— Нет ничего более шарлатанского, чем непродуманное осуждение, соплячка! Чем поспешные и непродуманные суждения!
— Вы не нашли противоядие от зла! А я, сопливая ведьмачка, нашла! Безотказное противоядие!
Он не ответил, но лицо выдало его, потому что Цири стрелой вылетела из-за стола.
— Ты считаешь, что я несу дурь? Бросаю слова на ветер?
— Я считаю, — ответил он спокойно, — что в тебе говорит раздражение. Считаю, что ты намерена мстить от раздражения, и горячо советую успокоиться.
— Я спокойна. А месть? Ответь мне: почему бы и нет? Почему я должна отказаться от мысли о мести? Во имя чего? Высших соображений? А что может быть выше покарания скверных дел и поступков? Для тебя, философ и этик, месть — деяние дурное, нехорошее, неэтичное, беззаконное, наконец. А я спрашиваю: где кара за зло? Кто должен ее подтвердить, определить и отмерить? Кто? Боги, в которых ты не веришь? Великий творец-демиург, которым ты решил заменить богов? Или закон? А может, нильфгаардская юстиция, императорские суды, префекты? Наивный ты старик!
— Значит, око за око, зуб за зуб? Кровь за кровь? А за эту кровь, очередную кровь? Море крови? Ты хочешь утопить мир в крови? Наивная, обиженная девочка! Так ты намерена бороться со злом, ведьмачка?
— Да. Именно так! Потому что я знаю, чего Зло боится. Не этики твоей, Высогота, не проповедей, не моральных трактатов о порядочной жизни. Зло боли боится, боится быть покалеченным, страданий боится, смерти, наконец! Раненое Зло воет от боли как пес! Ползает по полу и визжит, видя, как кровь хлещет из вен и артерий, видя торчащие из обрубков рук кости, видя кишки, вываливающиеся из брюха, чувствуя, как вместе с холодом приходит смерть. Тогда, и только тогда, у Зла волосы встают дыбом на башке, и тогда скулит Зло: «Милосердия! Я раскаиваюсь в совершенных грехах! Я буду хорошим и порядочным, клянусь! Только спасите, остановите кровь, не дайте позорно умереть!»
Да, отшельник. Вот так борются со Злом! Если Зло собирается обидеть тебя, сделать тебе больно — опереди его, лучше всего в тот момент, когда Зло этого не ожидает. Если ж ты не сподобился Зло опередить, если Зло успело обидеть тебя, то отплати ему. Напади, лучше всего когда оно уже забыло, когда чувствует себя в безопасности. Отплати ему вдвойне. Втройне. Око за око? Нет! Оба ока за око! Зуб за зуб? О нет! Все зубы за зуб! Отплати Злу! Сделай так, чтобы оно выло от боли, чтобы от этого воя лопались у него глазные яблоки! И вот тогда, поглядев на землю, ты можешь смело и определенно сказать: то, что здесь валяется, уже не обидит никого. Никому не опасно. Потому что как можно угрожать, не имея глаз? Не имея обеих рук? Как оно может обидеть, если его кишки волочатся по песку, а их содержимое впитывается в этот песок?
— А ты, — медленно проговорил отшельник, — стоишь рядом с окровавленным мечом в деснице, глядишь на кровь, впитывающуюся в песок, и имеешь наглость думать, будто разрешила извечную дилемму, что наконец-то обрела плоть мечта философов. Думаешь, что природа Зла изменилась?
— Да, — заносчиво ответила она. — Так как то, что валяется на земле и истекает кровью, — уже не Зло. Возможно, это еще не Добро, но уже наверняка и не Зло!
— Говорят, — медленно проговорил Высогота, — что природа не терпит пустоты. То, что лежит на земле, что истекает кровью, что пало от твоего меча, — уже не Зло? Тогда что же такое Зло? Ты когда-нибудь задумывалась об этом?
— Нет. Я — ведьмачка. Когда меня учили, я поклялась себе, что буду выступать против Зла. Всегда. И не раздумывая… Потому что стоит только начать задумываться, — добавила она глухо, — как уничтожение потеряет смысл. Месть потеряет смысл. А этого допустить нельзя.
Он покачал головой, но она жестом не дала ему заговорить.
— Мне пора уже докончить свой рассказ, Высогота. Я рассказывала тебе больше тридцати ночей, с Эквинокция до Саовины. А ведь не рассказала всего. Прежде чем я уеду, тебе следует узнать, что случилось в день Эквинокция в деревушке под названием Говорог.
***
Она застонала, когда ее стаскивали с седла. Бедро, по которому он ее вчера бил ногой, болело.
Он дернул за цепь, пристегнутую к ошейнику, потащил ее к дому.
В дверях стояли несколько вооруженных мужчин. И одна высокая женщина.
— Бонарт, — сказал один из мужчин, худощавый брюнет с тощим лицом, державший в руке окованную бронзой нагайку. — Должен признать, ты умеешь застигать врасплох.
— Здравствуй, Скеллен.
Человек, названный Скелленом, какое-то время глядел ей прямо в глаза. Она вздрогнула под его взглядом.
— Ну, так как? — снова обратился он к Бонарту. — Объяснишь сразу или, может, помаленьку?
— Не люблю объяснять на базаре, потому как мухи в рот летят. В дом войти можно?
— Прошу.
Бонарт дернул за цепь.
В доме ждал еще один мужчина, растрепанный и бледный, вероятно, повар, потому что занимался чисткой одежды от следов муки и сметаны. Увидев Цири, он сверкнул глазами. И подошел.
Это не был повар.
Она узнала его, помнила эти паскудные глаза и пятно на морде. Это был тот, кто вместе с белками преследовал их на Танедде, именно от него она сбежала, выскочив в окно, а он велел эльфам прыгать следом. Как тот эльф его назвал? Ренс?
— Это ж надо! — сказал он язвительно, сильно и болезненно тыкнув ее пальцем в грудь. — Мазель Цири! С самого Танедда не виделись. Долго, долго я мазельку искал. И наконец нашел!
— Не знаю, милсдарь, кто вы такой, — холодно бросил Бонарт, — но то, что вы якобы нашли, принадлежит мне, а посему держите лапы подальше, ежели цените свои пальчики.
— Меня зовут Риенс, — нехорошо блеснул глазами чародей. — Соблаговолите это милостиво запомнить, господин охотник за наградами. А кто я, сейчас станет ясно. И ясно также станет, кому будет принадлежать эта мазель. Но зачем опережать события? Сейчас я просто хочу передать поздравления и сделать некое признание. Надеюсь, вы не имеете ничего против?
— Надейтесь. Никто вам не запрещает.
Риенс приблизился к Цири, заглянул ей в глаза.
— Твоя покровительница, ведьма Йеннифэр, — ядовито процедил он, — однажды обидела меня. Когда же впоследствии она попала мне в руки, я, Риенс, показал ей, что такое боль. Вот этими руками, вот этими пальцами. И пообещал, что когда мне в руки попадешь ты, королевна, то и тебя я тоже научу боли. Этими вот руками, этими вот пальцами…
— Рискованное дело, — тихо сказал Бонарт. — Очень даже рискованное, господин Риенс, — дразнить мою девочку и угрожать ей. Она мстительна и запомнит это. Держите, повторяю, подальше от нее ваши руки, пальцы и прочие части тела.
— Довольно, — обрезал Скеллен, не спуская с Цири любопытного взгляда. — Перестань, Бонарт. Ты, Риенс, тоже помягче. Я отнесся к тебе снисходительно, но еще могу раздумать и велю снова привязать к ножкам стола. Садитесь оба. Поговорим как люди культурные. Втроем, в три пары глаз. Потому как, что-то мне сдается, поговорить есть о чем. А предмет нашей беседы временно отдадим под охрану. Господин Силифант!
— Только стерегите ее как следует. — Бонарт вручил Силифанту конец цепи. — Как зеницу ока.
***
Веда держалась в сторонке. Нет, конечно, ей хотелось присмотреться к девушке, о которой так много разговоров шло в последнее время, но она чувствовала странное нежелание лезть в толпу, окружающую Харшейма и Силифанта, которые вели загадочную пленницу к столбу на майдане.
Все пытались пробиться поближе, разглядывали девушку, пробовали даже пощупать, толкнуть, дернуть. Она шла с трудом, немного прихрамывая, но голову держала высоко. «Он ее бил, — подумала Веда. — Но не сломил…»
— Значицца энто и есть та самая Фалька…
— Едва-едва из девчонок вылезла…
— Девчонка! Тьфу! Резака!
— Шестерых парней, говорят, рубанула, зверюга, на арене в Клармоне…
— А сколькерых еще ране-то! Дьяволица!
— Волчица!
— А кобыла, гляньте, какова кобыла-то? Чудных кровей лошадь… А вона, при Бонартовых-то тебеньках какой меч. Хо… Чудо чудное!
— Прекратить! — буркнул Дакре Силифант. — Не прикасаться! Куда ты со своими лапами в чужое добро? Девушку тоже не трогать, не щупать, не оскорблять и не клеветать! Побольше уважения. Неизвестно, может, еще будем ее на рассвете казнить. Так пусть хоть до того времени в мире побудет.
— Ежели девке на смерть идтить, — ощерился Киприан Фрипп Младший, — то, может, остаток жизни-то ей маленько усладить и отодрать как следовает? Взять на сенцо и прочистить?
— Ну! — загрохотал Каберник Турент. — А чего, можно бы! Спросим Филина, нельзя ль…
— Говорю вам, нельзя! — отрезал Дакре. — У вас только одно на уме, трахательники дурные! Сказал же, оставить девушку в покое. Андрес, Стигвард, а ну, станьте-ка с ней рядышком. И глаз не спускать, ни на шаг не отходить. А тех, что полезут, палкой!
— Ого! — сказал Фрипп. — Ну, нет так нет, нам все едино. Айда, парни, к скирдам, к местным, они там барана и поросенка запекают. Ведь нонче Равноночие, Эквинокций, праздник, стало быть. Пока господа советываются, мы могем повеселиться.
— Пошли! Достань-ка, Деде, какой-нить кувшинок из переметов. Выпьем. Можно, господин Силифант? Господин Харшейм? Праздник ноне, да и без того никуда не поедем на ночь-то глядя.
— Тоже мне — толковая мысль, — поморщился Силифант. — Выпивки у них одни в головах да трахты! А кто тут останется, чтобы помогать девку стеречь и к господину Стефану бечь, ежели что?
— Я останусь, — вызвался Нератин Цека.
— И я, — поддержала Веда.
Дакре Силифант внимательно взглянул на них. Потом махнул рукой. Оставайтесь, мол. Фрипп и компания поблагодарили нестройным ревом.
— Но смотреть в оба, повнимательнее быть на том празднике, — предупредил Оль Харшейм. — Девок не лапать, как бы еще кого мужики вилами в промежность не ткнули!
— Хе! Идешь с нами, Хлоя? А ты, Веда? Не надумала?
— Нет. Остаюсь.
***
— Они оставили меня у столба на цепи, со связанными руками. Охраняли двое. А двое стоявших поодаль непрерывно зыркали, наблюдали. Высокая и интересная женщина и мужчина с какой-то вроде бы женственной внешностью и движениями. Странный такой.
Кот, сидевший на середине комнаты, широко зевнул, заскучав, потому что замученная мышь перестала его забавлять. Высогота молчал.
— Бонарт, Риенс и Скеллен-Филин продолжали совещаться в светлице. Я не знала о чем. Ждать могла самого худшего, но мне было как-то все равно. Ну, еще одна арена? Или просто убьют? А, да не все ль равно, лишь бы поскорее кончилось.
Высогота молчал.
***
Бонарт вздохнул.
— Не гляди волком, Скеллен, — повторил он. — Я просто хотел заработать. Мне, понимаешь, на отдых пора. На заслуженный. На веранде посидеть, на голубочков поглядеть. Ты давал мне за Крысиху сто флоренов и обязательно хотел получить мертвой. Меня это озадачило. Сколько же эта девица может стоить в натуре? — подумал я. И сообразил, что если ее продать или отдать, то она наверняка будет не такой ценной, как если попридержать. Древний закон экономии и торговли. Такой товар, как она, постоянно растет в цене. Можно и поторговаться.
Филин сморщил нос, словно неподалеку что-то завоняло.
— А ты откровенен, Бонарт, до боли. Но переходи к делу. К пояснениям. Ты убегаешь с девчонкой через весь Эббинг и вдруг появляешься и растолковываешь нам принципы экономики. Объясни, что случилось?
— А что тут объяснять, — льстиво усмехнулся Риенс. — Господин Бонарт просто наконец-то понял, кто такая в действительности эта девка. И чего стоит.
Скеллен не удостоил его взглядом. Он смотрел на Бонарта, в его рыбьи, ничего не выражающие глаза.
— И эту драгоценную девицу, — процедил он сквозь зубы, — эту ценнейшую добычу, которая может обеспечить ему приличную старость, он выталкивает в Клармоне на арену и заставляет драться не на жизнь, а на смерть. Рискует ее жизнью, хотя, по его мнению, живая она так много стоит. Как это понимать, Бонарт? Что-то у меня тут не вытанцовывается.
— Если б она погибла на арене, — Бонарт не опускал глаз, — это означало бы, что она вообще ничего не стоит.
— Понимаю. — Филин слегка насупился. — Но вместо того чтобы отвезти девку на очередную арену, ты привез ее ко мне. Почему, позволь спросить?
— Повторяю, — поморщился Риенс, — он понял, кто она такая.
— Прыткий вы типчик, господин Риенс. — Бонарт потянулся так, что хрустнули суставы. — Угадали. Да, правда, с этой выученной в Каэр Морхене ведьмачкой была связана еще одна загадка. В Гесо, во время нападения на благородную девицу, девка распустила язычок. Мол, она такая важная, знатная и титулованная, что баронесса перед ней — чепуховина и кукиш с маслом и вообще пониже кланяться должна. Получалось, подумал я, Фалька — самое меньшее — графиня. Интересно. Ведьмачка — раз. Часто мы встречаем ведьмачек? В банде Крыс состоит — два. Имперский коронер собственной персоной гоняется за ней от Кората до Эббинга, приказывая прикончить, — три. А ко всему тому… дворянка вроде бы высокого рода. Ну, думаю, надо будет девку наконец спросить, кто же она в действительности такая.
Он на минуту замолчал.
— Ну, вначале, — он вытер нос манжетом, — она говорить не хотела. Хоть я и просил. Рукой, ногой, кнутом просил. Калечить не хотел… Но надо ж было так случиться, что рядом оказался цирюльник. С прибором для вырывания зубов. Привязал я ее к стулу…
Скеллен громко сглотнул. Риенс усмехнулся. Бонарт осмотрел манжет.
— Все сказала, прежде чем… Как только увидела инструменты. Ну, клещи зубные, козиножки. Сразу разговорчивой стала. Оказалось, что это…
— Княжна Цинтры, — сказал Риенс, глядя на Филина. — Наследница престола. Кандидатка в жены императору Эмгыру.
— Чего господин Скеллен сказать мне не соизволил, — поморщился охотник за наградами. — А поручил просто пришить. Несколько раз повторил: убить на месте, и безжалостно! Как же так, господин Скеллен? Убить королевну? Будущую супругу вашего императора? С которой, если верить слухам, император того и гляди пойдет под венец, после чего будет объявлена крупная амнистия.
Произнося свою речь, Бонарт сверлил Скеллена взглядом. Но имперский коронер глаз не опустил.
— М-да, — продолжал охотник. — Вот и получается весьма неприятная история. И тогда, хоть и не без сожаления, но от своих планов в отношении ведьмачки я отказался. Привез эту «весьма неприятную историю» сюда, к вам, господин Скеллен. Чтобы поболтать, значит, договориться… Потому как этих неприятностей вроде бы многовато для одного Бонарта…
— Очень верный вывод, — скрипуче проговорил кто-то из-за пазухи Риенса. — Весьма, весьма верный вывод, господин Бонарт. То, что вы, господа, поймали, чуточку многовато для вас обоих. К вашему счастью, у вас есть еще я.
— Это что такое? — вскочил Скеллен со стула. — Что это такое, черт вас побери?
— Мой мэтр, чародей Вильгефорц. — Риенс вынул из-за пазухи малюсенькую серебряную коробочку. — Точнее говоря, голос моего мэтра. Идущий из этого вот приспособления, именуемого ксеноглозом.
— Приветствую всех присутствующих, — проговорила коробочка. — Сожалею, что могу вас только слышать, но осуществить телепроекцию либо телепортацию не позволяют мне срочные дела.
— Этого, хрен с маслом, еще не хватало, — проворчал Филин. — Но можно было догадаться. Риенс слишком глуп, чтобы действовать в одиночку и по своему разумению. Можно было догадаться, что ты все время таишься где-то во мраке, Вильгефорц. Как старый, ожиревший паук, прячешься в темноте, поджидая, когда дрогнет паутинка.
— Ах, какое образное сравнение!
Скеллен фыркнул.
— И не вешай нам лапшу на уши, Вильгефорц. Ты пользуешься Риенсом и его шкатулкой не из-за навала занятий, а из страха перед армией чародеев, твоих былых дружков по Капитулу, сканирующих весь мир в поисках следов магии с твоим алгоритмом. Если б ты попытался телепортироваться, они б тебя засекли мгновенно.
— Ах, какие поразительные знания!
— Мы не были представлены друг другу. — Бонарт достаточно театрально склонился перед серебряной коробочкой. — Но получается, что по вашему поручению и получив от вас соответствующие полномочия, господин чернокнижник милсдарь Риенс обещает девушке мученичество? Я не ошибаюсь? Даю слово, эта девица с каждой секундой становится все значительнее. Оказывается, она потребна всем.
— Мы не были представлены, — сказал из коробочки Вильгефорц, — но я знаю вас, Бонарт, Лео Бонарт, и вы удивитесь, насколько хорошо. А девушка действительно важна. Как ни говори, она — Львенок из Цинтры, Старшая Кровь. В соответствии с предсказаниями Итлины ее потомкам предстоит править миром.
— Поэтому она вам так нужна?
— Мне нужна только ее плацента, детское место. Когда я извлеку из нее детское место, остальное можете взять себе. Что это я там слышу? Какое-то ворчание? Какие-то отвратительные вздохи и сопение? Чьи? Уж не ваши ли, Бонарт, человека, который ежедневно изуверски истязает девушку и физически, и психически? Или Стефана Скеллена, который по приказу предателей и заговорщиков собирается девушку убить? Э?
***
«Я подслушивала их, — вспоминала Веда, лежа на нарах с подложенными под голову руками. — Стояла за углом и чуяла. И волосы у меня шевелились. На всем теле. Наконец-то я поняла, в какое дерьмо вляпалась».
***
— Да, да, — донеслось из ксеноглоза, — ты предал своего императора, Скеллен. Не колеблясь, при первой же возможности.
Филин пренебрежительно фыркнул.
— Получить обвинения в предательстве из уст такого суперпредателя, как ты, Вильгефорц, воистину что-то да значит. Я почувствовал бы себя польщенным, если бы от твоих слов не несло базарной хохмой.
— Я не обвиняю тебя в предательстве, Скеллен, я смеюсь над твоей наивностью и неспособностью предавать. Ради кого ты предаешь своего хозяина? Ради Ардаля аэп Даги и де Ветта, князей с оскорбленной болезненной гордостью, обиженных тем, что их дочерей император отверг, намереваясь жениться на цинтрийке. А они-то рассчитывали на то, что именно с их родов начнется новая династия, что именно их роды станут в Империи первыми, быстро подымутся даже выше трона. Эмгыр одним мановением руки лишил их этих надежд, и тогда они решили изменить ход истории. К вооруженному восстанию они еще не готовы, но ведь можно умертвить девушку, которую Эмгыр предпочел их чадам. Собственные аристократические ручки, естественно, пачкать не хочется, и они находят наемного убийцу, Стефана Скеллена, страдающего избытком амбиций. Как это было, Скеллен? Не поведаешь ли?
— Зачем?! — крикнул Филин. — И кому? Ты, как всегда, знаешь все, великий маг! Риенс, как всегда, не знает ничего, так оно и должно остаться, а Бонарта это не интересует…
— А тебе, как я уже сказал, похвастаться нечем. Князья подкупили тебя обещаниями, но ты, как ни говори, достаточно умен, чтобы не понимать, что тебе с князьками не по пути. Сегодня ты им нужен как орудие уничтожения цинтрийки, завтра они отделаются от тебя, потому что ты — низкорожденный парвеню. Тебе в новой империи пообещали должность Ваттье де Ридо? Да ты, пожалуй, и сам в это не веришь, Скеллен. Ваттье им нужнее, потому что перевороты переворотами, но секретные службы остаются. Твоими руками они хотят только убивать, Ваттье же им потребен, чтобы овладеть аппаратом государственной безопасности и сыска. Кроме того, Ваттье — виконт, а ты никто.
— Действительно, — надул губы Филин. — Я чересчур разумен, чтобы не заметить этого, следовательно, сейчас я должен, в свою очередь, предать Ардаля аэп Даги и присоединиться к тебе, Вильгефорц? На это ты намекаешь? Но я не флюгер-петушок на башне! Если я поддерживаю идею революции, то по убеждению и идеологии. Необходимо кончать с самодержавной тиранией, ввести конституционную монархию, а после нее — демократию…
— Что?!
— Власть народа. Систему, в которой править будет народ. Все граждане всех сословий и состояний через избранных в честных выборах наиболее достойных и наиболее порядочных представителей…
Риенс расхохотался. Дико засмеялся Бонарт. Искренне, хоть и немного со скрипом, засмеялся из ксеноглоза чародей Вильгефорц. Все трое долго хохотали, горохом рассыпая слезы.
— Хорошо, — прервал веселье Бонарт. — Мы тут не на кукольное представление пришли, а на торг. Девушка пока что не входит в число порядочных граждан всех сословий, а принадлежит мне. Но я могу ее уступить. Что можете предложить, господин чародей?
— Власть над миром тебя устроит?
— Нет.
— Значит, могу предложить, — медленно проговорил Вильгефорц, — присутствовать при том, что я буду делать с девушкой. Сможешь посмотреть. Я знаю, такие спектакли ты предпочитаешь всем другим удовольствиям.
Глаза Бонарта полыхнули белым пламенем. Но он был спокоен.
— А если конкретнее?
— А если конкретнее: я готов выплатить тебе твою двадцатикратную ставку. Две тысячи флоренов. Поразмысли, Бонарт, это ведь мешок денег, которого ты не поднимешь, понадобится вьючный мул. Тебе этого хватит на «заслуженный отдых», веранду, голубков и даже на водку и девок, если сохранишь разумную умеренность.
— Согласен, господин магик, — внешне беззаботно рассмеялся охотник. — Этой водкой и девками вы поразили меня прямо-таки в сердце. Что ж, докончим торг. Но на предложенную обсервацию я б тоже согласился. Правда, предпочитал бы видеть, как она подыхает на арене, но и на вашу работу ножичком тоже охотно кину взгляд. Добавьте в виде довеска.
— Уговор — железо.
— Быстренько у вас пошло, — терпко оценил Филин. — И верно, Вильгефорц, быстро и гладко заключили вы с Бонартом союз. Союз, который, однако, есть и будет societas leonina.[30] А вы ни о чем, случайно, не забыли? Светлицу, в которой сидите вы и цинтрийка, коей торгуете, окружают два десятка вооруженных людей. Моих людей, заметьте.
— Дорогой коронер Скеллен, — прозвучал из коробочки голос Вильгефорца. — Вы оскорбляете меня, думая, будто при обмене я намерен вас обидеть. Совсем наоборот. Я намерен быть невероятно щедрым. Правда, не смогу обеспечить вам достижения той, как вы изволили выразиться, демократии, но гарантирую материальную помощь, логистическую поддержку и доступ к информации, благодаря чему вы перестанете быть для заговорщиков оружием и халявщиком, а станете партнером. Таким, с личностью и мнением которого будет считаться князь Иоахим де Ветт, герцог Ардаль аэп Даги, граф Бруанне, граф д’Арви и остальные заговорщики голубой крови. И что с того, что это societas leonina? Разумеется, если добычей оказывается Цирилла, то львиную долю добычи получу я, как мне, кстати, кажется, законно. И тебя это так трогает? Ведь и у тебя выгоды будут немалые. Если отдашь мне цинтрийку, считай, что место Ваттье де Ридо у тебя в кармане. А став шефом секретных служб, Стефан Скеллен, можно реализовать любые, даже самые бредовые идеи, к примеру, демократию и честные выборы. Так что, видишь, одна тощая пятнадцатилетняя девчонка обеспечивает тебе исполнение жизненной мечты и амбиций. Ты это видишь? Видишь, а?
— Нет, — покрутил головой Филин. — Исключительно слышу.
— Риенс.
— Да, мэтр?
— Покажи господину Скеллену образец качества нашей информации. Скажи, что выжал из Ваттье.
— В этом отряде, — сказал Риенс, — есть подсадная утка.
— Что?!
— То, что слышишь. У Ваттье де Ридо здесь есть свой человек. Он знает обо всем, что ты делаешь, знает, зачем делаешь, и знает, для кого делаешь. Ваттье ввернул к вам своего агента.
***
Он подошел тихо, так, что она почти не слышала.
— Веда.
— Нератин.
— Ты чуяла мои мысли. Там, в светлице. Ты знаешь, о чем я думал. Значит, знаешь, кто я.
— Послушай, Нератин…
— Нет, послушай ты, Жоанна Сельборн. Стефан Скеллен предает страну и императора. Он — заговорщик. Все, кто его держатся, кончат на эшафоте. Их станут разрывать лошадьми на площади Тысячелетия.
— Я ничего не знаю, Нератин. Я исполняю приказы… Чего ты от меня хочешь? Я служу коронеру… А кому служишь ты?
— Императору… Господину де Ридо.
— Повторяю: чего ты от меня хочешь?
— Чтобы ты проявила разумность.
— Отойди. Я не выдам тебя, не скажу… Но отойди, пожалуйста. Я не могу, Нератин. Я — простая женщина. Не для моего все это ума.
***
«Не знаю, что делать. Скеллен называет меня „госпожа Сельборн“. Как офицера. Кому я служу? Ему? Императору? Империи? Откуда мне знать».
Веда оттолкнулась спиной от угла домика, прутиком и грозным ворчанием отогнала деревенских ребятишек, с любопытством рассматривавших сидящую у столба Фальку.
«Ох, в хорошую заварушку я попала. Ох, запахло в воздухе веревкой. И конским навозом на площади Тысячелетия.
Не знаю, чем это кончится, — подумала Веда. — Но я должна в нее войти. В эту Фальку. Хочу на минутку почувствовать ее мысли. Знать то, что знает она.
Понять».
***
— Она подошла, — сказала Цири, поглаживая кота. — Высокая, опрятная, сильно отличающаяся от всей остальной шпани… На свой лад даже красивая. И вызывающая уважение. Те двое, что меня стерегли, вульгарные простолюдины, перестали ругаться, когда она подошла.
Высогота молчал.
— А она, — продолжала Цири, — наклонилась, заглянула мне в глаза. Я сразу что-то почувствовала. Что-то странное. У меня что-то вроде бы хрустнуло в затылке, заболело. Зашумело в ушах. В глазах сделалось на мгновение очень светло… Что-то в меня проникло, отвратительное и скользкое… Я это знала. Йеннифэр показывала мне в храме… Но этой женщине я не хотела позволить… Поэтому просто отторгла то, чем она меня изучала, оттолкнула и выбросила из себя изо всей силы, на какую была способна. А высокая женщина изогнулась и покачнулась, словно получила удар кулаком, сделала два шага назад… И кровь потекла у нее из носа. Из обеих ноздрей.
Высогота молчал.
— А я, — Цири подняла голову, — поняла, что произошло. Я вдруг почувствовала в себе Силу, которую потеряла там, в пустыне Корат. Отреклась от нее. Не могла потом черпать, не могла пользоваться. А она, эта женщина, дала мне Силу, прямо-таки вложила оружие в руку. Это был мой шанс.
***
Веда отшатнулась и тяжело опустилась на песок, покачиваясь и ощупывая почву около себя, словно пьяная. Кровь текла у нее из носа на губы и подбородок.
— В чем дело?.. — Андрес Верный вскочил, но тут же обеими руками схватился за голову, раскрыл рот, из горла у него вырвался хрип. Широко раскрытыми глазами он глядел на Стигварда, но из носа и ушей пирата тоже проступала кровь, а глаза заволакивал туман. Андрес упал на колени, глядя на Нератина Цеку, стоявшего сбоку и спокойно глядевшего на них.
— Нера… тин… Помоги…
Цека не пошевелился. Он смотрел на девушку. Она повернула голову, и он покачнулся.
— Не надо. Я на твоей стороне, — быстро предупредил он. — Я хочу тебе помочь. Давай я перережу веревки… На, возьми нож, ошейник разрежешь сама. Я приведу коней.
— Цека… — с трудом выдавил Андрес Верный. — Ах ты, предатель…
Девушка ударила его взглядом, он упал на лежащего неподвижно Стигварда и скрючился, словно плод в лоне матери. Веда все еще не могла подняться. Кровь густыми каплями падала на грудь и живот.
— Тревога! — крикнула вдруг появившаяся из-за домов Хлоя Штиц, упуская из руки баранье ребро. — Тре-е-е-евога!.. Силифант! Скеллен! Девчонка сбегает!
Цири уже была в седле. В руке — меч.
— Йа-а-а-а-а, Кэльпи! Йа-а-а-а-а!!!
Веда скребла пальцами песок. Встать не могла. Ноги не слушались, были словно деревянные. «Псионичка, — подумала она. — Я налетела на суперпсионичку. Девушка в десятки раз сильнее меня… Хорошо, что не убила… Каким чудом я все еще не потеряла сознания?»
От домов уже бежали люди, в голове — Оль Харшейм, Берт Бригден и Тиль Эхрад. Спешили на майдан также и стражники от ворот, Дакре Силифант, Бореас Мун. Цири развернулась, взвизгнула, помчалась галопом к реке. Но и оттуда уже бежали вооруженные люди.
Скеллен и Бонарт выскочили из светлицы. У Бонарта в руке был меч. Нератин Цека крикнул, налетел на них конем и повалил обоих. Потом прямо с седла кинулся на Бонарта и прижал его к земле. Риенс выскочил на порог и глядел на все это дурными глазами.
— Хватайте ее! — рявкнул Скеллен, поднимаясь с земли. — Хватайте или убейте!
— Живую! — взвыл Риенс. — Живу-у-у-ю!
Веда видела, как Цири оттеснили от частокола, идущего вдоль реки, как она развернула вороную кобылу и помчалась к воротам. Видела, как Каберник Турент подпрыгнул и хотел стащить ее с седла, видела, как сверкнул меч, видела, как из шеи Турента вырвалась карминовая струя. Деде Варгас и Фрипп Младший видели это тоже и, не решившись загородить девушке дорогу, скрылись за домами.
Бонарт вскочил, эфесом меча оттолкнул от себя Нератина Цеку и рубанул страшно, наискось через грудь. И тут же прыгнул вслед за Цири. Разрубленный и истекающий кровью Нератин еще сумел схватить его за ноги и отпустил только тогда, когда Бонарт пригвоздил его острием меча к земле. Но этих нескольких мгновений было достаточно.
Девушка толкнула кобылу, уходя от Силифанта и Муна. Скеллен, наклонившись словно волк, забежал слева, махнул рукой. Веда видела, как что-то блеснуло в полете, видела, как девушка дернулась и покачнулась в седле, а из ее лица фонтаном хлестнула кровь. Она отклонилась назад так, что минуту почти лежала спиной на крупе кобылы. Но не упала, выпрямилась, удержалась в седле, прижалась к лошадиной шее. Вороная кобыла раскидала вооруженных людей по сторонам и мчалась прямо на ворота. За ней бежали Мун, Силифант и Хлоя Штиц с арбалетом.