"Так не бывает", подумал я.
*****
Говорят, домашние животные успокаивают нервы домочадцев. А домочадцы?.. Как они влияют на нервы домашних животных?
Буквально через год после моего рождения, у нас в квартире появился рыжий пушистый кот Васька. Правда, при моих попытках войти с ним в сенсорный контакт, он превращался в приведение, которое обитало то под софой, то на шкафу, то под столом за бутылками. В общем, там, где этот самый контакт невозможен. Такой специфический рефлекс выработался у Васьки после того, как я пару раз схватил его за хвост - исключительно в целях коммуникации. То ли я неправильно начал "разговор", то ли кот попался слишком скромный, но общались мы крайне редко. Когда Васька кушал, мама брала меня под контроль:
- Дай ему хоть поесть спокойно. Совсем загонял пушистика.
В такие моменты я мог наблюдать его довольную упитанную мордашку, на которой шевелились длинные, испачканные в сметане, усища и умилялся
Обычно, когда мама приходила меня будить, следом за ней следовал Васька размеренной вальяжной походкой. Лениво мурчал. А я, едва продрав глаза, тянулся своей левой загребущей ручкой его "нежно" погладить. Васька, почуяв неладное, близко к моей койке не приближался. Но всё равно было приятно видеть, как он каждое утро захаживал ко мне, совершая свой королевский променад. Однажды пушистик не заглянул... Я с грустью спросил маму:
- А Васька?
- Васька на гульки отправился проветриться.
Ответ меня успокоил.
- Он же придёт? - для пущей уверенности спросил я.
- Конечно. Куда ж ему без нас!
Но Васька не возвращался. Первое время я всё допытывал маму:
- Когда Васька придёт?
- Да он приходил, а ты спал. Махнул хвостом и ушёл, - заверяла мама. - Скоро вернётся.
Или говорила, что капризным пушистик стал, как я, - не хочет идти домой ни в какую.
Так постепенно и померк образ жирного пушистого кота в моей голове.
Прошло несколько месяцев со дня последнего появления в моей почивальне пушистика и в один прекрасный день, ни с того, ни с сего, появились в нашей квартире попугаи - Дашка и Юрик. Мне сразу стало весело: что-то там чирикают, зёрнышки колупают, в зеркальце долбят - умильная картина. Однако через некоторое время мне несколько наскучило меланхоличные щебетания пташек. Душа просила "экшена", и тогда я тайком решил создать для них не совсем обычные условия. Сидя на коленках, схватил клетку за прутья своей железной левой и давай трясти. Так в моём понимании должно было выглядеть землетрясение. Имитация природного явления показалась птичкам довольно правдоподобной, и стали они соответственно реагировать - бурно и интересно. Мама прибежала на истерический ор попугаев и отвесила мне подзатыльник со словами:
- Что ж ты делаешь, живодёр!? Им же страшно! А ну, тебя так мотылять!?
- А чё они сидят всё? - набычился я.
- А, по-твоему, они бегать должны?! Нашёл игрушку! Чтоб я этого больше не видела! - пригрозив пальцем, строго наказала мама.
Пару дней спустя Юрику каким-то образом удалось сделать ноги - наверно, улетел в поисках политического убежища. Я пожалел Дашу - одна осталась - и никаких экстримов ей больше не устраивал. Разве что, иногда дул на неё, чтоб она как-то оживилась. Летели месяцы, за которые я сильно прикипел к Дашке. Разговаривал с ней: философствовал об инопланетянах, делился переживаниями об увиденном на улице, негодовал о "несносном" поведении родителей...
Однажды я проснулся утром - тишина. Я позвал маму, но никто не пришёл: Лена в школе, папа на работе... "А где мама?", стал я задавать себе вопрос, всё больше и больше испытывая страх одиночества. Как только меня оставляли одного без предупреждения, у меня тут же начиналась паника. Очень боялся, что родители меня бросят навсегда. Я в отчаянии обратился взглядом за помощью к Дашке и увидел в клетке, что она лежит на дне лапками к верху. Сначала подумал, что Даша спит, хотя и странно, обычно на жёрдочке. Почувствовав что-то неладное, я стал громко её звать:
- Дашка! Дашка! Проснись! Где мама?!
Спальню наполняли мои отчаянные вопли, становясь с каждой минутой всё сильнее. В какой-то момент я понял, что Даша никогда не проснётся, и принялся её буйно оплакивать. Так впервые я познакомился со смертью.
*****
Смотрю с балкона вниз и думаю: "Люди, как муравьи. И муравейники есть. А самый большой - где?".
*****
Все мои капризы, шалости, причуды уходили для родителей на второй план с первых месяцев моего рождения. Изо дня в день, несмотря ни на что, они делали мне зарядку, массаж, хвойные ванны, выравнивали ноги в коленях, разжимали сцепленные в кулак пальцы, заставляли подымать с пола разные предметы. В отличие от врачей, папа с мамой верили в чудо. В три года я встал на ноги. Это не значит, что я сразу же начал играть в футбол во дворе с мальчишками. Нет. Это значит, что мои ноги перестали подкашиваться, когда папа держал меня за руки, согнутые в локтях.
- Ну... Молодец! - говорил он заворожёно. - А теперь я отпускаю тебя... Постарайся простоять как можно дольше.
Папа отпускал - я мешком падал на пол.
- Ничего. Ничего, - подбадривал он. - У тебя получится.
Я снова стоял на ногах, поддерживаемый папой. Он отпускал мои руки, и я валился на мягкое место. Один вечерний сеанс сей процедуры повторялся раз пять, после чего я впадал в уныние, сопровождаемое депрессивным рёвом. Лениво и плаксиво было моё естество.
Прошло ещё полгода и я, благодаря постоянным тренировкам, научился держать равновесие и самостоятельно стоять на ногах. Точно так же, набивая многочисленные шишки, потратив ни один месяц практических занятий, мне удалось научиться ходить со скоростью черепахи.
И последнее, чему я смог научиться, благодаря родителям, в дошкольный период -
перемещаться с этажа на этаж по ступенькам. Так папа и мама учили меня быть независимым от посторонней помощи - готовили к жизни, к школе, понимая, что моё будущее без знаний - жалкое существование. И в условиях, где родителей нет, я должен был быть максимально самостоятельным ребёнком. Увы, руки, несмотря на бесконечные тренировки, остались, как и прежде, почти неработоспособными, обыкновенно согнутыми в локтях. Поэтому меня ждала не просто школа, а школа-интернат для детей-инвалидов, которые не могут обслуживать себя: раздеться, одеться, сходить в туалет, самостоятельно умыться, поесть, помыться без посторонней помощи... То есть для всех тех детей, кто в результате какого-либо увечья или заболевания становились в разной степени физически неполноценными.
В 1990 году, под конец августа-месяца папа, мама и я совершили путешествие длиною в 300 км в старинный город Новочеркасск, где мне предстояло грызть гранит науки вприкуску с плодами мною доселе невиданными, ибо запретными по понятиям культуры современной, - взрослыми от детей тайно охраняемыми...
ВЕСЁЛЫЕ ИСТОРИИ
- Ну, что, сынок, отправляем мы тебя в школу, - полушутливым тоном объявил мне
папа, войдя в зал, где я беззаботно играл в давно уже сломанные игрушки.
- Будешь там учиться, уму разуму набираться, - продолжал он.
- А где школа? - попрощавшись со своим беспечным настроением, поинтересовался я. - В которой Ленка учится?
Я знал, что школа, где училась моя сестра, располагается напротив нашей 14-этажки, совсем близко. Ничего страшного в этом не было, ведь в таком случае расставание с родителями мне не грозило.
- Нет, - ответил папа. - Учиться ты будешь далеко от сюда - 300 километров ехать.
Видя, что моё лицо принимает всё более и более протестующие черты, папа наставительно заявил:
- Но выучиться тебе, сынок, надо!
Впрочем, известие о скором поступлении в школу не надолго задержалось в моей голове: были дела и поважнее - построить ртом из кубиков дом как можно большей высоты.
Однако когда день отправления был объявлен, я интуитивно понял, что предстоит мне испытать боль разлуки со своими близкими.
Вещи были собраны, билеты куплены и, присев на дорожку, мы вместе с папой и мамой двинулись на вокзал. Мне ни в первой было путешествовать по стране: в Москве, Евпатории, Калуге, в Таганроге я проходил лечение, в Донецке и Волгограде гостил у родственников... Посетить ещё один город нашей необъятной родины, мне было не в лом, но ведь родителей там со мной не будет. Папа и мама заверяли меня:
- На каникулы мы тебя домой обязательно заберём. Не переживай!
Сквозь надутые от обиды губы я, якобы удовлетворённый таким компромиссным решением, бубнил:
- Угу...
- Скучно тебе уж точно там не будет, - родители, в надежде успокоить сыночка, решили сыграть на моём буйном воображении. - С мальчишками, девчонками наиграешься... Будешь рисовать сколько захочешь!
Рисовать я любил, особенно иллюстрации к книжкам в экспрессивно-абстрактной манере. Настроение моё немного наладилось.
Итак, я - в автобусе. Километр за километром убегали вдаль, урбанистический пейзаж города сменился деревенскими постройками, а потом и вовсе пошли длинные, упирающиеся в горизонт, поля, косматые полосы деревьев, полузасохшие речушки. Вся атмосфера поездки располагала к фантазированию. И представил я, что школа будет грандиозным многоэтажным зданием, наподобие американского небоскрёба. Учителя будут разговаривать с моими родителями официально-деловым тоном, одетые в строгие чёрные костюмы, как на заседании ЦК КПСС. Меня тоже переоденут в строгий деловой костюм. А дальше, скорее всего, сотрудники школы покажут и расскажут гостям, что и где находится. Такое представление об учебном учреждении у меня, вероятно, сформировалось в результате интенсивного просмотра телевизора. А что ещё делать маленькому инвалиду в 2-комнатной квартире, если игрушки все поломаны?
Под конец поездки я начал канючить:
- Ну, скоро мы приедем? А?
- Потерпи. Скоро, - ответила мама.
Спустя некоторое время наш автобус въехал в необычный город: в основном преобладали обшарпанные одноэтажные дома старинной архитектуры, такой же "архитектуры" были и дороги, с выбоинами, местами выложенные камнем.
"Нет, ещё не скоро мы приедем, - поразмыслив об убогости города, решил я. - В городах-карликах школ не бывает".
Автобус довёз пассажиров до пункта прибытия - на вокзал города. Сам город походил, на мой взгляд, на большую деревню. "Здесь даже троллейбусов нет", отметил не без гордости я, как столичный человек, приехавший в провинцию.
Пару остановок на общественном транспорте, пешочком с полкилометра - и вот я у ворот сцецшколы.
Оказавшись во дворе детдома, мне стало страшно и одновременно интересно. Страшно, потому что до той поры я нигде не видел столько инвалидов самых разных мастей. Было ощущение, что это люди с другой планеты. Интерес вызвала сама атмосфера жизни заведения: все что-то делали, куда-то спешили, и никто ни в кого не тыкал пальцем, типа "Смотри, какой идёт!". Я почувствовал, что в этом месте каждый "свой среди своих", равный, среди равных. Во дворе звучал "Эскадрон" Газманова, вдали за одноэтажным зданием, напоминающим избушку, на площадке играли в футбол. И "Эскадрон" и футбол я любил, так что на мгновение мне подумалось, что обстановка здесь очень даже ничё. К нам подошла женщина, представившаяся по имени-отчеству, и попросила пройти за ней в корпус. Она работала воспитательницей. "Странная профессия у тёти", подумал я. Мне казалось, что воспитывать имеют право только родители.
Перед входом в корпус меня поразил валяющийся на асфальте запылённый помятый плакат с изображением Ленина. "Ленин не должен валяться!", заметил я про себя.
Как только я вошёл в корпус, во мне вспыхнули воспоминания о больнице: наставленные рядами койки, голые зелёного цвета, казалось, отполированные, стены. В помещении воняло свежей краской, всё вокруг казалось фальшиво-уютным, чужим и подавляющим. К корпусу примыкала школа - длиннющий коридор с многочисленными дверьми. Такой планировки здания я до той поры не встречал. Да и где мне было её встречать: первые 7 лет провёл в 14-этажке. Лестницы, лифты, короткие коридоры на четыре квартиры да балконы. В школе всё иначе.
Меня поселили в палату с моими одноклассниками и детьми чуть постарше. Шёл тихий час. Все делали вид, что спят.
Родители уехали. Я поревел минут 10 и успокоился, потому что - всем по барабану.
Неожиданную радость породило в моих нейронах слово "Подъём", брошенное из уст старой воспитательницы. Все дети, пребывающие за миг до этого в дрёме, внезапно ожили, будто дружно шарахнули чифира. Сверху было принято решение: "Гуляйте. Только на переднем дворе!". Умеющие себя обслужить, ринулись сломя голову на улицу. Меня кипало до слёз от нетерпения: "А меня!.. А меня оденьте!". В очереди беспомощных я оказался третьим. Когда мне завязали последний шнурок, я тоже буйно пошёл гулять, где и подружился с неугомонным мальчишкой Андреем. Физически он ничем не отличался от обычных здоровых ребят. Был общительным, энергичным и артистичным малым. В свободное от учёбы время он облачался в разные тряпки, найденные на мусорке, и вдохновенно играл моноспектакли на тему "Господин и его раб". Утром его сценой была кровать, днём - более-менее уединённое место во дворе. Его непревзойдённая артистическая игра была непонятна народу и чаще всего оставалась без внимания. А вот как модельер Андрей часто получал "призы" в самых неожиданных местах в виде тумаков от старших за свой негигиенический поп-арт. Позже, когда я стал учиться вместе с ним в классе, выяснилось, что у него не всё в порядке с головой: олигофрения с элементами ещё чего-то... Способность к обучению была минимальна и с каждым годом стремительно приближалась к нулю. А после пятого класса Андрея отправили на пожизненные "гастроли" исполнять свои моноспектакли в "дурке".
Играть с Андреем оказалось труднее, чем заниматься дома зарядкой. Он, почти не переставая, носился по двору, изображая из себя всадника и одновременно коня. Я бежал, изо всех сил стараясь успеть за ним, но быстро отставал, падал, стёсывал себе колени и руки. Андрей подбегал, помогал встать и негодовал:
- Ну что же ты всё падаешь?!
Вскоре ему это надоело, и он с раздражением заявил:
- Играй сам!
Веселье моё заметно угасло: первого друга и то потерял.
Со своими сверстниками я не сдружился из-за своей некоммуникабельности и, отчасти, несовпадения интересов: прятки, догонялки, войнушки меня не вставляли. Ребята чуть постарше относились ко мне пренебрежительно: водиться с малышнёй считалось унизительным. Поэтому я заполнял духовную пустоту, проводя время в обществе старшеклассников. Сначала, разумеется, они меня прогоняли: ругались воспитатели, дескать, научат всякому... Но я был настырным, не по возрасту сообразительным, и, в конце концов, старейшины приняли меня в свой круг. Конечно, я не имел право голоса, но зато мне было позволено слушать то, что я никогда не слышал от родителей, воспитателей и учителей. Атмосфера в группе "дедов" тоже была для меня в диковинку.
Вот, например...
Однажды я зашёл после самоподготовки к старшим. В комнате курили, забыв открыть хотя бы форточку. В углу тускло светилась лампада над многочисленными иконами - один из старшеклассников, Игорь, был верующим и преподавал по четвергам "Закон Божий". В магнитофоне орало что-то из techno 90-х.
Один из пацанов, в глубине души которого взыграл патриотизм, включил группу "Сектор газа" - частушки. Никто ничего против не сказал - каждому нравилось то, что нравилось всем.
Из магнитофона с внушительной громкостью заиграло весёлое и матерное.
С невероятной силой ощутив желание сеять доброе, разумное, вечное, кто-то предложил:
- Давай маг в форточку вставим - хорошее стерео получится!
Вставили и по двору детского дома, когда на улице резвилась малышня, задорно прокатилось:
Полюбила парня я -
Оказался без хуя.
На хуя мне без хуя,
Когда с хуем дохуя?!
(Смысл сей жизненной скороговорки, я понял, только спустя год).
В это время на улице в качестве воспитателя дежурил глуховатый старик, так что процесс просвещения юных масс длился ещё минут десять в той же ненормативной струе. Всем - весело и радостно кроме воспитателей, которые ворвались в палату в шоковом состоянии. Они хотели, было, конфисковать магнитофон, но путём мирных переговоров учащиеся старших классов вежливо убедили педагогический коллектив довольствоваться только кассетой с эксклюзивной записью.
Таким образом, я впервые познакомился с отечественной панк-культурой. А уже во втором классе моё музыкальное образование продолжилось "штудированием" творческих изысканий Егора Летова. Душевно! Особенно мне нравилась песенка про Незнайку.
Однако следует заметить, что мои увлечения были разносторонними и не ограничивались интересом только к контркультуре. Во внеурочное время я посещал факультативные занятия по "Закону Божьему", где постигал Библию, учил молитвы. Но даже на этих уроках мне было присуще инакомыслие, и я часто задавал Игорю каверзные вопросы: "Откуда взялся Бог? Если у Адама и Евы были только Каин и Авель, как появились другие люди?".
Примерно в тоже время я заинтересовался биологией. "Деды" часто упоминали в своих диалогах слово "цикл". Я и спросил:
- А чё это такое? Мотоцикл что ли?
Пацаны засмеялись. Один из них сказал:
- Маленький ещё такое знать.
Другой дал наводку:
- Завтра на большой перемене приходи ко мне в 9 класс - расскажу.
На следующий день я пришёл в назначенное время. В классе сидело два старшеклассника. У того, кто меня пригласил, странное прозвище было - Мусокол. Он стал долго и терпеливо объяснять прописные истины гинекологии, показывая соответствующие рисунки в учебнике. Второй, Вован, угорал со смеху. Но я только и понял, что в один период "трахаться" можно, а в другой - нельзя.
- А почему нельзя? - поинтересовался я.
- Потому что дети будут.
А мне казалось, что дети всегда получаются.
- Вот, смотри! - для пущей наглядности "учитель" показал мне пару фото с голыми девушками. Девушки меня в те годы почему-то не особо волновали.
С тех пор я частенько приходил к Мусоколу изучать анатомию. Всякого рода "циклы" меня больше не интересовали, а вот строение мозга, функции его частей, психика человека - это да! Мама часто говорила на эти темы с врачами и папой. Вот мне и хотелось узнать, о чём говорили мои родители. Выяснилось, что у меня затронут мозжечок.
- Знаешь, как проверить мозжечок? - спрашивал меня Мусокол.
- Нет.
- Закрой глаза и постарайся дотронуться указательным пальцем носа.
Я стал делать всё, как он сказал.
- Стой! Стой! - испугался Мусокол. - Ты сейчас себе глаз проткнёшь. Шофёром стать и не мечтай.
В класс вошла учительница, как я позже узнал, по литературе, Татьяна Ивановна.
Она, усевшись за стол, начала меня спрашивать:
- Тебя как зовут?
- Рома.
- Я заметила, что ты часто заходишь к Саше, - она имела в виду Мусокола. - Зачем?
В это время я перебирал варианты ответа. Сзади последовал лёгкий тычок в спину.
- Ну, мне интересно с Сашей, - заикаясь от волнения, начал я. - Он мне рассказывает про мозг, клетки... С ним весело.
Учительница высказала одобрение по поводу моего увлечения биологией и похвалила Сашу за его инициативу.
Честно сказать, я и без тычка сказал бы то, что нужно. Грань между общепринятым и скрываемым различал без проблем ещё в дошкольном возрасте: дома часто шкодил и, чтобы не получить ремня, придумывал "правильные" ответы.
Когда учительница ушла, Мусокол с облегчением похвалил меня:
- Красавчик! А я думал - сейчас заложит как на духу, - обратился он к Вовану.
Где-то вдалеке послышался звук фанфар в мою честь.
Конечно, были и обидные моменты, когда я находился в обществе "дедов". Например, некоторые из пацанов, проверяя свою силу, брали меня за голову двумя руками и поднимали над землёй. Или сажали меня в коляску, разгоняли по коридору и бросали. Шутка называлась "На автопилоте". Я со страшной силой ударялся коляской о какое-нибудь заграждение - вылетал в открытое пространство, словно парашютист, и падал на пол, как мешок говна. Не знаю, как мне удавалось отделаться только несколькими ушибами. Но я понимал, что таковы "издержки производства". Без них - никак.
****
В начале школьной поры меня пытались научить писать по-человечески: брать в руку ручку и выводить буквы. То, что получалось у меня в прописях, можно было с большой натяжкой назвать китайской абстрактной письменностью. Клавдия Семёновна, моя первая учительница, делала вид, что находила в моих трудах что-то похожее на русские буквы. Спустя примерно полгода она поняла, что научить слона плясать лезгинку не представляется возможным, и предложила мне попробовать писать ртом, то есть взять ручку в зубы, и выводить ею буквы при помощи плавных движений головы. Результат был превосходным: я получил возможность писать то, что хотел написать. Вообще, опыт не новый: так делали почти все, у кого не было рук. Но в данной ситуации у здоровых людей срабатывает стереотип большинства: то, как и что делает большинство - есть норма и правило. У меня есть руки, значит, я обязан ими писать, иначе неправильно, и, как следствие - невозможно.
В первые дни моего появления в столовой происходила аналогичная история: нянечки пытались научить меня есть при помощи ложки. После того, как я пару раз разлил на себя борщ, энтузиазма у персонала поубавилось. Решили кормить меня сами. Я был, в принципе, не против. Правда, приходилось ждать, пока нянечка раздаст всем еду или воспитательница освободится, чтобы накормить с ложечки беспомощного ребёнка или подростка. Подобных мне детей переводили питаться в корпус, чтобы лишний раз не ходить им по улице, и не падать на грешную землю.
Учился я хорошо: родители дали мне базовые знания перед поступлением в школу - научили читать по слогам, считать до ста, складывать и вычитать числа. По мнению Клавдии Семёновны, если бы, вдобавок к этому, я умел выводить на бумаге прописные буквы, меня бы сразу же посадили во второй класс. К слову сказать, обучение в школе-интернате было отменным. Главное преимущество, в отличие от общеобразовательной школы, состояло в том, что, если кто-то чего-то не понял, к нему подходила учительница и пыталась объяснить более доступным языком. В общем, разжуют и в рот положат.
Каждый день у Клавдии Семёновны я старался выпытать что-нибудь новое, неизвестное мне. Увы, лишь письменность оставалась для меня наукой, которую я успешно постигал. А ведь в моей голове роилось столько волшебных и непонятных слов: НЛО, солнечная система, ток, клетки и главный секретарь горкома партии, - о сущностях сих вещей Клавдия Семёновна умалчивала. Но, как ни странно, мне не было скучно, а очень даже наоборот, потому что состав учеников 1-го класса был шокирующим. Например, Жанна любила кокетничать на уроках с Андреем, или швырять в истерике ручку, если у неё что-то не получалось, со злобой и безоговорочно заявляя: "Не буду!". Андрей постоянно качался на стуле всем туловищем вниз-вверх и шёпотом выговаривал экспромтом сочиняемые стихи на манер Винни-Пуха. Клавдия Семёновна пыталась подобрать правильный дифференцированный подход к Андрею. Иногда ей это удавалось: тогда Андрей, высунув язык, старательно выводил в тетрадке буквы. (Правда, не понимал - зачем). Но чаще всего он выдавал следующий алгоритм: стремительно выскакивал в середину класса, щёлкал о пол "плёткой" (верёвкой, найденной на мусорке), фыркал, подобно жеребцу, и вылетал на улицу, с чувством захлопывая за собой дверь. Я же хохотал на весь класс при любом аморальном поведении учащихся, за что часто стоял в углу, при этом успевая раздавать направо и налево подсказки. Других первоклассников мне трудно припомнить: они были менее эмоциональны, менее общительны и почти полностью неспособные к обучению. По окончании 1 класса я их больше не видел.
****
В год моего поступления дедовщина буйно процветала и являлась неотъемлемой частью школьной и внеурочной жизни. Данное явление негласно поощряли учителя и воспитатели, чтобы поддерживать дисциплину. К распоясавшимся деткам приходил старшеклассник, громко стукал тростью или костылём о парту или кровать, в крайнем случаи брал за шиворот, давал подзатыльник, и тишина воцарялась гробовая. Однако с каждым годом власть "дедов" ослабевала и приблизительно к 2000-му году дедовщина сошла на "нет": перевились "главнокомандующие".
В отличие от большинства, я, без ложной скромности, был послушным и воспитанным мальчиком, и педагогическому коллективу пришёлся по душе: не буянил, не хамил, был прилежным и не глупым. Одно лишь им не нравилось - мои спринтерские забеги на короткие дистанции, как правило, завершающиеся стремительным пикирование на асфальтовую поверхность. После пары таких падений меня смело можно было причислять к детям подземелья.
Да... Весёлые были времена, незабываемые!...
Помню, кормит меня воспитательница гречневой кашкой с подливкой. День был солнечный - бабье лето наступило. Хорошо! Вдруг в корпус ворвался здоровенный долговязый детина. Звали его Ваща. Весь на шарнирах, движения, как при болезни Паркинсона, ноги полусогнуты. Понесся он, чуть ли не иноходью, в ближайшую палату. Свалившись на пол, залез, подобно нашкодившему коту, под кровать. Спустя мгновение вбежал тоже не маленький парень, по прозвищу Вано, без рук, с зажатым между плечом и подбородком перочинным ножиком, и в бешенстве спросил:
- Где он?! - и, не дождавшись ответа, вынес вердикт, в исполнении которого трудно было усомниться: - Зарежу суку!
С этими словами Вано влетел в ту же палату, где скрывался Ваща.
Нянечка и воспитательница в полубезумном состоянии бросились за ним. Тот тем временем яростно бил ногой по кровати и очень настойчиво просил вылезти спрятавшегося. Ваща издавал мяукающие вопли отчаяния, и молил о пощаде. Нянечка и воспитательница в этот момент с нежностью и лаской заклинали Вано уйти, пока не случилось непоправимое.
Здесь надо сделать небольшое пояснительное отступление. Организм человека устроен так, что отсутствие какой-либо части тела или функции восполняется увеличением работоспособности оставшихся частей или усилением каких-либо способностей. Скажем, если человек потерял зрение, то его организм компенсирует этот недостаток усилением слуха и осязания. Так вот, у Вано вся сила, которая могла бы быть в руках, перешла в ноги. Звучит немного мистически, но факт остаётся фактом. Потому, если бы не увещевания нянечки и дежурной воспитательницы, реанимация Ваще была бы обеспечена.
Вся эта заварушка началась благодаря чьей-то детской шутке. Ваща усердно кормил с ложки своего друга борщом. Вдруг кто-то сзади, с левой стороны, изрёк "Па!" и содержимое ложки взмыло ввысь через правое плечо. В этот сакраментальный момент проходил мимо Вано, на которого и упали "чудодейственные" капли горячего борща.
Что-то подобное наблюдалось довольно часто, но с двумя братьями, учившимися на класс выше меня. Вася и Ваня, вооружившись друг против друга циркулями, заточенными карандашами, вилками или чем-нибудь острым, дрались всегда до первой крови. Их могли разнять только старшеклассники. Когда братьям было лет по пять, на их глазах отец зарубил топором мать. После чего они попали в Первомайку - учреждение для детей-сирот, а потом - в школу-интернат. Оба - физически здоровы. Разве что, у Вани были небольшие проблемы со слухом. Повзрослев, Вася стал вором, наркоманом и альфонсом, а Ваня - просто маленько придурковатым разгильдяем, женившимся на девушке 1-й группы инвалидности, которую впоследствии бросил. Как он сам признался, ему стыдно заниматься с ней сексом. Интересно, чем Ваня думал раньше?
****
Сейчас не вспомню, в каком классе, в первом, или втором, произошла со мной история, давшая понять взрослым ребятам, что я в их компании - свой человек.
Как уже упоминалось, в коллективе сверстников, и ребят чуть постарше, я не прижился. Они играли в футбол, хоккей на асфальте, прятки, перегонки... Я же предпочитал шашки, шахматы, домино. Как говорится, не сошлись во вкусах. Поэтому никаких дружеских отношений у меня с ровесниками до пятого класса не было. Так, приятельские, не более.
Всё же стоит выделить двух отроков, с помощью которых я смог повысить свой рейтинг в среде старшеклассников.
Первого звали Мансуром. Учился он на два класса выше меня. Столь редкое имя полностью соответствовало его неординарному виду и поведению. Ходил Мансур на полусогнутых ногах, опираясь на две трости. Все его движения были замедленными, мало пластичными, неуклюжими, будто тело сделано из каучука. Мансур перемещался в пространстве медленно и сосредоточенно, непроизвольно пуская слюни. Создавалось впечатление, что он идёт против ветра по зыбучим пескам. В такие ответственные моменты его пытались рассмешить, что было довольно легко сделать. Мансура накрывала волна истерического смеха, и он с грохотом падал на пол, продолжая гоготать. Приступ длился минуты две-три, затем ему помогали подняться (сразу после падения поднимать - не имело никакого смысла). Неудивительно, что одноклассники Мансура часто пользовались его слабостью, чтобы сорвать урок... Естественным решением учителя образовательной школы стало бы изгнание нарушителя спокойствия из класса. Но в отношении Мансура этот приём не проходил: выходя из класса, он мог запросто упасть на полпути и валяться продолжительное время, беззаботно ржа. Несмотря на такое экстравагантное поведение, Мансура нельзя было назвать дебилом. Соображал он довольно неплохо, если речь касалась выгоды для него.