На первый взгляд, скандинавская церковь, являясь частью римско-католической общности, вводила вполне себе каноническое христианское законодательство. Но на самом деле это утверждение верно лишь по отношению к церковной верхушке и её реакции на предписания папы. Повседневная жизнь новообразованной церкви, как и понимание основ христианства простыми скандинавами, были в то время ещё весьма далеки от строгих догматических предписаний.[197]
Для того, чтобы новая вера не вызывала тотального отторжения в обществе, многие языческие ритуалы и праздники были сохранены, получив христианское переосмысление. Нужно сказать, что эта практика не является сугубо скандинавским явлением – так, у древних славян практиковались «русалии» – праздничные дни, проводимые в память об умерших предках. Переосмысление русалийских ритуалов в христианскую эпоху особенно наглядно проявляется в весенне-летней обрядности, в «зеленые святки» или «русальную неделю» – т.е. в период подготовки к празднику Троицы. В эти дни у нас принято посещать кладбища, благоустраивать могилы и устраивать поминальные трапезы по усопшим.[198]
Ребёнка, рождённого в скандинавской семье, должен был признать отец семейства – его усаживали последнему на колени, после чего окропляли водой и нарекали именем – так он становился членом семьи:
«Тогда было в обычае у знатных людей тщательно выбирать тех, кто должен окропить водой ребенка или дать ему имя ».[199]
Упоминания об этом ритуале встречаются во многих сагах: «Мальчик был окроплен водой и назван Харальдом »[200], «Сигурд ярл окропил мальчика водой и назвал его Хаконом »[201], «Его окропили водой и назвали Эйриком »[202] и т.д. Сходство с таинством крещения очевидно: младенца обливают водой, ему дают имя (в данном случае – крещальное), он становится полноправным членом общества (так же как и после крещения человек приобщается к церкви и получает возможность участвовать во всех остальных церковных таинствах). Но, зачастую, такая подмена приводила к искажённому восприятию – люди не знали базовых основ веры, не воспринимали идею единобожия, считали Христа очередным «божком». Принимая крещение, многие преследовали корыстные интересы – людей привлекала возможность получить красивую белоснежную одежду и подарки, что выдавались вновь обращённым:
«Я принимал крещение двадцать раз, и всегда получал хорошее платье, но ныне мне дали мешок, подходящий пастуху, но не воину ».[203]
Переосмыслению подверглись и практиковавшиеся язычниками кровавые ритуалы. Так, в эпоху викингов корабль воспринимался как живое существо, которому тоже нужно чем-то «питаться». Поэтому викинги окропляли свои дракары кровью убитых пленников. Приняв христианство, они заменили кровь красным вином – в память о Тайной Вечере, на которой Иисус Христос подавал вино своим ученикам, говоря, что это его кровь. Склонные к суеверию моряки и поныне убеждены, что «судно, не познавшее вкус вина, узнает вкус крови».[204]
В ранних, дохристианских сагах, мы находим множество описаний подобного рода обрядов:
«По древнему обычаю, когда предстоял жертвенный пир, все бонды должны были собраться туда, где стояло капище, и принести припасы, которые нужны во время жертвенного пира. На этот пир все должны были принести также пива. Для пира закалывали всякого рода скот, а также лошадей. Вся кровь от жертв называлась жертвенной кровью, а чаши, в которых она стояла, – жертвенными чашами, а жертвенные веники были наподобие кропил. Ими окропляли все жертвенники, а также стены капища снаружи и внутри. Жертвенной кровью окропляли также людей ».[205]
По мере распространения христианства, им тоже придавался новый сакральный смысл. Примером тому служит ряд эпизодов из «Саги о святом Олафе»: в одном из них король Норвегии Олаф II Святой молитвами и наложением рук исцеляет своего дружинника от боли в боку, а в другом месте рассказывается, как кровь, вытекшая из его мёртвого тела (он погиб в битве), помогла исцелить незрячего от слепоты:
«Когда слепой вошел в хижину, он стал ощупывать пол, ища, где бы ему лечь. На голове у него была шапка, и когда он наклонился, ощупывая пол, она сползла ему на лицо. А когда он ощупывал пол, он почувствовал под руками что-то мокрое [окровавленное тело Олафа лежало на полу рядом]. Поправляя шапку мокрыми руками, он коснулся пальцами глаз. Он почувствовал сильную резь в глазах и стал тереть их мокрыми руками. Затем он вылез из хижины и сказал, что там нельзя лежать, так как все внутри мокро. Но когда он вылезал из хижины, он увидел свои руки, а потом и все, что было поблизости и что можно было видеть в темноте. Он сразу же пошел обратно в усадьбу, вошел в дом и сказал всем, что он прозрел и стал зрячим. А многие знали, что он раньше был слепым, так как он бывал там раньше, странствуя по всей округе. Он сказал, что прозрел, когда вылез из какой-то заброшенной хижины ».[206]
При этом, Олафа II Святого никак нельзя назвать праведным христианином: желая обратить язычников в новую веру, он сжигал целые деревни, брал заложников и устранял недовольных его правлением[207]. Но лишившись отечественной королевской власти, ослабленная Норвегия подверглась засилью датчан и угнетению чужеземными правителями. Стране нужен был «народный герой», символ борьбы с иноземными захватчиками[208]. И церковь создала такой образ – по инициативе епископа Гримкеля и «по решению всего народа» Олаф был объявлен святым всего через год после своей смерти (в 1031 г.), а его останки были торжественно перенесены в церковь св. Климента[209], основанную самим покойным королём в Нидаросе (нынешний Тронхейм). Учреждение этого культа повлекло за собой не только создание местных литургических текстов (исследователи склонны считать, что литургические книги производились в Норвегии, начиная с 1070-х гг.[210]), но и написание жития св. Олафа, а также собрания его чудес[211].
Скандинавская церковь стремилась обзавестись своими собственными святыми, на роль которых идеально подходили популярные в народе короли или члены королевской семьи. В этом снова обнаруживается определённая преемственность, поскольку вожди издревле совмещали жреческие функции и, согласно народным представлениям, обладали сверхъестественными способностями: могли предсказывать будущее, исцеляли больных и раненых, были неуязвимы в бою и т.д. Церковь начинает пропагандировать образы праведных королей-мучеников, что, безусловно, поднимало престиж государей и мотивировало их и дальше поддерживать новую веру[212]. Так, помимо уже упомянутого Олафа II Святого, в Норвегии развивается почитание св. Суннивы[213] и св. Халльварда[214], в Дании первым святым стал король Кнут II Свейнссен (1080-1085 гг.), убитый бондами за свои налоговые реформы, а в Швеции были канонизированы Сверкер I Кольссон[215] и его преемник Эрик IX Святой[216]. Папский Рим охотно утверждал канонизацию таких местных святых, поскольку составители саг быстро разнесли молву об их чудесах по всему региону.
Традиция воздвигать рунические камни в память об умерших – как правило, у дороги или вблизи города, где их могли бы видеть все идущие мимо – отлично прижилась и на христианской почве. Прокладка и приведение в порядок дорог, особенно в болотистых местностях, равно как и строительство мостов считались почётным делом – многие состоятельные бонды, желая укрепить свой статус в округе, жертвовали на это свои средства. Нередко в честь человека, построившего мост, воздвигали мемориальный камень. Так, на камне, находящемся ныне в церкви Фьенслева (Зеландия) высечено: «Сазур вырезал этот камень и построил мост ». Надпись из Калльсторпа (Сконе) гласит: «Торкель сын Торда строил этот мост в честь своего брата Враги ».
Во многих позднейших текстах такого рода содержатся явные отсылки к христианству, как, скажем, в надписи из Сёдерталле: «Хольмфаст расчистил землю и построил мост в честь своего отца Гейра, который жил в Насби. Упокой, Господи, его душу. Хольмфаст расчистил землю в честь своей доброй матери Ингигерд ». На камне из Дюнна в Хадоланде (Норвегия) высечено: «Гуннвор дочь Сидрика построила этот мост в честь своей дочери Астрид. Она была самой достойной из дев Хадоланда ». На нём же сохранились изображения Христа, Вифлеемской звезды и странствий волхвов[217]. Тем не менее, эти исконно христианские символы часто соседствовали с защитными языческими заклинаниями и просьбами наподобие «Тор да освятит эти руны / этот памятник»[218].
Ещё одним таким меценатом был некий Ярлабанке, живший во второй половине 1000-х годов и еще при жизни позаботившийся о своей посмертной славе. Он воздвиг в честь самого себя множество памятных камней в Упланде, шесть из которых сохранились до наших дней. Надписи на этих камнях, в частности, сообщают, что Ярлабанке владел обширными землями в Тэбю (центральная Швеция), оборудовал площадь для тинга[219] и построил мост – настил через топкую низину, длиной около 150 метров и шириной в 6,5 метров, на обоих концах которого воздвигнуты два рунических камня с одной и той же надписью:
«Ярлабанке велел при жизни воздвигнуть в свою честь этот камень. Он построил этот мост ради спасения своей души. Он владел всем Тэбю. Да поможет Господь его душе ».[220]
Сохранились и другие обычаи языческого толка, в частности ритуал принесения клятвы. В «Саге о названных братьях» приводится следующее его описание:
«И хотя людей тогда называли христианами, все же в то время христианство было молодым и очень неладным, ибо много искр язычества тлело под ним и ложные обычаи были в ходу. У именитых людей был обычай приносить обет отомстить за того, кто умрет раньше: надо было пройти под тремя пластами дерна, и в том состояла клятва. Действо же было таким, что из земли вырезали три длинных пласта дерна; концы их должны были оставаться в земле, а середина приподнята, чтобы можно было пройти под ними. Действо это и совершили Тормод с Торгейром, когда давали обеты ».[221][222]
Помимо всего вышеперечисленного, народ продолжал вести самосуд над «виновными в неурожае», по-прежнему верил в колдунов и прорицателей, сохранял веру в домашних и природных духов. Люди, особенно бедняки, всё ещё «выносили детей»[223] – слабых и уродливых младенцев оставляли в дикой местности, дабы с ними могли расправиться голод, холод или дикие животные. Никуда не делись и ордалии – «Божий суд» – в спорных ситуациях человека подвергали испытанию при помощи воды или раскалённого металла:
«Он просил у конунга позволения доказать посредством божьего суда, какого он рода и что он действительно сын Сигурда конунга … Немного позднее Эйрик стал поститься, готовясь к суду божьему. А когда он должен был нести раскаленное железо, Сверрир конунг сказал такую клятву, которую тот должен был произнести:
– Ты кладешь свои руки на святые мощи и священную книгу и просишь бога, чтобы железо не обожгло твои руки, если ты сын Сигурда конунга и мой брат …
Произнеся эту клятву, он пронес железо и оказался чист. Сверрир конунг признал его родичем и сделал его предводителем в дружине ».[224]
Возникали и совершенно новые обряды, являвшиеся смесью языческой и христианской культур. К примеру, среди принявших христианскую веру скандинавов возникла практика перезахоронения тел своих усопших родичей-язычников по церковному обряду. Согласно сагам, тела покойных переносились на церковные кладбища или крипты. Известны даже отдельные случаи крещения костей давно умершего человека[225]. Считалось, что эти действия приобщают покойных язычников к христианству и избавляют их от загробных мук в аду.
Так, Эгиль Скаллагримссон – главный герой «Саги об Эгиле» – всю свою жизнь был язычником и часто демонстрировал поведение берсерка. Он неоднократно участвовал в хольмгангах – смертельных поединках между двумя викингами, поводом для которых служили притязания одного на собственность или женщину другого[226]. Однажды он вместе со своими людьми остановился у некоего богатого человека по имени Армод Борода. На устроенном в честь гостей пиру Эгиль напился до такой степени, что наблевал хозяину прямо в лицо, чем нанёс тому глубочайшее оскорбление. Несмотря на протесты Армода и его домашних, Эгиль не стал извиняться – утром он со своими спутниками ворвался в покои хозяина и попытался его убить:
«Эгиль почувствовал тогда, что ему становится нехорошо. Он встал и пошел прямо туда, где сидел Армод. Он взял его руками за плечи и прижал к спинке скамьи. Его сильно вырвало прямо в лицо Армода, в его глаза, ноздри и рот … и все люди Армода, которые были здесь, сказали, что Эгиль самый жалкий и самый плохой из людей … Армод вскочил и выбежал вон, а Эгиль попросил дать ему еще браги … Утром Эгиль поднялся, как только рассвело. Они собрались и, как только были готовы, пошли к дому искать Армода. Когда они пришли в каморку, где спали Армод, его жена и дочь, Эгиль распахнул дверь и подошел к постели Армода. Он обнажил меч, а другой рукой схватил Армода за бороду и рванул его к себе. Жена и дочь Армода вскочили и стали просить Эгиля, чтобы он не убивал его. Эгиль сказал, что ради них оставит его в живых … Потом он начисто отрезал Армоду бороду и надавил ему пальцем на глаз так, что тот вылез на щеку ».[227]
С какой стороны ни посмотри, этого человека никак нельзя назвать ни миролюбивым, ни порядочным, ни уж тем более подходящим под описание христианина. Однако у него была падчерица по имени Тордис, которую он любил не меньше своих собственных детей. Эгиль обустроил её будущее, выдав замуж за богатого и знатного человека по имени Грим и выделив ей щедрое приданное, словно она была его родной дочерью. Состарившись, Эгиль поселился в их доме, где был окружён особой заботой и почётом до конца своих дней. Через какое-то время Тордис приняла крещение и, желая спасти душу своего своенравного отчима, перезахоронила его тело под алтарём нового храма:
«Осенью Эгиль заболел, и болезнь свела его в могилу. Когда он умер, Грим велел одеть его в лучшие одежды. Потом он велел отнести его на мыс Тьяльданес и насыпать там могильный холм. В этом холме Эгиля похоронили вместе с его оружием и одеянием. Грим был крещен в Мосфелле, когда в Исландии было введено христианство. Он велел построить там церковь, и люди рассказывают, что Тордис перевезла в нее тело Эгиля ».[228]
Кроме этого обычая в сагах встречаются и другие – например, часто упоминаемое «неполное крещение». В таких случаях человека осеняли крестом, после чего он считался причисленным к христианам, однако ещё не становился «верным» (крещеным) христианином. К этой хитрости прибегали купцы, послы и наёмные воины – те, кто подолгу жил среди христиан и имел с ними дела, но не желал порывать связей с семьёй и отчизной:
«… А теперь скажи, крещенный ты человек или нет?
Токи отвечает:
Я принял неполное крещение, потому что мне приходилось бывать то среди христиан, а то среди язычников, но верю я в Белого Христа. А пришел я к вам затем, что хочу креститься и исполнить тот обряд, какой вы мне назначите, потому что, по моему разумению, лучшего человека мне для этого не найти.
Конунг обрадовался тому, что он хочет принять крещение и служить Богу. После этого Токи был крещен епископом Олава конунга и умер в белых одеждах ».[229]
Влияние язычества не обошло стороной и традиционные для христианства праздники. Так, согласно «Пряди о Халльдоре сыне Снорри», действие которой разворачивается в середине XI столетия, пиршество на Йоль (праздник зимнего солнцестояния) приурочивалось к Рождеству и справлялось по старым обычаям:
«Когда наступило рождество, стали объявлять, как это было там в обычае, кому пить из штрафного рога. Однажды утром на рождестве подстроили так, что колокольный звон был не вовремя [ради приближения Рождественского торжества]: свечники [230] подкупили звонаря, и он зазвонил намного раньше, чем обычно. И вот Халльдор и много других людей должны были в тот день сесть на солому, которой был застлан пол, и пить из штрафного рога ».[231]
Расхождения с официальными церковными канонами наблюдались не только в сфере обрядовой практики, но и в поведении самих клириков. Так, в сагах содержится много свидетельств тому, что священники не соблюдали целибат (обязательный обет безбрачия): «Приплыв в Вагар, они убили там Свейна священника и двух его сыновей »[232], «Сигурдом звали одного человека, который вырос в Норвегии. Его называли сыном Адальбрикта священника … Сигурд был в детстве отдан в ученье, сделался потом священнослужителем и был посвящен в дьяконы »[233], «Жена священника дала Кольбейну деньги ради того, чтоб их хутор не трогали »[234], «Случилось так, что Клирик, по имени Скэринг, посвященный в чин аколуфа … сделал ребенка одной женщине »[235] и др.
Народная молва предписывала тем или иным священникам жадность, неграмотность, невыполнение предписанных служб, жестокость и даже трусость[236]. Например, в «Саге о Сверрире» описывается, как бывший при войске епископ Николас Арнарсон бросил своих людей на произвол судьбы:
«Епископ был на коне, и с ним было несколько клириков. Он был в своем дворе, когда началась битва …
Один, человек сказал епископу:
– Господин, скачите быстрее, потому что ваши люди теперь очень нуждаются в том, чтобы Вы их воодушевили! …
Тогда епископ сказал:
– Надо уезжать. Дьявол вырвался на свободу!
После этого они поскакали из города и не останавливались, пока не прискакали на Гьёлурас. Там они стали ждать свое войско …
Кровопролитие было велико, но у посошников [тех, на чьей стороне выступал Арнарсон] было много больше убитых. Однако на этот раз большинство их вожаков спаслось [в числе которых был и епископ] …
После этого Сверрир конунг [противник Арнарсона, упоминаемый выше «дьявол»] велел трубить сбор всему войску на Мёртустоккаре. Он держал речь и сказал так:
– Благодарение Богу за то, что Христос не лишил нас удачи, но дал нам победить и в этот раз. Я надеюсь, что лисохвостый Николас едва ли бежал без страха в сердце ».[237]
Примечательно, что вскоре после этого епископ отправил Сверриру письмо, в котором просил у конунга прощения и предлагал свою помощь. Попросту говоря – он решил перебежать на сторону победителя.
Принимая во внимание собственные «огрехи», церковные власти, дабы не вступать в открытое противодействие с населением, старались проявлять терпимость к языческим пережиткам и отводили значительную роль в разбирательстве церковных вопросов прихожанам и тингам.