ОДЕТТА НА ДРУГОЙ СТОРОНЕ 1 глава




 

Пройдет совсем немного времени, и Роланд будет думать: "Любая другая женщина, калека или нет, которую внезапно в толчки погонит по проходу торгового центра, где она занималась своим делом (бессмысленным, если угодно), чужак, окопавшийся у нее в голове; погонит и под раздающиеся за спиной чьи-то надсадные крики "Стой!" впихнет в тесную комнатушку, затем вдруг развернет и примется заталкивать туда, куда по законам реальности затолкать что бы то ни было совершенно невозможно - нет места, - после чего выяснится, что она неожиданно очутилась в целиком и полностью ином мире... по-моему, в подобных обстоятельствах любая другая женщина, безусловно, прежде всего спросит: "Где я?”

Вместо этого Одетта Холмс почти весело поинтересовалась:

- Что, собственно говоря, вы намерены делать с этим ножом, молодой человек?

Роланд поднял взгляд на Эдди: юноша сидел на корточках, держа клинок меньше, чем в четверти дюйма от его шеи. Реши Эдди воспользоваться ножом, стрелок даже при своем сверхъестественном проворстве никак не сумел бы увернуться достаточно быстро.

- Да, - сказал Роланд. - Что ты собираешься делать?

- Не знаю, - ответил Эдди полным отвращения к себе голосом. -Наверно, отхватить кусманчик для наживки. Ясное дело, не похоже, чтобы я явился сюда рыбачить. Или нет?

Он швырнул нож в сторону коляски Владычицы, взяв, однако, много правее. Нож по рукоятку воткнулся в песок и задрожал.

Тогда Владычица повернула голову и начала:

- Хотелось бы знать, не соизволите ли вы объяснить, куда меня завез...

И умолкла. Она сказала "хотелось бы знать, не соизволите ли вы" до того, как повернула голову настолько, чтобы увидеть - позади никого нет. Стрелок с определенной долей неподдельного интереса отметил: Владычица Теней умолкла не сразу - факт ее болезненного состояния превращал определенные вещи в элементарные жизненные истины. Например, если она откуда-то куда-то переместилась, кто-то должен был это сделать. Но позади никого не было.

Ни живой души.

Она опять посмотрела на Эдди и на стрелка - тревожными, смущенными, смятенными темными глазами - и тогда уже спросила:

- Где я? Кто меня вез? Как вышло, что я здесь? И, уж если на то пошло, как вышло, что я одета, коль скоро я сидела дома, в халате, и смотрела ночные двенадцатичасовые новости? Кто я? Где? Кто вы такие?

"Она спрашивает "кто я?" - подумал стрелок. - Дамба прорвана, вопросы хлынули потоком; этого следовало ожидать. Но этот вот вопрос - "кто я?"... даже сейчас она, по-моему, не знает, что задала его.

И когда она его задала".

Ибо она задала свой вопрос до.

До того, как поинтересоваться, кто такие они, эта женщина спросила, кто она.

Эдди перевел взгляд с прелестного юного/старого лица негритянки, сидевшей в инвалидном кресле, на Роланда.

- Это как же так она не знает?

- Не могу сказать. Должно быть, шок.

- И шок откинул ее обратно аж в гостиную, где она сидела до того, как отправиться в Мэйси? Ты уверяешь меня, будто последнее, что она помнит -это как сидела в халате и слушала треп какого-то прилизанного хлыща про то, что во Флорида-Киз нашли того конченого типа, который взгромоздил на стену рядом с лично добытым ценным марлинем левую кисть Кристы Мак-Олифф? Роланд не ответил.

Оторопев еще сильнее, Владычица сказала:

- Кто такая Криста Мак-Олифф? Одна из пропавших без вести участников "Рейдов свободы"? <"Рейды свободы" осуществлялись в рамках движения за права человека; целью этих рейдов было выявление дискриминации по отношению к цветному населению в общественном транспорте>.

Теперь настала очередь Эдди не отвечать. Участники "Рейдов свободы"? Это-то, черт возьми, кто такие?

Стрелок коротко взглянул на него, и Эдди без особого труда смог прочесть в его глазах: "Она в шоке, ты что, не видишь?”

"Роланд, старина, я понимаю, о чем ты, но шок отшибает мозги только до определенной степени. Когда ты вломился ко мне в башку, точно Уолтер Пэйтон под "крэком", я и сам испытал легкое потрясение, но мои банки памяти оно не стерло".

Кстати о шоке, еще одну изрядную встряску Эдди получил, когда Владычица Теней проезжала в дверь между мирами. Он стоял на коленях над безвольным телом Роланда, и нож уже почти касался уязвимой кожи горла... впрочем, сказать по правде, воспользоваться им Эдди все равно бы не сумел, во всяком случае, в тот момент: загипнотизированный, он не сводил глаз с дверного проема - там, в универмаге Мэйси, полки по обе стороны прохода стремительно помчались вперед. Это опять напомнило Эдди "Сияние", где зритель видел то же, что и маленький мальчик, который ехал на трехколесном велосипеде по коридорам населенного призраками отеля. Он вспомнил, как в одном из коридоров мальчуган увидел страшную парочку - мертвых двойняшек. Проход, на который Эдди смотрел сейчас, заканчивался куда более по-земному - белой дверью. На ней скромными печатными буквами было написано: "Просим брать для примерки не больше двух вещей одновременно". Да, это, несомненно, был универмаг Мэйси. Точно, Мэйси.

Метнувшаяся вперед черная рука распахнула дверь. Позади мужской голос (голос фараона, если Эдди хоть раз слышал, как орут менты... а в своем времени он их переслушал немало) надрывался: "брось, там нет выхода, только хуже будет, напрочь все себе изгадишь"; слева, в зеркале, Эдди мельком увидел негритянку в инвалидном кресле и, как ему потом вспоминалось, подумал: "Господи Иисусе, он ее догнал, факт, вот только вид у нее по этому случаю не больно-то радостный".

Тут все завертелось, помчалось по кругу, и в следующую секунду оказалось, что Эдди смотрит на себя самого. Открывшаяся взору Эдди картина стремительно помчалась на него, и молодому человеку захотелось вскинуть руку с ножом, закрыться - ощущение, что он смотрит двумя парами глаз, внезапно сделалось непереносимым, бредовым, чересчур противоречащим здравому смыслу, и, не загородись Эдди, непременно свело бы его с ума - но все происходило слишком быстро, чтобы что-то успеть.

Инвалидное кресло проехало в дверь. Оно прошло впритык; Эдди услышал, как пронзительно скрипнули о косяки ступицы. В тот же миг он услышал еще один звук, густой, чмокающий, точно что-то рвалось; звук этот вызвал в памяти какое-то слово (плацентарный), которое Эдди не вполне мог припомнить, поскольку не знал, что знает его. Потом женщина покатила по плотно слежавшемуся песку в его сторону. Она уже не казалась злой, как черт, - честно говоря, она вообще мало походила на ту бабу, которую Эдди мельком увидел в зеркале, но он полагал, что это не удивительно: когда ни с того, ни с сего выезжаешь из примерочной Мэйси на берег моря в каком-то Богом забытом захолустье, где попадаются омары величиной с маленькую колли, то слегка захватывает дух. Это, сознавал Эдди Дийн, он может лично засвидетельствовать.

Проехав около четырех футов (впрочем, и это расстояние она одолела лишь благодаря уклону и плотному шершавому песку), женщина остановилась. Руки, должно быть, работавшие рычагами, приводившими в движение колеса, выпустили их ("Когда завтра утром вы проснетесь с болью в плечах, можете возложить вину на Сэра Роланда, мадам", - угрюмо подумал Эдди) и взамен крепко стиснули подлокотники: женщина внимательно разглядывала мужчин. Дверной проем за ее спиной уже исчез. Исчез? Это было не вполне верно. Дверь словно бы свернулась, сложилась гармошкой, как на пущенной задом наперед пленке. Это началось в тот миг, когда магазинный шпик с грохотом вломился в другую, более земную дверь - ту, что отделяла примерочную от торгового зала. Полагая, что воровка запрется, детектив разогнался сильнее, чем следовало, и Эдди подумал, что, пролетев через кабинку, малый здорово звезданется о дальнюю стену, но увидеть, произойдет это или нет, юноше было не суждено. Перед тем, как ужимающееся пространство на месте двери между мирами окончательно исчезло, Эдди увидел, что на той стороне все застыло без движения.

Фильм превратился в неподвижный фотоснимок.

Остался только двойной след инвалидной коляски. Он начинался из песчаного ниоткуда и через четыре фута обрывался там, где сейчас стояло кресло со своей пассажиркой.

- Может, кто-нибудь объяснит мне, где я и как сюда попала?

Пожалуйста, - попросила (почти взмолилась) женщина в инвалидном кресле.

- Я тебе одно скажу, Элли, - отозвался Эдди. - Ты больше не в Канзасе.

Глаза женщины наполнились слезами. Эдди видел, что она старается сдержаться, но ее усилия не увенчались успехом, и она расплакалась. Охваченный яростью (а также отвращением к себе), Эдди накинулся на стрелка, который уже успел, пошатываясь, подняться на ноги и теперь пошел, но не к всхлипывающей Владычице. Вместо этого Роланд отправился за ножом. - Объясни ей! - заорал Эдди. - Ты притащил ее сюда, ну так валяй, объясни ей, в чем дело! - И через секунду, сбавив тон, добавил: - А потом объясни мне, как получается, что она не помнит себя.

Роланд не ответил. Не сразу. Он нагнулся, зажал рукоятку ножа между двумя уцелевшими пальцами правой руки, осторожно перенес в левую руку и сунул в ножны, висевшие сбоку на ремне. Он все еще пытался разрешить загадку, с которой столкнулся в сознании Владычицы. В отличие от Эдди Владычица Теней отбивалась, дралась как кошка, начав отчаянное сопротивление в ту минуту, когда Роланд выступил вперед, и прекратив его уже за порогом магической двери. Схватка началась сразу, как женщина почувствовала присутствие стрелка, незамедлительно, ведь она ничуть не удивилась. Пережив это вместе с ней, испытав лично, Роланд ничего не понимал. Вторгшийся в сознание этой женщины чужак не застал ее врасплох -ни капли удивления, лишь мгновенно вспыхнувшая ярость, ужас и с ходу начатая битва: стряхнуть, вырваться, освободиться от чужака. Она даже не приблизилась к победе - не могла, как подозревал Роланд, - но это не удержало ее от неистовых попыток одержать верх. Стрелок почувствовал: от злобы, ненависти и страха эта женщина обезумела.

В ней он ощущал только тьму - сознание, погребенное под обвалом.

Вот только...

Вот только в ту минуту, когда они вихрем промчались в дверной проем и разделились, он пожалел - отчаянно, безрассудно пожалел, - что не может замешкаться еще на мгновенье. Одно мгновение столько могло бы объяснить! Ведь женщина, сидевшая сейчас перед ними, не была той, в чьем сознании побывал Роланд. Находиться в сознании Эдди было все равно, что находиться в комнате с нервно трепещущими, потеющими стенами. Находиться в сознании Владычицы - все равно, что лежать нагишом в темноте, где по тебе ползают ядовитые змеи.

До последнего момента.

Под конец она переменилась.

Было что-то еще, по убеждению Роланда, жизненно важное - но он не мог не то понять, не то вспомнить, что именно. Что-то вроде (беглый взгляд) дверного проема, только в ее сознании. Какое-то (ты разбила "на память" это была ты) внезапное, короткое озарение. Как на занятиях, когда наконец поймешь...

- Иди ты на хуй, - с отвращением проговорил Эдди. - Робот ты гадский, и больше никто.

Он решительно прошел мимо Роланда к женщине, опустился рядом с ней на колени и, когда она, точно утопающая, в панике крепко обхватила его обеими руками, не отстранился и сам обнял ее.

- Все путем, - сказал он. - То есть не то, чтоб высший класс, но ничего. Порядок.

- Где мы? - всхлипывала она. - Я сидела дома и смотрела телевизор, чтобы узнать, выбрались ли мои друзья из Оксфорда живыми, а теперь я здесь И ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, ГДЕ ЭТО - ЗДЕСЬ!

- Ну и я не знаю, - сказал Эдди, обнимая ее покрепче и начиная легонько баюкать, - но догадываюсь, что мы товарищи по несчастью. Я тоже из ваших краев, из старичка Нью-Йорка, и пережил то же самое... ну, чуть по-другому, но принцип тот же... с вами все будет отлично. - Словно поразмыслив, он прибавил: - До тех пор, пока омары будут вам по вкусу.

Она с плачем прильнула к Эдди. Тот держал ее в объятиях, укачивая, и Роланд подумал: "Теперь с Эдди все будет в порядке. Его брат погиб, но теперь у парня есть о ком заботиться, так что с ним все будет в порядке". Тем не менее стрелок почувствовал угрызения совести, постыдную и недостойную боль в сердце: он был способен стрелять (пусть левой рукой), убивать, упорно идти вперед, в поисках Башни жестоко и беспощадно проламываясь сквозь годы и расстояния - даже, кажется, измерения. Он умел выжить, порой даже защитить - спас же он мальчика Джейка от медленной смерти на постоялом дворе и от домогательств прорицательницы, обитающей у подножия гор... Впрочем, в конце концов он позволил Джейку умереть. И не случайно, нет. Роланд совершил тогда сознательный акт отречения. Сейчас он смотрел на своих спутников. Обняв женщину, Эдди уверял ее, что все обойдется. Он сам так не смог бы, и к наполнявшему сердце стрелка раскаянию присоединился тайный страх.

"Если за Башню ты отдал свою душу, Роланд, ты уже проиграл. Бессердечное создание не знает любви, тварь же, коей любовь неведома, -зверь. Возможно, быть зверем - вещь терпимая (хотя человек, ставший зверем, в конце концов непременно платит, и очень дорого), но что, если ты достигнешь своей цели? Что, если ты, бессердечный, в самом деле пойдешь на штурм Башни и одержишь победу? И, коль в сердце твоем лишь тьма, что ждет тебя? Только одно: зверь выродится в чудовище. Какая злая насмешка -добиться своего, будучи зверем; все равно, что подарить увеличительное стекло элефанту. Но добиться цели, сделавшись чудовищем...

Заплатить цену ада - это одно. Но хочешь ли ты владеть им?”

Он подумал об Элли; о девушке, что когда-то ждала его у окна; о слезах, пролитых им над безжизненным трупом Катберта. О, тогда он любил.

Да. Тогда.

- Я хочу любить, хочу! - умоляюще воскликнул он, но, хотя теперь вместе с женщиной в инвалидном кресле плакал и Эдди, глаза стрелка остались сухими, как пустыня, которую он пересек, стремясь достичь этого бессолнечного моря.

На вопрос Эдди Роланд собирался ответить позже. Это он собирался сделать, исходя из тех соображений, что осторожность Эдди не помешает. Провалы в памяти Владычицы Теней объяснялись просто: в ней одновременно обитали две разных женщины.

И одна из них была опасна.

Эдди рассказал женщине, что сумел, умолчав о перестрелке, но честно изложив все прочее.

Когда он закончил, она некоторое время сидела совершенно тихо и неподвижно, сложив руки на коленях.

С гор, которые постепенно теряли крутизну и несколькими милями восточнее мало-помалу сходили на нет, бежали маленькие ручейки. Из них и брали воду Роланд с Эдди, пока шли на север. Поначалу Роланд был слишком слаб, и по воду ходил Эдди, но время шло, и вот уже в походы за водой мужчины стали отправляться по очереди. Чтобы найти ручей, всякий раз приходилось забредать все дальше и искать все дольше. Чем сильнее оседали горы, тем ленивее журчали эти крохотные потоки, но здоровью путников вода не вредила.

Пока что.

Накануне по воду ходил Роланд. Таким образом выходило, что сегодня очередь Эдди. Однако стрелок снова взвалил на плечи бурдюки и без единого слова удалился к ручью. Эдди счел это проявлением странной тактичности и, вопреки желанию остаться равнодушным к этому жесту (и, честно говоря, ко всему, что касалось Роланда), обнаружил, что все-таки слегка растроган. Женщина слушала Эдди внимательно, не перебивая, неотрывно глядя ему в глаза. В какой-то момент Эдди сказал бы, что она на пять лет старше его, в другой - что ей не больше пятнадцати. Только в одном можно было не сомневаться: он влюблялся в нее.

Когда Эдди завершил свой рассказ, женщина на миг молча замерла в кресле, глядя уже не на молодого человека, а мимо, в волны, которые должны были с заходом солнца принести омаров с их непонятными крючкотворскими вопросами. Омаров Эдди описал особенно тщательно. Ей было лучше слегка испугаться сейчас, чем сильно - когда эти твари выберутся на берег порезвиться. Он думал, что, услышав, как обитатели моря обошлись с рукой и ногой Роланда, и хорошенько приглядевшись к ним, женщина не захочет их есть. Хотя в конце концов голод переборет дид-э-чик и дам-э-чам.

Глаза женщины были холодными и далекими.

- Одетта? - окликнул он минут пять спустя. Она уже представилась ему. Одетта Холмс. Эдди счел имя великолепным.

Выведенная из задумчивости молодая женщина снова посмотрела на него. Чуть улыбнулась. И произнесла одно-единственное слово:

- Нет.

Эдди, не в состоянии придумать подходящий ответ, лишь поглядел на нее, думая, что до этой минуты не понимал, каким беспредельным может быть простое отрицание.

- Не понял, - наконец произнес он. - На что это вы неткаете?

- На все на это. - Одетта повела рукой (Эдди заметил, какие сильные у нее руки - холеные, гладкие, но очень сильные), захватив море, небо, прибрежный песок, грязные холмы предгорья, где стрелок в эту минуту, вероятно, искал воду (или, может быть, был съедаем заживо каким-то неизвестным и интересным чудовищем - положа руку на сердце, Эдди не хотелось задумываться об этом). Короче, обозначив весь мир.

- Я понимаю, каково вам. Поначалу я и сам представлял собой тяжелый случай сомнений во взаправдашности всего этого. - Но так ли это было? Если вспомнить, Эдди, кажется, просто смирился и принял все, как неизбежное -возможно, из-за слабости, дурноты и раздиравшей его острой потребности в марафете. - Это пройдет.

- Нет, - снова сказала она. - По-моему, произошло одно из двух, и неважно, что именно, но я по-прежнему в Оксфорде, штат Миссисипи. А это все не настоящее.

И она продолжала (будь ее голос громче, или, быть может, если бы Эдди не затягивало в любовный омут, получилась бы чуть ли не нотация. Но в сложившихся обстоятельствах слова Одетты больше напоминали не выговор, а лирические стихи, и Эдди был вынужден постоянно напоминать себе: "Только вот на самом деле все это - чушь собачья, и ты должен убедить ее в этом. Ради нее самой").

- Возможно, я получила травму головы, - сказала она. - Жители Оксфорд-Тауна печально известны тем, что любят помахать дубинкой или колуном.

Оксфорд-Таун.

Это название вызвало в далеких глубинах сознания Эдди неясный всплеск узнавания. Одетта произнесла его чуть напевно, что по непонятной причине ассоциировалось у него с Генри... с Генри и мокрыми пеленками. Почему? Как? Сейчас это не имело значения.

- Вы пытаетесь объяснить, что по-вашему все это - сон, который снится вам, пока вы лежите в обмороке?

- Или в коме, - откликнулась она. - И не нужно смотреть на меня так, словно вы считаете это абсурдом, поскольку ничего абсурдного тут нет. Вот, взгляните.

Она аккуратно раздвинула волосы повыше левого виска, и Эдди увидел: Одетта зачесывает их набок не просто из любви к такому стилю. Под водопадом волос открылась старая рана, уродливая, покрытая рубцами - не бурыми, а серовато-белыми.

- Кажется, в вашем времени жизнь порядком вас побила, - сказал он.

Одетта нетерпеливо пожала плечами.

- Порядком побила, порядком и обласкала, - сказала она. - Может быть, все уравновешивается. Я показала вам это только потому, что в возрасте пяти лет три недели провела в коме. Тогда я много грезила. О чем, вспомнить не могу, но мама, помнится, говорила, что было понятно: пока я продолжаю болтать, я не умру. А болтала я, похоже, беспрерывно, хотя, рассказывала мама, из дюжины слов и одного было не разобрать. Я помню другое: мои видения были очень яркими.

Одетта примолкла, оглядываясь.

- Такими же, каким кажется это место. И вы, Эдди.

Когда Одетта произнесла его имя, по рукам Эдди побежали колкие мурашки. Да, да, он подхватил любовный недуг. Притом в тяжелой форме.

- И он. - Она вздрогнула. - Он кажется мне здесь самым ярким.

- Так и должно быть. Я хочу сказать, неважно, что вы думаете - мы правда настоящие.

Она одарила Эдди вежливой улыбкой, в которой не было ни капли веры.

- Откуда у вас та штука на голове? - спросил он.

- Какая разница? Я просто хочу подчеркнуть, что случившееся однажды с тем же успехом может произойти снова.

- Нет, просто любопытно.

- В меня угодил кирпич. Это была наша первая поездка на север. Мы приехали в небольшой городок Элизабет - это в штате Нью-Джерси. Приехали в вагоне для "Джима Кроу".

- Это еще что такое?

Одетта наградила его недоверчивым, почти презрительным взглядом.

- Где вы жили до сих пор, Эдди? В бомбоубежище?

- Я из другого времени, - сказал он. - Можно спросить, сколько вам лет, Одетта?

- Достаточно, чтобы участвовать в выборах, и недостаточно, чтобы мной интересовалась служба социального обеспечения.

- Надо понимать, меня поставили на место.

- Впрочем, надеюсь, что мягко, - сказала она и улыбнулась той сияющей, лучезарной улыбкой, от которой руки Эдди покрывались гусиной кожей.

- Мне-то двадцать три, - сказал он, - но я родился в шестьдесят четвертом - в том году, из которого Роланд забрал вас.

- Вздор.

- Нет. Когда он забрал меня, я жил в восемьдесят седьмом.

- Ну хорошо, - секундой позже сказала Одетта, - это, конечно, очень упрочивает ваши доводы в пользу реальности окружающего, Эдди.

- Вагон для "Джима Кроу"... там должны были ездить чернокожие?

- Негры, - поправила она. - Называть негра чернокожим довольно грубо, вам не кажется?

- Примерно к восьмидесятому году вы все станете себя так называть, -сказал Эдди. - Когда я был пацаном, назвать черного парня негром было все равно, что ввязаться в драку. Ну, как черножопым обозвать.

Одетта с минуту неуверенно смотрела на него, потом опять покачала головой.

- Тогда расскажите мне про кирпич.

- Выходила замуж мамина младшая сестра, София, - начала она. -Правда, ма всегда звала ее Сестрица Синька - очень уж та любила синее. Или, как выражалась мама, по крайней мере "воображала, будто любит". Поэтому я всегда, даже до того, как мы познакомились, звала ее Тетей Синькой. Венчание было просто прелесть, а после устроили вечеринку. Я помню все подарки! - Она рассмеялась. - В детстве подарки всегда кажутся такими чудесными, правда, Эдди?

Он улыбнулся.

- Ага, это вы верно подметили. Подарки всегда помнишь, что свои, что чужие.

- В то время мой отец уже начал хорошо зарабатывать, но я знала только, что мы преуспеваем. Так это всегда называла мама. Однажды я рассказала ей, что девочка, с которой я играла, спросила, богатый ли у меня папа. Мать объяснила: если кто-нибудь из моих приятелей когда-нибудь снова задаст мне этот вопрос следует отвечать именно так: мы преуспеваем. Поэтому родители смогли подарить Тете Синьке прекрасный фарфоровый сервиз. Помню...

Голос Одетты дрогнул. Рука поднялась к виску и рассеянно потерла его, словно там зарождалась головная боль.

- Что помните, Одетта?

- Помню, мама подарила ей на память.

- Что?

- Простите, у меня разболелась голова. От этого язык заплетается. И вообще не пойму, зачем я все это вам рассказываю.

- Вам неприятно?

- Нет. Мне все равно. Я хотела сказать, что мама подарила ей особую тарелочку. Белую, с вьющимся по краю нежным синим узором. - Одетта едва заметно улыбнулась. Эдди подумал, что улыбка не совсем спокойная. Воспоминание о тарелке на память чем-то тревожило Одетту, и то, что близость, реальность - злободневность - этого воспоминания словно бы затмили ту крайне странную ситуацию, в которой очутилась Одетта, ситуацию, которая заслуживала если не полного, то преимущественного ее внимания, обеспокоило юношу. - Я вижу эту тарелочку так же ясно, как сейчас вижу вас, Эдди. Мать вручила ее Тете Синьке, а та расплакалась и никак не могла перестать. По-моему, похожую тарелочку тетя уже видела, правда, давно, когда они с мамой были маленькими, и, разумеется, их родители не могли позволить себе купить такую вещицу. Ни ей, ни тете в детстве ничего на память не дарили. После вечеринки Тетя Синька с мужем на медовый месяц отправились в Грейт-Смоукиз. Они поехали поездом.

- В вагоне "Джима Кроу", - сказал он.

- Правильно! В вагоне "Джима Кроу"! Вот где в те дни ездили и ели негры. Вот что мы пытаемся изменить в Оксфорд-Тауне.

Она глядела на Эдди, почти наверняка ожидая настойчивых уверений в том, что она здесь, но Эдди снова попался в паутину собственных воспоминаний: мокрые пеленки и эти два слова. Оксфорд-Таун. Но внезапно пришли другие слова, одна-единственная строчка, и все-таки он сумел вспомнить: ее, повторяя снова и снова, напевал Генри; напевал, пока мать не сказала: будь любезен, замолчи, дай послушать Уолтера Кронкайта.

...Ах, лучше б расследовать дело скорей... Вот какие это были слова.

Их монотонно, в нос, напевал Генри. Эдди попытался вспомнить еще что-нибудь, но не сумел. Собственно, удивляться было нечему - тогда ему не могло быть больше трех лет. Ах, лучше б расследовать дело скорей. От этих слов Эдди пробрал озноб.

- Эдди, с вами все в порядке?

- Да. А что?

- Вы задрожали.

Он улыбнулся.

- Ну, значит, по моей могилке гуляет Дональд Дак <внезапно вздрогнув, англичане и американцы говорят: "по моей могиле прошел гусь". Дак (duck), англ. - утка>.

Одетта засмеялась.

- Ну, как бы там ни было, свадьбу я, по крайней мере, не испортила. Неприятность произошла, когда мы пешком возвращались на станцию. Мы переночевали у подруги Тети Синьки, а утром отец вызвал такси. Такси приехало почти сразу, но когда шофер увидел, что мы - цветные, то укатил, да так быстро, точно у него полыхала голова и уже занималось мягкое место. Подруга Тети Синьки еще раньше ушла на вокзал с нашим багажом - багажа была уйма, ведь мы собирались провести неделю в Нью-Йорке. Помню, отец сказал, что ждет - не дождется, чтобы увидеть, как засияет моя мордашка, когда в Центральном Парке пробьют часы и зверюшки затанцуют. До станции, сказал он, спокойно можно дойти пешком. Мать мигом согласилась - отличная мысль, тут не больше мили; будет очень приятно размять ноги после того, как мы уже просидели три дня в одном поезде и еще полдня просидим в другом. Отец отозвался - да, к тому же погода великолепная... но, кажется, я и в пять лет понимала - отец в бешенстве, они с мамой боятся вызвать другое такси, поскольку опять может произойти то же самое.

И мы зашагали по улице. Я шла у внутреннего края тротуара (мама опасалась, как бы мне не оказаться слишком близко к потоку машин) и, помнится, гадала, что имел в виду папа - неужели, когда я увижу те часы в Центральном парке, лицо у меня вправду засветится, и не больно ли это будет. Вот тут-то мне на голову и свалился кирпич. На какое-то время все окуталось тьмой. Потом начались сны. Яркие, живые сны.

Одетта улыбнулась.

- Как этот, Эдди.

- Кирпич упал сам или кто-то его сбросил?

- Никого так и не нашли. Полиция (мама рассказала мне об этом намного позднее, мне уже было лет шестнадцать) отыскала место, откуда, по их мнению, взялся этот кирпич - но он оказался не единственным, которого там недоставало, а еще больше было сидящих неплотно, кое-как. Под самым окном пятого этажа в многоквартирном доме. Дом предназначался к сносу, но, конечно, служил пристанищем куче народа. Особенно по ночам.

- Ясное дело, - сказал Эдди.

- Никто не видел, чтобы кто-то выходил из здания, и дело пошло по разряду несчастных случаев. Мать говорила, что думает, будто это и есть несчастный случай, но, по-моему, она кривила душой. Она даже не потрудилась попробовать объяснить мне, что думал отец. Оба они еще очень переживали из-за того, как таксист укатил, едва поглядев на нас. Это больше, чем что-либо другое убедило их, что наверху кто-то был. Он просто выглянул в окно, увидел, как мы подходим, и решил скинуть на черномазых кирпич. Скоро появятся ваши омарообразные?

- Нет, - сказал Эдди. - До темноты - нет. Выходит, первое ваше соображение - что все это коматозный сон типа тех, какие были, когда вас шарахнуло кирпичом. Только вместо кирпича на этот раз было что-то вроде полицейской дубинки.

- Да.

- А другое?

Лицо и голос Одетты были довольно спокойными, голова же полна отталкивающих, безобразных картин; они стаей диких гусей проносились перед ее мысленным взором и все представляли собой одно: Оксфорд-Таун, Оксфорд-Таун. Как там было в песенке? Двоих под луной укокошил злодей; Ах, лучше б расследовать дело скорей. Не совсем точно, но близко к тексту. Близко.

- Я могла сойти с ума, - сказала она.

Первым, что пришло Эдди в голову, было: Одетта, если вы думаете, что сошли с ума, вы рехнулись.

Однако по краткому размышлению молодому человеку показалось, что такая линия аргументации невыгодна.

Поэтому Эдди не стал ничего говорить и некоторое время молча сидел подле инвалидного кресла Одетты: колени подтянуты к груди, пальцы обхватили запястья.

- Вы действительно не могли жить без героина?

- И не могу, - отозвался Эдди. - Это все равно, что быть алкоголиком или баловаться крэком. Не та штука, с которой можно когда-нибудь завязать. Знаете, бывало, слышишь это, а в голове - "ну да-да-да, конечно". Но теперь я понял. Меня еще тянет к нему, - наверное, какая-то частица во мне будет всегда тянуться к героину, но физиологическая часть позади.

- Что такое "крэк"? - спросила Одетта.

- В вашем "когда" это еще не придумали. За основу берется кокаин. Правда, это все равно, что превращать тротил в атомную бомбу.

- Вы так делали?

- Господи Иисусе, нет. Мой профиль - героин. Я ведь уже рассказывал. - Вы не похожи на наркомана, - заметила Одетта.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-01-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: