Содержание
К читателю
Свобода - навсегда
Поезд отправляется в нирвану
Весёлые истории
Моя Богиня
А вместо цветов - дрова
Романтика под кайфом
Пересадка крыльев
Хроника последней весны
УНИВЕР - САМ
ЧАСТЬ 1. ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ЭКЗАМЕНЫ
-- Мебеля
-- Всё ништяк!
-- Великий и могучий...
ЧАСТЬ 2. ХОЖДЕНИЕ ПО АУДИТОРИЯМ
-- Где у человека голова
-- Пять минут идиотизма
-- Удвоение ВВП
ИТОГО
Водка, килька, "пассажирка"
Угарная поездка
-- Предпосылки сделать ноги
-- Хавать
-- На пляже - тупо
-- Мечты сбываются
-- В своей тарелке
-- Любознательная Аня
Ночное похождение
Рождённый ползать
К ЧИТАТЕЛЮ
Эта книга по-своему необычна и уникальна. Она написана буква за буквой, знак за знаком, указкой, зажатой зубами автора. Автор далёк от мазохизма, просто для него это единственная возможность работать на компьютере.
Роман Шиян родился в Волгодонске 22 января 1982 года. Родовая травма, которая была ему причинена акушерами, обернулась для Романа ДЦП - детским церебральным параличом, сделав его инвалидом. В семь лет родители привезли его в Новочеркасск, в специализированную школу-интернат для детей с физическими недостатками, после окончания которой, Роман переселился в Новочеркасский дом-интернат для престарелых и инвалидов, где он живет и сегодня. Он не просто живёт, он занимается творчеством, учится в университете. Не смотря ни на что, и вопреки всему.
Уникальность этой книги ещё и в том, что она предельно правдива. Автор, не стесняясь, предстаёт перед читателем таким, какой он есть, не опасаясь непонимания или несправедливого суда. Он делится с читателем своим мироощущением, своими наблюдениями, рассказывает о таких вещах, о которых многие из нас предпочли бы умолчать, без оглядки на то, как это будет воспринято. Именно поэтому в книге есть места, которые могут вызвать неоднозначную реакцию читателя, есть (как и в жизни) ненормативная лексика, есть натурализм, который может кого-то покоробить. Это всё есть, но зато, в книге нет лжи, нет желания что-то причесать, приукрасить, приврать. Здесь - ПРАВДА, правдивый рассказ о жизни человека, которому выпало несчастье быть инвалидом.
Зачем это всё написано? Наверное, для лучшего понимания их и нас, стандартных людей, которые зачастую смотрят на инвалидов с неким превосходством или брезгливостью, а то и вовсе предпочитая их не замечать. Они такие же, как все мы, так же любят и страдают, так же совершают безумные поступки, так же мечтают о счастье, и Роман Шиян доказывает это своей предельно честной и откровенной книгой "Жил-был я...".
Михаил Мартынов
Посвящается памяти Евгения Осипова.
Очень много приходится врать. Даже не лгать - нет, а именно врать. По мелочам, ради спокойствия или ерундовой выгоды. Не думайте, что я такой плохой, а вы такие хорошие. Все мы одинаковы. И все считаем себя в душе честными людьми.
А. Житинский "Дитя эпохи".
I would tell you about the things they put me through
The pain I've been subjected to
But the Lord himself would blush
The countless feasts laid at my feet
Forbidden fruits for me to eat
But I think your pulse would start to rush
Now I'm not looking for absolution
Forgiveness for the things I do
But before you come to any conclusions
Try walking in my shoes
Try walking in my shoes.
Depeche Mode "Walking in my shoes"*.
В общем, всё, о чём Вы прочитаете в этой книге, - чистая выдумка.
Автор.
СВОБОДА - НАВСЕГДА
В разгаре "тихий час". В школьном дворе не было ни души. Я сбивчиво и одиноко вышагивал взад-вперёд по беседке, мучительно размышляя над вопросом: "Стоит ли переселяться жить в дом престарелых?..". Успокаивающе поскрипывал нестройный ряд запылённых половиц под тяжестью моего бараньего веса, настраивая на продуктивный лад. Басовито содрогалась опустевшая лавочка, где буквально до обеда теснились шумною гурьбой завсегдатаи, знавшие не понаслышке почём фунт "Примы" и пол-литра палёнки*... Но в тот момент все они с отягощёнными желудками разбрелись по кроватям вздремнуть. А мне не спалось - я гулко медитировал. Мысль, навеянная моей учительницей по литературе Татьяной Ивановной, о переселении тела в невиданные края не давала мне покоя.
Накануне, в один из ясных апрельских дней я остался в классе во время большой перемены, чтобы в ускоренном темпе освежить память перед предстоящим уроком. Все остальные мои однокашники свалили во двор покурить, погулять, потрепаться. В класс зашла Татьяна Ивановна с охапкой тетрадей и журналом, в котором фиксировалась наша успеваемость, и села за учительский стол со словами:
- Я так и знала, что ты останешься!...
Я улыбнулся.
Её лицо приняло задумчивый вид. После паузы Татьяна Ивановна спросила, интонацией голоса предвещая разговор на равных и на серьёзную тему:
- Ром, ты никогда не задумывался над тем, где ты будешь жить после окончания школы?
Несколько растерявшись от банального, как мне показалось, вопроса, я ответил:
- Нет... Но, скорее всего, дома... с родителями.
- А не лучше ли тебе остаться жить после школы в доме престарелых?
На моём лице видимо отобразилось недоумение.
- Извини за прямолинейность, но послушай, - продолжала она. - Я видела твоих родителей - они весьма немолодо выглядят. Сколько им? Почти шестьдесят?
Я кивнул.
- Видно, что жизнь для них - тяжёлое испытание... Я ничего не имею против твоих родителей. Наоборот, они дали тебе великолепное воспитание... Но пойми. Ты сейчас в девятом классе, пройдёт ещё три года, прежде, чем твоё обучение подойдёт к концу... Уходить после десятого класса тебе нет никакого смысла. Надеюсь, ты со мной согласен?
- Да, торопиться некуда, - был мой ответ, в котором смешались фаталистическая грусть и пионерский оптимизм. На самом деле, жизнь наскучила мне в те лета, и хотелось перемен. Консервационный режим интерната давил на психику.
- Три года!.. - подчеркнула Татьяна Ивановна. - Твои родители - пожилые люди и время для них течёт очень быстро. А за тобой нужен уход...
- Да я понимаю, - предупреждая ряд неприятных следствий из её монолога, произнёс я.
- К тому же, в доме престарелых проживают не только люди преклонного возраста, но и твои сверстники... Пусть их и немного, тем не менее... Во всяком случае, ты всегда будешь одет, обут и накормлен. В реальной жизни, за воротами детского дома, нет никакой гарантии, что у тебя будет хотя бы это. Подумай над моим предложением. Я ни в коей мере не хотела тебя обидеть или переубедить. Просто, мне кажется, там тебе будет лучше.
После разговора с учительницей я с неделю мысленно почёсывал затылок в размышлении о том, какой вариант будущего мне выбрать. Удобное до определённой поры существование с родителями, где у меня нет никого из друзей и подруг. Или неопределённое проживание в неизвестных условиях, но с похожими, как физически, так и морально, людьми, с которыми рано или поздно завяжу дружбу. С каждым днём второй вариант становился всё более и более привлекательным, обрастающим моими оптимистическими и амбициозными фантазиями. И словосочетание "дом престарелых", которое ассоциируется, если трезво вдуматься, с одиночеством, обречённостью и унынием, преображалось во мне в те годы в прибежище свободы, равенства и взаимопонимания.
Закончив девятый класс, я приехал домой на летние каникулы, и решил деликатно сообщить о своём намерении родителям.
- Разве мы не всё для тебя стараемся делать?! - с вызовом, скрывающим обиду, спросила мама.
- Ма-а?.. Я не в этом смысле... Просто... Ведь здесь у меня никого нет: ни друзей, ни подруг. А там - будут.
- Решай сам, - сухо произнесла мама, продолжая мыть посуду.
Её отстранённость меня несколько смутила. Папе я ничего говорить не стал, зная, что мама сама сообщит ему эту новость за ужином. К новости отец отнёсся довольно спокойно:
- Хочешь жить в доме престарелых? Пожалуйста. Мы не настаиваем. Это твой выбор.
Только год спустя, сидя за столом и на равных общаясь со мной, мама призналась:
- Ты знаешь, сынок, я, когда услышала от тебя, что ты собираешься в стардом, я поначалу на тебя обиделась: родителей своих бросаешь, чужие мы для тебя? И эту вашу Татьяну Ивановну с говном готова была съесть за такой совет, - мама комически показала злобную гримасу. - Как!? Я не позабочусь о своём ребёнке!!? Да я горы сверну!.. Но потом подумала - а ведь она права. Здоровье - никуда, нервы - ни к чёрту! Да дело-то не в этом... Пусть и в золотой ты у нас, но в клетке. Это - да. Неделю-две поживёшь и начинаешь метаться. Тебе и вправду в стардоме будет лучше... К тому же, ты говоришь, подружка твоя, Анжелка, тоже туда собирается.
(Перспектива жить с подружкой в одном и том же заведении меня окрыляла).
И добавила, озабоченно вздохнув:
- Соседи, правда, будут обсуждать: "Бросила-таки своего сыночка" - ну да всем не объяснишь. Так ведь?
Я согласился.
В те незапамятные времена у меня были довольно натянутые отношения с родителями - переходный возраст. Все их нравоучения я воспринимал в штыки, дерзко иронизировал по поводу их высказываний, пытался найти "остроумные" контраргументы. Казалось, что своими советами родители хотят меня унизить в интеллектуальном отношении, намеренно занижают мою самооценку. Помимо всего, у меня создалось некое предубеждение, что папа и мама должны, хоть из кожи вон вылезти, но сделать всё, чтобы у своего эгоистичного сыночка жизнь была в шоколаде. С годами я понял, что истинное счастье доступно лишь единицам из шести миллиардов человек. И постигнуть это чувство способен лишь сам индивид без чьей-либо помощи. Много денег, неограниченная власть, недосягаемая популярность - это ведь всего только эрзацы счастья... Можно ли назвать бесконечное удовлетворение своих инстинктов счастьем?
Обычно, с родителями я ладил... первые две недели после приезда на летние каникулы. Рассказывал, как там в школе... Про взаимоотношения с учителями, воспитателями, нянечками... Кое-что о друзьях и подругах... Когда рассказывать становилось не о чем, смотреть попсовое телевидение - невыносимо, а от прослушивания набивших оскомину историй родителей о своей жизни, и моих проделках в детстве становилось не смешно, я впадал в депрессняк с элементами истерии. Мне абсолютно нечем было себя занять. Папа с утра и до вечера работал на заводе электриком, мама занималась стряпнёй, убирала по дому или ходила по магазинам. Лена, моя старшая сестра, хоть и оставалась бы дома, я с ней всё равно бы не общался, ибо смотрела она на меня свысока, с некоторой долей пренебрежения... Я ей - вопрос, она мне - "Отстань!" или "Отцепись!". Никакого полёта мысли. А так, Лена, обычно, работала. С мамой тоже особо не пообщаешься. Когда я, сидя за столом, затевал длинные монологи, скажем, о парадоксальности субъективного идеализма*, она продолжала молча чистить картошку, жарить котлеты или нарезать капусту. Спустя несколько минут мне становилось ясно, что "народ не внемлет" речам моим.
- Мам, ты меня не слушаешь?! - возмущался я.
- Слушаю, сынок, слушаю. Продолжай, - ответствовала она.
Вскоре я терял интерес к разговору и удалялся в зал рассматривать потолок и, глумясь над самим собой, задавал экзистенциальные вопросы вселенского масштаба, типа: "Какого чёрта я ЗДЕСЬ делаю?!".
С папой завести какой-нибудь диспут тоже не удавалось. С работы он приходил обычно уставший, и не имевший никакого желания со мной разглагольствовать. После ужина, видя мою депрессивную физиономию, папа предлагал сыграть в шахматы. Дух соперничества активировал мои апатичные нервные клетки, и я снова возвращался к жизни.
Однако же неотвратимо наступало утро, часы показывали 10 - я просыпался, и мне снова становилось скучно. Когда моё нытьё об информационном голоде окончательно доставало маму, она чуть ли не насильно снаряжала меня прогуляться во дворе или в неподалёку растущей дубовой роще.
- Иди, разомни кости, проветри мозги. А то совсем как старик стал, - с эти словами мама вежливо посылала сына на улицу.
От таких предложений я обычно отбрыкивался нигилизмами: "Что там делать? Видел я эту рощу!.. Настроения не то" - и уходил в состояние фрустрации, излечиваясь от словесного поноса, но заболевая запором той же природы.
Выйти на улицу я жуть как боялся, думая, что каждый прохожий исподтишка будет тыкать в меня пальцем, косо смотреть в мою сторону или, по крайней мере, сделает вид, что меня нет. Иногда, правда, я, пропитавшись ненавистью к знакомым до боли стенам родной квартиры, уступал маме и, преодолевая свои комплексы, с каменным выражением лица выходил на получасовой моцион в близлежащую рощу. В начале пути была лестница. Весь напряжённый, скованной поступью преодолевая ступеньку за ступенькой, я спускался вниз по лестнице, улавливая своим параноидальным слухом малейшие шорохи. "Лишь бы никого не было в это время. Особенно детей, - судорожно мыслил я. - А то снова их дурацкие пантомимы, шуточки, смешки за спиной". Но самое страшное - это собаки, ибо своим немелодичным лаем они пугали меня, и привлекали к моей персоне незаслуженное всеобщее внимание - драматичная сцена. Чтобы себя как-то воодушевить, набраться смелости и уверенности в себе, я вспоминал вместо молитвы песню Летова "Слепите мне маску". Но проходили взрослые люди - и меня сразу же охватывал "столбняк". Я, прижавшись к стене, не шевелясь и затаив дыхание, пропускал их вперёд. Пробегали по лестницы дети - и слышалось мне, как, удаляясь, они шепчутся, бросив косой взгляд в мою сторону.
Выйдя на улицу и сверкнув исподлобья взором шпиона, я, обозначив свой путь, направлялся в сторону рощи напряжённо-испуганной походкой. Нервно и вскользь вглядывался вдаль, отрывая глаза от земли. Вокруг люди: встречи с лицами мужского пола и детьми вызывали во мне страх, а с девушками и женщинами - приступы резкого мышечного напряжения и крайнего чувства стеснения. Наконец, я врывался в дебри рощи и усаживался на пустую лавочку, принимаясь внимательно рассматривать вокруг растущие дубы с лицом сосредоточенного дебила или озабоченного параноика - не знаю, однозначно трудно описать. В эти минуты меня терзали мысли: "Ну почему в этом городе у меня нет ни единого друга, не говоря уже о тёлке? Почему никто не подсядет ко мне и не заведёт беседу, например, о химии, футуризме, сюрреализме, философии, религии, о музыке, в конце концов?... Неужели я такой урод?!" Спустя 10-15 минут, ненавидящий, в первую очередь, себя, и всех остальных в придачу, не возжелавших вступить со мной в высокоинтеллектуальный духовный контакт, я ожесточённо маршировал восвояси.
Мама, открыв двери, неизменно иронически спрашивала:
- Нагулялся? Что так быстро? Надоело?
- Да, - пыхтя, лаконично и недовольно отвечал я.
- Я дольше тебя одевала, - укоряла мама.
После таких прогулок, которых было немного (две-три в течение всего лета), я обыкновенно тупо впяливался в потолок или во включенный телевизор. Я бы мог, конечно, громко послушать музыку группы "The Prodigy" или "Гражданской обороны", но повышать своё настроение и действовать остальным на нервы таким способом, мне не позволяла совесть.
Прогулка в рощу - крайне редкое событие во время летних каникул. И потому, чувствуя себя одиноким, никем непонятым и лишь "хлебом единым" сытым, я принимался канючить, что мне скучно.
Мама выдвигала предложения:
- Ну, посмотри телевизор.
- Там ничего интересного, - голосом отшельника, которого попросили вернуться в бренный мир, констатировал я.
- Послушай музыку.
- Надоело. Всё одно и тоже.
Музыка привезённых мной со школы кассет в начале вызывала чувство эйфории, но в процессе многократного прослушивания постепенно пробуждала во мне нарастающее чувство тошноты. Родители покупать новинки отказывались: папа - вследствие некомпетентности, мама - по причине нерационального расходования семейного бюджета, а сестра сдавала все деньги "в кассу".
- Почитай книгу. Вон, какая у нас богатая библиотека, - настаивала мама.
- Одна история и детективы. Классики нет.
- Как же - "нет"? А Гоголь, Толстой, Чехов...
- Чехова - уже читал, - продолжал я выёживаться. - Горького у нас нет. Булгакова -
тоже.
- Ну не знаю тогда! - возмутилась мама. - Тебе не угодишь! Сиди тогда и смотри в потолок!
- А вы же можете в библиотеке взять? - не унимался я, заочно обращаясь ко всем членам семьи.
- Когда? Мы штаны не просиживаем!
- А что в выходные ни одна библиотека не работает?
- Нет, - уже с кухни донеслось.
- А соседи?... Это ведь не такие уж редкие книги, - настойчиво "обнадёживал" я маму.
В конечном итоге папа приносил пару соседских книг, которых хватало максимум на неделю. И всё начиналось сызнова.
Потому-то я и воспринял предложение Татьяны Ивановны, чуть ли не как панацею от своего пресловутого одиночества, а также душераздирающих повседневности домашнего очага и школьного режима. В последние годы ученичества всевозрастающая жажда новизны в сочетании с врождённой инфантильностью придавали моему интеллекту слабо уловимые признаки кретинизма. Иначе не назовёшь. Двенадцатый класс - мне двадцать лет стукнуло, а я до сих пор морочил голову учителям с выбором профессии.
Например, моё восторженно-наивное высказывание, граничащее с глупостью:
- Татьяна Ивановна, я химию люблю!
Или, всматриваясь в "бесконечные" просторы потолка, риторически рассуждал я на уроке истории:
- Не знаю... Меня волнуют религиозные вопросы, причины возникновения бытия. Может, на филфак...
Более разумное решение было высказано мной буквально за неделю до аттестационных экзаменов:
- Поскольку я физически ограничен в движении, к тому же у меня не всё в порядке с дикцией... Думаю, что мне стоит пойти "на программиста"...
Принимать желаемое за действительное - моя излюбленная привычка.
И вот свершилось, наконец, долгожданное мною (около 5 лет ждал - как с куста) торжественное событие - прозвенел последний звонок! Всё - я закончил школу-интернат! Мне, наивному, чудилось, что теперь я абсолютно свободен, увижу мир во всей красе и добьюсь творческих успехов в своих футуристических кривляниях! В чём именно заключалась моя свобода, мне было не совсем ясно - разве что отсутствие контроля со стороны воспитателей, которые не пускали меня в город погулять - "мало ли что, машина ещё собьёт". А об аплодисментах в мою честь я помышлял потому, что верил - в стардоме найдутся-таки люди, разбирающиеся в авангардном искусстве, и по достоинству оценят и поймут... Бла-бла-бла... В общем, хоть я и окончил школу с серебряной медалью, но о практической стороне жизни инвалида вне стен интерната мне не было известно, по сути, ничего. Спасибо нашему школьному психологу Елене Витольдовне, которая взялась за мою дальнейшую адаптацию в образовательной среде. Она упросила директрису Елену Александровну оставить меня в интернате, пока я не сдам вступительные экзамены в институт. Ведь стардом находился довольно далеко от ВУЗа. По сути, если бы не альтруистическая забота Елены Витольдовны о моём поступлении в святилище науки, то не знать бы мне многих странных и неизвестных вещей мироздания... К примеру, не посчастливилось бы повстречать харизматических, без просыпу занятых и загадочных преподавателях, не впасть в транс в ожидании очереди на получение "бегунка", не узнать бы о вечно запертых или несуществующих аудиториях, не войти в состояние азарта во время многокилометрового забега во имя сокровенного росчерка ручки - "Зачёт"... И сногсшибательная давка в нерезиновом автобусе, и вдохновляющие трамвайные перезвоны в стиле индастриал* не приснились бы мне даже в самом, что ни на есть, отвязном сновидении. Но о моём остросюжетном превращении из целеустремлённого абитуриента в несуразного студента и прочих причудах жизни - отдельный разговор...
Так или иначе, но наступило время покидать стены школы-интерната. Меня, уже как полноправного студента ВУЗа, и скромную выпускницу десятого класса Свету повезли в стардом в сопровождении фельдшера Светланы Леоновны и медсестры Ольги Алексеевны. На первый взгляд непонятно, что побудило столь юное и в меру прекрасное создание переехать в учреждение, уже в названии которого скрывается мистический страх: хоть дом престарелых, хоть стардом - как не крути, но 5-звёздночный отель так не назовёшь. Света здесь была ни причём. Она за все свои годы редко принимала решения, серьёзно повлиявшие на её судьбу - у Светы наблюдалась лёгкая форма олигофрении. Всё дело в том, что ей исполнилось 20 лет и по закону школы-интерната, Свете следовало покинуть учреждение. Но девушке некуда было отправляться, кроме как в дом престарелых, поскольку родственников у неё не имелось. Положение Светы усугублялось ещё и тем, что она не могла ходить и передвигалась при помощи коляски.
Стардом располагался далеко от центра города - минут 30 езды на автобусе. С одной стороны задумано всё довольно гуманно: относительная тишина и чистота атмосферы благоприятно влияет на самочувствие пожилых людей, коих в здешних местах подавляющие большинство. Хотя, с другой стороны, наличие напротив стардома зоны усиленного режима слегка настораживает...
Наконец, мы достигли пункта назначения. Водитель посигналил - охранник открыл ворота с символическим знаком "кирпич". Проехав ещё пару сотню метров по относительно узкой аллейке, обрамлённой пышной зеленью каштанов и кустарников, машина остановилась у трёхэтажного здания, на вывеске которого читалось: "2-й корпус". Медсёстры, выйдя из авто, попросили нас, новопоселенцев, подождать.
Прямо у входа в корпус на меня пристально посмотрела коротко стриженная бабка без ног, с тускло-красными мешками под глазами, одетая в застиранное убогое платье, похожее на большую распашонку. В её задумчиво-серьёзном взгляде я прочитал приговор: "Вы тоже здесь умрёте...". Она отвернулась в сторону. Глаза бабки отчуждённо смотрели вдаль, казалось, в никуда, но я, каким-то образом, догадался, что она смотрела в своё прошлое. Мой взгляд метнулся в сторону, где сидело на лавочке человек десять по-разному искалеченных болезнью и старостью дедушек-старушек, в надежде увидеть хотя бы у одного из них в глазах намёк на какую-нибудь эмоцию. Нет. Меня и Свету они изучали, флегматично осматривая.
"Вот и всё - приехали", констатировал я.
Спустя приблизительно 15 минут, возвратились близкие сердцу фельдшер и медсестра с несколькими чужестранными нянечками в придачу.
- Так. Рома у нас спустится сам, - начала объяснять мои физические возможности Светлана Леоновна. - Вот только пакет с его вещами помогите ему донести.
Я благополучно спустился с машины. Одна из нянечек спросила меня:
- Где твои вещи?
- Вон тот жёлтый пакет.
- И всё?
- Да.
Я понял удивление нянечки: у Светы было вещей раз в пять больше.
Нянечка высокая с благородно-красивыми чертами лица, беременная, взяла мой пакет и сказала:
- Пойдём.
И я последовал за ней во 2-й корпус. В это время Свету пытались вытащить вместе с коляской через заднюю дверь машины.
Пока я шёл, всё думал о моей сопровождающей. Лет ей было не больше 20-ти. "Зачем она здесь работает - беременная? Ведь это опасно... И всё же, какая изящная, даже с животом!".
В помещении гулял сквозняк, тем не менее в воздухе присутствовал до сих пор не известный мне букет запахов: моча, карболка и что-то ещё... Прожив с месяц в стардоме, я понял, что это запахи мочи, кала и разложения живых тканей: пролежни, язвы, нагноения...
Некоторое время мы с нянечкой ждали приёма у медработника неизвестной мне иерархии, распределяющего прибывших по корпусам.
Довольно длинный обшарпанный коридор со стенами, выкрашенными в зелёный цвет, был заполнен рядами красных пластмассовых стульев. Однако люди отсутствовали.
- Извините, можно вас спросить, - немного смущаясь, чуть наклонившись, беременная нянечка полушепотом обратилась ко мне. - Почему вы такой? Я имею ввиду вашу болезнь.
"Она меня на `Вы'?!" - очень воодушевило.
Я задумался, как бы ей попроще ответить. Вряд ли ей известно приспособление, которое вытягивает младенцев при помощи вакуума из утробы матери, якобы облегчая роды.
- Понимаете, у моей мамы были тяжёлые роды. Надо было делать Кесарево сечение, но врачи не захотели.
- Понятно..., - задумчиво произнесла она. - Вы простите за мой вопрос. У меня скоро роды и я должна знать...
Нянечка замялась, пытаясь не обидеть концовкой фразы. Странно, почему многие думают, что инвалидов подобные вопросы оскорбляют? Меня - нет, таким бы как она я бы отвечал круглосуточно. Но больше нянечка ни о чём не спрашивала и не говорила.
"В институте училась, вероятно. Флегматик", искоса взглянув в её лицо, исполненное возвышенным спокойствием, отметил я про себя.
Тем временем подвезли Свету. Ещё через минуту подошла ожидаемая женщина в белом халате, открыла кабинет и сказала: "Входите".
Заполнив анкету с моих слов: ФИО, место проживание родителей, - и списав паспортные данные - она постановила, указывая на меня:
- Этого в первый корпус, к Никитичне.
- А в какую комнату? - поинтересовалась беременная.
- Пусть Никитична сама решает.
Никитична - упитанная, лет 50-60-ти фельдшерица, отвечающая за крыло "В" на втором этаже первого корпуса. Она-то меня и встретила на полпути к намеченному месту проживания.
- А вот и новенький, - пошутила Фельдшерица. - Как твоё имя?
Обливаясь от жары, я ответил лаконично:
- Рома.
- Очень приятно. Меня зовут Ольга Никитична. Я работаю здесь фельдшером на втором этаже первого корпуса. Если возникнут какие-то проблемы - обращайся. Понял?
- Да, - сквозь отдышку ответил я.
- Вот корпус, в котором ты будешь жить. Ты, я слышала, в институт поступил?
Я кивнул.
- Хорошо. Место мы тебе подобрали спокойное. Сосед непьющий. Чистоплотный старичок.
Она назвала его ФИО, которые я тут же забыл.
- Я тебя с ним сейчас познакомлю.
Тем временем, мы подошли к входу в здание. Ольга Никитична взяла мой пакет у нянечки и сделала ей жест кивком головы, означающий: "Иди с миром".
Как только я вошёл в корпус, Ольга Никитична предупредила:
- Жить ты будешь на втором этаже - сейчас свободных комнат на первом нет. Возможно, в дальнейшем освободится какая-нибудь. Посмотрим...
Помнится, в атмосфере первого корпуса токсических примесей краски, благовоний медикаментов, гноеродных и иных, душе неугодных запахов практически не улавливалось. Дышать было относительно легко, что приятно удивило.
Экскурсия продолжалась:
- Вот здесь - столовая, - указала свободной рукой на ряды столов и стульев фельдшерица. - Но ходить в столовую ты не будешь - завтрак, обед и ужин тебе принесут в комнату. А нянечки тебя покормят.
Вспомнив школу, как мне по стечению обстоятельств посчастливилось кушать в столовой, где мы с друзьями отмачивали шуточки, я возразил:
- Но я могу сам кушать.
- Не надо... Будешь питаться у себя, - в голосе Ольге Никитичны послышались командирские нотки.
"Жаль. Было бы довольно нескучно в обществе...", промелькнула в голове наивная мысль, которая тут же сменилась приказом: "Пререкаться не стоит".
- Ты по лестнице на второй этаж подняться сможешь? - спросила "экскурсовод".
- Могу, - убеждённо ответил я.
- А то, если что, здесь есть лифт. Попросишь - поднимут и опустят.
По лестнице я поднялся без особых усилий...
- Так. Теперь налево ещё немножко пройти... Вот твоя комната 42, - Ольга Никитична постучалась в белую деревянную дверь и на потустороннее восклицание "Да-да!" - вошла.
Передо мной предстал лысый долговязый круглолицый старик, сидящий на низкой скамейке, спиной облокотившийся на кровать-полуторку. В такой позе колени его находились почти вровень с плечами.
- Здравствуйте, Анатолий Николаевич, - приветствовала фельдшерица. - Вот ваш новый сосед, Рома. Учится в институте.
- У-у-у! - восхищённо воскликнул Анатолий Николаевич, спешно поднявшись, и обеими руками с лёгким старческим тремором пару раз сотряс мою полусогнутую напряжённую правую руку и доброжелательно добавил. - Можешь звать меня дядя Толя. "А-а, как неудобно!" - подумал я, едва удерживая равновесие. В голове возникла картина: "Китаец здоровается с водонапорной колонкой".
Старик воротился обратно на низкую скамейку.
- Слева - твоя кровать, - вещала Ольга Никитична.
Внешний вид кровати ассоциировался с инквизицией - высокая, рассчитанная на двухметрового человека, вся на ремнях, защёлках, сцеплениях, задвижках. Возникла мысль, что на таких удобно проводить эксперименты.
Запыхавшись от вездесущей летней жары, я поспешил сесть - кровать как-то странно подо мной вздрогнула, точно верёвочка натянулась, на которой зиждилась вся конструкция