Она много времени уделяет занятиям. Сохранились тетради с конспектами лекций по истории французской литературы, которые записывала Мария Ильинична в Сорбонне. Она с увлечением читает Расина, Мольеpa, Ронсара. Вместе с Владимиром Ильичем зачитывается Верхарном и другими современными поэтами.
Лекции в Сорбонне читают лучшие профессора Франции. Курс истории, например, вел Шарль Сеньобос, специалист по новой истории, автор двухтомной «Политической истории современной Европы» и других работ. Марии Ильиничне нравятся его лекции, насыщенные богатым конкретным материалом. Вместе с тем ее удивляет, когда на лекции профессор развивает ту мысль, что история не носит научного характера, это лишь особый характер познания. Когда она рассказала об этом Владимиру Ильичу, он расхохотался: «Вот и вылезли ваши идеалистические уши, господин профессор!»
К предстоящему экзамену Сеньобос предложил студентам разработать индивидуальные темы. Мария Ильинична подошла к нему по окончании одной из лекций. «Профессор, вы не будете возражать, если я приготовлю к экзамену материал по французскому социализму?» Он удивленно посмотрел на русскую студентку. «Мадемуазель интересуется современной политикой? – спросил он. – Что же, я не возражаю. Ведь все русские интересуются политикой, не так ли? – пошутил Сеньобос и прибавил: – С интересом жду вашей работы». Мария Ильинична написала к экзамену статью о французском социализме.
В марте 1909 года в Париже разразилась всеобщая забастовка работников почты и телеграфа, продолжавшаяся почти две недели. Конечно, досадно было не получать писем, не доставлялись на дом газеты и журналы. Но Ульяновых восхищала стойкость служащих, и они искренне радовались успеху забастовки. Владимир Ильич не уставал восторгаться организованностью французских рабочих.
Весной Мария Ильинична должна была сдавать экзамены. Надежда Константиновна и Елизавета Васильевна стараются не занимать ее хозяйственной работой, создают лучший режим для занятий. Но, глядя, как она не дает себе ни минуты отдыха, Надежда Константиновна и Владимир Ильич иногда силой заставляют ее принять участие в загородных прогулках. Весна вступает в свои права. В начале прогулки Мария Ильинична обычно ворчит, говорит, что они будут виноваты, если она провалит экзамен, а потом ее увлекает движение (они выезжают на велосипедах), пьянит воздух. «О делах ни слова!» – предупреждает Владимир Ильич. Усевшись под дерево, они читают стихи или тихонько поют родные волжские песни.
Мария Ильинична пишет матери: «Дорогая мамочка!
Большое тебе спасибо, а также Мите и Анечке за письма! Получила их, когда поч.–тел. забастовка уже была начата, но некоторые письма еще доставлялись. Теперь вот уже 3 – 4 дня, ничего нет, нет писем, нет газет...
Сегодня принесли только какие–то завалявшиеся. Невесело быть отрезанным от всего мира, а главное – не получать вестей от вас... У меня все по–прежнему, учу французский во всех видах. А.Г. прозвал уже меня «мученицей фр. языка». Хотя это не верно – я все же много гуляю. Во вторник были в «городе», смотрели «mi–careme», «reine de reines» (легкие эстрадные представления. – Авт.) и пр. Только погода последнее время плохая – дождь все льет, хотя тепло очень...»[45]
Наступила пора экзаменов. Аудитории Сорбонны выглядели непривычно торжественными. Студенты не шумели, не болтали, как обычно. Собравшись группами, обсуждали порядок сдачи испытаний, старались выяснить, у кого какие пробелы, и, как все студенты мира, пытались наверстать упущенное за последние часы.
11 июня Мария Ильинична пишет М.Т.Елизарову: «Дорогой Марк! Что это ты никогда не вспоминаешь обо мне? Ты м.б. тоже скажешь про меня, но это неверно. Во–первых, последней писала я, а во–2–х, все это время была усиленно занята подготовкой к экзамену – ни о чем другом и думать некогда было. 27–го и 28–го были письменные экзамены, а на днях устные. Здесь такой порядок, что к устным допускаются только выдержавшие письменные, и поэтому я целую неделю, пока решалась моя судьба, была в великом треволнении. Оказалось, выдержала, хотя кровопускание было большое: провалили 200 из 360 державших... Не знаю, устала ли я, но меня жизнь как–то мало радует. Выбилась из старой, хотя и скучной колеи и не знаю, что мне теперь с собой делать. Вол. уговаривает остаться еще на год, чтобы заняться практикой...»[46]
Наступила реакция после огромного напряжения. Мария Ильинична действительно как–то растерялась, но оставаться в эмиграции не хочет. Ее заботит дальнейшая ее судьба, в завуалированной форме речь идет о подпольной революционной работе: «...В провинции, вероятно, можно бы было найти нечто и с моими познаниями, но меня влечет неведомая сила в Питер или в Москву...»[47] Мария Ильинична просит Марка Тимофеевича узнать, нельзя ли с заграничным дипломом устроиться на работу в Петербург.
Позади год напряженной работы. В торжественной обстановке вручены дипломы. Родные и друзья поздравляли Марию Ильиничну. «Дорого мне все же стоил мой certificat, заниматься приходилось много, но, когда получила его, чувство было очень приятное, что чего–нибудь да добилась», – писала она старшей сестре. Появилась надежда получить дома место преподавателя французского языка, ведь женщин с высшим образованием в России не так–то много.
Радость от сдачи экзамена и одержанной победы омрачилась болезнью. Еще во время подготовки Мария Ильинична почувствовала недомогание, врачи определили аппендицит. Мария Ильинична написала о своей болезни Марку Тимофеевичу, просила не говорить матери и Анне. В дни болезни Маняши Владимир Ильич очень волновался, возил на консультацию врачей. Сохранилось тревожное письмо Владимира Ильича брату, где, описывая все симптомы болезни, он спрашивает совета – делать ли операцию. За первым приступом последовал еще один. Было решено оперировать. Марию Ильиничну положили в клинику Дюбуше. Операция прошла удачно. Мария Ильинична была признательна родным и друзьям. За неделю, что она лежала в клинике, у нее перебывали все, кого она хотела бы увидеть. Владимир Ильич и Надежда Константиновна приходили ежедневно, приносили цветы, гостинцы и новости. Через неделю профессор сообщил, что она больше не нуждается в его наблюдении. Теперь только отдых – сон, хорошее питание, свежий воздух, прогулки – они заменят все лекарства.
Владимиру Ильичу и Надежде Константиновне тоже было необходимо хоть на время вырваться из обстановки непрекращавшейся эмигрантской склоки, жесточайшей внутрипартийной борьбы. Шла битва за каждого члена партии. Ликвидаторы, отзовисты и другие фракции и группировки старались перетащить на свою сторону «стариков»: Плеханова, Засулич, Потресова, чей авторитет в европейском рабочем движении был очень велик.
Как–то Владимир Ильич пришел домой радостный и взволнованный – Плеханов официально заявил о выходе из редакции меньшевистской газеты «Голос социал–демократа». Мария Ильинична спешит поделиться этой радостной новостью со старшей сестрой в письме от 11 июня 1909 года: «За последнее время здесь произошел один очень интересный факт – это выход Жоржа из редакции «Голоса». Главная причина – его несочувствие «ликвидаторству», которому эта редакция явно мирволит, но повлияла немало и философская работа Ильина. Так что мы накануне великих событий и новых расслоений...»
Для Ульяновых нет жизни вне политики, они всегда в самой гуще борьбы и работы на пользу социалистической революции. Мария Ильинична с радостью пишет о выходе Плеханова из «Голоса» не только потому, что это ослабляет позиции ликвидаторов, но и потому, что знает, как ценит Георгия Валентиновича Ленин, как хочет вернуть Плеханова на правильные позиции. Эта надежда – увидеть Плеханова в одном строю с большевиками – не оставляла его никогда. Вот почему, узнав новость, Мария Ильинична немедленно сообщает ее в Россию, на родине должны знать товарищи, что в борьбе с ликвидаторством Плеханов на стороне Ленина.
Вечерами, собравшись за чаем, семья решает, куда поехать на лето. После расширенного совещания большевистской газеты «Пролетарий» (съехался, по сути дела, Большевистский центр) нервы Владимира Ильича были напряжены. Совещание состоялось в июне 1909 года и проходило под руководством Владимира Ильича. Совещание осудило отзовизм и призвало партию к борьбе с ним. Осудило оно и организаторов Каприйской школы, а Богданова исключило из рядов партии.
Почти все газеты публиковали объявления о дешевых пансионатах. Внимание Владимира Ильича привлекла маленькая деревушка Бомбон. Все шутили, что ему понравилось «звонкое» название, но пансион оказался удобным и действительно дешевым – за 4 человек платили всего 10 франков. Жили там мелкие служащие, общество очень пестрое, но Ульяновы, наблюдая, как всегда, за окружающими, мало общались с обитателями пансиона. Владимир Ильич и Надежда Константиновна ездили на велосипедах, Мария Ильинична гуляла. Силы ее восстанавливались медленно. Владимир Ильич видел, как она быстро устает, и под разными предлогами прерывал прогулку. Садились на обочину узкой сельской дороги, любовались полями, вдыхая запах цветов. Поднимались на окрестные холмы и там подолгу сидели, глядя вдаль. Вспоминали родину и мать, которая тревожится и ждет там, в России.
Брат и Надежда Константиновна следят за тем, чтобы Маняша ела как можно больше. Она отмахивается от них: «Вы меня так раскормите, что я ходить не смогу». И все–таки перед сном Владимир Ильич сам приносит ей стакан простокваши и не уходит до тех пор, пока она не возвратит этот стакан пустым.
Постояльцы пансиона удивляются, как много газет и журналов читает русская семья. Уходя на прогулку, все берут с собой книги. Живя в маленькой французской деревушке, Ульяновы остаются в курсе событий и внутренних и международных.
Как всегда, матери и старшей сестре Мария Ильинична посылает подробнейшие обстоятельные отчеты о своей жизни. Так, 19 августа она пишет из Бомбона в Екатеринбург Анне Ильиничне: «Здесь хорошо: настоящая деревня, воздух прекрасный. Наши много ездят на велосипеде, а я гуляю немного. Часто меня сопровождает наша квартирная хозяйка – старушка, очень симпатичная дама. Вообще в смысле практики языка здесь хорошо: много слышишь французской речи и самой можно болтать. Забрали с собой французских романов, читаю протоколы Лондонского съезда, недавно вышедшие...
Часто я спрашиваю себя, какая со мной после тифа произошла перемена – что–то мне сдается, что не такая я теперь, как была раньше – точно вялее я стала, или это потому, что я опять была больна? – Червяк скверная была штука – так и сверлил все время... Хорошо, что его уже нет.
В России серо покажется, конечно, и скучно, ну, да как–нибудь прилажусь. Больше всего с Володей жаль расставаться. Всегда я его любила, но теперь как–то особенно сжились. Возился он со мной невероятно за время болезни – я даже себе представить никогда не могла, что он способен на это, да и теперь еще возится. Больно славный братик... Ну, да и истрепался же он тогда – на себя не был похож, теперь поправился здорово. Все поправились за это время: питаемся хорошо, спим много и много времени проводим на воздухе...»
Жизнь Ульяновых сложилась так, что сестры редко жили вместе со старшим братом. Начиная с 1895 года, года ареста Владимира Ильича, они виделись урывками, но их духовная близость продолжала расти, брата и сестру сближала общая революционная работа, и год жизни одной семьей раскрыл глубину их взаимопонимания. Владимир Ильич, зная, как там, за много тысяч километров, волнуется за свою младшую дочь Мария Александровна, пишет из Бомбона подробнейшие письма, которые рисуют картины их быта и раскрывают их взаимоотношения: «Дорогая мамочка! Получил вчера твое письмо и отвечаю с первой почтой. Насчет Маняши беспокоишься ты напрасно. Она поправляется хорошо. Ходить, правда, еще не может помногу: осталась еще некоторая боль в ноге (правой). Мы спрашивали докторов и в Париже и здесь в деревне, означает ли это что–нибудь худое. Все говорят, что нет. Говорят, что поправка идет правильно, только несколько медленнее... Вчера она сделала 5 – 6 верст, спала после этого отлично и чувствует себя хорошо. Вообще говоря, вид у нее стал несравненно лучше, аппетит и сон хорошие, высмотрит вполне здоровой... За три недели отдыха поправилась она сильно. Я ей советую усиленно пить больше молока и есть простоквашу. Она себе готовит ее, но на мой взгляд недостаточно все же подкармливает себя: из–за этого мы с ней все время ссоримся»[48].
Возвращаются силы, и мысли уже летят вперед, туда, домой. Мария Ильинична считает, что она и так была слишком долго оторвана от привычной партийной деятельности. «Жандармы, наверное, забыли, как я выгляжу, надо им напомнить», – смеется она.
После Бомбона семья не возвращается в большую квартиру на улицу Бонье, а снимает небольшую квартирку на узенькой улочке Мари–Роз, на рабочей окраине Парижа. Мария Ильинична, которой предстояло еще некоторое время прожить во французской столице, хотела снять отдельно маленькую комнатку, но Владимир Ильич запротестовал самым решительным образом.
Как всегда, перед расставанием он дает сестре множество поручений, наставлений, снабжает ее литературой, явками, паролями. Мария Ильинична ходит на публичные рефераты, собрания, митинги: запоем читает политическую литературу и прощается с Парижем. Еще и еще раз прогуливается она по узеньким живописным, ставшим такими знакомыми улочкам Латинского квартала, сидит задумавшись на легких стульчиках в парке Тюильри. Медленно падают золотые листья старых каштанов. Мария Ильинична решительно встряхивает головой: «Пора!» Все оговорено, решено, затягивать пребывание в Париже нет смысла. Она еще не знает, останется в Питере или обоснуется в Москве.
Марк Тимофеевич получил службу в Саратове (ее пришлось долго ждать, никто не хочет принимать на работу инженера с такой политической репутацией), Елизаровы зовут Марию Ильиничну к себе, но она отказывается. «Очень рада, что вы перебираетесь в Саратов. Говорят, это хороший городок и интереснее, вероятно, Урала. Но как–никак я лично предпочту одну из столиц на эту зиму... Выправилась я теперь уже здорово, могу много ходить и растолстела очень, потому что питалась хорошо, а двигалась мало... Теперь можно и за работу, только бы добраться до России, очень уж мне заграница очертела». И дальше Мария Ильинична дает сестре ряд имен товарищей, с которыми можно и нужно связаться. Сама она вся устремлена домой, к партийной работе.
В который уже раз расстается она с любимым братом и пускается в путь. Это настолько привычно, что в поезде она чувствует себя спокойно. Отрываясь от книги, подолгу смотрит в окно, перебирая в памяти все, о чем говорили с Владимиром Ильичем. Поезд движется к русской границе...
Мария Ильинична ошиблась, полагая, что за год русская полиция забыла о ней. По тому, как проверяли ее документы, какому тщательному осмотру был подвергнут ее багаж, сразу стало ясно: она по–прежнему в поле зрения жандармов.
Москва. Родные, привычные улочки. Обнимая мать, Мария Ильинична с тревогой замечает, как она постарела за этот год, появились новые морщинки, но она держится так же прямо, глаза поблескивают молодо и живо.
Опять они обживают новую квартиру, готовятся к зиме. Мария Ильинична уже через несколько дней после приезда связалась с Московским комитетом РСДРП.
В Москве в это время работали Свердлов (его арестовали в декабре 1909 года), Калинин, Ногин, Дубровинский, Скворцов–Степанов.
Многочисленные аресты, увольнения передовых рабочих, отход от партии временных попутчиков вызвали сокращение рядов организации, но работа ее не прекращалась. Шла острая борьба с ликвидаторами и отзовистами. Собравшаяся осенью окружная партийная конференция одобрила решения совещания расширенной редакции «Пролетария».
Рабочее движение, несмотря на репрессии, стало более значительным. Забастовки прошли на ряде московских предприятий. Особенно крупной была на Прохоровской мануфактуре в августе того же, 1909 года.
Все повторяется – надо искать работу, ведь средства к существованию весьма ограниченны – лишь пенсия матери. Мария Ильинична ищет уроки французского языка, ибо попытка устроиться на официальную службу не удалась. Она побывала в министерстве просвещения. Чиновники учтиво взяли документы, ее диплом явно произвел впечатление, предложили через несколько дней прийти за ответом; когда же она явилась в назначенный срок, ответ был вежлив, но категоричен: «Мест нет». Что ж! Это не удивило ее. Косые взгляды служащих яснее ясного говорили о том, какой ответ получен из департамента полиции о ее благонадежности.
Частный урок найти трудно, хотя она согласна на любую оплату. Друзья стараются помочь. Мария Ильинична дала специальное объявление и даже наклеила объявление на воротах того дома, где они с матерью живут. Безрезультатно. Пришлось устраиваться счетоводом в Московскую городскую управу.
Как и всегда, налажена переписка с Владимиром Ильичем, который просит сестру доставать ему периодику и необходимый статистический материал.
В Москву переезжают старые друзья и соратники – Глеб Максимилианович и Зинаида Павловна Кржижановские, Михаил Федорович Владимирский с семьей, Софья Николаевна Смидович. Мария Александровна в письмах рассказывает очень осторожно о деятельности дочери, однако нет–нет да и промелькнет фраза о том, что Маня выходит каждый день, «утром по своим делам, а вечерами больше на свои собрания».
Слежка идет очень большая. Они живут далеко от центра, на Девичьем Поле. Мать беспокоится, что Мария Ильинична много бывает на ногах. А ей действительно приходится несколько раз пересаживаться с трамвая на трамвай, часть пути проделывать пешком, чтобы уйти от шпиков.
Весной 1910 года в Московской организации начинаются аресты. У Ульяновых несколько раз был «профилактический обыск». Чтобы усыпить бдительность полиции и уйти от неминуемого провала, Мария Ильинична ищет место учительницы в отъезд. На помощь пришла давняя знакомая – жена соратника Ленина по «Союзу борьбы» Михаила Сильвина – Ольга Александровна. Она нашла место домашней наставницы в знакомой семье Савельевых, выезжавших на лето на дачу в Финляндию, в маленький поселок Ино–Неми. Сам Савельев был культурным человеком. Инженер по образованию, он объехал всю Европу. Он придерживался прогрессивных взглядов, и его не смущала политическая неблагонадежность будущей учительницы его четверых детей. Ольга Александровна, хорошо знавшая Савельевых, не скрыла от них истинное положение вещей. И все–таки он послал Марии Ильиничне письменное приглашение.
Мария Ильинична не торопится с отъездом: ей нужно еще выполнить ряд партийных поручений. Это беспокоит мать. Она чувствует опасность, нависшую над младшей дочерью. И она оказывается права.
В ночь на 24 апреля в дверь их квартиры раздался громкий стук. Несколько полицейских прошли в комнаты, занимаемые Ульяновыми. Остальным жильцам запретили выходить в прихожую. Обыск продолжался до утра. Он ничего не дал, однако Марию Ильиничну увели в охранное отделение.
Мария Александровна без сил бродила по комнатам, пыталась навести минимальный порядок. В начале четвертого Мария Ильинична неожиданно вернулась в сопровождении четырех полицейских чинов. В охранном отделении Мария Ильинична попросила освободить ее, хоть на время; дома осталась старушка мать, и надо вызвать для ухода за ней старшую сестру. Кроме подозрений, у полиции ничего нет, поэтому пристав позволил Марии Ильиничне вернуться домой, но в квартире он решил устроить засаду. Все жильцы оказались под домашним арестом. Двое полицейских расположились в прихожей, а двое других кочевали из гостиной в кухню и обратно.
На улицу не выпускали ни жильцов, ни прислугу, ни даже хозяйку квартиры. Время, казалось, остановилось. Часы текли в мрачном ожидании. Вдруг тишину пронзил дверной колокольчик. Полицейские оживились, попрятались, только старший стал за дверь в прихожей и грозным шепотом приказал испуганной прислуге: «Открой и впусти». Руки девушки тряслись, она сняла дверную цепочку и открыла, перед дверью стоял почтальон. «Ульяновой письмо», – сказал он, протягивая конверт. Взяв письмо, она закрыла дверь и сделала несколько шагов в сторону стоявшей у дверей своей комнаты Марии Ильиничны, но унтер опередил ее. «Подай сюда!» Он повертел конверт, внимательно прочел адрес. Затем приказал одному из полицейских срочно отнести письмо в охранное отделение. «Вы хоть скажите, от кого письмо», – обратилась к нему Мария Ильинична. «В участке скажут», – ответил полицейский.
Мария Александровна отдыхала в своей комнате. Дочь прислушалась – мать дышала ровно и спокойно. Самой ей не сиделось на месте, читать она не могла. Бродила из комнаты в комнату. Несколько раз пыталась подойти к окну, но на ее пути неизменно оказывался полицейский. Его широкая спина загораживала весь оконный проем. И опять она слышала обычное: «Не велено». Полиция боялась, что она подаст предупредительный знак кому–либо из друзей, кто будет к ней направляться. На другой день жильцы начали роптать: неожиданный арест поставил их в трудное положение – некоторые не имели запаса продуктов и питались всухомятку.
В субботу утром две молодые барышни стали громко выражать возмущение их задержанием. Мария Александровна вмешалась в их перебранку с полицейским: «Не надо с ним спорить, напишите лучше прошение на имя начальника охранного отделения». – «А как это сделать?» – спросила одна из них. Мария Александровна помогла составить прошение. Сколько подобных прошений написала она за последние годы! Слова сами собой складывались в установленную форму. Через полчаса посланный явился с ответом – все, кроме Ульяновых, свободны. Жильцы обрадовались. Рада была и Мария Ильинична, тем более что через прислугу, отпросившуюся «погулять», ей удалось передать товарищам сообщение о домашнем аресте и засаде.
В 12 часов ночи опять раздался требовательный стук. Мария Ильинична вышла в прихожую. Городовой принес повестку – пристав, делавший обыск, «приглашал» ее в охранное отделение на 11 часов утра. Мария Ильинична уснула лишь под утро. Утром, написав специальное прошение – о разрешении выехать в Финляндию, где 1 мая по договоренности должны начаться ее уроки, пошла в охранное отделение. Мария Александровна осталась одна. Договорились, что, если Мария Ильинична не вернется к вечеру, мать даст телеграмму старшей дочери: «Мама одна». Если же поездка в Финляндию будет разрешена, телеграмму следует послать с другим текстом: «Маня едет».
Она вернулась лишь в пятом часу. Ей разрешили ехать. По дороге она заглянула к приятельнице и узнала, что в ночь ее ареста были схвачены многие члены Московской организации, в основном большевики. Видно, действовали провокаторы, так как у многих товарищей сумели найти компрометирующие материалы. Начато следствие. У нее было всего несколько часов, чтобы выяснить точно, кто арестован, кто остался на свободе, как будет установлено посещение арестованных, как восстановятся связи с рабочими кружками. Она сообщает новые адреса Ленину и Крупской в Париж.
Мария Ильинична торопится, дорог каждый час, ведь по старым адресам могут быть направлены ленинские письма, послана нелегальная литература. Провал большой, и замену каждому товарищу, конечно, не найдешь. Возрастает объем работы всех, кто остался на свободе. И все время сверлит мысль: «Кто предал? Где допущена ошибка? Ограничится ли полиция этими арестами или кому–то еще угрожает опасность?» Пока Мария Ильинична занимается партийными делами, мать собирает ее багаж для поездки в Финляндию. Вместе пообедали, почти молча. Все уже оговорено. Чтобы не длить расставания, простились дома. Погрузив на извозчика свой несложный багаж, Мария Ильинична тронулась в путь.
Дорога до Петербурга, хоть и короткая, утомила ее. Она не заснула ни на минуту, думала о матери, об арестованных товарищах, да и предстоящая встреча с «нанимателем» и его детьми волновала. Ей впервые приходилось выступить в роли не только репетитора, но и воспитателя. Встретившая ее в Петербурге Ольга Александровна проводила ее до станции Райвола, подробно рассказала об обстановке в семье Савельевых, о характере детей.
Маленькая финская станция, окруженная лесом. В вагоне всего несколько человек. Среди встречающих Мария Ильинична сразу обратила внимание на высокого представительного господина в светлом костюме. Ольга Александровна познакомила их. Пожимая руку Марии Ильиничне, Василий Александрович говорил: «Мне бы очень хотелось, чтобы ребята понравились вам. Они еще маленькие – младшей 6 лет, и вам легко будет на них влиять». – «Если я понравлюсь им», – ответила Мария Ильинична.
Дорога в Ино–Неми шла лесом, мимо прекрасных северных озер. Здесь весна еще только вступала в свои права. Под сосенками то там, то тут голубели фиалки. Над деревьями, как зеленая вуаль, трепетали только–только распустившиеся листочки.
Дача Савельевых была удобной и поместительной. Учительнице отвели прекрасную светлую комнату с террасой, откуда открывался превосходный вид.
Дети – три девочки и мальчик–гимназист. С девочками Марии Ильиничне и предстояло заниматься. Они были погодками – Валя, Наташа и Марина, которую в семье звали Лялей. Девочки испуганно и неловко присели перед учительницей. На их лицах явно читался вопрос: «Как вы будете к нам относиться, полюбите ли нас?» Мальчик держался независимо и старался казаться взрослым. Василий Александрович, представляя детей, давал им шутливые характеристики и требовал «строгости, строгости, строгости». Мария Ильинична рассмеялась: «Не пугайте вы их, ради бога, а то они и заниматься не смогут. – И обратилась к ребятам: – А вы петь любите?» Те кивнули, а младшая спросила: «Песни?» – «И песня, и сказки. Знаете пьеску про журавля и цаплю? Пойдемте, я вам спою». Дети были в восторге, первая встреча прошла хорошо.
Василий Александрович с женой остались довольны – контакт между учительницей и детьми найден. Было решено: она будет заниматься с девочками и музыкой, тем более что на даче был прекрасный рояль. Страх, с которым ехала Мария Ильинична к Савельевым, рассеялся. Ей понравились и родители и дети.
Чувствовалось, что это дружная, крепкая семья. От сердца отлегло, все стало казаться проще. Она так и написала матери в первом письме из Финляндии. Мария Александровна немедленно откликнулась: «Дорогая Маруся, принесли мне вчера вечером письмо твое от 7–го, поджидала я его и очень рада была ему. Очень приятно было прочесть, что С–вы понравились тебе, ну а с ребятами, думаю, уладится дело: тебе ближе видно, ты приглядишься к ним, обдумаешь все, и я надеюсь на успех; конечно, важно очень, чтобы они полюбили тебя и слушались бы, что будет очень приятно как для тебя, так и для родных и для нас».
Марии Ильиничне, выросшей в большой семье, были понятны взаимоотношения младших детей со старшими. Она живо вспомнила, как строились отношения в ее семье. Перед ней прекрасный образец воспитателя – ее мать. И она бессознательно следует ее примеру – выдержанна, доброжелательна, старается, чтобы обучение было связано для младших детей с игрой, а у старших вызывало желание узнать как можно больше, будило любознательность.
Процесс взаимного привыкания, начала обучения не мог пройти без трудностей. Дети сначала дичились, шалили, иногда на всех вдруг нападала непонятная хандра, они капризничали, особенно это было заметно в плохую погоду. Марию Ильиничну временами охватывает отчаяние, кажется, что ее усилия пропадают даром, что хорошие дни – исключение, ей не пробиться к детским сердцам. Она делится своими мыслями с матерью. Та утешает ее: «...видно, что настроение у тебя уже по такое хорошее, как раньше... Думаю, что на это повлияла дурная погода, которая также подействовала на детей и поэтому они капризничали, без этого не бывает, вспоминаю и ваше детство, как вы скучали и капризничали во время продолжительного ненастья летом, когда не могли гулять и бегать. Терпенье, дорогая моя, терпенье, всей душой желаю, чтобы ты привыкла к твоим маленьким ученицам и полюбила бы их, и они ответят тебе тем же, дело у тебя живое, не сухая канцелярщина, и как рада была бы я, если бы ты втянулась в него...»[49]
Постепенно все наладилось. Утром она занималась с младшими и проверяла, как старшие выполнили задание. После 12 часов – занятия со старшими. Разница в годах у детей небольшая. Марию Ильиничну радует, что они дружны. Часто все вместе совершают прогулки по окрестностям. Мария Ильинична очень любила цветы. Мать научила ее засушивать растения так, чтобы они не теряли цвета. И вот с прогулок все возвращаются с букетами. Под руководством учительницы цветы разбирают, ставят в вазы. Каждый стремится сделать свой букет самым красивым.
Марии Ильиничне нравится в Финляндии, и она приглашает мать и старшую сестру приехать на лето, поселиться где–нибудь поблизости. Мария Александровна рада побыть вместе с дочерьми. Дачу удалось снять поблизости от Ино–Неми в деревне Леппенино. И теперь нередко Мария Ильинична с девочками отправляется на прогулку к старому Леппенино, чтобы встретиться с матерью и старшей сестрой. Ей стало как–то легче дышать и работать. Мать дает ей советы, как лучше подойти к детям. Прекрасный психолог, Мария Александровна быстро разобралась в характерах детей – Нина не столько упряма, сколько застенчива. Валя шаловлива, подвижна, поэтому ей трудно долго сидеть за уроками. Мальчик кажется себе очень взрослым, и ему импонирует, когда с ним разговаривают серьезно. Понравились Марии Александровне и Савельевы. Тогда она, конечно, не могла предположить, что с этой семьей у Марии Ильиничны сохранятся самые теплые отношения на долгие–долгие годы. Так получилось, что дети Савельевых были почти единственными ученицами, с которыми она занималась длительное время, и к ним она испытывала чувство нежности и материнской любви. Они переписывались до последних дней ее жизни. Так, 4 февраля 1935 года Марина Васильевна, посылая Марии Ильиничне фотографии свои и сына, писала: