Джинелли. Эдди знал одного Джинелли; он держал ресторан под названием "Четыре Предка". Но торговля пиццей была чисто побочным делом, так, для отвода глаз, на радость ревизорам. Джинелли и Балазар. Они были неразлучны, как сосиски и горчица.
Согласно первоначальному плану, перед аэровокзалом должен был ждать лимузин с водителем, готовый умчать его в один салун в центре города - там была штаб-квартира Балазара. Но, разумеется, в первоначальный план не входили два часа в маленькой белой комнатке, два часа непрерывного допроса, который вела одна группа таможенников, а вторая группа сначала слила содержимое сантехнических баков борта 901, а потом перерыла его, ища большую партию наркотиков, существование которой они тоже подозревали, такую большую, что ее невозможно было ни смыть, спустив воду, ни растворить.
Когда он вышел, никакого лимузина, естественно, не было. Водителю, конечно, были даны инструкции: если челнок не выйдет из аэровокзала минут так через пятнадцать после всех пассажиров, сваливай по-быстрому. У водителя, конечно, хватило ума не звонить из машины по телефону, потому что в ней стоит радиотелефон, и перехватить разговор по нему можно запросто. Балазар, надо думать, связался кое с кем, узнал, что у Эдди неприятности, и сам подготовился к неприятностям. Балазар, может, и не сомневается, что в Эдди есть стальной стержень, но при всем том Эдди как был наркашом, так и остался. А надеяться, что наркаш будет держаться до бесконечности, не приходится.
Значит, не исключена возможность, что фургон с пиццей вдруг притормозит в соседнем с такси ряду, кто-нибудь высунет из окна кабины автомат, и задняя стенка такси вдруг станет похожа на залитую кровью терку для сыра. Эдди беспокоился бы сильнее, если бы его продержали не два часа, а четыре, а если бы его продержали не четыре, а шесть часов, он был бы очень встревожен. Но всего два... Эдди подумал, что Балазар не усомнится, что уж два-то часа он молчал. И захочет узнать насчет товара.
А настоящей причиной того, что Эдди оглядывался назад, была дверь. Она его завораживала.
Когда таможенники наполовину снесли, наполовину сволокли его вниз по трапу в административный сектор аэропорта Кеннеди, он оглянулся через плечо и увидел, что дверь - там, несомненно, неоспоримо реальная, хоть это и было невероятно; она плыла за ним на расстоянии примерно трех футов. Он видел, как волна за волной накатывается и разбивается на песке; видел, что там, за дверью, начинает смеркаться.
Эта дверь напоминала "загадочную картинку", в которой замаскировано какое-то изображение; сначала ты никак, хоть умри, не можешь его увидеть, но потом, когда ты его уже углядел, то никак не можешь перестать его видеть, как ни старайся.
Дверь исчезала дважды - оба раза, когда стрелок возвращался в свой мир без него, и это было страшновато: Эдди чувствовал себя, как ребенок, у которого перегорел ночник. Первый раз это случилось во время допроса на таможне.
Мне придется уйти. - Голос Роланда отчетливо прорезался сквозь очередной вопрос, который ему задавали. - Всего на несколько минут. Не бойся.
Почему? - спросил Эдди. - Почему тебе придется уйти?
- Что случилось? - спросил его один из таможенников. - У тебя вдруг сделался испуганный вид.
Эдди и вправду вдруг почувствовал, что испугался, но чего именно -этому придурку все равно было бы не понять.
Он оглянулся назад, через плечо, и таможенники тоже обернулись. Они видели только голую белую стену, обшитую белыми панелями с высверленными для приглушения звука дырочками; а Эдди видел дверь, как обычно - на расстоянии трех футов (теперь она была вмонтирована в стену этой комнаты -запасный выход, который не мог видеть никто из допрашивающих). Но он видел не только дверь. Он видел, как из волн выходят чудища, чудища, словно сбежавшие из фильма ужасов, где эффекты немного более натуральны, чем хотелось бы зрителю, настолько натуральны, что реальным кажется все. Они были похожи на омерзительную и страшную помесь креветки, омара и паука. Они издавали какие-то странные, жуткие звуки.
- Что, Эдди, ломать начало? - спросил один из таможенников. -Мерещится, что по стене букашки-таракашки ползают?
Это было так близко к истине, что Эдди чуть не рассмеялся. Зато теперь он понял, почему этому Роланду пришлось уйти: сознание Роланда было - по крайней мере, в данный момент - в безопасности, но эти твари приближались к его телу, и Эдди подозревал, что если Роланд в ближайшее время не уберет его с того места, где оно находится сейчас, то очень может быть, что вскорости ему будет некуда вернуться - никакого тела не останется.
Внезапно он словно услышал, как Дэвид Ли Рот распевает во все горло: "О, у меняааа... нет никогооо...", и тут он действительно рассмеялся. Он не мог удержаться от смеха.
- Что это тебя так рассмешило? - спросил тот таможенник, что интересовался, не видит ли он букашек-таракашек.
- Вся эта ситуация, - ответил Эдди. - Хотя она не столько смешная, сколько странная. Я хочу сказать, если бы это был фильм, то не Вуди Аллена, а Феллини, если вы меня понимаете. ты тут справишься? - спросил Роланд. Будь спок. Иди, парень, ЗСД.
Не понимаю.
Занимайся своими делами.
Ага. Ладно. Я ненадолго.
И вдруг этот другой исчез. Как струйка дыма, такая жиденькая, что легчайший ветерок мог бы унести ее прочь. Эдди снова оглянулся, не увидел ничего, кроме белых панелей с дырочками - ни двери, ни океана, ни жутких чудовищ - и почувствовал, как у него внутри все начинает сжиматься. Теперь уже не осталось никаких подозрений, что это все-таки, может быть, галлюцинация. Наркотик исчез, и этого доказательства Эдди вполне хватило. Но Роланд как-то... помогал. С ним было легче.
- Хочешь, чтобы я там картину повесил? - спросил кто-то из таможенников.
- Нет, - с тяжелым вздохом ответил Эдди. - Я хочу, чтобы вы меня отсюда выпустили.
- Как только скажешь нам, что ты сделал с героином, - ответил другой, - или это был "снежок"? - И все началось сначала: опять двадцать пять, снова-здорово, сказка про белого бычка.
Спустя десять минут - десять очень длинных минут - Роланд вдруг вновь оказался в сознании Эдди. Только что его не было - и вот он опять здесь. Эдди ощутил, что стрелок обессилен.
Управился? - спросил он.
Да. Извини, что так долго. - Пауза. - Мне пришлось ползти.
Эдди снова оглянулся. Дверь вернулась на место, но теперь вид на тот мир в ее проеме был немного другой, и он понял, что, как здесь дверь перемещается с ним, так там она перемещается с Роландом. От этой мысли его слегка передернуло. Получалось, будто он связан с этим другим некой странной, жутковатой пуповиной. Тело стрелка, как и прежде, беспомощно валялось перед дверью, но теперь перед глазами Эдди простиралась длинная полоса песка до прибрежной полосы, где, урча и жужжа, бродили чудовища. Всякий раз, как о берег разбивалась волна, они все, как одно, вздымали вверх клешни. Было похоже на толпу в старых документальных фильмах, когда Гитлер говорит речь, а все дружно вскидывают руки и орут "зиг-хайль!", точно это для них - вопрос жизни и смерти - да, если задуматься, скорее всего, так и было. Эдди увидел на песке следы мучительного продвижения стрелка.
Пока Эдди смотрел, одна из кошмарных тварей с быстротой молнии вскинула клешню вверх и цапнула морскую птицу, которая спикировала слишком близко к берегу. На песок упали два брызжущих кровью куска - то, во что превратилась птица. Оба куска еще не перестали дергаться, а на них уже набросились покрытые панцирем чудовища. Вверх взлетело одно-единственное бело перо. Его тут же стащила вниз клешня.
“Мать честная, - тупо подумал Эдди. - Ты только глянь на эти клещи". - Почему вы все время оглядываетесь на стену? - спросил главный.
- Мне время от времени требуется противоядие, - сказал Эдди.
- Против чего?
- Против вашей физиономии.
Таксист высадил Эдди у одного из зданий в "Кооперативном городке", поблагодарил за полученный на чай доллар и уехал. Эдди несколько секунд постоял, держа в руке сумку на молнии; куртку он подцепил одним пальцем другой руки и перекинул через плечо. В это доме, в квартире с двумя спальнями, он жил вместе с братом. Он постоял, глядя снизу вверх на дом -монолит, изящный и красивый, как кирпичная банка от сардинок. Множеством окон дом напоминал Эдди тюремный корпус, и эта картина угнетала его так же сильно, как Роланда - другого - изумляла.
Никогда, даже в детстве, не видывал я столь высоких строений, -сказал Роланд. - А здесь их так много!
Ага, - согласился Эдди. - Мы живем, как муравьи в муравейнике. Тебе этот дом, может, и нравится, но я тебе говорю, Роланд, он стареет. Стареет в страшном темпе.
Синий лимузин медленно проехал мимо них; фургон с рекламой пиццы повернул и стал приближаться к ним. Эдди замер и почувствовал, как внутри него замер Роланд. Может, они все-таки собираются его убрать?
Дверь? - спросил Роланд. - Хочешь, мы уйдем через нее? - Эдди чувствовал, что Роланд готов - ко всему - но его голос был спокоен.
Пока нет, - ответил Эдди. - Возможно, они только хотят поговорить. Но приготовься.
Он чувствовал, что говорить это не было необходимости; ощущал, что Роланд, даже когда спит самым глубоким сном, больше готов двигаться и действовать, чем когда-либо, даже в минуту самого напряженного бодрствования, удастся Эдди.
Фургон с улыбающимся мальчиком на боковой стенке подъехал почти что вплотную. Окошко кабины со стороны пассажирского сиденья, а Эдди стоял перед входом в свой дом, и перед ним, от носков его кроссовок, тянулась его длинная тень; Эдди ждал, что высунется из окошка: лицо или ствол.
Во второй раз Роланд покинул Эдди не более, чем через пять минут после того, как таможенники, наконец, сдались и отпустили его.
Стрелок поел, но слишком мало; ему было необходимо утолить жажду; а больше всего ему было нужно лекарство. Эдди пока еще не мог помочь ему, дать ему то лекарство, которое действительно требовалось Роланду (хотя и подозревал, что стрелок прав, и Балазар мог бы сделать это... если бы захотел), но обыкновенный аспирин мог хотя бы сбить жар, который Эдди ощутил, когда стрелок подошел к нему вплотную, чтобы разрезать верхнюю часть пластыря. Он остановился перед газетным киоском в главном зале аэровокзала.
У вас, там, есть аспирин?
Никогда о нем не слышал. Что это - колдовство или лекарство?
Пожалуй, и то, и другое.
Эдди зашел в киоск и купил жестянку анацина усиленного действия. Потом подошел к стойке с закусками и купил пару "горячих собак" длиной в фут и двойную порцию пепси-колы. Он уже начал мазать сосиски горчицей и кетчупом (Генри называл такие длинные "горячие собаки" "горячими Годзиллами") и вдруг вспомнил, что эта еда - не для него. А Роланд, может, вообще вегетарианец, кто его знает. Как знать, может, Роланд от этой штуки вообще отправится на тот свет.
Что ж, теперь уже поздно, - подумал Эдди. Когда Роланд говорил, когда Роланд действовал, Эдди знал, что все это происходит на самом деле. Когда Роланд не давал о себе знать, у Эдди опять упорно появлялось дурацкое чувство, что это - сон, необычайно живой и похожий на явь, который ему снится в самолете (борт 901 компании "Дельта", пункт назначения - аэропорт Кеннеди).
Роланд говорил ему, что может унести еду в свой мир. Что один раз он уже сделал это, пока Эдди спал. Эдди никак не мог в это поверить, но Роланд уверял, что это - правда.
Но нам все равно надо быть до фига осторожными, - сказал Эдди. - Они ко мне приставили двоих с таможни. Или к нам. Вот черт, я уж теперь и сам не знаю, кто я и что я.
Я знаю, что мы должны быть осторожны, - ответил Роланд. - И их не двое, а пятеро.
Внезапно Эдди испытал одно из самых странных в своей жизни ощущений: он почувствовал, что кто-то водит его глазами. Ими водил Роланд.
Мужчина в культуристской майке разговаривал по телефону.
Женщина сидела на скамье и рылась в сумочке.
Молодой негр (он был бы потрясающе красив, если бы не заячья губа, которую операция исправила лишь частично) разглядывал футболки, выставленные в киоске, из которого недавно вышел Эдди.
С виду все они были в порядке, но Эдди, тем не менее, распознал, что они собой представляют, и это было как с детскими загадочными картинками -когда найдешь скрытое в такой картинке изображение, больше уже ни за что не сможешь от него отделаться. Он почувствовал, что краснеет, потому что другому пришлось показать ему то, что он должен был сразу же увидеть сам. Он засек только двоих. Эти трое были чуть получше, но уж не настолько; взгляд говорившего по телефону был не пустым, как бывает, когда представляешь себе собеседника, а живым; этот тип явно смотрел, его глаза, будто случайно, все время возвращались к месту, где стоял Эдди. Женщина с сумкой не находила в ней то, что искала, но и не бросала поисков, а без конца все рылась и рылась в ней. А покупатель мог бы за это время не меньше десяти раз пересмотреть все до единой футболки, висевшие на вращающейся стойке.
Эдди вдруг почувствовал себя так, словно ему снова пять лет, и он боится переходить улицу, если Генри не держит его за руку.
Ничего, - сказал Роланд. - И насчет еды тоже не беспокойся. Мне доводилось есть жуков, притом живых, так что они мне по горлу вниз сами бежали.
Так-то оно так, - ответил Эдди, - да только это - Нью-Йорк.
Он отнес булочки и газировку на дальний конец прилавка и сел спиной к главному вестибюлю аэровокзала. Потом поднял взгляд на левый угол. Там, подобно выпученному глазу, торчало выпуклое зеркало. В нем Эдди были видны все, кто следил за ним, но ни один из них не стоял настолько близко, чтобы разглядеть еду и стакан с пепси, и это было очень кстати, потому что Эдди не имел ни малейшего понятия, что со всем этим будет.
Положи астин на эти мясные штуки. Потом возьми в руки все вместе.
Аспирин.
Ладно, нев... Эдди, зови его хоть флютергорком, если хочешь. Только делай, что я говорю.
Эдди достал анацин из пакета, который раньше сунул в карман, и уже положил было его на булочки, но вдруг сообразил, что Роланд не сумеет не только открыть жестянку, но даже снять с нее защитную оболочку.
Он сделал все это сам, вытряхнул три таблетки на бумажную салфетку, подумал и добавил еще три.
Три сейчас, три потом, - сказал он. - Если будет какое-нибудь "потом".
Хорошо. Спасибо.
А теперь что?
Держи все вместе.
Эдди снова взглянул в выпуклое зеркало. Двое из агентов не спеша, словно бы бесцельно, шли по направлению к буфету; возможно, им не понравилось, как Эдди повернулся спиной, может быть, они учуяли, что готовится какой-то фокус-покус, и им захотелось посмотреть поближе. Если что-то должно было произойти, то надо, чтобы оно произошло поскорее.
Он обхватил все руками, чувствуя тепло, исходившее от сосисок в мягких белых булочках, холод пепси-колы. В этот момент он был похож на отца семейства, который собирается отнести еду своим ребятишкам... и тут все это начало таять.
Он опустил взгляд, и глаза у него раскрывались все шире и шире, пока ему не показалось, что они сейчас вывалятся из глазниц и будут болтаться на ниточках.
Сквозь булочки ему стали видны сосиски, через картонный стакан -пепси; жидкость с кубиками льда повторяла форму предмета, которого уже не было видно.
Потом сквозь булочки с сосисками он увидел красный пластиковый прилавок, а сквозь пепси - белую стену. Его руки стали сближаться, сопротивление между ними все уменьшалось... а потом они сомкнулись, ладонь к ладони. Еда... салфетки... пепси-кола... шесть таблеток анацина... все, что он только что держал, обхватив обеими руками, исчезло.
Эдди тупо подумал: "Ах, едрить твою налево..." Он вскинул взгляд к выпуклому зеркалу.
Та дверь исчезла... точно так же, как Роланд исчез из его сознания. "Приятного аппетита, друг мой", - подумал Эдди... но действительно ли это странное, чужое существо, называющее себя Роландом, друг ему? Это еще далеко не доказано, так? Он, правда, спас Эдди шкуру, ничего не скажешь, но это еще не значит, что он - бойскаут.
И тем не менее ему-то Роланд нравится. Он его, правда, боится, но все равно, Роланд ему нравится.
Эдди подозревал, что со временем он, возможно, полюбит Роланда, как любит Генри.
"Ешь на здоровье, незнакомец, - подумал он. - Ешь на здоровье, не помирай... и возвращайся".
Рядом валялось несколько испачканных горчицей салфеток, оставленных кем-то из покупателей. Эдди скомкал их и, выходя, бросил в мусорную корзину у двери и задвигал челюстями, притворяясь, будто дожевывает последний кусок. Подойдя к молодому негру по дороге к указателям "БАГАЖ" и "К ГОРОДСКОМУ ТРАНСПОРТУ", он даже сумел изобразить отрыжку.
- Так и не нашли подходящей футболки? - спросил Эдди.
- Простите? - негр отвернулся от расписания вылета самолетов компании "Американ Эйрлайнз", которое он внимательно изучал, вернее, делал вид, что изучает.
- Я думал, может, вы ищете футболку с надписью "Подайте на пропитание государственному служащему США", - сказал Эдди и зашагал дальше.
Спускаясь с лестницы, он увидел, как сумковладелица поспешно закрыла сумочку и вскочила на ноги.
“Ух ты, это будет почище парада цирка Мэйси в День Благодарения".
Денек выдался блядски интересный, и, по мнению Эдди, был еще далеко не вечер.
Когда Роланд увидел, что из моря опять вылезают омароподобные монстры (значит, прилив здесь ни при чем; они появляются, как стемнеет), он покинул Эдди Дийна, чтобы перетащить свое тело, пока чудовища не успели отыскать и сожрать его.
Боль он предвидел, к боли он был готов. Он прожил бок-о-бок с болью уже столько времени, что она стала для него почти старым другом. А вот то, как быстро у него усиливался жар и убывали силы, ужаснуло его. Раньше, может, смерть и не была так близка, но теперь-то он точно умирает. Есть ли в мире невольника средство, достаточно сильное, чтобы до этого не дошло? Быть может. Но если он не найдет его в ближайшие шесть-восемь часов, то, надо полагать, оно уже не понадобится. Если болезнь будет развиваться, то ни в этом мире, ни в каком-либо другом не найдется ни лекарства, ни колдовства, которое смогло бы его исцелить.
Идти он не в состоянии. Придется ползти.
Он уже собрался двинуться в путь, как вдруг его взгляд остановился на перекрученной полосе той липкой штуки и на пакетах с бесовым порошком. Если он оставит все это здесь, чудища почти наверняка разорвут пакеты. Бриз развеет порошок на все четыре стороны. "И туда ему и дорога", -угрюмо подумал стрелок, но допустить это было нельзя. Если Эдди Дийн, когда придет время, не сможет предъявить этот порошок, он окажется в глубокой луже. Блефовать с такими людьми, каким, насколько он мог догадаться, является Балазар, удается редко. Он захочет видеть то, за что заплатил, и пока не увидит, на Эдди будет направлено столько револьверов, что хватило бы на небольшую армию.
Стрелок подтянул к себе перекрученную клейкую веревку и повесил ее себе на шею. Потом начал карабкаться вверх по берегу.
Он прополз ярдов двадцать - почти достаточно, чтобы считать себя в безопасности - когда его осенила страшная (и в то же время в космических масштабах - смешная) мысль: что он уползает все дальше от двери. Во имя Бога, зачем тогда все эти муки?
Он обернулся и увидел дверь - не внизу, на краю берега, а в трех футах позади себя. Секунду Роланд лишь тупо смотрел на нее, воспринимая, как бред, то, что понял бы уже давно, если бы не жар и не звук голосов инквизиторов, беспрестанно твердивших Эдди: Как ты, почему ты, где ты, когда ты (эти вопросы, казалось, странно сливаются с вопросами чудовищ, выползающих из волн, отвратительно изгибаясь: Дад-э-чок? Дад-э-чам? Дид-э-чик?). Нет, это был не бред.
"Теперь я тяну ее за собой всюду, куда ни пойду, - подумал он. -Теперь она всюду следует за нами, словно проклятие, от которого вовеки не избавиться".
Он ощущал, что все это - непреложная истина... как и еще одна вещь.
Если дверь между ними закроется, она закроется навсегда.
"Когда это случится, - с мрачной решимостью подумал стрелок, - он должен быть по эту сторону. Со мной".
"Какой ты образец добродетели, стрелок! - захохотал человек в черном.
Казалось, он навеки поселился в голове у Роланда. - Ты убил мальчишку; это была жертва, благодаря которой ты сумел поймать меня и, как я полагаю, создать дверь между мирами. Теперь ты намереваешься перетащить сюда этих троих и обречь их на такое, чего сам для себя не хотел бы: остаться на всю жизнь в чужом мире, где погибнуть им так же легко, как зверям из зоосада, выпущенным на волю в диком лесу".
"Башня, - мелькнула у Роланда безумная мысль. - Когда я доберусь до Башни и сделаю то, что должен сделать (если б знать, что!), совершу какой-то основополагающий акт восстановления или искупления, в котором мое предназначение, тогда они, быть может...”
Но визгливый хохот человека в черном, человека, который умер, но продолжал жить, став запятнанной совестью стрелка, не дал ему додумать до конца.
Но и заставить его свернуть с пути мысль о задуманном им предательстве тоже не могла.
Он сумел преодолеть еще десять ярдов, обернулся и увидел, что даже самое крупное из ползучих чудовищ не рискует заходить за линию прилива выше, чем на двадцать футов. А он уже прошел в три раза больше.
Вот и хорошо.
"И ничего хорошего, - весело возразил человек в черном, - и ты это знаешь".
"Заткнись", - подумал стрелок, и - о, чудо! - голос умолк.
Роланд затолкал пакеты с бесовым порошком в расщелину между двумя камнями и прикрыл их несколькими горстями скудной травы-зубчатки. Покончив с этим, он чуть-чуть отдохнул; голова у него горела, в ней стучало, его бросало то в жар, то в холод; потом он, перекатываясь с боку на бок, вернулся через дверной проем в тот, другой мир, в то, другое тело, ненадолго оставив позади все усиливающуюся смертоносную инфекцию.
Когда Роланд вернулся в свое тело во второй раз, оно было охвачено таким глубоким сном, что на миг он подумал, что у него началась кома... состояние, в котором все функции организма снижены до такой степени, что минутами он ощущал, как его собственное сознание начинает соскальзывать в глубокую тьму.
Но он заставил свое тело проснуться, тычками и тумаками выгнал его из темной норы, в которую оно забилось. Он заставил свое сердце биться чаще, заставил свои нервы вновь воспринимать боль, которая, как пламенем, обжигала его кожу и вернула его плоть в мучительную действительность.
Уже наступила ночь. Высыпали звезды. Те штуки, похожие на бопкины, что ему принес Эдди, были, как маленькие комочки тепла в окружавшем его знобком холоде.
Ему не хотелось, но он решил, что обязательно их съест. Но сначала... Он взглянул на белые таблетки, которые держал в руке. Астин, как назвал их Эдди. Нет, не совсем так, но Роланд не мог произнести это слово так, как его выговорил невольник. Главное, что это - лекарство. Лекарство из того, другого мира.
"Если что-нибудь из твоего мира, Невольник, меня прикончит, -невесело подумал Роланд, - то, я думаю, скорее твои снадобья, чем твои бопкины".
Но попробовать все равно придется. Это не то лекарство, которое ему действительно нужно - во всяком случае, по мнению Эдди - но оно должно сбить ему жар.
"Три сейчас, три потом. Если будет какое-нибудь "потом".
Роланд положил в рот три таблетки, потом сдвинул с картонного стакана с питьем крышку, сделанную из какого-то странного белого материала - не из стекла и не из бумаги, а из чего-то, немного похожего и на то, и на другое - и запил их.
Первый глоток совершенно ошеломил его, ошеломил до такой степени, что он некоторое время полулежал, прислонившись к камню, и глаза его были так широко раскрыты, так неподвижны и так полны отраженного света, что любой прохожий, несомненно, принял бы его за мертвеца. Потом он стал жадно пить, держа стакан обеими руками, почти не замечая гнилой, пульсирующей боли в искалеченных пальцах - так он был потрясен вкусом напитка.
"Сладко! Боги, такая сладость! Такая сладость! Такая...”
В горле у него застрял один из маленьких кубиков льда, лежавших в питье. Он закашлялся, постучал себя кулаком по груди, и кубик выскочил. Теперь голова болела по-другому: это была та серебристая боль, что появляется, когда слишком быстро пьешь что-нибудь чересчур холодное.
Он лежал неподвижно, ощущая, как сердце у него колотится, гоняет кровь, словно разогнавшийся мотор, чувствуя, как новая энергия вливается в его тело так быстро, что ему показалось, будто он вот-вот взорвется. Он машинально оторвал от рубашки еще один лоскут - скоро от нее останется только висящая у него на шее тряпица - и расстелил его у себя на ноге. Когда питье кончится, он вытряхнет на нее лед и приложит к раненой руке. Но мысли его блуждали далеко.
"Сладко! - снова и снова твердил он про себя, пытаясь понять смысл происходящего или хотя бы убедить себя, что в нем есть смысл, почти так, как Эдди пытался убедить себя, что другой реально существует, что это не какая-то психическая судорога, не какая-то другая часть его сознания, которая силится его обмануть. - Сладко! Сладко! Сладко!”
В темный напиток был щедро добавлен сахар, даже больше сахара, чем Мартен - а за его суровой внешностью аскета скрывался изрядный чревоугодник - сыпал себе в кофе.
Сахар... белый... порошок...
Взгляд стрелка упал на пакеты, едва видные под травой, которую он на них накидал, и у него промелькнула мысль: быть может, то, что добавлено в питье, и то, что лежит в пакетах - одно и то же? Он знал, что здесь, где они находились в двух разных телах, Эдди прекрасно понимал его; он предполагал, что, если бы он перешел в мир Эдди в своем собственном теле (а Роланд инстинктивно понимал, что это выполнимо... хотя, если дверь закроется, пока он будет там, он останется там навсегда, как Эдди навсегда остался бы здесь, если бы они оба в этот момент находились здесь), он так же хорошо понимал бы язык его мира. Побывав в сознании Эдди, он узнал, что языки обоих миров прежде всего сходны. Сходны, но не идентичны. Здесь сэндвич зовется "бопкин". Там "подкинуть" означает найти какую-нибудь еду. Так что... разве не может быть, что вещество, которое Эдди называет "кокаин", здесь, в мире стрелка, называется сахар?
Подумав, он отверг это предположение. Эдди купил питье открыто, зная, что за ним следят слуги Жрецов Таможенного Досмотра. Кроме того, у Роланда было впечатление, что он заплатил за него сравнительно мало. Даже меньше, чем за бопкины с мясом. Нет, сахар - не кокаин, но Роланд не мог понять, зачем людям может быть нужен кокаин - да, коли на то пошло, любое другое запрещенное законом снадобье - в мире, где такое сильнодействующее средство, как сахар, стоит так дешево и его так много.
Он еще раз взглянул на мясные бопкины, почувствовал, что ему начинает хотеться есть... и с изумлением и растерянной благодарностью понял, что чувствует себя лучше.
Питье? Это оно помогло? Сахар в питье?
Возможно, отчасти - но часть эта невелика. Когда человек теряет силы, сахар может восстановить их; это ему известно еще с детства. Но сахар не может притупить боль или угасить огонь лихорадки в твоем теле, когда какая-нибудь инфекция превратила его в пылающую печь. А ведь с ним-то произошло именно это... и все еще происходит.
Судорожная дрожь прекратилась. На лбу у него выступил пот. Впившиеся ему в горло рыболовные крючки, похоже, стали исчезать. Это было невероятно, и в то же время это был неоспоримый факт, а не просто игра воображения и не самовнушение (по правде говоря, стрелок не был способен на такую легкомысленную вещь, как самовнушение, уже десятки неисчислимых и непознаваемых лет). Отсутствующие пальцы руки и ноги еще дергало, но, по его мнению, даже и эта боль стала не такой острой.
Роланд запрокинул голову, закрыл глаза и возблагодарил Бога.
Бога и Эдди Дийна.
"Смотри, Роланд, не клади свое сердце возле его руки, это было бы ошибкой, - проговорил голос из более дальних глубин его сознания (это был не нервный, хихикающий, стервозный голос человека в черном, и не грубый, хриплый голос Корта; Роланду показалось, что это - голос его отца). - Ты ведь знаешь: то, что он сделал для тебя, он сделал потому, что это нужно для него самого, так же, как ты знаешь, что эти люди - пусть они и Инквизиторы - отчасти или даже полностью правы насчет него. Он слабый сосуд, и причина, по которой они его забрали, не была ни лживой, ни низкой. Не спорю, в нем есть сталь. Но в нем есть и слабость. Он как Хэкс, повар. Хэкс подсыпал яд неохотно... но от этого вопли умирающих, когда у них лопались кишки, не становились тише. И есть еще одна причина остерегаться...”
Но Роланд и без всяких голосов знал, что это за вторая причина. Он видел ее раньше, в глазах Джейка, когда мальчик, наконец, начал понимать, какая у стрелка цель.
"Не клади свое сердце возле его руки; это было бы ошибкой".
Добрый совет. Хорошо относясь к тем, кому придется со временем причинить зло, ты причиняешь зло себе.
"Помни свой долг, Роланд".
- Я никогда его не забывал, - прохрипел он; а звезды лили на землю свой безжалостный свет, а волны со скрежетом накатывались на берег, а чудовища, похожие на омаров, выкрикивали свои идиотские вопросы. - Мой долг - мое проклятие. А проклятым незачем сворачивать с пути!