Тот бык – первосозданный слон Айравата,
Сидел на нем Индра, чья сила крылата.
Не бычьим пометом, не бычьей мочою, –
Нет, амритой ты подкрепился святою!
От амриты дивно пришла к тебе сила,
Змеиная злоба тебя не сломила!
А Индра – мой друг. Он явил тебе милость,
И счастьем дорога твоя осветилась.
Ты Индре признателен будь за участье.
Ступай же, мой милый, найди свое счастье».
Уттанка отправился в путь, пламенея
Враждой против Такшаки, гнусного змея.
Увидел он в городе толпы народа:
Пришел Джанамеджая-царь из похода.
Почтил его царь-победитель беседой.
Поздравив сначала владыку с победой,
Уттанка сказал ему: «Царь над царями!
Как мальчик, ты занят пустыми делами,
Ты подвигам битвы предался всецело,
Забыл про другое, про главное дело!»
Сказал Джанамеджая, царь знаменитый:
«Для собственных подданных стал я защитой,
Я делаю все, что я сделать во власти,
Храню я приверженность воинской касте, –
Какого же дела не сделал иного?
Хочу твоего я послушаться слова».
Уттанка ответствовал прямо и смело:
«Твое это дело, сыновнее дело!
О царь, что над всеми царями прославлен!
Отец твой был Такшакой-змеем отравлен.
Душою великий, деяньем невинный,
Он умер, отведав отравы змеиной.
Как древо, сраженное громом в ненастье,
Отец твой от яда распался на части.
Всю землю подлейший из змей опечалил,
Когда богоравного жалом ужалил.
Заставил он Кашьяпу хитрым коварством
Вернуться обратно с целебным лекарством
И гнусно отца твоего уничтожил,
Царя, что людей благоденствие множил!
Ступай, отомсти за отца лиходею,
Ступай, отомсти многомерзкому змею!
О царь, ты пришел в заповедное время,
Сожги же в огне ядовитое племя!
Святому огню вознеси ты моленье,
Змеиного рода начни истребленье.
Всех змей ты сожги ради праведной мести,
А Такшаку злобного – с прочими вместе.
Тем самым и мне ты окажешь услугу:
Мне Такшака – враг. Помоги мне как другу».
От слов этих сделался царь воспаленным,
Как пламя, слиянное с маслом топленым.
Он крикнул советникам, крикнул вельможам:
«Змеиное племя дотла уничтожим!
Мы жертвенное совершим приношенье,
Змеиного рода устроим сожженье!
Идемте же, следуя мудрым заветам!..»
Главу «Махабхараты» кончим на этом.
[Совет змей]
В то время владыкой змеиной державы
Был Васуки, опытный, сильный, лукавый.
Ему причиняло печаль и терзанье
Ужасное матери змей предсказанье:
«Придет властелин в заповедное время,
Придет – и сожжет он змеиное племя».
Чтоб как-нибудь сердце свое успокоить,
Решил он совет государства устроить.
Пришли на совет всевозможные змеи:
Монахи, врачи, мастера, чародеи,
Гуляки, ученые, стражи, вельможи
И воины с пышной раскраскою кожи.
Их множество было – усердных и праздных,
С красивой наружностью и безобразных,
Но, разных, не схожих, – друг с другом сближало
С губительным ядом жестокое жало!
Так Васуки начал: «Вы знаете, братья:
Над нами нависла угроза проклятья.
Быть может, найти избавленье сумеем
От ужаса, ныне грозящего змеям.
Ломая преграды, с опасностью споря,
Мы средство находим от всякого горя,
Но это несчастье с другим несравнимо:
Проклятие матери неотвратимо!
Поныне, как вспомню я слово проклятья,
В испуге, в тоске начинаю дрожать я.
Я слышал, как вскрикнула мать на рассвете:
«Да будьте вы прокляты, злобные дети!»
При этом присутствовал Брахма извечный,
Творец изначальный, творец бесконечный.
Одобрил он матери каждое слово,
И стали мы жертвами жребия злого.
Да, гибель грозит поголовная змеям,
Проклятие матери мы не развеем,
Но, может быть, меры предпримем поспешно,
Чтоб месть властелина была безуспешна,
Чтоб с нами бороться Судьба побоялась,
Чтоб месть Джанамеджаи не состоялась».
Так начали змеи совет многошумный.
Одни зашипели, весьма скудоумны:
«Мы примем подвижников мудрых обличье,
Являющих кротость, добро и величье,
Царю Джанамеджае скажем веленье:
«Ты праведных змей отмени истребленье».
Но им возразили ученые змеи:
«Вы глупы. Нам действовать надо хитрее.
К царю мы придем как советники, слуги.
Окажем его государству услуги.
От нас он захочет услышать сужденье:
Как надобно змей совершить всесожженье?
Тогда-то придумаем сотни препятствий.
Его мудрецов обвиним в святотатстве.
Царю мы свои приведем толкованья,
Примеры, и доводы, и основанья,
Докажем, что гибель змеиного рода
Для мира – несчастье, напасть и невзгода.
А если он хитрых речей не оценит,
А если сожжения змей не отменит,
То мы позовем остроумного змея,
Который, как бы о владыке радея,
Предстанет как жрец, с ним согласный во взглядах
И сведущий в жертвенных сложных обрядах.
Войдя к властелину в доверье сначала,
Вонзит в Джанамеджаю грозное жало.
Когда же царя он смертельно отравит,
То змей от погибели страшной избавит».
Но добрые змеи тогда возразили
Ученым: «О нет, не желаем насилий!
Должны мы о деле судить без пристрастья:
Не даст нам убийство покоя и счастья.
В опору возьмем, если беды нависли,
Невинность души, целомудрие мысли!
Убийство – ужаснее всех беззаконий.
Чем будете жаждать его исступленней,
Тем раньше погибнете смертью презренной:
В убийстве заложена гибель вселенной!»
«Ошиблись равно, – изрекли чародеи, –
Ученые змеи и добрые змеи!
Мы тучами станем и ливнем зловещим,
Как молнии, мы, извиваясь, заблещем.
Мы жертвенный пламень водою потушим,
Тем самым и замысел царский разрушим».
«О братья! – воскликнули змеи-святоши, –
Давайте мы вспомним обычай хороший.
Чем эти пустые вести разговоры,
Пусть ловкие змеи, умелые воры,
Похитят и ковш и сосуд для обряда
У спящих жрецов. Так возникнет преграда.
Возможна, друзья, и другая помеха,
Чтоб дело царя не имело успеха.
Прикажем бесчисленным двинуться змеям,
Народ искусаем и ужас посеем.
А то мы вползем в человечьи жилища,
И змеями будет испорчена пища.
Окажутся в пище моча, испражненья, –
Откажется царь от обряда сожженья!»
«Мы станем жрецами, – сказали вельможи, –
К владыке придем, с многомудрыми схожи,
Огромной потребуем жертвенной платы,
И царь Джанамеджая, страхом объятый,
Тогда-то в змеиной окажется власти,
И змей мы избавим от страшной напасти.
Услышал ты, Васуки, наши сужденья,
Скажи, как избавиться нам от сожженья?»
Сказал повелитель змеиной державы:
«И вы, и другие, и третьи – не правы.
А что предпринять – я не знаю, о змеи,
От этого боль моя только острее!»
Тогда Элапа́тра сказал осторожный:
«Сужденья, которые сказаны, – ложны.
Должно состояться огню приношенье,
Судьбы отменить невозможно решенье.
А так как от вечной Судьбы мы зависим,
То с просьбою к ней голоса мы возвысим.
Я нечто скажу вам на этом совете:
Когда были прокляты матерью дети,
От страха взобрался я к ней на колени.
Премудрых услышал я стоны и пени.
Затем они к Брахме явились в тревоге,
«О бог-прародитель! – промолвили боги, –
Лишь то существо, что безумно и злобно,
Проклясть сыновей своих кровных способно.
Зачем же ты Кадру одобрил проклятье?
Скажи, прародитель, даруй нам понятье!»
Ответствовал Брахма всесущий, всеправый:
«Увы, изобилуют змеи отравой,
Несметны, коварны, сильны и жестоки,
Они, расплодясь, умножают пороки.
Одобрил я Кадру слова роковые,
Чтоб стали счастливее твари живые.
Огонь уничтожит свирепых, кусливых,
Зловредных, злокозненных, втайне трусливых,
В предательстве ловких, в обмане искусных
И всех ядовитых, презренных и гнусных,
Но те, что правдивы, добры, справедливы,
Честны и смиренны, – останутся живы.
От них отвращу беспощадную кару:
Родится великий мудрец Джаратка́ру,
Свои обуздавший стремленья и страсти,
В смиренье познавший блаженное счастье.
Придет его сын, чистотой наделенный,
По имени А́стика дваждырожденный.
Придет он в назначенный день приношенья,
Спасет добродетельных змей от сожженья».
Тут боги спросили творца-властелина:
«Кто матерью будет великого сына?»
«Узнайте, о боги, что дваждырожденный
Подвижник возьмет соименницу в жены.
Возьмет он, причастный высокому дару,
Супруг Джараткару – жену Джараткару.
Родит ему тезка могучего сына,
То будет любви, милосердья вершина».
Так Брахма промолвил в небесном чертоге.
Одобрили речь прародителя боги.
О Васуки, есть у тебя молодая
Сестра, что цветет, красотою блистая.
Недаром зовется она Джараткару:
Они образуют желанную пару.
Как только попросит себе подаянья
Мудрец, что свершает благие деянья, –
Как дань милосердия, лепту простую,
Отдашь ему в жены сестру молодую.
Ты облик людской навсегда ей присвоишь,
Змеиное царство навек успокоишь.
Тем браком счастливым беду мы развеем!»
Слова Элапатры понравились змеям.
Они восклицали: «Прекрасно! Прекрасно!»
На сердце у Васуки сделалось ясно.
Сказал ему Брахма: «Не бойся напасти.
Ты принял в труде благородном участье.
Я помню, мы сделали гору мутовкой,
А Васуки, длинного змея, – веревкой
И стали, желая воды животворной,
Сбивать океан, беспредельно просторный.
За это сниму я с души твоей бремя.
Узнай же: пришло заповедное время.
Сгорят нечестивцы, погибнут злодеи,
Но живы останутся добрые змеи.
Живет уже мудрый подвижник на свете,
Безгрешный в законе, суровый в обете.
Чтоб не было то наказанье жестоко,
О Васуки, жди надлежащего срока,
Сестру молодую подвижнику выдай.
Судьба не обидит невинных обидой,
Но только исполни мои приказанья!..»
На этом главу мы кончаем сказанья.
[Подвижник Джаратка́ру и его предки]
В то время скитался паломник и нищий,
Суровый подвижник, умеренный в пище.
Томленья и страсти свои обуздал он,
Обет воздержанья давно соблюдал он.
Все дни проводил он в трудах покаянья,
И только добра совершал он деянья.
У мудрого было огромное тело,
Но, предан посту и молитвам всецело,
Уменьшил он тело, большое вначале, –
За это его Джараткару прозвали:
Ты, «Джара» услышав, – скажи: уменьшенье,
А «Кару» – суровость, суровость в решенье.
В обете суров, он удерживал семя.
Он с радостью нес непомерное бремя.
Покажется тяжким – он бремя утроит,
Где вечер застигнет – там ложе устроит.
В болотах лежал, по оврагам, в ухабах,
Свой подвиг свершал, непосильный для слабых,
В священных стихах обретал вдохновенье,
В священных местах совершал омовенье,
Ища совершенства, по свету скитался,
Одним только воздухом странник питался,
Он чахнул, сося только листики с ветки…
Однажды подвижнику встретились предки.
К виране-траве прикрепленные[172], в яме
Висели те праотцы вниз головами.
От стебля одно волокно лишь осталось,
Которым спокойная крыса питалась.
Приблизившись к праотцам с видом печальным,
Он молвил беспомощным, многострадальным:
«Вы держитесь только за слабый и рваный,
Изглоданный крысою стебель вираны.
Сгрызет его крыса, что сбудется с вами,
О в яме висящие вниз головами?
Скажите мне: кто вы? Ответьте, как другу,
Какую могу оказать вам услугу?
Могу ли спасти вас от бедствий, от бездны?
Да будут молитвы мои вам полезны!
Чтоб вызволить вас – мне поверьте, как сыну, –
Отдам своих подвигов треть, половину!»
Ответили предки: «Подвижник блаженный,
Быть может, поступки твои совершенны,
Быть может, спасенье несчастным несешь ты,
Но с помощью подвигов нас не спасешь ты,
На поприще этом и мы подвизались,
Но мы без потомства, увы, оказались,
Поэтому горя познали мы жгучесть,
О мудрый, чья блещет великая участь!
С тех пор как над бездною адской повисли,
Утратили мы озарение мысли,
Тебя мы не можем узнать, но недаром
Скорбящим сочувствуешь с болью и жаром:
Достоин ты славы, любви, почитанья